Коля научил меня верности, любви, целеустремленности и не сдаваться, что бы ни происходило. Хотя руки опускались не раз и не два. Я про лошадь сейчас. А вы о ком подумали?
Наверное, все родители пытают детей на предмет предпочтений. Вот и мои однажды задали сакраментальный вопрос: «Маш, ты ничем не увлекаешься… Что тебе нравится, о чем мечтаешь?» — «Как минимум, мне хотелось бы собаку, как максимум — лошадку, хотя в квартиру эту красоту не затащишь…
Тогда хочу заниматься конным спортом!»
Впервые я увидела лошадь, когда мне было года три и дедушка Иван Павлович Голубкин повел меня на ВДНХ смотреть на тройки орловских рысаков. Это были пахнущие чем-то сладким и приятным громадные серые кони. Ноздри их раздувались, глаза сверкали… Я могла простоять там часов пять, потому что меня накрыло этой красотой с головой! Я уже сучила ножками, хотелось оказаться там — на спине диковинного животного. Когда ты сидишь на лошади, земля под тобой оживает чудесным образом. Конечно, тогда я еще не понимала всего глубинного смысла верховой езды. Ведь верхом ты должен сохранять баланс, равновесие, золотое сечение, то, что все хотят найти, — это почти философия. Потом я то и дело приставала к дедушке с расспросами о том, как у него появился шрам на подбородке, и он по десятому разу рассказывал про коня Мальчика.
Дед пас лошадей. А в ночном холодно, спать приходилось на земле, и он старался прижаться к животу своей лошади, чтобы хоть как-то согреться. И вот раз Мальчик, вставая, случайно рассек ему подбородок. Он говорил и говорил про лошадь, и я, маленькая, поражалась, сколько любви и теплоты в тех словах. Не заразиться было невозможно. Меня долго не брали в конные секции по причине маленького роста. И посетив очередной конный кружок, я старалась незаметно — так мне казалось — приподниматься на мысочках, чтобы выглядеть хоть капельку выше. Тренеры, конечно, мои наивные махинации видели, улыбались и… все равно не брали.
Однажды у родителей были гости, и меня отправили спать пораньше. И что же я узнаю с утра?
«К нам вчера приходили удивительные люди, — говорит мама. — Елена Петушкова и Татьяна Тарасова». «Почему меня не разбудили? — топала я ногами. — Да что же это за ужас такой?!» Узнать, что я проспала Елену Петушкову, знаменитую всадницу, олимпийскую чемпионку, было выше моих сил. «Они, кстати, оставили тебе подарок — коньки». Как это ни смешно, у меня возникла только одна ассоциация: коньки — значит маленькие кони! «Где же они, мама?» Когда я увидела значок, изображающий коньки, от прославленного тренера по фигурному катанию, разочарованию не было предела.
Терпение мое лопнуло: «Мама, у вас такие связи! Неужели нельзя устроить ребенка в конноспортивную школу? Вы все говорите, что я ничем не увлекаюсь, так вот я таки хочу учиться верховой езде!» Родители всерьез мои намерения не приняли: что это вообще за занятие — коням хвосты крутить?
Но меня наконец записали в детскую группу при Тимирязевской академии. И только я начала там заниматься, как случилась трагедия — насмерть разбилась девочка, и нашу детскую школу разогнали от греха подальше. Вообще я человек ленивый, но если мне что-то нравится, остановить меня может только пуля. Я быстро выяснила, что детей еще учат на Московском ипподроме. В любой дождь или мороз самостоятельный ребенок Маша Голубкина протискивалась в переполненный автобус и ехала к мечте. Я очень старалась. Иногда тянула пятку вниз так, что ногу сводило и прокалывало миллионом иголок. Родители видели, что ребенок совершенно забросил изучение французского языка и торчит на конюшне столько, что уже все волнуются. Короче, они с облегчением вздохнули, когда и с ипподрома нас поперли…
Я не унималась и обнаружила лошадей в двух шагах от дома — в «Уголке Дурова». «Возьмите меня, — говорю, — я чистить лошадей могу, кормить, гривы заплетать». И меня взяли. Я подружилась с дочкой начальника конюшни. Мы с ней учили лошадок разным трюкам, ездили даже в дождь, и это было невероятно весело! На этот раз мое счастье продолжалось около двух лет.
А вскоре я поступила в театральный институт, и времени на лошадей совсем не осталось. Потом вышла замуж, родилась Настя. Ей исполнился годик, когда я поехала отдохнуть в Турцию. И вот однажды я наткнулась на пляже на объявление о верховых прогулках. К тому времени я в седле не сидела лет пять, но потащилась в ту конюшню в горах. Меня спросили, умею ли я ездить верхом. Я сказала, что да. Они хмыкнули — видно, обычно туристы здорово приукрашивают свои способности.
