Бурые капли одна за другой падали в стакан. Элизабет казалось, что цвет воды не меняется, что она по-прежнему прозрачна, поэтому капала еще и еще. Она уже не помнила, сколько капель прописал ей доктор в качестве успокоительного, после того как полгода назад, летом 1861 года, она родила Данте мертвую дочь...
Надпись на этикетке с предупреждением «Лауданум, осторожно — яд!» ничуть не пугала Лиззи, напротив, в последнее время настойка опия стала ее единственным другом. Она помогала забыться, погасить жгучую боль обиды и одиночества, разъедающую Элизабет Сиддал изнутри.
Смертельно опасное лекарство вызывало целую вереницу видений из прошлого. Однако благодаря тому, что разум девушки дурманил опий, они не находили в душе тревожного отклика, Лиззи будто была сторонним наблюдателем печальных событий собственной жизни, а вовсе не их главным участником.
Сегодня муж опять не ночевал дома. Февральское небо Лондона уже стало светлеть, а Элизабет все не могла заставить себя раздеться и лечь. Она прождала у окна всю ночь, раздираемая то ревностью, то беспокойством. И теперь, когда улицы заполонили кебы и крикливые торговцы газетами, силы оставили Лиззи. Ей необходимо забыться, уснуть...
Наконец вода в стакане приобрела знакомый коричневатый оттенок.
Дрожащей рукой поставив почти пустой пузырек на стол, Элизабет на миг замерла. Сколько она уже не рисовала? Полгода? Год? А рисовала ли она вообще когда-нибудь? Или всегда была лишь фоном пестрой картины под названием «Жизнь Данте Россетти»? Лиззи обеими руками схватила стакан и жадно его осушила. Затем аккуратно, будто не доверяя своим слабым рукам, поставила стакан рядом с пузырьком и, закрыв глаза, медленно откинулась на спинку кресла.
Ее длинные бледные пальцы, ставшие почти прозрачными за время болезни, нервно теребили подол темно-зеленого платья. Когда-то Данте говорил, что именно этот цвет замечательно оттеняет ее золотисто-рыжие волосы. Теперь осталось недолго... Еще несколько минут — и тягостные мысли отступят, уступая место равнодушию.
Пальцы Элизабет шевелились все медленнее, черты лица смягчились, появившиеся в последнее время скорбные морщинки между бровями разгладились. Она погрузилась в царство видений...
...— Мисс Сиддал, позвольте представить вам моих друзей, тоже художников, членов «Братства прерафаэлитов» — мистера Уильяма Холмана Ханта и мистера Данте Габриэла Россетти!
Элизабет почувствовала, как на щеках проступает предательский румянец. Ей вообще казалось, что последние несколько дней она только и делает, что краснеет и испытывает неловкость. Ее жизнь изменилась самым неожиданным образом, и она совершенно не представляла, как себя вести. Ведь теперь она не обычная шляпница, каких сотни, она натурщица — то есть, возможно, будет красоваться на полотнах, которые вывешивают в музеях и обсуждают уважаемые господа.
От этих мыслей сидящая на табурете Лиззи совсем растерялась.
Не смея поднять глаза на вошедших, она уставилась в дощатый пол студии, заляпанный красками. Почувствовав ее неловкость, Уолтер Деверелл, как истинный джентльмен, подскочил к натурщице и предложил ей руку. Бросив на «спасателя» благодарный взгляд, от которого Деверелл тут же приосанился, Элизабет подняла глаза на двух молодых художников, так бесцеремонно ворвавшихся в студию друга.
Один — большеголовый, широкоплечий, русоволосый, смотрел на Лиззи с интересом, но, как ей показалось, слегка высокомерно.
— Весьма польщен, мисс Сиддал, — сказал здоровяк без всякого выражения.
И снова на подмогу Лиззи пришел Уолтер:
— Хант, умоляю, оставь свое высокомерие для церкви! Мисс Сиддал позирует только второй день и еще не привыкла к художникам, воображающим о себе невесть что.
Затем Деверелл представил девушку второму другу, стоявшему чуть поодаль, у двери.
— Данте Россетти, мисс Сиддал.
