То лето выдалось очень жарким. У нас со Славой роман уже был в самом разгаре. Идем мы как-то по бульвару, и вдруг он меня обнял... А я была такой маленькой, что моя голова помещалась у него аккурат под мышкой. Навстречу шла женщина. Увидела нас и руками всплеснула: «Господи! Дай вам бог счастья...» А какое тут счастье?
Славка холостой, а я-то замужем была. Выскочила замуж рано — за однокурсника Мишу Горюнова и к моменту встречи со Славой прожила со своим мужем десять лет. Вот такая получилась парочка — опытная дама Гуляева и «невинный» Невинный…
В Школу-студию МХАТ я поступала вместе с Левой Дуровым, Олегом Анофриевым и Мишей Горюновым. Наши фамилии стояли рядышком — по алфавиту. Читаю перед комиссией свой отрывок. А после ко мне подходит Анофриев:
— А знаешь, что мне Мишка шепнул на ухо, когда ты читала?
— Интересно что?
— Не понимаю, говорит, ни рожи, ни кожи, а в артистки лезет!
Я действительно была очень маленькая и худенькая. Но все равно обиделась: вот дурак! Правда, он-то мне сразу понравился: очень интеллигентный, начитанный, образованный. И красивый необыкновенно!
Прошел первый год нашей учебы. И вдруг Мишка стал за мной ухаживать! Помню, сижу в Школе-студии на каком-то высоком ящике, Мишка рядом стоит. Едим яблоки из его сада и весело смеемся. По коридору идет руководитель нашего театра Герасимов. А Мишка в тот момент, как он с нами поравнялся, чмокнул меня в щеку и сказал: «Ну все, я побежал!» Герасимов это увидел и собрал комсомольское собрание. Нас с Мишкой посадили перед всем курсом на стулья и стали песочить. «В каких вы отношениях?» — пытали нас. Мы сидим с пунцовыми от стыда щеками, молчим. «Да что это за вольница такая — целоваться в коридоре Школы-студии МХАТ!»
— возмущается комсорг. А все остальные осуждающе смотрят, головами кивают.
Потом нас вызвал на ковер ректор Вениамин Захарович Радомысленский, или просто папа Веня. До этого у нас в Школе-студии было несколько случаев, когда студентки беременели и бросали учебу. Он очень боялся за авторитет института и собственный пост — за такое ведь и уволить могли.
Принялся нас папа Веня деликатно допрашивать. Давно ли, дескать, дружите, где встречаетесь... Чувствую, подбирается к самому главному. Наконец задает нам сакраментальный вопрос: спим мы вместе или нет? Я разрыдалась, а Мишка вдруг побагровел от гнева, вскочил и крикнул: «Я вызываю вас на дуэль!» Вениамин Захарович от неожиданности обалдел.
— Миш, — говорит он, — а на чем мы будем драться?
— Мне все равно!
— Ну ты должен мне какую-нибудь перчатку бросить…
— Нет у меня никакой перчатки! Вы оскорбляете Нину и меня!
И вот тут-то наш ректор понял, что отношения у нас чистые. Ему так понравился Мишка, который был готов сражаться на дуэли за честь любимой девушки, что он сказал: «Знаете что, ребята, вы меня, дурака старого, простите. А ты, Ниночка, не плачь. У меня тут есть конфетки, сейчас попьем чайку». И зовет уборщицу: «Лиза, Лиза!» Она заходит и недовольно буркает: «Чего?» — «Согрей нам чаю. Да, постой. Прихожу утром, а в графине почему-то желтая вода. Что это такое?»
А она в ответ: «Вениамин Захарович, весна! Покойнички поплыли…» Мы все расхохотались, и обида была забыта…
Поженились мы с Мишей на третьем курсе. Родители его были оба народные артисты: папа — Анатолий Горюнов — играл в Вахтанговском театре (в кино его до сих пор помнят по роли Карасика из фильма «Вратарь»), а мама, Вера Бендина, служила во МХАТе и была, как говорили, лучшей ученицей Станиславского.
И я пришла к ним в дом — в большую квартиру, где кроме нас жила еще сестра Мишки, которая вышла замуж за Сашу Михайлова. Он потом сыграл главную роль в фильме «Два капитана».
Домработница Мишиных родителей была в доме чем-то вроде грозного генерала и меня сразу же невзлюбила.
Почему-то она считала, что я вышла замуж по расчету. О чем, не стесняясь в выражениях, тут же мне и заявила.
Моя свекровь, Верочка, бывало, хвастливо говорила: «Видишь, Ниночка, какая у меня квартира! А еще дом за городом. Знаешь, сколько я во все это вложила?» Я слушала, кивала головой, а сама думала: «Ну подумаешь, квартира! Ну подумаешь, дом! А у меня будет больше и лучше!»
