Морис Ришар Хеннесси — представитель восьмого поколения потомков Ричарда Хеннесси, младшего сына ирландского лорда Балимакмоя. В сражении с англичанами при Фонтенуа Ричард был ранен и попал в госпиталь, располагавшийся неподалеку от французского городка Коньяк. Он был настолько поражен красотой этих мест, что решил там остаться и в 1765 году основал в Коньяке компанию, которая и по сей день носит его имя — «Hennessy».
— Месье Морис, в детстве вы понимали, что родились в необычной семье?
— Честно говоря, нет. Правда, меня озадачивали некоторые детали. Например, к нам с кузеном учительница приходила на дом, в то время как другие дети, живущие в городке Коньяк, почему-то были вынуждены ходить в школу. Да еще пешком! Вопросов родителям я не задавал, лишь удивлялся...
Правда, от мира я все-таки оторван не был — старательно посещал, например, уроки Катехизиса, на которых сидел бок о бок с деревенскими детьми. Ходил туда пешком, в ботах, месил грязные сельские дороги, как все, вроде бы ничего особенного. И первое причастие принял со всеми.
В отличие от моих бабушек-дедушек, людей, тесно связанных с землей, родители были утонченными интеллектуалами: отец, инженер по профессии, вечно в разъездах, мама — пианистка, изысканная буржуазная дама.
Так что ребенком я, с одной стороны, был обычным, а с другой — особенным, от внешнего мира меня явно отделяла некая невидимая черта (так я наивно воспринимал тогда давнее семейное дело, его ауру).
В доме было множество прислуги: хозяйство-то огромное... Лакомство нам, малышам, подавалось нетрадиционное — на кусочек сахара взрослые капали коньяк, который, по словам родителей, «давно делала наша семья». Мы, конечно, тогда ничего не понимали ни во вкусе, ни в словах...
В десять лет домашнее обучение закончилось, и меня отправили в лицей. Там, конечно, я сразу же ощутил свою исключительность, точнее говоря, ущербность.
В отличие от остальных ребят мне приходилось носить дурацкие фланелевые кальсончики — их производили только в Англии и повсеместно носили юные англичане. Родители, закупив утепленную новинку в Великобритании, полагали, что это поможет сохранить здоровье, для меня же кальсончики стали символом подлинного кошмара. Ведь над ними потешался весь класс!
— А чем вы увлекались?
— О, у меня была своя химическая лаборатория, где я ставил опыты исключительно для собственного удовольствия. Знаете, в те годы очень популярна была игра «Юный химик», в наборе которой имелись разнообразные реактивы.
— Устраивали взрывы?
— Скорее пожары. Причем до тех пор, пока я химичил на задворках дома, родители относились к моему хобби лояльно, но когда перешел на чердак и чуть было не спалил имение, от меня потребовали свернуть опасную деятельность. А вот к спорту был абсолютно равнодушен, футбол и гимнастика вселяли в меня дикую скуку, даже ужас. Моя спортивная активность сводилась к велосипедным поездкам в школу.
После запрета на химические опыты я переключился на «животноводство»: стал выращивать кроликов и продавать их соседям. Среди постоянных покупателей была, кстати, и моя мать. Ну мне же были нужны карманные деньги! Еще я кур разводил…
Началось все с подарка. Наша кухарка подарила мне симпатичного маленького крольчонка, явно не предполагая, во что это выльется…
А я развернул довольно масштабный бизнес, который продержался несколько лет. Кстати, не без помощи сына кухарки, Бернара, мальчишки моего возраста. Мы были лучшими друзьями — ведь все мои братья-сестры учились за границей, я единственный жил в Коньяке. С Бернаром мы почти не разлучались. Папу, конечно, немного удивляли, смущали даже мои увлечения. Он явно не видел во мне своего будущего достойного наследника и продолжателя семейных традиций. Отец искренне не понимал, что же из меня вырастет. Я ведь учился в школе отвратительно. Подача дневника ему на подпись в воскресенье вечером — одно из худших воспоминаний детства! Впрочем, как и поездки с папой на машине, во время которых он то и дело задавал мне вопросы на темы, которые мы, по его мнению, в школе наверняка давно прошли, — что-нибудь по астрономии, литературе...
А поскольку я никогда не мог ответить правильно, импровизированный экзамен обычно заканчивался моими слезами! Я так достал отца, что наступил день, когда, хлопнув ладонью по столу, он рявкнул: «Все, хватит! Если ты так отвратительно относишься к учению, будешь наказан. Никаких каникул! Все лето проведешь на ферме. Будешь сеять и собирать урожай!»
Он полагал, что жизнь на ферме станет для меня карой, но случилось обратное. Наказание обернулось радостным открытием — я впервые вырвался за пределы провинциального Коньяка на волю. Мало того, обрел истинное, как мне казалось, призвание!
— Какое же?
— Разводить коров! Мне безумно захотелось стать фермером. Правда, имелся у меня и запасной план.
Я очень любил Достоевского, особенно его роман «Братья Карамазовы». Так вот, мне хотелось быть Алешей Карамазовым... Но коровы в конечном итоге все же одержали победу — их, видимо, я любил больше. Позже, получив сельскохозяйственное образование, я даже планировал основать в Коньяке свою ферму...