Элизабет вдруг стало не по себе — взгляд темных глаз этого юноши со странной фамилией будто прожигал насквозь. Но то был взгляд не художника, оценивавшего натурщицу, а соблазнителя, нашедшего жертву.
Конечно, на 19-летнюю Лиззи и прежде заглядывались мужчины.
Она действительно имела необычную внешность. Вьющиеся рыжие волосы, собранные в низкий пучок, золотым ореолом окаймляли лицо, на котором мягко светились зеленые глаза, а бледная кожа казалась фарфоровой. Изящно выгнутые дуги бровей придавали лицу Элизабет слегка высокомерное, почти царственное выражение, отчего молодые люди, залюбовавшиеся девушкой на улице, частенько не решались к ней подойти, думая, что перед ними леди. Лиззи знала об этом впечатлении, и оно ее забавляло. Какая леди! Дочь простого торговца ножами, работающая в шляпной лавке!
— Мисс Сиддал, я буду писать вас после Деверелла. Предлагаю шиллинг в день, — подал голос Уильям Хант.
Лиззи ошарашенно взглянула на Ханта — вот неожиданный успех!
Но не успела она вымолвить и слова, как Россетти буквально подскочил к приятелю и, глядя на него снизу вверх — Данте был высок, но все-таки уступал в росте здоровяку Ханту, — воскликнул:
— Ну уж нет! Мисс Сиддал будет позировать мне! Да и что ты можешь ей предложить? Какой-нибудь «Завтрак пастушки»? У меня же она будет Девой Марией!
Хант обиженно поджал губы, и, глядя мимо Россетти, обратился к Элизабет:
— Мисс Сиддал, у меня вы будете Сильвией, дочерью герцога Миланского.
Увидев замешательство в глазах Элизабет, он соизволил пояснить:
— Сильвией из «Двух веронцев» Шекспира.
Милая девушка, вы же читали, конечно, Шекспира?
Лиззи вся будто съежилась от этого вопроса. Помнится, она слышала что-то про Шекспира, но единственным поэтом, чьи стихи читала, был Теннисон. Пару его виршей напечатали в газете, послужившей упаковкой для масла, которое в бакалейной лавке как-то купила Лиззи. Вообще-то мисс Сиддал считала себя девушкой вполне образованной: она довольно бегло читала, правда, едва ли ей попадало в руки что-то кроме Библии; складно и быстро писала. Но даже эти нехитрые, казалось бы, умения возвышали ее над многими подругами, большинство из которых с трудом держали в руке перо. И вот теперь выясняется: она должна была читать книги, много книг, и знать, кто такая Сильвия и кто такой этот миланский герцог!
Деверелл намеревался было опять кинуться на защиту своей подопечной, но его опередил Россетти.
— Вот видишь, Шекспир нынче не в моде!
А Деву Марию знают все! Так что будь любезен, оставь мисс Сиддал в покое! — Данте подскочил к Элизабет и шепнул ей на ухо: — Мисс Сиддал, окажите честь бедному итальянскому художнику и станьте его Девой Марией.
Лиззи почувствовала прикосновение его черных кудрей к своей щеке. На секунду ей показалось, что сам дьявол горячим дыханием нашептал слова, попавшие прямо в сердце. Деверелл с беспокойством посмотрел на Ханта, жестами умоляя его вмешаться. Но Ханту не было дела до шашней Россетти с натурщицами, он погрузился в созерцание стоявших у стены картин.
Поняв, что Хант ему не союзник, Деверелл лихорадочно думал, как быть: он не отдаст Лиззи в лапы Россетти, только не ее!
А ведь этот дамский угодник явно положил глаз на бедняжку! Нашептывает ей что-то на ушко, опутывает своей итальянской страстностью… Деверелл не раз уже наблюдал подобную картину: Данте неизменно вызывал восторги у женщин, ему не стоило труда заполучить любую.
Россетти был на год моложе Деверелла — недавно ему сравнялось 20, но списку его побед над девичьими сердцами позавидовал бы и Казанова. Он был красив и талантлив как бес: с 18 лет публиковал свои стихи, многие из которых «приличная публика» окрестила скандальными; писал необычные картины, в которых царило буйство красок и фантазии. Кроме того, Россетти был остроумен и прекрасно образован, а как же иначе, ведь он сын известного итальянского профессора!