Когда, уже сидя в седле, я увидела, как оставшиеся в конюшне перемигивались с моим проводником-турком, поняла, что попала по полной программе.
Кони сорвались в галоп разом. Мчимся. Слева — обрыв, справа — скала, в лицо полетели тысячи осколков каменной крошки, как говорят в автоспорте — шприц. «Стой! Нихт! Ноу!» — вопила я. Увы, мой проводник не говорил ни на одном из известных мне языков. Я пыталась жестами показать рысь, чтобы хотя бы снизить скорость бешеной скачки, но он только ухмылялся и летел вперед. Я скакала и злорадно размышляла о том, что светит этому проводнику, если туристка убьется. Будь я королевой, точно велела бы отрубить ему голову!.. Насмерть перепуганная, промокшая от сорокаградусной жары и движения в гору, я вздохнула с облегчением, когда мы наконец достигли какого-то плато и пошли шагом.
Проводник улыбался и указывал рукой на виды, ради которых мы и изображали передовую часть конницы Деникина. Виды, и правда, оказались чудесными. Только успела отдышаться, как, к моему великому ужасу, проводник повернул своего коня домой. Теперь справа был обрыв, а слева — скала… Кошмар! Я держалась даже за воздух. Когда мы вернулись на базу, нас встречали все, кто там был. Я поняла, что вышли они поглядеть на рыдающую девицу, над которой удачно подшутили. Меня, судя по жестам и интонации разговора, зауважали. И вот каждый день, бессовестно покидая гостиницу «все включено», я отправлялась на затерявшуюся в горах конюшню, чтобы снова и снова собирать лицом каменную пыль. Необъяснимое поведение для молодой матери на отдыхе.
Но я чувствовала себя совершенно счастливой.
Сразу после поездки в Турцию в моем графике значились съемки в картине «Свадьба». Поначалу мне даже шагом было ходить не очень комфортно. Но коварные мысли о том, что к лошадям надо вернуться, посещали меня регулярно. Сигналы в космос пошли... И вот однажды звонит незнакомая женщина, мастер-наездник с Раменского ипподрома. И говорит нечто странное: «Маша, это Евгения Лихобаба. Ты меня не знаешь, но меня знает Александр Анатольевич Ширвиндт, и он дал мне телефон твоей мамы, а мама — твой…» Понятно, что дураков у нас только я. И вот Лихобаба начинает мне рассказывать, что у нее есть прекрасная лошадь, четырехлетняя, серенькая, хорошо прыгающая, привезенная из Казахстана. И все с этим конем хорошо, кроме того, что живет он в долг в подмосковном пансионате, а отдавать этот долг Евгении Ивановне нечем.
«Отлично, — говорю, — мне ничего из перечисленного не подходит, но посмотрю».
Поехали мы за сто километров от Москвы, в город Ступино. И, собственно, увидели мою судьбу. Проваливаясь чуть ли не по брюхо в октябрьскую жижу, ежесекундно поскальзываясь, на нас шли кости с глазами. Конь был очень худой и грязный. На таком органично смотрелся бы разве что всадник Апокалипсиса… «Ну? — спрашивают меня. — Как тебе?» «Это самая страшная лошадь из всех, что я когда-либо видела, — честно ответила я. — Но глаза у нее хорошие».
Мама — мой первейший помощник. И вот рассказываю ей, что надо как-то разруливать ситуацию, потому что за содержание этой лошади Евгения Ивановна уже задолжала пансионату, денег у нее нет, продать такую неземную красоту невозможно, а без платы его не отдадут, и, наверное, он долго не протянет.
Так вот, мне кажется, что надо коню и Лихобабе помочь… Нам соглашаются отдать несчастную скотину, если Лариса Голубкина даст в пансионате концерт. Народная артистка Голубкина битых два часа развлекает ступинский пенсионерный дом — декламирует и поет в обмен на лошадиный скелет с глазами.
Я-то думала, что помогу вывезти и устроить Уклона — так звали лошадь — в Москве на базе «Планерная», оплачу его начальное содержание, и на том моя миссия закончится. Встречаю их на Ленинградке. В грузовике с низкими деревянными бортами в умопомрачительной расписной уздечке с деревенским трензелем из последних сил балансирует мой конь…
Он очень хотел жить, и только это, видимо, не позволило ему вывалиться по дороге.
