«…Много лет спустя, перед самым расстрелом, полковник Аурелиано Буэндиа припомнит тот далекий день, когда отец повел его поглядеть на лед…»
Белый «Опель» вильнул и чуть было не съехал в кювет, дети завизжали. Водитель едва успел выровнять машину и остановился у обочины, вслушиваясь в еще звучащие в его ушах слова. Габриэль Гарсия Маркес, довольно известный журналист, не добившийся больших успехов сценарист, сотрудник рекламного агентства и не слишком удачливый писатель, вез жену и сыновей на курорт в Акапулько: они выехали из Мехико четыре часа назад и через час должны были лежать на пляже.
Но это больше не имело значения — он включил зажигание, развернулся через две сплошные полосы и погнал машину обратно. Гонсало и Родриго подняли крик, Мерседес спросила:
— Дорогой, ты сошел с ума?
Он не ответил: за первой фразой обычно следовала вторая и уже нащупывалась третья, а стрелка на спидометре между тем вплотную подобралась к цифре 150. Это случилось в субботу — позади была длинная, муторная, вымотавшая ему все нервы неделя. О том, что заканчивается и его прежняя жизнь, Маркес, разумеется, не догадывался.
Понедельник начался с того, что в их дом на улице Лома пришла целая кипа счетов, которые он не мог оплатить.
За воду, электричество и газ, за ремонт машины, за мебель, купленную в кредит… Во вторник он узнал, что диалоги в сценарии будут переписаны: в Мексике говорили не так, как в его родной Колумбии.
В среду он попытался было усесться за роман, который давно не давал ему покоя, но через несколько часов встал из-за стола, чувствуя себя наведавшимся в дорогой бордель импотентом. Он был полностью опустошен и не мог родить ни одного свежего предложения — вот до чего его довела работа в рекламе и кино! Толку от нее не было никакого: все, что он зарабатывал, разлеталось в мгновение ока, и иногда ему казалось, что он топит мексиканскими песо прожорливую железную печку.
А в четверг владелец рекламного агентства «Дж.
Вальтер и Томпсон», для которого он придумывал слоганы и концепции кампаний, объявил, что зарплата за этот месяц будет задержана: клиенты не торопятся с платежами, и им придется ужаться. Маркес точно знал, что хитрый мексиканец Алаторре сидит на мешках с деньгами, а на их зарплату играет на бирже, но стерпел, не устроил скандала — лучше получить свои триста песо через месяц, чем никогда.
Пятница прошла ни шатко ни валко: его не отпускала вялая депрессия, в голове все время вертелась мысль о том, что семь лет назад, во время свадьбы, он обещал жене стать знаменитым писателем — и не позже, чем к сорока годам.
Сейчас ему тридцать восемь, и что он может ей предъявить? Напечатанные в журналах рассказы, несколько изданных мизерными тиражами книг, получивший премию на конкурсе Академии языкознания Колумбии роман «Недобрый час»: на эти три тысячи долларов они купили подержанную машину. Друзья его хвалят, издатели им пренебрегают, читатели не знают Габриэля Гарсию Маркеса. Несколько лет назад, приглашенный на обед издателем, собиравшимся предложить ему должность главного редактора женского журнала «Семья», он пришел в ресторан, где должны были состояться переговоры, первым, а ушел последним: старые ботинки просили каши, показывать их работодателю было нельзя. Сейчас он носил крепкую обувь, но его банковский счет по-прежнему пуст, а жизнь — и это было внове — казалась конченой. Габриэль Гарсия Маркес, внук знаменитого полковника Николаса Рикардо Маркеса Мехии, балагур и кутила, в молодости снимавший комнаты в борделях — они стоили дешевле и там всегда было с кем поговорить, журналист, на одном дыхании писавший передовицы, подающий большие надежды прозаик, превратился в унылого, замученного судьбой неудачника.