— То есть семейный бизнес вас совершенно не привлекал?
— Нет...
— А пробовали коньяк в чистом виде, а не на кусочке сахара?
— Да, и, честно говоря, в очень неприятных ситуациях. В 50-е годы езда в легковых автомобилях являла собой подлинное испытание — машины резко тормозили, дергались, тряслись и раскачивались, от этого пассажиров в салоне мутило, и нам, детям, доставалось особенно.
Так вот, у отца на этот случай хранилась в бардачке бутылочка коньяка. Он нам давал глоточек — исключительно в медицинских целях, чтобы не тошнило.
— Насколько я знаю, во время «сухого закона» коньяк продавался в американских аптеках в качестве лекарственного средства. А в 1832 году, когда бушевала эпидемия холеры, доктора рекомендовали своим пациентам французский коньяк как дезинфицирующее средство. Неужели и впрямь коньяк целебен?
— Трудно сказать, лечит ли коньяк. Врачи расходятся во мнениях. Ученые тоже. Возможно... Во всяком случае, мои тетушки и дядюшки, знаю совершенно точно, каждый вечер перед сном выпивали рюмочку «для хорошего сна» и великолепно засыпали.
Кто знает, если бы не пили, может, тоже хорошо спали бы? Главное, их это не убило и здоровья не подорвало: все мои тетушки и дядюшки долгожители, дотянувшие почти до ста лет! Может, коньяк в этом и сыграл свою роль?
— Когда же вы все-таки подключились к семейному бизнесу?
— По стечению обстоятельств после института я отправился в армию, а затем — это было составной частью службы — на два года уехал с гуманитарными целями в Африку: обучать тамошнее население основам земледелия, рыболовства... Работал в госпиталях, школах. Видел страшную нищету, неприкаянность, погибающих от голода детей. И тем не менее проведенные в Африке годы и по сей день вспоминаю как лучшие в своей жизни.
Там у людей не было ничего, но они ценили дружбу, берегли любовь.
Помню, каким глубочайшим потрясением стало для меня возвращение домой. Когда самолет приземлился в Париже, я испытал настоящий ужас. Хотел немедленно умчаться обратно. Помню, шел дождь, вокруг царил дикий грохот, носились какие-то люди, светилась огнями реклама — все казалось мне ненастоящим, агрессивно-жестоким, далеким от африканской простоты и тишины, в которых я недавно жил. К счастью, родители сразу же подключили меня к семейному делу. Время тогда было трудное, повсюду безработица. И я жадно схватился за работу, чтобы отвлечься… А потом втянулся.
— Тут-то вы, вероятно, по-настоящему и распробовали коньяк?
— Прежде я не пил много. В Африке роскошью считались местное пиво и «Юкки» — лимонный или апельсиновый напиток, позже я предпочитал вино, водку, херес, а вот «свой коньяк» оценил лишь с возрастом...
— Для этого необходима мудрость?
— Вы знаете — да! Это элегантный, сложный и очень многозначный напиток! Не простой, не популярный — в смысле «понятный всем и сразу».
Искусство изготовления коньяка можно сравнить с сочинением музыки — коньячные спирты составляются в гаммы, а мастера-виноделы, как композиторы, создают из них мелодию. Коньячный ассамбляж требует не меньшего таланта, чем музыкальная фраза.
Я бы назвал людей, предпочитающих коньяк, созидателями.
Они из тех, кто выращивает деревья, чтобы наслаждаться шумом листьев, прохладной тенью ветвей, а не для того, чтобы затем их вырубить.
— Понятно, почему коньяк так почитаем аристократами и членами королевских семей. Говорят, первые поставки «Hennessy» в Россию начались еще в 1818 году — ко двору императора Александра I. А кто еще среди знаменитостей предпочитал ваш напиток?
— По легенде… сам Черчилль. Знаете, по всему миру есть бары, в которых можно увидеть табличку: «Хемингуэй никогда здесь не пил!» Так, возможно, хозяин выделяет свое заведение из моря подобных, ведь чуть ли не в каждом втором баре, будь то Америка или Европа, вам обязательно похвастаются: «Тут пил Хемингуэй!» И с Черчиллем, известным ценителем качественного алкоголя, происходит нечто подобное — множество производителей шампанского, виски, вина почитают за честь сообщить, что «нашу марку предпочитал сам Черчилль».
Может, они и правы, кто знает? Он ведь так много пил! Но вот какую историю рассказал мне однажды дед.
Случилось это сразу после окончания войны, в одно из воскресений. В его доме зазвонил телефон. Подошел консьерж. Попросили деда.
На другом конце провода важный голос сообщил: готовится конференция на высшем уровне с участием Черчилля. Затем голос попросил деда обеспечить гостей коньяком «Hennessy», подчеркнув: «Самым лучшим и качественным местным напитком».
«Господа, — ответил дед, — руководимое мной предприятие по выходным закрыто, прошу обратиться с этой просьбой в понедельник».
На этом все и закончилось. Никто ему конечно же не перезвонил, и гости во главе с Черчиллем остались ни с чем. А дед мой, хотя и был польщен таким вниманием, громко возмущался, что кто-то, пусть и великий, захотел насладиться его прекрасным коньяком на дармовщинку. Взыграла ирландская гордость...
Подпишись на наш канал в Telegram