В общем, во всех отношениях превосходил Уолтера, который хоть и был весьма привлекательнен, но не имел счастливого таланта обольстителя.
И все равно Деверелл не позволит другу разбить сердце этой девушки. Мисс Сиддал так отличается от всех, с кем они обычно имеют дело! Ему стольких трудов стоило уговорить мать Лиззи устроить пробный сеанс...
А ведь с того момента, как Уолтер увидел юную шляпницу, склонившуюся над шитьем в лавке, он не мог думать ни о чем другом — лишь бы рисовать эту девушку! Даже уговорил свою мать отправиться с ним вместе домой к Сиддалам, полагая, что визит настоящей леди убедит родителей Лиззи разрешить попозировать ему.
Те взяли с Деверелла и его матери обещание, что девушка будет под их защитой. И что же — назавтра на пороге появляется Россетти, которому Уолтер накануне, погорячившись, сообщил о своей «находке», и самым вульгарным образом пытается соблазнить эту простую честную душу!
Между тем Данте, продолжая что-то нашептывать будто окаменевшей Лиззи, дотронулся до ее плеча. Терпение Уолтера лопнуло:
— Данте!
От неожиданности Россетти вздрогнул и отдернул руку.
— Друг мой, я думал, тебя ждут в Королевской академии к двум. А сейчас уже полтретьего, — заметил Деверелл.
Смущенная Элизабет отошла к окну, а Россетти, театрально округлив глаза, с улыбкой посмотрел на Деверелла.
— О да, друг мой, спасибо, что напомнил! Правда, меня ждут в академии в пятницу, а сегодня среда, но ничего страшного, лучше выйду заранее! В любом случае, — Данте воззрился на стоявшую у окна Элизабет,— я узнал все, что мне нужно...
Деверелл заметил, что щеки Элизабет вновь залил румянец.
— Хант, пошли, — Данте схватил свою шляпу и уже с порога крикнул:
— До встречи, мисс Сиддал!
Девушка резко обернулась, голос ее слегка дрожал: — До встречи, мистер Россетти...
…Известие о том, что Элизабет больна, застало Деверелла в Королевской академии художеств.
Спешно попрощавшись с друзьями, он кинулся к дому мисс Сиддал, по дороге заскочив в бакалейную лавку, чтобы купить ее любимых лакричных леденцов. Хант заверил, что ее состояние теперь вне опасности, хотя несколько дней назад врачи предупреждали близких, что надо готовиться к худшему. Уолтер бежал по маршруту, который прекрасно помнил, несмотря на то что последние несколько месяцев ни разу здесь не был, решив, что душевную боль способны вылечить лишь время и расстояние.
Сейчас он корил себя за это, называя дураком и увальнем. Как можно думать, что разлука искоренит трехлетнюю привязанность к мисс Сиддал?
Деверелл наивно полагал, что, заметив отсутствие верного рыцаря, Элизабет поймет наконец, как он ей дорог. Но за все эти месяцы Уолтер не получил от Лиззи ни одной весточки. Единственным связующим мостиком был Данте, но меньше всего Деверелл желал узнавать новости о любимой женщине от ее соблазнителя.
Вот и знакомая лавка шляпника, еще две улицы, и он на месте. Деверелл не чувствовал под собой ног, в голове вертелась единственная мысль: из-за своей ревности и гордыни он мог никогда не увидеть Лиззи живой!
Стоя перед заветной дверью, запыхавшийся Деверелл робко постучал.
— Такое горе, мистер Уолтер, такое горе! Уж я и натерпелась за эти дни, будто всю жизнь заново прожила! — миссис Сиддал, причитая, вела Деверелла по узкой деревянной лестнице наверх, в комнату дочери.
— Надо же такое придумать: положить мою девочку в ванну!
Он, видите ли, не мог болото вообразить, в котором эта самая Эфигения утонула!
— Офелия, — машинально поправил Деверелл и поспешил добавить: — Вы абсолютно правы, ни одна картина не стоит здоровья мисс Сиддал.