А теперь, на дороге из Акапулько в Мехико, в его ушах звучали гремевшие, словно литавры, слова, перед глазами вставало прошлое, и он проскакивал на красный свет, зная, что именно так должен начинаться его будущий роман.
Это дед отвел его в городок гринго и показал ему лежащую в ларе со льдом рыбу — до тех пор он ни разу не видел ни льда, ни снега. Это его семья жила в огромном доме, стоявшем в центре выжженного солнцем, навсегда погрузившегося в сон селения.
Габриэль Гарсия Маркес чувствовал себя персонажем собственного романа, и ему хотелось поскорее усесться за стол и расчехлить купленную по случаю пишущую машинку с западающей буквой «F». А Мерседес Маркес искоса поглядывала на мужа, унимая шумно протестующих против возвращения в город сыновей и думая о чем-то своем. Она была молчалива: поступки этой черноволосой и темноглазой, похожей на арабскую принцессу женщины часто озадачивали тех, кто ее знал. Еще больше их удивляло то, что она почти всегда оказывалась права. Вот только ясно это становилось много позже.
Двадцать один год назад тринадцатилетняя Мерседес Барча Пардо отправилась на танцы. Она надела белое шелковое платье, вколола в волосы красный гребень и зацокала высокими каблуками по вымощенной брусчаткой главной улице маленького городка Сукре.
Сидевшие у фонтана старики проводили ее долгими взглядами: Колумбия — страна красавиц, но второй Мерседес Барча не было во всей округе. Ее отец был арабом из Александрии, мать — испанкой, и один из стариков, бывший капитан, в «тысячедневной» гражданской войне сражавшийся за консерваторов, сказал, что она напоминает ему чистокровную лошадку: у красотки такие же огромные глаза, норов и стать. Когда она вошла в клуб, музыканты играли «Карменситу». Ее пригласил на танец худой и вихрастый, одетый в ярко-красную рубаху восемнадцатилетний юнец, сын их соседа, доктора Маркеса. Габриэль приехал из города Сипакире: он заканчивал там колледж и собирался подать документы в столичный университет, чтобы выучиться на адвоката. Маркес протанцевал с ней весь вечер, ловко отшивая соперников.
После танцев он проводил Мерседес до дома, прижал ее к забору, обнял, поцеловал. Когда он сунул руку под юбку, девушка стала отбиваться, и тогда Маркес сделал ей предложение. Сказал, что она восхитительна и он будет любить ее всю жизнь. Завтра он уедет, и увидятся они не скоро, но пусть она его дождется. Он прижал ее к себе еще сильнее, девушка закрыла глаза… А на следующий день Габриэль Гарсия Маркес уехал, а Мерседес осталась ждать.
Прошел год, затем другой — Маркес поступил в университет и вернулся к родителям после того, как в Боготе начались беспорядки и занятия прекратились. Он рассказывал ей о том, как толпа громила магазины и офисы, и он вместе с одним кубинцем долго бил о мостовую пишущей машинкой: когда появились солдаты, они убежали, но от «ремингтона» к тому времени остались обломки.
Кубинца звали Фидель Кастро Рус, и он оказался отличным парнем… Так в Боготе на время восторжествовала социальная справедливость. Беда была в том, что вместе с банками и государственными учреждениями восставшие сожгли и пансионат, где он жил, — сгорела вся его одежда, рукописи и немного денег. Они вновь сходили на танцы, Маркес опять целовал ее у калитки и рассказывал о том, что он начал печатать рассказы и критики их хвалят.
— Дождись меня, и я сделаю тебя счастливой!
Через несколько дней он уехал в Картахену, а Мерседес продолжала ждать.
Родители Габриэля рассказывали ей о том, что он работает в газете и его дела идут неплохо — вот только платят ему совсем мало.