На новом месте мы выпустили Уклона в манеж, чтобы он немного пообвыкся, и… у меня перехватило дыхание. Конь выкидывал свои длинные ноги и парил над землей, как невероятная птица… Боже, как он танцевал! Меня всегда тянуло к конной выездке, лошадиному балету. А тут — готовый король танца. Правда, абсолютно дикий и необученный.
Евгения Лихобаба никак не проявляла себя два месяца. Все это время я Уклона чищу, лечу, навещаю… Иду к тренеру базы Анатолию Васильевичу Шабанову: «Что делать-то?» — «А что делать? Ездить! Пока голодный, а то потом не справимся». Держали коня втроем, я быстренько запрыгивала — и он замирал.
А потом мы, как безумная, не вписывающаяся в повороты баржа, носились рысью. Люди, которые одновременно ездили с нами в манеже, быстро научились уворачиваться от нашего танцевального тандема, как от разрывной пули… Пока отсутствовала законная хозяйка, я к коню страшно привязалась, и когда Лихобаба таки появилась, я была готова на все — включая полный выкуп «баржи». Я расплачивалась с Евгенией Ивановной, и вдруг она напоследок разоткровенничалась: «Да, забыла тебе сказать… Этого коня на конезаводе, где он родился, все ненавидели. Характер-то дерьмо». «Он ангел!» — выпалила я. Кстати, никаких агрессивных выпадов с его стороны мы так и не увидели. Видно, пережив Бухенвальд в Ступино и оказавшись в Москве, он решил, что за нас стоит держаться. Учить нас с «баржей» взялась Таня Гура. Она женщина отважная. Командует: «Тряпки!
За мной!» И все «тряпки», включая меня, прыгают какое-нибудь жуткое препятствие из разряда «мертвых», то есть его нельзя ни свалить, ни объехать. И в то же время кони ее слушаются беспрекословно, потому что без дисциплины никуда — наверху сидит человек, который пришел сюда вовсе не для того, чтобы сломать шею. Однажды стала свидетелем того, как конь нарочно скинул новичка. Так Таня, тоненькая девушка в веночке и лифчике от купальника по причине жары и лета, подбежала, коня поймала и зарядила ему в глаз, пригрозив: «Смотри у меня!» И опять отправилась загорать и смотреть за порядком.
Надо сказать, что Таня всем своим воспитанникам дает домашние имена, человеческие, как правило, имеющие отношение к хозяину животного. Так у нее заведено. Уклона она иначе как Колей звать отказывалась.
Николай Владимирович радости от этого испытывал полный ноль, скорее наоборот, а я терпела, потому что от Тани зависела.
Муж вообще был редким гостем в конюшне. Однажды я сказала Тане, что завтра приеду с Николаем. А он в то время уже был звездой автогонок, и мой тренер решила произвести впечатление — мол, мы тоже не дурью маемся. Таня рассудила, что пируэты брутального Николая впечатлят вряд ли, а вот прыжки… Уклон прыгает весьма прилично. Что до Тани — так она сто лет с коня не падала. То, что произошло дальше, не поддается никакой логике. Прямо перед барьером конь мой рухнул на колени, башкой снес жердь, а Таня полетела просто рыбкой через голову. Николай на все это сказал: «Вижу, с тренером тебе повезло. Ну, я пошел?» Вообще считается, что верхом можно научиться ездить, только тридцать три раза свалившись с лошади, я вроде научилась.
Едем как-то с Таней верхом. Мы уже закончили тренировку и идем шагом, чтобы лошади могли отдышаться. Разговариваем на мирные темы, в данный момент о варенье. И я вообще не поняла, как вылетела из седла… Конь сделал какое-то странное движение — и я на словах «полтора стакана ягод» уже сидела на земле и выплевывала песок.
И вот к Тане в гости приезжает из Франции подружка Ира, которая там работает в старейшей школе выездки в Сомюре. Я загораюсь идеей любыми путями тоже оказаться в этой знаменитой французской школе. Ира корректно отвечает: «Это сложно» и уезжает. Но мысль о Сомюре засела в моей беспокойной голове. Чудесным образом мы оказываемся в городе Невере, где проходят автогонки, в которых участвует мой муж.
Николай гоняет, мне скучно, и я звоню Ире. «Приезжай ко мне в гости!» — предлагает она. «А приеду!» — отвечаю я, несмотря на то что до Сомюра четыреста километров и три пересадки на поезде. Встретились. Пьем «Rose d’Anjou», вообще-то столовое вино, которое в нескромных количествах пить не стоит, потому как гадость после второго бокала первостатейная. Но я терплю и по мере его поглощения уговариваю Иру взять моего коня в обучение. В конце концов она устала, захотела спать и пробубнила что-то похожее на «привози». А Ира много раз упоминала о том, что она человек дела. Я понимаю, что можно прекращать пить «Rose d’Anjou» — дело сделано. В приподнятом, но весьма мутном состоянии еду обратно на автогонки. Получилась эдакая поездка в один день за четыреста километров для того, чтобы выпить ведро «Rose D’Anjou» и уговорить взять моего Колю учиться.