Взгляд пожилой женщины потеплел, и она, отворив перед Уолтером низкую дощатую дверь, сказала:
— Вы, мистер Уолтер, поговорите пока, а я вам приготовлю чай.
Но Уолтер уже не слышал миссис Сиддал — его взгляд был прикован к сидящей у окна Лиззи. Она зябко куталась в красную шаль, на коленях ее лежала раскрытая книга, распущенные волосы струились по плечам, глаза были прикрыты.
Деверелл подумал, что Лиззи задремала, и в нерешительности замер на пороге. Но услышав, как скрипнула дверь, Лиззи открыла глаза, лицо ее озарила улыбка.
— Уолтер, вот так сюрприз! — Она протянула Девереллу руку. — Кого-кого, а вас я никак не ждала увидеть в числе визитеров. Вы, кажется, забыли, что когда-то были моим другом.
Деверелл был так взволнован, что даже не придумал приемлемого оправдания своему длительному отсутствию. Подойдя к Лиззи и пожав ее холодные тонкие пальцы, он бесхитростно ответил:
— Зачем вы спрашиваете, Элизабет? Вы ведь знаете причину, по которой я так долго у вас не был...
— Видимо, вы собираетесь вручить мне пакетик из бакалейной лавки, — поспешила замять неловкость Лиззи, — в котором наверняка лакричные конфеты.
Или после меня намерены посетить другую больную, тоже любящую леденцы?
Деверелл протянул пакетик, о котором напрочь забыл. Приняв его скромный дар, Лиззи изящным жестом предложила присесть на табурет рядом с ее креслом. В душе Уолтер поражался, насколько сильно изменилась Лиззи после их первой встречи. Из скромной растерянной девушки она превратилась в настоящую леди. И, к сожалению, лавры за это превращение принадлежат его другу Данте.
После первой встречи в студии Россетти буквально не отходил от новой натурщицы.
То есть, конечно, за исключением тех случаев, когда уходил в загул, отдаваясь во власть инстинкта, который называл «природой». В эти дни Элизабет по большей части читала книги, которыми снабжал ее Данте. Мисс Сиддал оказалась весьма способной ученицей, причем это касалось не только чтения. Россетти давал Элизабет уроки живописи, порой они сидели бок о бок и творили вместе. И как бы ни хотелось Девереллу разорвать эти губительные, по его мнению, для Лиззи узы, это оказалось ему не под силу. Элизабет все время проводила в студии Данте, который рисовал только ее. Для нее же пылкий черноокий итальянец был средоточием всего мира.
Россетти одарил мисс Сиддал не только своей ветреной любовью, он познакомил ее с новым миром, совершенно отличным от того, в котором она выросла.
В нем люди творили, рассуждали и спорили об искусстве, а не сидели дни напролет за конторскими книгами, ломая голову над тем, как сэкономить лишнее пенни. Что и говорить, Данте сделал ей великодушный, но жестокий подарок — ведь теперь для Элизабет нет пути назад. И не только потому, что она стала его любовницей, Лиззи просто не сможет больше жить в мире, в котором рождена. Что ее ждет, выйди она, скажем, за владельца мясной лавки, о чем, вероятно, мечтали ее родители? Каждый год — по ребенку, каждое воскресенье — в церковь, каждый месяц — по вышивке, которая займет свое место над каминной полкой. Нет, ее жизнь отравлена искусством и любовью, без них она зачахла бы как цветок без солнца.
Сейчас, наблюдая за тем, как непринужденно Элизабет ведет беседу, с каким достоинством держится, Деверелл поражался, как не подходит ей эта убогая обстановка.
Между тем Лиззи рассказывала о том, как заболела.
— Ваш друг Милле решил писать с меня Офелию. Конечно, Данте упрямился — он не любит, когда я позирую другим. Но ему нужны были деньги, и я решилась. Как видите, — грустно улыбнулась Лиззи, — я пала жертвой: Милле хотел нарисовать тонущую Офелию, и я покорно провела несколько часов в наполненной ванне в мокром платье, пока вода окончательно не остыла. Я сильно замерзла и потеряла сознание. Врачи поставили диагноз: «Пневмония»...