Так и получилось. Хотя и ушла от благополучного мужа к нищему начинающему артисту Невинному. Но потом он стал знаменитым, получил звание народного артиста СССР и оставил своего соперника Горюнова далеко-далеко позади. У нас появились и квартира на улице Горького, и большой дом…
Да только произойдет это еще не скоро.
А пока нас с Мишей, уже молодых артистов МХАТа, возят на машине в театр и обратно. У меня в театре сразу же все очень хорошо пошло, а вот у Горюнова карьера не задалась — у него не было определенного амплуа. Видимо, поэтому он начал пить. Еще когда мы встречались, я замечала, что Миша не равнодушен к коньячку, хорошему вину. А дальше — по нарастающей. Свекровь часто незаметно совала купюры сыну в карман. Мы с ней по этому поводу даже ссорились. Понятное дело — она волновалась, чтобы сын голодным не ходил, но я-то знала, что Миша спускался в буфет и все деньги пропивал в веселой компании. Всегда расплачивался за всех. Я смотрела на это со стороны и думала — может, пройдет...
Однажды на репетицию спектакля «Три толстяка», где я играла Суок и куклу наследника Тутти, пришел молодой артист нашего театра Слава Невинный.
Он сидел и смотрел на нас из зала. Я в пачке и на пуантах репетировала танец механической куклы. И вдруг Слава говорит: «А можно я буду озвучивать за сценой куклу?» Придумал какие-то шумы, чем-то там скрипел, трещал — и с тех пор моя кукла танцевала под «музыку» Невинного. Как-то бегу со сцены по темному коридору, вдруг кто-то окликает: «Нина Ивановна!», я остановилась. Гляжу — на ящике Слава сидит и конфетку мне протягивает...
Невинный не пропускал ни одного моего спектакля, и я потихоньку привыкла, что он за кулисами каждый раз сидит. Иду в темноте и спрашиваю: «Славка, ты здесь?» — «Здесь. Можно вас сегодня проводить?»
Разница у нас была четыре года. Когда Слава еще на первом курсе учился, я уже окончила Школу-студию МХАТ.
Студентом он бегал на спектакли МХАТа, где я уже вовсю играла.
После окончания института Славу приняли во МХАТ. В театре отзывались о нем как о молодом таланте. Поначалу я и внимания не обращала на новичка: ну ходит и ходит какой-то парнишка. Правда, улыбка у него была особая — лучезарная.
Слава вечно попадался мне на глаза. Это внимание, конечно, мне льстило, но не более того. Я не давала ни малейшего повода для ухаживаний, а он все равно продолжал по-рыцарски служить своей даме…
Как-то я уехала на гастроли в другой город. После спектакля за артистами приехал автобус. Захожу в автобус, а там сидит Слава. Оказывается, он специально приехал из Москвы, чтобы обратно ехать со мной.
В другой раз останавливает меня в коридоре:
— Нина Ивановна, мне нужно с вами посоветоваться…
Роль предложили, сказали, надо в рыжий цвет выкраситься. А надо ли?
— Слав, конечно, надо! Тебя еще и лысым для роли сделают и бороду приклеят. Ты же артист!
Мы, конечно, говорили не только о ролях. Я ему рассказывала о своей нелегкой жизни с Мишкой, а он — о своем прошлом…
Знаю, что женат он не был точно. А что касается увлечений…
Одной из серьезных любовей Славы была Аллочка Покровская, будущая мама Миши Ефремова.
Они учились на одном курсе. Но что-то у них не сложилось, Покровская вышла замуж за Олега Ефремова. Я знала: Слава очень переживал, что у них произошел разрыв.
Так все перемешалось во МХАТе: я, Слава, Покровская с Ефремовым. Но все мы были в удивительно дружеских отношениях. И это было так человечно, так благородно…
Я очень много работала на радио. Наверное, всех принцесс и эльфов переиграла. Мы записывали спектакли в Доме радио на улице Качалова. Как-то выхожу после передачи, гляжу — Слава стоит. Весь в снегу, как сугроб! Трясется от холода, зуб на зуб не попадает. «Я жду вас, Нина Ивановна, чтобы проводить…» «Да ты что? Замерз же!» — «Нет-нет, ничего…» И мы идем гулять. Гуляем долго, все никак не наговоримся…
Прошли пешком, наверное, всю Москву, встречались у знакомых, прятались в подъездах от снега и дождя...
Честно признаюсь, возвращаться домой мне не хотелось. Знала, что опять буду стоять у окна до утра и ждать Мишу. Потом он придет пьяный и начнет рассказывать басни, как встретил друга, как поехали отмечать чей-то день рождения… Надоело все это хуже горькой редьки!