Потом он вернулся и тут же поругался со своим отцом: тот хотел, чтобы старший сын служил адвокатом, а Габриэль решил стать писателем. Сеньор Маркес вспылил: «Вот и питайся бумагой!» Сын напомнил о том, что новая мебель куплена на его гонорары. Габриэль ушел из дома, хлопнув дверью, и не разговаривал с отцом больше десяти лет, а Мерседес ждала его все эти годы, складывая письма жениха в обтянутую красным бумажным бархатом папку. Он писал ей из Картахены и из Боготы, писал из Женевы — самая солидная колумбийская газета «Эспектадор» отправила его туда специальным корреспондентом. Габриэль делал журналистскую карьеру: его статьи поднимали тиражи и уничтожали репутации, он работал в Италии и Париже, пробрался и за «железный занавес». Маркеса не хотели пускать на фестиваль молодежи и студентов, но он приехал в СССР, приписавшись к фольклорному негритянскому ансамблю, — журналист на время переквалифицировался в саксофониста.
А Мерседес ждала, и подруги ее матери говорили, что хорошенькая дочка сеньоры Барчи, наверное, никогда не выйдет замуж.
Шли годы, Сукре разорялся и пустел. Из него давно уехали гринго, не устраивалось больше и танцов: молодежь перебиралась в большие города, сверстники Мерседес обзавелись семьями и не знали, как прокормить детей. Теперь она работала в отцовской аптеке: отправляясь в нее по утрам, Мерседес видела дома с заколоченными окнами и мрачных, плохо одетых мужчин у ворот. А она казалась им чудом залетевшей в Сукре райской птицей: по вечерам, коротая время за картами и пульке, мужчины говорили о том, что все вокруг идет ко всем чертям, но красотка Барча вроде как и не стареет.
Городок съежился и поблек, уехавший в большой мир Габриэль казался ей принцем.
Она отказывала всем ухажерам, отшивала приставал. Развешивая лекарства в отцовской аптеке, Мерседес думала, как они с Габриэлем назовут своих детей. Так прошло тринадцать лет, и наконец он вернулся. В Сукре приехал совсем другой человек, да и она была не такой, как прежде.
О том, как ее жених прожил эти годы, она узнала позже. Он начал в маленькой газете провинциального городка, днем работал, вечерами писал рассказы на оборотной стороне рулона газетной бумаги, а по ночам сидел в баре с друзьями — домой молодой человек возвращался под утро. В Барранкилье домом Маркеса был бордель «Небоскреб», в Картахене — публичный дом «Кровати напрокат»: вышедшие в тираж проститутки бесплатно гладили его рубашки, мылся он в общем душе на этаже.
За статьи платили столько, что денег хватало лишь на кафе и три визита к девочкам в месяц, а комната в борделе обходилась в сущие гроши. Зато писал он так хорошо, что его рассказы печатали даже в столице, и журналистская карьера Маркеса шла в гору: из «Универсаль» в более престижный «Эль-Эральдо», потом — во всеми уважаемый «Эспектадор», из Картахены в Барранкилью, а затем в Боготу.
В «Эспектадоре» он добился своего первого громкого успеха — им стал очерк «Рассказ не утонувшего в открытом море» (1950 г.), с продолжением печатавшийся в нескольких номерах, Маркес рассказал историю чудом спасшегося после кораблекрушения военного моряка, считавшегося национальным героем.
Он выяснил, что его судно везло не оружие, а контрабанду — купленные в США холодильники. После этого в «Эспектадоре» ввели цензуру, и главный редактор от греха подальше отправил Маркеса спецкором за границу. Там он много писал, пытался публиковаться, но издатели не хотели брать его необычно написанные большие вещи. И все же в Европе ему нравилось: когда военные власти закрыли «Эспектадор», Маркес продал присланный ему редакцией обратный билет и остался во Франции.
Добрая хозяйка пансиона, мадам Лакруа, не брала с него денег за жилье: «Отдадите, когда напечатаетесь и станете знаменитым». А вот еду он добывал по-всякому: собирал и сдавал мусор, пел в кафе, жил за счет друзей, однажды даже просил милостыню.