— Почему же вы не сказали, что вам холодно, почему не прервали сеанс? — возмутился Деверелл. — А Милле? Он- то что, не видел, что горелки под ванной потухли и вода остыла?!
Лиззи положила ладонь на его руку:
— Не волнуйтесь, мне уже лучше.
К тому же Милле увеличил мой гонорар, и Данте сможет спокойно работать.
«Данте, Данте, снова Данте!» — Деверелл почувствовал, как в душе закипает негодование. В ту же секунду он услышал, как хлопнула входная дверь и раздались голоса. Элизабет начала спешно приглаживать волосы и поправлять шаль. Заметив ее волнение, Уолтер резко поднялся:
— Мисс Сиддал, позвольте мне откланяться. Вижу, вы ждете посетителей, не хотелось бы мешать.
Элизабет рассеянно протянула ему руку. На лестнице Деверелл, как и рассчитывал, столкнулся с Данте.
— Уолтер, и ты здесь!
Что, ревность отступила перед лицом опасности, и ты решил навестить Сида? (Так Данте называл мисс Сиддал.)
Деверелл заслонил Россетти дорогу и прошептал:
— Выслушай меня. Выслушай внимательно. Эта девушка заслуживает большего, чем славы любовницы талантливого повесы. Ей нужны защита и твердое положение в обществе. Скажи прямо — ты обеспечишь ее доброе имя?
Данте натянуто улыбнулся:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сам прекрасно знаешь. Я имею в виду единственный шаг, который в этой ситуации обязан сделать джентльмен, если у него остался хоть грамм совести и чести.
Я говорю о женитьбе.
Данте усмехнулся, что еще больше разозлило Деверелла.
— Почему ты смеешься? Думаешь, Элизабет недостаточно хороша, чтобы носить фамилию Россетти? Или, может, не так умна, как твои сестры, которые только и знают, что критиковать ее, хоть и делают это в стихах!
— Хочешь правду? — Россетти смотрел в упор на Деверелла. — Ты ничего не знаешь про нас с Лиззи. Ничего! Ты просто жалкий отвергнутый поклонник, не знающий, на ком сорвать свою ревность! Она похожа на меня как две капли воды, потому что я ее создал! И ей не нужны прогулки до церкви, чтобы чувствовать себя защищенной!
С минуту они стояли друг против друга как разъяренные быки. Затем, взяв себя в руки, Уолтер спустился вниз и, бросив последний взгляд на товарища, тихо сказал:
— Женщина, Данте, в какой бы семье она ни родилась, нуждается в защите мужчины. А мисс Сиддал нуждается в ней вдвойне. Ведь кроме тебя у нее, в сущности, никого нет. Ты прав, вы похожи как две капли воды. Так не дай одной из капель испариться.
Данте, проводив его взглядом, зашел к Лиззи. Хрупкая девушка в красной шали уже протягивала к нему руки.
…Элизабет приподняла тяжелые веки. Почти пустой пузырек с лауданумом стоял прямо перед глазами. Вот оно — бесцветное пробуждение, когда одна за другой просыпаются обиды и опять наваливается тоска. Вдруг Элизабет показалось, что в комнате кроме нее есть кто-то еще.
Она повернула голову и увидела Данте. По пояс обнаженный, он стоял к ней спиной у стола и перебирал наброски. Затем подошел к шкафу, взял свежую рубашку и любимый бархатный пиджак. «Он надевает его лишь по особым случаям, — пронеслось в голове у Элизабет. — Он идет к ней». Лиззи накрыла волна боли и ревности.
— Куда ты?
Данте вздрогнул от неожиданности и медленно, как пойманный на месте преступления вор, обернулся.
— Я думал, ты спишь.
— Ты идешь к Джейн?
Предчувствуя скандал, Россетти вздохнул: — Если ты спрашиваешь, иду ли я к натурщице Джейн Берден, чтобы рисовать ее, то да, дорогая, ты абсолютно права.
Я, знаешь ли, художник и иногда рисую. И не жди меня, возможно, я еще загляну к родителям.