Двенадцать лет я ждала, что муж перестанет пить. Дошло до того, что мы с Верой Дмитриевной его даже лечили. К нам в дом приходили какие-то «шаманы», водили над Мишиной головой руками, погружали его в гипнотический транс и уговаривали не пить. Брали за это немалые деньги, между прочим. Но «лечение» не имело эффекта. Мы даже его в больницу укладывали.
Я каждый день таскала Мишке сумки с едой. Но только уходила, как тут же собиралась компания. И под водку, купленную тайком, Мишка закатывал пиры…
Я все чаще стала задерживаться в театре. А рядом постоянно был безумно обаятельный, к тому же высокий и спортивный Слава. Жених хоть куда! И постепенно я поняла, что мне приятны его ухаживания. К тому же он так трогательно это делал…
Выхожу, например, из театра. У служебного входа стоит Слава. Мы идем дальше вместе. Мне нужно сесть в троллейбус, чтобы проехать до дома несколько остановок. Стоим, долго прощаемся. Сажусь наконец в троллейбус. Выхожу у дома. А он тут как тут — стоит и меня ждет, но... уже с цветами. И улыбается. Оказывается, Слава на такси обогнал троллейбус, да еще и цветы успел купить!
А однажды он пригласил меня покататься на теплоходе по Волге.
Это было наше первое романтическое путешествие. Я убежала от мужа, сказав, что на съемках задерживаюсь. Мы вышли на палубу. Идем, на проплывающие мимо пейзажи любуемся. Влюблены друг в друга жутко! Сделали круг. На корме бар, где продают напитки. «Может, по соточке?» — предлагает Слава. Выпили, закусили. Вечерело. Стало прохладно. Мы сделали еще один круг. Опять очутились у бара. «Еще по рюмочке?» — «Давай». А потом и третий раз… Но это был единственный случай, когда мы со Славой позволили себе выпить. Он знал, что эта тема была для меня «больной»...
Конечно же в театре быстро заметили, что молоденький актер не сводит влюбленных глаз с Ниночки Гуляевой.
И только мой муж ничего не видел. Но потом и его просветили: «Ты смотри, Славка-то у тебя Нину уведет…» И Миша стал у меня допытываться: что да как… А что я ему скажу? «Прощай, Миша! Я люблю другого…» На это у меня не хватало смелости…
Как-то поздно вечером в очередной раз жду загулявшего мужа. И вдруг Сашка Михайлов, муж его сестры, стучится в нашу комнату: «Я же вижу, как ты мучаешься. Ну сколько можно терпеть? Да ты в зеркало на себя взгляни! Жизнь проходит, а ты все в окошко смотришь». И так мне вдруг стало себя жалко: у Сашки с Аней мальчик растет. А мне уже 34 года. Я тоже детей хочу! Да и Славка вокруг ходит и тоже спрашивает: «Ну и долго ты будешь терпеть?» Но я была чужой женой, и от этого никуда не денешься. И хотя Слава настаивал: «Решай!», я никак не могла набраться храбрости уйти от Миши.
Проходит несколько дней.
У меня был день рождения. Очень взволнованный Слава подошел ко мне в буфете, взял за руку и отвел в сторону. «Что случилось?» — спрашиваю. А он надел мне на палец колечко с рубином и говорит, запинаясь: «Нина, я хочу от вас иметь детей». Я чуть в обморок не упала. А вокруг в буфете полно народу, кто-то жует, кто-то чай пьет, а посередине стоят двое и за руки держатся...
Вечером спрятала колечко и стала ждать Мишу. Четыре часа ночи. Миши все нет и нет. Я вошла в комнату Саши и Ани и спрашиваю: «Что делать?» Сашка говорит: «Бери с собой зубную щетку и уходи». Я словно во сне сложила вещи в сумку, попрощалась с ребятами и шагнула за порог. А на улице мороз 38 градусов. Иду по Арбату — ни души, только слышно, как снег скрипит под ногами.
Смотрю — у кинотеатра «Художественный» телефонная будка стоит. Может быть, она и до сих пор там стоит… Сняла варежку. Кручу железный диск, а у меня из-за мороза палец к нему прилипает. Звоню Славе в общежитие. Он спросонья ничего не понимает.
— Вот ты все говоришь: «Уходи, уходи…» Ну я и ушла...
— Стой там! Никуда не уходи! Я сейчас приду! — кричит счастливый Слава.