Его не раз забирали в полицию, иногда били, принимая за алжирского бомжа. Порой ему удавалось что-то опубликовать дома, в колумбийских газетах. Потом у него появилась любовница, каталонка Тачия Кинтана, начинающая актриса, живущая в Париже в прислугах. Она кормила Маркеса, давала ему кров — а он работал над огромным, упорно не желающим кончаться романом, начатым еще в Барранкилье. Габриэль Гарсия Маркес точно знал, что когда-нибудь станет знаменитым писателем, но с каждым прожитым годом этот день отодвигался все дальше и дальше.
Затем судьба занесла его в Венесуэлу — там он сделал стремительную карьеру в журнале «Моменто». В стране началось восстание, владелец газеты решил пересидеть смутные времена в Нью-Йорке, и оставшийся на хозяйстве Маркес поднял тираж в два раза.
Тут он получил тревожное письмо из Сукре: заболел отец, мать просила его вернуться домой и заключить мир.
— …Он совсем плох. Отец часто о тебе вспоминает: если бы ты знал, как он тобой гордится! Возвращайся и успокой его — иногда Габриэль Элихио бывает чересчур суров, но другого отца у тебя нет…
Маркес приехал и снова увидел девушку, которой он сделал предложение тринадцать лет назад. Он не думал о случившемся серьезно: как еще заставить девчонку разжать губы? Но за годы скитаний привык к мысли, что дома его ждет невеста. Это успокаивало и придавало его бродячей, неустроенной жизни какую-то основательность. Он даже полюбил Мерседес — так, как писатель может любить придуманный им персонаж.
Вернувшись домой, увидел, что живой человек куда интереснее вымысла. Милая девочка превратилась в красавицу, и в глазах у нее была тайна, разгадки которой он не знал. А ему уже исполнился тридцать один год, и за плечами у него было немногое: должность в «Моменто», мало кем замеченные роман и повесть да несколько рассказов. В день свадьбы Маркес пообещал жене, что к сорока годам он уж точно станет знаменитым писателем. Мерседес тогда промолчала; он так и не понял, отнеслась ли она к этому всерьез. Наверное да, ведь тогда он казался ей принцем: о «Небоскребе», Тачии Кинтано и о том, как он просил милостыню в Париже, его жена узнала позднее от не в меру болтливых друзей…
Потом было многое: работа на революционную Кубу в кастровском агентстве «Пренса Латина», переезд в Мексику, читательский неуспех повести «Полковнику никто не пишет» — а ведь он работал над ней многие годы!
Жизнь засасывала его, мечта отдалялась, но теперь, на дороге из Мехико в Акапулько, наконец случилось то, чего он так долго ждал. Это было как божественное откровение — оставалось приехать домой, сесть за стол и записать то, что он слышит.
Мерседес Маркес считалась очень сдержанным человеком. Она ни с кем не откровенничала, редко улыбалась; друзья мужа никак не могли понять, что у нее на уме. От женщины, тринадцать лет ждавшей парня, поцеловавшего ее, когда она была еще школьницей, можно ждать всякого. Развеселую компанию Маркеса, состоявшую из литераторов, киношников и журналистов, любителей баров и шлюх, она просто пугала. Мерседес вела дом, экономила, наблюдала за тем, как ее муж редактирует газеты и дамские журналы, пишет рекламные тексты, корпит над сценариями, отчаянно ругая уродующих его замыслы режиссеров, — и никто не догадывался о том, что она живет мечтой.
Ее принц потяжелел и слегка поседел, стал раздражителен и перестал верить в себя: муж занимался ерундой, зарабатывая на хлеб насущный, но вот наконец случилось то, чего Мерседес так долго ждала.
Приехав домой, Маркес отправился в свой рабочий кабинет, маленький выгороженный фанерными щитами уголок, где стояли пишущая машинка и электрический калорифер (в их доме его называли «Приют мафии»), и не выходил оттуда до вечера. На следующее утро это повторилось, а после обеда он отправился в город — вернувшись домой, муж сказал, что он вернул аванс и уволился с киностудии, а также ушел из рекламного агентства «Дж.
Вальтер и Томпсон». В понедельник Габриэль продал машину и сообщил ей, что этих денег им должно хватить на несколько месяцев, а затем бог им что-нибудь да пошлет. Он пишет роман, у него есть договор с литературным агентом, хваткой испанкой Кармен Бальсельс. Мерседес молча кивнула, и Габриэль увидел, что в ее глазах полыхнул давно забытый свет. Он придумал ее, она — его, но теперь муж Мерседес вновь походил на того Габриэля Гарсию Маркеса, о котором она тринадцать лет подряд мечтала в забытом богом и колумбийском правительством городе Сукре.
Это продолжалось восемнадцать месяцев. Поутру муж садился за свой стол, включал электрический калорифер (он мог работать только в тепле) и стучал на пишущей машинке.
Школа была далеко от дома, и Мерседес приходилось возить в нее детей на автобусе — и это было самой маленькой из ее забот. Семья ела каждый день, а чеки из рекламного агентства и киностудии больше не приходили — и из их квартиры начали исчезать вещи. Сперва она продавала одежду, затем пришла очередь телевизора и стиральной машины, потом Мерседес начала жить в долг. Ее мужа это не касалось: он писал, и на страницах дешевой желтоватой бумаги оживали люди, которых Габриэль Гарсия Маркес знал с детства.
Селение Аракатака, где он родился и провел первые семь лет своей жизни, в романе стало называться Макондо, его дед, полковник Маркес Мехия, вояка, ставший ювелиром, превратился в полковника Аурелиано Буэндиа, в мирной жизни промышлявшего изготовлением золотых рыбок. Он писал об огромном дедовском доме, вспоминал, как их семейство оказалось в Аракатаке.
У деда был близкий друг, отставной майор Медардо Пачеко Ромеро, во время гражданской войны сражавшийся вместе с ним за либералов.
А у майора Ромеро — отличавшаяся предосудительным поведением мать, жившая с женатым человеком. Однажды дед услышал, как о ней сплетничают на улице, и в сердцах воскликнул: «Неужели это правда?» Женщине передали, что полковник Маркес публично назвал ее шлюхой.
Она потребовала, чтобы ее сын смыл оскорбление кровью: «Если ты не осмелишься это сделать, сними штаны и надень мою юбку!» Пачеко Ромеро пришел к деду и потребовал удовлетворения: «У тебя и на войне был чересчур длинный язык. К тому же ты — черное пятно на нашей либеральной партии!»
Дед повернулся и ушел, и Медардо полгода поносил его на всех углах за трусость.
А тот тем временем выполнил все заказы, отдал долги, продал дом, оставил мастерскую помощнику и только тогда передал майору, чтобы тот не выходил из дома без оружия. В день Святой Девы Пилар вышедший накосить мулам травы Медардо услышал оклик: «Ты вооружен?» Бывший друг бросил косу, они прицелились друг в друга, и Медардо Пачеко Ромеро получил пулю в лоб. После этого полиция и алькальд долго прятали деда от родственников убитого: у закона к нему претензий не было, но в Барранкасе чтили вендетту. Деда выслали в городок Санта-Марта, оттуда их семья перебралась в Аракатаку.
Маркес писал и вспоминал, как в придорожном кабачке колумбийского селения Ла-Пас нему подошел рослый контрабандист, носивший на поясе большой револьвер:
— Вы имеете какое-нибудь отношение к полковнику Маркесу Мехии?
— Я его внук!
— Тогда, выходит, ваш дед убил моего деда.
Меня зовут Лисандро Пачеко.
— То был поединок.
— И все же ваш дед отправил моего на тот свет...
Окружающие испугались, что дело кончится смертью, но Лисандро попросил разрешения сесть за его стол, они пили три дня и три ночи, стреляли в цель из револьвера и расстались друзьями.