Сдерживая обуревавшие ее чувства, Элизабет медленно поднялась с кресла:
— Почему ты не берешь меня с собой к родителям?
Повязывая галстук, Данте пожал плечами:
— Вы же вроде не очень ладите...
— Нет, не поэтому. — Элизабет оперлась о стол, чувствуя подступающее головокружение. — Ты стыдишься меня, Данте. Я пятно на твоей биографии известного художника и профессорского сына.
Подумать только — Данте Россетти женился на дочери какого-то продавца ножей!
На скулах Данте заиграли желваки. Он резко обернулся и с жаром выкрикнул:
— Но женился же, верно? Что тебе еще нужно? Я сделал тебя миссис Россетти, большего ты от меня требовать не вправе! И знаешь что? Думаю, тебе нужно было выйти замуж за Деверелла, когда он предлагал! Сейчас была бы уважаемой вдовой, миссис Деверелл, и не мучила бы нас обоих!
Глаза Лиззи широко распахнулись, она поднесла к груди руки, будто ей нанесли удар в самое сердце.
— Данте, что ты такое говоришь? Как я могла выйти за кого-то, кто не был тобой? Я же любила тебя, я не знала других мужчин, кроме тебя!
Ничего не ответив, Россетти выбрал несколько остро отточенных карандашей и бросил их в матерчатую сумку, перекинутую через плечо. Элизабет следила за мужем, не произнося ни слова. Уже на пороге Данте обернулся, будто хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и, не глядя на Лиззи, затворил за собой дверь. Элизабет медленно опустилась в кресло.
Он винит ее в том, что не вышла за Деверелла! Как такое возможно! Она вдруг вспомнила один из давних счастливых дней. Данте, тогда влюбленный и страстный, взял с нее клятвенное обещание даже не думать о других мужчинах и особенно о Деверелле, который так явно выказывает ей симпатию. С тех пор прошло десять лет. Последний раз глаза Данте светились нежностью, когда она заболела. Россетти был напуган тем, что может потерять возлюбленную.
Видимо, под действием этого страха он и объявил об их помолвке.
Элизабет опять потянулась к пузырьку с лауданумом. Она знала, что превышает дозу, что давно ее превысила, но была не в силах бороться с видениями прошлого в одиночку. Их с Данте помолвка… Долгие десять лет он не решался назвать ее своей женой. Элизабет понимала, что Данте стыдится ее происхождения. Но она изменилась, видит бог, изменилась! Это отмечали все, кто знал Лиззи раньше: из простой шляпницы она превратилась в леди. Не просто научилась рисовать, а делала это настолько хорошо, что ее работы выставлялись вместе с работами других художников «Братства прерафаэлитов»!
Но чем дольше тянулась их связь с Россетти, тем громче ее осуждало общество.
Кто она, в сущности, такая? Незамужняя 30-летняя художница, любовница известного дамского угодника Данте Габриэла Россетти. Конечно, Элизабет догадывалась о его изменах, но старалась не замечать очевидного. Ведь ее положение и без того шатко, а устрой она Россетти скандал, он может вспылить и вовсе отказаться от нее. И что ей остается? Вернуться в родительский дом, изо дня в день ловить на себе презрительные взгляды соседей, не понимающих, как приличная девушка осмелилась уйти из дома к какому-то художнику и жить с ним десять лет во грехе.
Последняя бурая капля сбежала по горлышку пузырька и растворилась в стакане. «Мы похожи как две капли», — говорил Россетти. Он обещал, что они будут неразлучны…
«Ты — мой близнец! И пусть нечасты речи,
Пусть разлучают нас года невстречи —
Моя душа тебя узнала вмиг!»
Элизабет поднесла к губам стакан.
Данте обманул ее. Они не были похожи, не были близнецами, потому что она никогда не поступила бы так. Ради него пошла бы на все, а ему нужен был лишь объект любви без обязательств. Так было всегда, и даже тот факт, что спустя десять лет после оглашения помолвки они все же поженились, не изменил эту печальную правду.
Как-то в пылу одной из многочисленных ссор Данте крикнул Элизабет, что женился на ней, так как думал, что она вскоре умрет. Жестоко, но верно! Здоровье Лиззи ухудшалось с каждым месяцем после той злополучной истории с «Офелией».