И вот стою я в этой будке. Темно, вокруг ни души, даже машин нет. Страшно, аж жуть! Подбегает Слава. И мы начали названивать из этой будки всем знакомым — может, кто-нибудь нас сможет приютить на ночь. Все отказывают. Только артистка Забродина сказала: «Ребята, приходите!» Наутро в театре встречаю Мишу — идет понурый, плечи повесил, росточка небольшого.
Такой несчастный! Меня увидел, потащил в уголок, встал на колени, плачет, клянется, что больше ни капли в рот не возьмет. Мимо артисты идут, на нас оглядываются. И мне его вдруг ужасно жалко стало…
Тут я и призадумалась — а что дальше? Жить нам со Славой было негде. В мхатовском общежитии одни мужики, ну куда я-то? И что, мне так и стоять ночами в телефонной будке в поисках ночлега? Словом, дня три мы помыкались по друзьям, а потом я вернулась домой. Миша был счастлив. А я в душе оправдывалась: «Да Славка найдет себе молоденькую. Она родит ему ребенка. Все у него будет хорошо…»
Но мое малодушие ничего не изменило. Мишка какое-то время держался, а потом опять принялся за старое.
Да еще пуще прежнего! Я снова от него ушла. Опять клятвы, опять слезы. Тут и мама его подключилась: «Нина, вернись, Миша без тебя совсем пропадет!»
Так я уходила от мужа несколько раз. Туда-сюда, туда-сюда… Положение было совершенно беспросветным. И разрубить этот узел могла только я сама…
Как-то поделилась своими переживаниями с подружкой Ниной Голубевой. Она работала помощником режиссера на радио. «Не знаю, что делать! Мишу уже еле терплю. А Слава мне нравится. Как быть?» «Так, слушай, — говорит Нина. — У меня знакомые уезжают в Германию (тогда в ГДР) на работу на три года. А у них двухкомнатная квартира. Поехали договоримся». «Ой, а я уже сдала квартиру», — говорит ее подруга.
Нина рассказала ей мою историю, я порыдала — словом, мы ее разжалобили, и она выдала мне ключ.
Я глядела на этот ключ и не верила глазам — все теперь разрешится как в сказке! Кинулись с Нинкой квартиру мыть, убирать, повесили шторы, притащили из дома пледы, подушки — словом, навели красоту.
Прихожу домой и говорю мужу: «Я ухожу. У меня есть где жить. Я от вас всех устала, вы меня замучили». Миша стал буянить, лампу свалил со стола... А я спокойно продолжаю собирать вещи: «Ты зря себя так ведешь, Миша. Мне уже давно пора от тебя уйти. Мне 34 года! Я ребенка родить хочу. Ты, что ли, будешь моим ребенком?» А у меня уже на пальце рубиновое кольцо, которое мне Слава подарил, поблескивает. Мише-то я сказала, что купила его сама…
Муж опять с допросом: «Где ты будешь жить?
Как тебя найти?» Я не призналась. Так он меня стал в театре подлавливать. Ждет у служебного входа, кидается навстречу:
— Нина, Нина! Скоро ты вернешься?
— Миша, все! Конец!
— Но ты же обещала, что через месяц вернешься!
— Не лезь ко мне!
И Славе я сказала: «Я хочу пожить одна, разобраться в своих чувствах…»
Через месяц вроде определилась — мне больше нравится… Миша. Он меня в театре замучил. Рыдает, плачет, стоит на коленях. Все вокруг головами качают: «Нина, как тебе не стыдно!
Совсем из-за тебя человек спился!» Вроде как Миша уже хороший, а я плохая. Поняла, что надо перестать метаться, пора выбирать — и выбирать окончательно. Мы едем с Мишей на гастроли в Киев и... селимся в одном номере. Слава был с нами на гастролях и видел, что мы с Мишей живем вместе. Я заметила, что он очень переживает…
Возвращаемся с Мишей в съемную двухкомнатную квартиру. Подружка открывает дверь, видит меня с мужем и чуть в обморок не падает:
— А как же Слава?!
— Никак. Я выбрала Мишу.
И мы стали жить у метро «Щербаковская». А Славе я при встрече сказала: «Нам пора отношения закончить.
Найди себе невесту, а я остаюсь с Мишей. Мне его жалко».
Бедный, бедный Слава! Совсем я его измучила… Как-то звонит мне народная артистка РСФСР Кира Николаевна Головко и рассказывает: едут они с мужем, адмиралом, по улице Станиславского, а навстречу — пьяный Славка. «Плащ во все стороны распахнут, идет, качается, чуть под машину не попал! Нина, надо что-то делать… Миша спился, а теперь этот… И все ты!» Опять я во всем виновата!