Он вспоминал рассказы матери о том, как за ней ухаживал отец, нищий телеграфист, чересчур смуглый (в нем наверняка была индейская кровь!), слишком безродный для того, чтобы стать зятем почтенного полковника Маркеса. Ее увезли от назойливого ухажера за тридевять земель, а он выследил их и встретил на вокзале в купленном на последние деньги белоснежном костюме и с букетиком фиалок в руках. Отец был настойчив и упрям, о его любовных подвигах в Аракатаке рассказывали легенды. Перед тем как влюбиться в хорошенькую, как кукла, сеньориту Маркес, он соблазнил трех ее подруг, прелестных и невинных девушек, певших в церковном хоре. Это пошло ему на пользу, мать обратила внимание на телеграфиста Мартинеса еще до того, как он улучил минуту и на ухо во время мессы признался ей в вечной любви. Красотка Луиса не понимала, почему соблазнитель тратит время на каких-то «индейских коров», когда в Аракатаке есть она.
Теперь дочь полковника Маркеса решила навсегда привязать к себе нищего, словно церковная мышь, донжуана. Она не пожалела о своем решении, и Габриэля это поражало: помимо троих законных у отца было четверо внебрачных детей. После женитьбы отец оставил работу на телеграфе и подался в гомеопаты, но денег семье это не принесло.
Он спешил перенести на бумагу то, что поражало его воображение в детстве: странный и страшный мир давно захиревшего селения, где убийство из чести было обычным делом, и отданный на воспитание деду и бабке маленький мальчик видел волшебство на каждом шагу. А Мерседес вела хозяйство, добывая деньги из воздуха: она похудела, подурнела, осунулась, но ее домашние всегда были сыты.
К тридцати восьми годам у Габриэля Гарсии Маркеса за плечами была довольно долгая бурная жизнь. Его публикации очень поспособствовали венесуэльскому восстанию: сидя в приемной бывшего президентского дворца в Каракасе, за дверью кабинета, где заседало революционное правительство, он стал свидетелем навсегда запомнившейся ему сцены.
Дверь внезапно распахнулась, из нее пятясь вышел один из заговорщиков: офицер целился в комнату из ручного пулемета. Затем он резко повернулся и бросился вниз по лестнице, в тот же день капитан исчез из страны. Маркеса завораживали такие сюжеты, он и сам был не прочь попробовать себя в революции. Когда Кастро победил и Маркеса позвали организовывать кубинское информационное агентство «Пренса Латина», он согласился и был готов на большее.
…За окнами темнота, медленно выползает телетайпная лента. Закадычный друг Родольфо Уолш, шеф «Пренсы», читает сообщение, хохочет, с размаху бьет кулаком по столу. Источники агентства обскакали разведку: пришла информация о том, что американцы готовят вторжение. Эмигрантов тренируют в Гватемале, высадка должна состояться через несколько месяцев в заливе Кочинос. Маркес тут же предложил свои услуги: почему бы ему не отправиться в Гватемалу, переодевшись католическим священником? Так он проникнет в лагерь ЦРУ, выведает все что можно и передаст сведения связному. Это вполне ему по плечу, ведь он учился в церковной школе…
Уолш загорелся и тут же начал названивать Фиделю, но команданте остудил его пыл: Кастро не захотел рисковать нужным революции журналистом.
Потом их обоих съели коммунисты, прибравшие агентство к рукам, и он ушел из нью-йоркского представительства без выходного пособия, потеряв отличную зарплату. Габриэль жил интересно и не променял бы свою судьбу ни на какую другую, но писать надо было о другом.
В детстве мир кажется огромным и загадочным, повзрослев и вернувшись в родные края, человек поражается тому, каким же все стало маленьким. Приехав в Аракатаку через много лет, чтобы продать опустевший и разваливающийся дедовский дом, он поразился безлюдию, нищете и упадку: полно, да здесь ли его воспитывали? Выходит, отец не зря называл Аракатаку «западней для нищих». В бледно-голубом, выжженном солнцем небе кружил стервятник, по пустой улице брела одетая в черное, голодная с виду старуха. В аптеке мать наткнулась на свою бывшую подругу, и та, узнав ее, разрыдалась.
Что осталось от их молодости, блаженного золотого времени, когда молоденький телеграфист Мартинес вел себя в Аракатаке как петух в курятнике?
Сейчас он возвращался в прошлое, и село Макондо из его романа становилось прежней Аракатакой — шумной, яркой, живой. Прозрачная река текла по устилающим ее дно плоским белым камням, полковник Аурелиано Буэндиа мастерил на продажу золотых рыбок, и он узнавал в нем своего деда. Роман приближался к финалу, в доме почти не осталось вещей, которые можно было бы продать. Наконец наступил день, когда Мерседес понесла рукопись на почту, чтобы послать ее издателю в Буэнос-Айрес, в издательство «Судамерикана». На главпочтамте посылку взвесили, клерк сказал, что это будет стоить шестьдесят песо.
В сумочке у Мереседес было только пятьдесят, и пришлось отправить в Аргентину только половину рукописи.
Дома она сложила в большую картонную коробку фен, миксер и электрический обогреватель и отправилась в ломбард — ей дали за них еще пятьдесят песо. Она отправила в Буэнос-Айрес вторую половину романа, и у нее еще остались деньги на еду. За небогатым ужином, глядя на уныло жующих чуть сдобренные оливковым маслом макароны детей, Мерседес вздохнула:
— …Не хватало только, чтобы роман оказался плохим.
Так закончилась первая половина их жизни, а то, что было дальше, совсем на нее не походило.
Позже будут говорить, что Маркес всем обязан своей жене. Она так часто твердила ему о том, что он обещал ей стать большим писателем и обязан сдержать слово, что Габриэль Гарсия волей-неволей забросил то, что его увлекало, махнул рукой на журналистику и кино и засел за большую книгу. Мерседес в ответ отмалчивалась, Маркес отшучивался — правду знали только они и делиться ею с посторонними не собирались. Переубедить их друзей было нельзя: они свято верили в то, что женщина, ждавшая своего мужчину тринадцать лет, может вылепить из него что угодно.
Через несколько месяцев к Маркесу придет слава. Тираж романа «Сто лет одиночества» будут допечатывать и допечатывать: сперва издадут восемь тысяч экземпляров, затем десять, но уже очень скоро роман купят миллионы людей.
Когда он с женой выберется в театр, их, пробирающихся к своим местам, поймает луч прожектора, а зал встанет и начнет аплодировать и скандировать: «Спасибо за роман!» Пойдут приглашения на конгрессы, на их банковский счет посыплются огромные деньги. Габриэль Гарсия Маркес уедет в Барселону и начнет жить в огромном доме с прислугой и мажордомом. Впереди — Нобелевская премия, которую он получит в 1982-м, и невиданная для современного литератора популярность: в Латинской Америке к Маркесу будут прислушиваться как к божьему посланцу… Но сейчас, в октябре 1966 года, ни он, ни его жена об этом не догадываются. Над головой ярко светит электрическая лампочка — плафон давно перекочевал в ломбард, на столе нет скатерти, сервиз продан, и они едят с пластиковых тарелок. Мерседес с ужасом думает о том, что они должны мяснику пять тысяч песо и таких денег у нее нет.
…Через несколько дней роман окажется у литературного агента ее мужа, Кармен Бальсельс.
Если «Сто лет одиночества» ей понравится, она обещала организовать переводы на английский, французский и итальянский. Если рукопись разочарует издателя, их семью ждет крах… Пройдет совсем немного времени, и они узнают, не напрасно ли прожиты последние восемнадцать месяцев.
Двое взрослых и двое детей едят макароны, запивая их жидким чаем, а Мерседес думает, что можно пережить и неудачу. Пока они любят друг друга, им ничего не страшно.
Подпишись на наш канал в Telegram