Во Францию коня вез в прицепе добрый человек, который вообще-то числится у моего мужа администратором.
…Мне давно казалось, что у лошади моей что-то болит.
Но от меня все отмахивались. На небольшую шишечку никто толком и внимания не обращал. Оказалось, у бедного животного несколько лет назад было порвано сухожилие на затылке, там возникло какое-то опасное разращение, и его надо оперировать. Причем резать мою бедную скотинку никто не хочет, так как он «подданный» другой страны и не приведи бог помрет. Помимо этого ужаса добавляется еще один, оказывается, мы — кладезь всевозможных глистов и личинок. Вот этого я никак не ожидала. За годы коневладения я, кажется, всему научилась.
Даже большие деньги, заплаченные за содержание коня в московском клубе, на самом деле ничего тебе не гарантируют. Я привыкла лечить, мазать и капать самостоятельно. Умела раздобыть грузовик опилок, когда с ними случались перебои, чтобы Коле было на чем спать. Но глисты оказались сюрпризом… В операции нам по-прежнему отказывают.
И вот — снова удача! У мужа гонки во французском Ле-Мане. «И мы с тобой!» — говорю Коле. Беру детей — Настю, которой четыре годика, двухлетнего Ваню, няню, прыгаю за руль и вперед — на Францию. По дороге у меня ломается навигация и мы периодически плутаем. Да, я была страшно деятельной барышней. По приезде мы сняли дом и месяц жили просто шикарно. Я вспоминаю этот период как сплошные моменты безоблачного счастья — красивый дом, новые знакомства, вкусная еда.
Ира, конечно, периодически ругалась, что мы ей просто на голову упали, но деваться от меня было некуда.
Хороший хирург то в Нанте, то в Туре, и потом надо найти анестезиолога, арендовать операционную, отходить после операции лошадь должна в специальном боксе с мягкими стенами, потому что может начать биться… В общем, сложности. Наконец нам удается свести все воедино, и вот мы с Ирой уже держимся за руки возле окна в операционную. А там настоящая лошадиная больница! То есть стоят выздоравливающие кони и привозят новых пациентов. Я ужасно нервничаю и то и дело повторяю: «Боже, пусть все будет хорошо. Мамой клянусь, в последний раз к тебе с этой лошадью обращаюсь…» Операция шла полным ходом, когда внезапно все кони, находившиеся в больнице, разом заржали.
«Все, — говорю, — помер. Они с ним попрощались». И тут я вижу, как по коридору идет мужчина и вытирает слезы. «Это его лошадь пала», — толкает меня Ира. «Ну надо же, — подумала я, — никто из лошадей не мог видеть, что творилось за закрытой дверью бокса, но они поняли и прокричали: «Вечной прямой тебе, брат, там, за мостом радуги!» Развить эту романтическую мысль я не успела, потому что наша операция заканчивалась. Мы обцеловали Колю вдоль и поперек и, счастливые, вышли из больницы.
Лошадь мою французы полюбили. То и дело в манеже раздавалось приветственное: «Бон суар, Николя!» Есть старинная корсиканская пословица: «Со своим отцом ты узнаешь свой народ, а со своей лошадью — свою страну». Коля показал мне полмира!
Вбитая в голову мысль о том, что конь мой должен выступать на турнирах, не умерла, даже когда очень знающие люди рекомендовали оставить его в покое: слишком много было сложностей — операция, плохие условия жизни в юном возрасте… «Знаешь, — говорю Ире, — эта лошадь тебя с поля боя вывезет и перебинтует еще!» Она посмеялась и сказала, что Коля, несмотря на проблемность, конечно, зверь очень интересный и талантливый. — «Вот и учи!» Я оставляю лошадь во Франции, на тренировки прилетаю, как только появляется возможность. Чтобы избавиться от дурной энергетики имени, Ира переименовала Уклона в Урала. Мол, у нее Байкал, у меня будет Урал, а басурмане пусть учат русскую географию!
Надо заметить, предложения купить у меня Колю поступали постоянно. Конечно, продать его профессионалу было бы самым разумным.