Наступили ноябрьские праздники. Я наготовила еды, пирожков нажарила и предупредила Мишку: «После спектакля быстрее беги домой. Мы с Нинкой тебя ждем». По улицам народ гуляет, салют в полнеба. А я опять у окна жду Мишу. Вот, думаю, уже спектакль закончился, вот он скоро в дверь позвонит. Жду-жду-жду... А в душе у меня такая обида!
В дверь позвонили под утро.
Привели его друзья, поставили у двери и нажали на звонок. Открываю, а он стоит с закрытыми глазами, ничего не соображает. Потом, как бревно, упал поперек узенького коридорчика и захрапел. Я через него перешагиваю, а он даже ни разу не шевельнулся. А когда проснулся, устроил скандал: мол, я вчера встретил Славу, он мне все рассказал. Ах ты такая-сякая и разэдакая! Берет кухонный нож и о каменный подоконник его точит. Я бочком-бочком — и выбегаю из квартиры. Батюшки, от страха даже трусики забыла надеть! Мне казалось, что в метро все на меня смотрят с осуждением: барышня без белья. Пришлось до репетиции забежать в ГУМ и купить трусики…
Видимо, это было последней каплей — больше я слабины не давала.
Миша при встрече снова просил прощения, но на этот раз я была непреклонна: «Я тебе больше не верю. Собирай вещи и уходи!»
Проходит неделя, другая. Со Славой мы в театре не пересекались. Как-то вышли с подружкой погулять. Вдруг она достает двухкопеечную монету и говорит: «А давай позвоним Славке!»
— Алло! — в трубке раздался глухой голос.
— Это Нина…
На другом конце провода раздались короткие гудки. «Он, наверное, со сна не понял, кто это. Звони еще!» — требует подруга. Звоню второй раз.
— Нина?! Где ты? У «Щербаковки»? Стой там и никуда не уходи!
Не прошло и десяти минут, как около нас резко затормозила машина. Оттуда вылетает Слава, несется ко мне, расставив руки, плащ у него трепещет, как парус. Здоровый такой! Набросился на меня, обнял и плачет. А я маленькая, меня под ним и не видно. Народ из метро выходит. Вокруг нас постепенно начинает собираться толпа. Подружка всех разгоняет: «Ну что собрались? В кино, что ли, пришли?!»
А потом нам говорит: «Дураки, у вас же пустая квартира, а мы тут стоим».
С этого момента Слава остался у меня жить.
А потом я уехала в Америку на гастроли. Он мне звонил чуть ли не каждый день. Приходилось долго ждать, пока нас соединит телефонистка. «Нина! — прорывался наконец родной голос. — Когда же ты приедешь?»
Мы долго не могли наговориться, а потом вклинивался голос телефонистки: «К сожалению, у вас закончилось время. А так не хочется вас разлучать!»
В телеграммах из Америки я очень боялась сделать ошибку — у Славы ведь в отличие от меня врожденная грамотность. Однажды послала ему такую: «Я тебя люблю люблю люблю». Он получает телеграмму, а там «люблю» набрано десять раз! Телеграфистки напечатали это сами и не взяли с меня лишних денег.
Вскоре после возвращения с гастролей я забеременела, и встал вопрос о разводе с Мишей. А чтобы развестись в то время, надо было напечатать в газете объявление. Я приходила в редакцию с огромным животом и просила: «Можно поскорее? У меня другой муж, а то ребенок будет безотцовщиной».
Миша ни за что не хотел со мной разводиться.
На суде его уговаривали: «Ваша бывшая жена уже ребенка вот-вот родит…» А он невозмутимо: «А может, это мой ребенок?» Но в конце концов нас развели, слава богу.
Да и Мишка довольно быстро смирился с моим выбором, звонил и просил беречь себя, не поднимать тяжелое. Однажды с дачи привез чемодан яблок. Самое интересное, что потом Миша и Слава очень подружились, даже вместе ходили в баню, где Миша от души хлестал его веником, но по-доброму. Высокие, трогательные отношения!
Мы расписались со Славой, когда нашему ребенку исполнился годик. Пришли в загс без колец. Нам поставили штампы в паспорт, а Слава спрашивает: «А теперь скажите, где мне зарегистрировать сына?»
Там же и сына нам в паспорта вписали.
Свадьба у нас была веселая. Гуляли в нашей квартирке на «Щербаковской». Все в театре уже были на Славиной стороне — все-таки ребенок родился. Несколько ящиков шампанского стояло на балконе. Маленькому Невинному подарили коляску. Один артист написал стихотворение, где были такие строки: «Поздравляем с Ильей Пророком!» Ну какой он Илья? Нос курносый, как сапожок, глаза папины — голубые. Вот мы и назвали сына Славой.
На свадьбу приехали Славины родители. И со мной познакомились, и на внука посмотрели. Папа, оказывается, меня видел раньше: Слава приводил его во МХАТ на спектакль «Три толстяка». Он тогда не удержался и спросил отца: «Ну как тебе нравится эта актриса, которая Куклу играет?» Папа одобрительно закивал головой.
Тогда Слава сказал: «Я за ней ухаживаю. Хочу жениться». — «Ну хорошо. Но она, по-моему, слишком молоденькая?» Слава промолчал, не сказал отцу, что я старше на четыре года и давно замужем…
Меня вообще часто принимали за Славину дочку. Однажды, помню, Слава заболел. Мы с сыном пошли его проведать в больницу. Славка-младший уже учился в школе и ростом был выше меня. А я была в лыжных штанах и курточке. Худенькая, маленькая, волосы завязаны в два задорных хвостика.
Потом муж пошел нас провожать. В коридоре на лавочке сидят больные в пижамах. «До свидания!» — машет нам на прощание Слава. Возвращается обратно, мужики спрашивают: «Это к тебе приходили? Сынок?» — «Да, сынок…»
— «А эта — младшенькая?»
Сына помогала растить моя мама. Она даже к нам жить переехала: мы же с мужем вечно на репетициях и гастролях…
Мама безумно любила зятя, и он ей отвечал взаимностью. Слава часто говорил: «Не понимаю эти эстрадные шутки про тещу. Моя Евдокия — золотая теща!»
Она ведь чудесно готовила. Слава обожал ее стряпню. Однажды мама накормила щами почти всю футбольную команду. У Славы был близкий друг — комментатор Николай Озеров. Между прочим, Коля играл во МХАТе в спектакле «Синяя птица» и был народным артистом. Со Славкой у Озерова была общая страсть — футбол. Коля устроил ему пропуск на все матчи. Заезжал обычно на шикарной машине и вез на очередную игру.
Как-то после футбола почти вся команда приехала к нам домой. Звонок. Мама открывает дверь. А за Славой — толпа мужиков. «Баб Дусь, — шепчет Слава, отведя ее в сторонку, — они меня сейчас на вокзал отвезут. Ты мне вещи собрала?» — «Да, вон сумка стоит». — «Надо их быстренько накормить. Найдется, что поесть?» — «Да я щи сварила!» И все с радостью накинулись на кастрюлю наваристых щей.
Поели, собрались и помчались на вокзал на двух машинах. Слава подбегает к вагону, подает билет, а проводница говорит: «А это не наш вокзал. Вам на Курский». Озеров кинулся к милиционеру: «Помогите! Сообщите постам, чтобы нас не останавливали. Футболисты опаздывают на матч». И они помчались на другой вокзал. Прошло время. К Новому году Славе прислали календарь. На последней странице — вся футбольная команда у кастрюли с дымящимися щами.
И подпись: «Щи были замечательные!»
Порой моя мама ехидничала: «Вот Борька-то, муж Надьки, сам ремонт сделал: и паркет отциклевал, и рамы покрасил, и карнизы прибил… А наш-то даже гвоздя не может забить! Все ты!» Я только рукой махала: «Ну что ты говоришь? Неужели Слава будет циклевать паркет?»
Но вообще-то мама была права — Слава этак ненавязчиво устранился от всех бытовых вопросов. В нашем доме мужиком была я.
Как-то прихожу домой. Они все — Слава, мама и маленький Славик — сидят в темноте. «А чего так темно-то у вас?» — спрашиваю. «Не знаем…» — «Наверное, пробки выбило. В подъезде- то свет есть».
— «Да? — удивляется Слава. — А где у нас пробки?» «Дайте мне щетку», — командую. Открываю щеткой дверцу электрощитка, включаю пробки — всюду загорается свет. «Ну что же вы сами не проверили? Меня ждали?» — «Ой, какая ты молодец! — радуется Слава. — Наконец-то телевизор заработал, такой матч был интересный!» И скорее к экрану подсаживается.
Порой я взрывалась: «Слава, ну сделай хоть что-нибудь? Ну что все я да я!» — «Но ты же лучше меня все знаешь. Как ты скажешь, так и будет…» И я, махнув рукой, звонила, устраивала, выбивала… Иногда и у мужа случались внезапные порывы. Помню, однажды спрашивает: «Как думаешь, может, нам квартиру поменять?» Отвечаю: «Давай». Он тут же на попятный: «Ой, да это ж надо в Моссовет идти...» Я ему: «Пойдешь-пойдешь. Никуда не денешься!» Но на самом деле меня это все не раздражало.
Хочешь лежать на диване — лежи! Я сама обожаю лениться. Мы с ним были разные: я — сова, а он — жаворонок. «Слав, я еще посплю», — говорила я ему утром. Он меня никогда не будил. Прекрасно знал, что если не высплюсь, буду злая.
Мы как-то потихоньку друг к другу приспосабливались. У нас постепенно вырабатывались одинаковые вкусы, одинаковые пристрастия, мы советовались друг с другом, по работе что-то подсказывали…
— Нин, ты после этой фразы сделай паузу — и будут аплодисменты.
— А ты перед уходом повернись и скажи: «Тьфу!» — и тоже будут аплодисменты!
На работе у нас была традиция — оставлять на столике в гримерке записки друг другу перед спектаклем.
Приходит Слава к себе, а под стеклом его ждет послание от меня: «Дорогой Слава, поздравляю тебя с премьерой! Если куда-нибудь намылитесь, позвони. Твоя жена Нина».
У нас со Славой долго не было своей квартиры. Вначале жили на съемной у «Щербаковской», потом театр дал нам маленькую двухкомнатную на улице Неждановой.
Помню, звонит мне Наташка Селезнева, которая жила в доме на Тверской: «Нина, в нашем подъезде квартира освободилась!» И мы со Славой бегом в Моссовет. Начальник посмотрел наши документы и сказал: «А на эту квартиру уже есть претендент». Я про себя думаю: «Интересно, вчера только человек умер, а она уже занята!» Проходит время. Опять Наташа звонит: «Быстрее бегите, опять квартира освободилась!»
Нам начальство говорит: «Надо Олегу Николаевичу дать. Ребята, уступите ему…» Ну как не уступить главному режиссеру? Дали Ефремову. Так и ходили в Моссовет раза четыре.
Когда пришли в последний раз, чиновник в Моссовете встречал нас как родных: «Звонил Олег. Просил за вас. Поздравляю!» И тащит Славу за дверь: «Нина Ивановна, посидите тут чуть-чуть». Минут через десять выходят, оба красненькие: «Ну теперь все в порядке! Обмыли!»
Славу вообще начальство любило. Вот я его и возила с собой, как визитную карточку.
Выделил нам, к примеру, театр садовый участок. Приезжаем со Славой на военный завод. «О-о-о! Кто к нам пришел!
Какие люди! — лезут к нему обниматься. — Чем надо помочь, Вячеслав Михайлович?» — «Мы строим дачу. Нужны блоки…» — «Пожалуйста!» Нас ведут на склад. На блоках написано «брак». «Что это? Нам брак не нужен!» — «Нина Ивановна, это для космодрома в Байконуре брак, а для вашего дачного домика в самый раз будет!» Вот так отработает мой Слава своим знаменитым лицом, а уж дальше я сама: муж только в машине сидит да песенки поет, пока я трехэтажным матом с рабочими разбираюсь. Сам он, кстати, машину не водил, шоферила всегда я. «Понимаешь, Нина, у меня с техникой ничего не получается. Все ломается!»
Помню, приехали как-то на строящуюся дачу в Снегири. Я решила мужа немного поучить вождению. Слава сел за руль и ехал от самой станции. «Стой! — командую. — Никуда не уезжай.
Мне надо домой из конторы позвонить». Выхожу, а у машины... багажник всмятку. Оказывается, Слава начал разворачиваться и задом въехал в столб. Вылез и стал орать: «Чтобы я еще раз сел за руль этой проклятой машины!» Я ему: «Ты даже пробки ввинтить не можешь! Ну куда тебе за руль!» Он обиделся. Едем обратно, он рассказывает: «Мне однажды на съемках дали мотоцикл. Я поехал. На следующий день, оказывается, совсем другой мотоцикл, сволочи, дали. У него скорости не такие. Он как рванет! Я на педаль, а он из-под меня вырвался. Упал, чуть не покалечился». Больше я его за руль не пускала...
Зато Слава очень тонко слышал музыку. Помню, смотрим «Бриллиантовую руку», и как только Андрей Миронов начинает петь «Остров невезения», Слава бесится: «Он мимо нот поет! Неужели не слышишь? Ну вот же, вот! В припеве, слышишь?»
И если я вдруг дома что-то запою, он морщился: «Ой, ну пожалуйста...» — так ему резало слух мое пение...
Идеальный музыкальный слух Славка унаследовал от отца. Тот профессионально играл на гитаре и дирижировал оркестром. Однажды в Доме радио мы озвучивали детскую передачу. Внизу в большом зале шла запись симфонического оркестра. Проходим мимо открытой двери студии, где сидят дирижер и композитор, Слава вдруг остановился на секунду, а потом и говорит: «У вас флейта врет». Дирижер аж подскочил на месте: «Как это флейта врет?!» — «А вы проверьте». Идем после записи обратно, навстречу бежит дирижер и руку Славе восторженно трясет: «Спасибо, Вячеслав Михайлович! И вправду флейта врет! Вы где-нибудь учились? Нет? У вас же золотые уши!» На прощание нам музыканты смычками стучали по пюпитрам…
Нас часто спрашивали: неужели вы так прожили жизнь вместе и ни разу друг друга не ревновали?!
Вы не поверите, но у меня никогда и мысли об этом не было. Помню, я Славе, как только мы стали жить вместе, сказала: «Если у тебя что-то где-то произойдет, об одном прошу: чтобы никто никогда мне об этом не говорил!» Вот такой у нас с ним был уговор.
В театре ведь эти «новости» быстро распространяются. Всегда найдется какая-нибудь злобная мегера, которая тут же позвонит и доложит: «Знаешь, у твоего Славы шашни с такой-то и такой-то!» Точно так же могли и ему сказать обо мне. Например, начинает за мной кто-нибудь ухаживать на гастролях: давайте, дескать, Ниночка, выпьем, погуляем при луне... «Ну да, — думаю.
— Сейчас погуляем, а завтра ты скажешь Славке: «Знаешь, я с твоей Нинкой…» И какие у мужа будут глаза, как он будет страдать и при этом улыбаться — мол, мы люди свободные, современные... А этот человек будет смотреть на Славкины мучения и наслаждаться: «Ну как? Больно?»
Поэтому я никогда не давала Славе повода ревновать. Если и были у меня какие-то романтические всплески, то настолько замаскированные... Потом и вспоминать было противно. А были ли у него? Не знаю…
Во всяком случае, свое обещание Слава выполнил — ни о чем таком я ни разу не слышала…
Помню, в Доме радио на Качалова собирались актеры на запись спектакля. Сидят красивые артистки — разряженные, при полном параде, а я примчалась впопыхах, спать-то долго люблю.
Вскочу, накину одежонку, а потом в гримерке сижу в уголочке и реснички торопливо крашу.
Одна артистка, которая вела на телевидении «Доброе утро», однажды громко возмутилась: «Ну вот что это такое?! Вот приходит Гуляева, одета черт знает как, не причесана, не накрашена, сидит в углу — мажется. А ты такая надушенная, расфуфыренная, а все мужики через пять минут вокруг нее толкутся!» А потом добавляет в сердцах: «А Славка даже не ревнует. Только ходит и улыбается!»
Слава, может, и ревновал, но никогда не подавал виду. Конечно, я многим нравилась. На репетиции, бывало, как начну хохмить, тут же вокруг меня образовывался мужской кружок.
Бывало, я иногда представляла картину: вот придет однажды Слава и скажет: «Люблю ее смертельно!»
И что делать? Думаю, отпустила бы его… Ну а как жить с человеком, зная, что он любит не тебя?! Я же эгоистка…
Вот так мы жили, ничего наперед не загадывали. И прожили вместе 44 года. Всю жизнь… А под конец уже как будто срослись: я о чем-то подумаю, а Славка уже об этом говорит. Счастье — это ведь когда с любимым можно не только поговорить обо всем, но иногда и помолчать. Наступает момент, когда уже не нужны слова: просто смотришь на него, а он все понимает…
Потом начались трудные времена — Слава тяжело заболел. Диабет... Перенес две тяжелейшие операции, ему отняли обе ноги. Последние четыре года он не вставал с постели. Как начну его ворочать, он вздыхает: «Тяжело тебе со мной… Как же ты мучаешься…» Жалел меня очень…
Когда он ушел, я страшно тосковала.
Это все равно как если бы отняли у тебя руку, ногу…
Как-то собралась и поехала на старую квартиру. Ту самую, на «Щербаковской». Только теперь станцию переименовали в «Алексеевскую». Очень мне хотелось посмотреть еще раз на то место, где все начиналось, где мы гуляли свадьбу, где пробкой от шампанского выбили стекло в кухонном окне. Но попасть в дом не удалось: теперь всюду домофоны, коды, замки. Долго, задрав голову, смотрела на наш балкон. Как и когда-то, там стояла детская коляска…
А со Славой я до сих пор разговариваю. Мне подруги даже говорят: «Нин, ты смотри, так и свихнуться недолго». Но я иначе не могу — привыкла обо всем ему рассказывать.
Как прежде, сижу в его комнате допоздна у компьютера и играю. Часто вспоминаю, как Слава идет, бывало, ночью из спальни на кухню водички попить, заглядывает ко мне и громко хмыкает: «Не-нор-маль-ная!»
А когда выхожу на сцену, всегда говорю, обращаясь к нему, как прежде: «Ну что, Славик, пойдем? Рванем? В добрый путь!»
Подпишись на наш канал в Telegram