Ни лекарства, ни поездки на юг Франции, оплаченные ее обеспокоенным отцом, не помогали — Лиззи таяла, угасала на глазах. Ей было тридцать, когда в одной из церквушек приморского города Гастингса их в присутствии двух не знакомых ни Данте, ни Элизабет свидетелей — постояльцев гостиницы — обвенчал местный священник. Ни белого платья, ни фаты, ни праздничного стола — ничего... От церкви до придорожной гостиницы Россетти нес молодую жену на руках, но вовсе не от избытка нежных чувств, просто утомленная церемонией Лиззи едва ли могла идти.
Никогда Элизабет не забудет первый после свадьбы визит в дом родителей Данте. Единственный, кто отнесся к ней дружелюбно, был профессор Россетти. Что же касается матери мужа и сестер, они и не думали скрывать недовольства этим браком, почти не разговаривали с Лиззи, а если и обращались к ней, то задавали нарочито примитивные вопросы, будто она по-прежнему полуграмотная дочь торговца ножами.
Но хуже всего то, что Данте не только не заступился за нее — он вроде даже соглашался с матерью и сестрами, что Элизабет неподходящая для него пара.
Они женаты два года, и за все это время лишь однажды Лиззи испытывала радость — когда узнала, что ждет ребенка. Ее жизнь обрела новый смысл. Какая разница, что говорят о тебе в обществе, какая разница, что друзья мужа по-прежнему не хотят воспринимать тебя как равную, какая разница? Главное, что под сердцем у нее теперь существо, которому можно отдать свою любовь.
Но судьба вновь отказала Элизабет в праве на счастье. Их с Данте дочь родилась мертвой.
Еще до того, как малышку похоронили, врач прописал миссис Россетти лауданум — настойку опия на спирту, усмиряющую физическую боль и врачующую душевные раны.
Поставив пустой стакан на стол, Элизабет почувствовала, как к ней возвращается благословенное равнодушие. Уже не больно вспоминать о холодности возлюбленного, о собственной загубленной жизни. Лиззи, прикрыв глаза, снова откинулась на спинку кресла. В тот же миг она поняла, что сегодня в последний раз видит сны о своем прошлом, и впервые ощущала себя в безопасности. Какое приятное чувство! Наверное, о нем говорил в тот вечер Деверелл.
Это произошло за несколько месяцев до его смерти. Элизабет работала в студии одна, Данте в очередной раз «задерживался».
Деверелл вошел неслышно, как привидение. Обернувшаяся на приветствие Элизабет несколько секунд не могла узнать старого друга — так сильно изменила его болезнь. Он похудел, под глазами залегли глубокие тени, копна каштановых волос потускнела. Элизабет не видела Деверелла с того самого дня, когда он приходил навестить ее после болезни.
Уолтер заговорил почти сразу, сбиваясь и не глядя на нее. Он знает, что умирает. Но перед смертью хочет сделать что-то для женщины, которую любит. Денег у него нет, картины продаются плохо, но есть доброе имя, и он готов предложить его мисс Сиддал. Ей больше не придется стыдиться своего двусмысленного положения (при этих словах щеки Лиззи вспыхнули), она станет миссис Деверелл. Он почти ничего не просит взамен, лишь право видеть ее хоть раз в неделю до своей смерти.
Он знает, что она любит Россетти, но…
— Милый, дорогой Уолтер! — Лиззи решительно остановила Деверелла. — Будь у него хоть сотая доля великодушия и чести, которая есть у вас!.. Не судите меня за отказ, но я не могу дать клятву тому, к кому отношусь как к доброму другу. Я люблю другого и, поверьте, сама порой жалею, что эта любовь так сильна. Иногда мне кажется, что она для меня смертельно опасна…
…Лиззи попыталась открыть глаза, но веки будто налились свинцом. Темнота поглощала ее. «Пусть так, пусть так…» — она слышала биение собственного сердца, которое становилось все медленнее и медленнее, пока окончательно не затихло. Элизабет Сиддал наконец обрела покой...
Подпишись на наш канал в Telegram