Но мой конь не из тех, кто продается. Есть лошади, которых можно разве что получить в подарок. Вот и Коля из таких. В Сомюре его видит мастер с мировым именем Георг Теодореску, тренер русской звезды выездки Александры Кореловой. И мне в очередной раз предлагают продать коня. Мне бы уж возгордиться, что я такой талант взрастила. Я возгордилась и сказала «нет».
Мы с Колей возвращаемся в Москву и начинаем выступать «по любителям». В конном мире все время идут споры, кого считать профессионалом. Я думаю, что профессионал — это тот, у кого есть сердце. Занятие свое надо любить по-настоящему. Можно пятьдесят лет играть в театре, но так и не стать профессионалом. Любительский чемпионат из двенадцати этапов мы с Колей выигрываем всухую. Стоим обвешанные розетками победителей, заваленные кубками и медалями…
Мы польщены, счастливы, уверены в своих силах настолько, что решаемся уйти в профессиональный спорт. Только я начинаю выступать по программе Малого приза и все складывается, как в моей личной жизни случаются внезапные перемены. Мы разводимся с мужем. Причем в данном процессе шутку со мной сыграл прежде всего фактор внезапности. Одно дело, когда люди грызутся-грызутся и приходят к выводу, что пора оставить друг друга в покое. И совсем другое, когда ты думаешь, что все так, а оказывается иначе. Чтобы говорить о тогдашнем моем состоянии, слова «шок» будет мало.
Мне надо было срочно что-то поменять, сделать некий шаг. Я знаю, что в нашем непостоянном материальном мире ни к чему нельзя привязываться так, как привязываюсь я — намертво…
И я вспомнила об одной традиции, про которую мне как-то рассказали друзья-казахи. Раз в двенадцать лет у них принято отдавать очень дорогие вещи родственникам или друзьям. Считается, если не отдашь сам, потом заберут насильно. Подарить надо что-то, что для тебя много значит, это как проститься со страстью. В моем случае самым дорогим моей душе был конь. Я понимала, что решиться на такой шаг мне будет очень сложно. Но я и правда была к Коле слишком привязана. Теперь его предстояло вырвать из сердца.
Звоню Кореловой: «Саш, коня возьмешь? Только я его не продаю, а даю на время». То есть совсем распрощаться с Колей сил все-таки не хватило. Отдать на время — не так страшно. И Урал поехал в Германию.
Плакала я долго и с упоением. Жалея главным образом себя саму. Потому что конь мой попал в прекрасную заграничную конюшню, в сборную России, к умелой всаднице. Профи шутили: «Дожили. Коней в сборную московские артистки готовят». Они с Сашей тренируются и выступают... И через пару лет спонсор Кореловой изъявляет желание юридически обладать хотя бы половиной моего коня, но мне это по-прежнему не подходит. Коля возвращается домой. Я по уши в съемках и репетициях, детей надо успевать развозить по «скрипкам-фигурным катаниям»… На лошадь времени нет, и я уже успеваю погрязнуть в сомнениях: а правильно ли я поступила?..
Вдруг мне звонят с предложением поработать ведущей на скачке на Приз президента России. И меня осеняет: «А давайте мы с Мишей Ширвиндтом будем ведущими на конях!» Дело в том, что Миша тоже занимался, только конкуром, барьеры брал.
На ком ехать мне — даже вопроса не стояло. И вот наступил итог моей конной деятельности. Я на белом коне (все серые лошади с возрастом белеют), в умопомрачительной шляпке еду впереди президентского конного полка! Коля сам встал перед ними и возглавил всю конную историю дня. Мы скакали перед шестью президентами!
Надо заметить, Ширвиндту я не сказала, что идея предложить его в конные соведущие ударила именно в мою голову… Миша ругался, что это вообще авантюра, он тридцать лет на лошади не сидел, после тренировок с непривычки умирал... Вообще мы порядочно устали, пока вели мероприятие с десяти утра до пяти вечера. И когда выдалась минутка присесть на диванчик, Ширвиндт сказал: «Ну надо же, в какую историю влип…
Интересно, какой идиот придумал посадить меня в седло?» «Вообще-то я…» И он так на меня посмотрел!
…Сейчас Коля в надежных руках — учит выездке воспитанницу замечательной спортсменки Ольги Сирож. Я не видела своего коня уже год. И пока не смогла заставить себя поехать к нему хотя бы в гости. Я знаю, что мне будет неприятно видеть, как на нем кто-то ездит.
Конечно, я обязательно вернусь. Может, чтобы привести к лошадям своих детей. Смешно, но когда Настя и Ваня были поменьше, на вопрос, где работает их мама, они четко отвечали: «На конюшне». А детей, между прочим, очень сложно обмануть.
Благодарим конноспортивный комплекс «Сокорос» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram