Она ушла из дому не попрощавшись… Следующая наша встреча произошла лишь через 17 лет.
...Родители познакомились в новогоднюю ночь с 1950-го на 1951-й год. Или, может быть, с 1951-го на 1952-й. Боюсь ошибиться. Мой дед, Анатолий Успенский, был главным бухгалтером МХАТа и уговорил сына встретить Новый год в театре. Там, мол, будет здорово — актеры народ интересный, подготовили капустник, то-се…
И отец согласился. Хотя к актерскому миру не имел никакого отношения. И не особо, надо сказать, им интересовался. Ему было 24 года, только что окончил МГИМО. Вернее, получилось так. Отец 1925-го года рождения. После школы поступил в Московский авиационный институт. Еще шла война, и я подозреваю, что в МАИ он пошел ради брони. Однако в самом конце Великой Отечественной отца все-таки призвали, но он практически не принимал участия в боевых действиях. Не успел. Позднее поступил в институт внешней торговли, а когда учился на 3-м курсе, вуз переименовали в МГИМО. Кстати, среди его институтских друзей — ставшие потом знаменитыми разведчиками Виктор Луи (они дружили лет 35) и Конон Молодый. Именно Молодого сыграл в «Мертвом сезоне» Донатас Банионис… В общем, на том празднике среди актеров и прочих работников театра оказался — можно сказать, случайно — молодой экономист Толя Успенский (с дедом они были тезки).
К слову — очень красивый мужчина. Посмотрите фото!.. Мама была старше на 4 года. Трудно сказать, она ли, как человек более опытный в амурных делах, стала инициатором закрутившегося романа. Мне никто ничего не рассказывал. Но именно на той вечеринке папа и мама познакомились, понравились друг другу и стали встречаться.
А я родился 5 июня 1953 года. Помните такой фильм, его мой товарищ поставил, Александр Прошкин, — «Холодное лето 53-го...»? Так вот, лето тогда действительно было очень холодное. На даче, куда меня через неделю после рождения привезли, постоянно топили печи. Отец рассказывал...
— Но до вашего рождения была свадьба, которой якобы не хотели родители с обеих сторон?
— Не то что они категорически не хотели — просто были весьма настороженны. И понятно: мир одних был прямой противоположностью мира других. Но тут нужно поподробнее рассказать об этих двух семьях.
О бабушке по линии мамы, честно говоря, ничего интересного сказать не могу. Родилась и выросла в селе Глухово, теперь это город Ногинск. Из простой семьи. Никогда не работала. Звали ее Ираида Ильинична. А вот мамин отец, Никандр Сергеевич Ханаев, личность уникальная. Известнейший певец, солист Большого театра. Это времена Лемешева, Козловского, чтобы вам было понятно. Родился он в конце XIX века в селе Песочня, что на Рязанщине. В нем, в этом селе, люди носили только две фамилии — Сарычевы и Ханаевы.
Жили дружно, лишь раз в год, на Масленицу, «ханычи» и «сарычи» устраивали между собой кулачные бои. В маминой фамилии, наверное, отразилось татарское прошлое всей страны. Жена одного моего друга говорит: «Вовка — сын величайшей татарской актрисы». Но это домыслы. Прямых подтверждений тому, что в Ханаевых течет татарская кровь, нет. Село и поныне существует, в нем есть школа, а в школе — музей Никандра Сергеевича. Дед был незаконнорожденный: мать — крестьянка, а кто отец — неизвестно. Но посмотрите на его внешность: крестьяне такими не бывают! Это как с Ломоносовым. Какой он архангельский мужик, рыбак? И на Петра I потрясающе похож, который, кстати, за 9 месяцев до рождения Михаила Васильевича был неподалеку от его родного села. Но это к слову…
Пел дед с детских лет — подрабатывал в церковном хоре, потому что кушать особо было нечего. Он сам мне об этом рассказывал. А голос у парня был уникальный, к тому же — редкий случай! — после ломки изменился, но хуже не стал. Как потом оказалось — драматический тенор. Не лирический, как у Лемешева, а более жесткий, ближе к баритону… В 1920 году дед приехал в Москву. Где-то работал. А потом показался в Большом театре. И его взяли просто так, без всякого музыкального образования! Да и обычного наверняка у него не было — где он там мог учиться, в селе? Но деда обязали окончить консерваторию. Он туда поступил. Работал и учился. Через три года с учебой завязал: в театре был сложный репертуар, и времени на консерваторию просто не хватало. Но еще раз хочу вернуться к тому, что его происхождение — большой вопрос. Несмотря на отсутствие серьезного образования и воспитания, дед был внутренне интеллигентным человеком.
Более того, он своим умом сумел так изменить свою жизнь, что получил возможность компенсировать то, что недополучил в детстве. Кушать предпочитал только на дорогой посуде. А дорогая — это не какой-нибудь кузнецовский фарфор, а севрский, фарфор императорского завода! Никаких ложек-вилок из металла — только серебро. Все это он мог себе позволить, потому что пользовался любовью власть имущих. Сталин его выделял. В полном собрании сочинений Сталина есть письмо к Ханаеву. Буквально несколько фраз. Дед одну из Сталинских премий (а всего у него их было три) отдал на нужды фронта. На эти деньги собрали два танка, и Иосиф Виссарионович написал Никандру Сергеевичу благодарственные слова… Зарплата у деда была 5 тысяч рублей в месяц. По тем временам немалые деньги.
И концертная ставка — столько же. Над этим он всегда смеялся: мол, я спою в концерте две песни (а больше народные артисты в концертах не исполняли) и получаю столько же, сколько за месяц в театре! Понятно, что круг общения у деда был соответствующий. Например, к нему на дачу запросто приезжал Георгий Константинович Жуков. А самому деду не раз доводилось бывать на дачах Сталина — и на ближней, и на дальней. Тот знал толк в искусстве, особенно любил церковное пение, для этого и приглашал Ханаева.
— Сам Никандр Сергеевич каких политических взглядов придерживался?
— О политике дед Ника (я его так называл) никогда не говорил ни одного слова. Потому что умный был человек. А вот мама, что интересно, люто ненавидела Ленина.
Вообще всех, кто верховодил в СССР, но особенно Владимира Ильича. И собирала коллекцию, которую называла «лениниана». В нее входили всякие смешные изображения Ленина, значки, какие-то нелепо сляпанные упоминания о нем в газетах… Разумеется, она показывала коллекцию только избранным и не выставляла ее на всеобщее обозрение — держала в секретном ящичке в огромном буфете. Раньше покойная бабушка там хранила иконы… Должен сказать, мать была верующий человек. Не глубоко, но в церковь ходила.
— А каким был мир Успенских?
— Дед Толя — из дворянской семьи. Окончил кадетский корпус, стал офицером царской армии, а тут революция — шарах! И кончилось бы дело плохо, но его подразделение полным составом перешло на сторону Красной армии.
Дед участвовал в подавлении белого генерала Краснова — в общем, повоевал на пользу большевиков. Однако после Гражданской войны офицер-артиллерист оказался никому не нужен, и дед Толя пошел в бухгалтеры. Знаний, полученных в кадетском корпусе, для этого хватало. И до 1932 года проблем не было. И вдруг возникли, причем серьезные. Из-за дворянского происхождения деда стали отовсюду увольнять. Устроится на работу — через пару месяцев его выгоняют. Дальше — больше. Смотрит он: вокруг всех подряд берут за одно место и тащат на Лубянку. А у него-то — и происхождение, и «темное» офицерское прошлое! Вернее, первой опасность почувствовала моя бабушка Тося, Антонина Семеновна. И решила: если не действовать самим, как бы не стало совсем худо. Она, кстати, тоже из дворян, воронежских.
Имела хорошее гимназическое образование, но работать предпочитала поменьше и где-нибудь поближе к дому — в домоуправлении, например… Так вот, баба Тося подсказала мужу, что надо делать. И он все точно исполнил. Написал письмо Клименту Ефремовичу Ворошилову: я такой-то и такой-то, дворянского происхождения, но с первых дней революции перешел… и так далее, но теперь меня отовсюду увольняют, а я хотел бы трудиться на пользу родной советской власти. Сам отнес письмо в приемную наркома обороны, особо ни на что не надеясь. Однако через месяц-полтора получает депешу: его вызывает Ворошилов! Прибыл дед туда, в приемную, встречает его офицер: «Климент Ефремович лично прочитал письмо. Мы вас проверили… Можете не беспокоиться. Вот адрес вашей новой работы. Вас там примут». — «А через два месяца все равно уволят!»
— «Не уволят». Это был адрес МХАТа. И деда действительно никогда больше не увольняли. Взяли его тогда заместителем главного бухгалтера, потом он стал главным бухгалтером МХАТа, а затем, уже до пенсии, работал заместителем главного бухгалтера Союзгосцирка. Представляете, что это была за организация в масштабах огромного СССР?..
— Что же настораживало Успенских в Ханаевых и Ханаевых в Успенских?
— Я уже сказал: это два абсолютно разных мира. Ничего общего. Со стороны Ханаевых звучало: мол, как ты, Женя, сможешь войти в семью, где одни бухгалтеры? Они так далеки от искусства! Деду Нике мамин выбор наверняка казался не очень достойным их семьи. Вот предыдущее ее сильное увлечение — Константин Градополов — это да!
Артист МХАТа. Сын величайшего боксера, по-моему, многократного победителя международных и всесоюзных соревнований. Его Ханаевы считали достойной партией. В те времена великие артисты часто водили дружбу с выдающимися спортсменами, например, Яншин дружил со Старостиным, и так далее… Мама и младший Градополов учились на одном курсе в театральном институте, роман начался еще тогда. Потом продолжился во МХАТе. Его отец, боксер, был очень красив — внешность так внешность! Сын менее эффектный, но тоже из категории красавцев. Почему у них с матерью произошел разрыв, никто не знает. Не исключаю, что причиной стала не только вдруг вспыхнувшая любовь к моему отцу, но и что-то другое. Понимаете, Градополов не был сильным артистом и… я бы сказал, не Ломоносовым. А если человек не совсем от сохи (речь в данном случае о моей матери), то кроме сексуального партнерства ему нужно и интеллектуальное.
Согласны? А там его, конечно, не было. Хотя не могу сказать, что отношусь к Градополову плохо…
В общем, мама прекратила отношения с красавцем и сыном великого спортсмена и выбрала в мужья сына бухгалтера, правда, тоже весьма симпатичного. Как к этому могли отнестись Ханаевы?.. У Успенских же имелись свои причины для беспокойства. Во-первых, они действительно были далеки от артистического круга, несмотря на то что дед Толя работал во МХАТе. Так бывает. Во-вторых, Ханаевы — такая семья! Никандра Сергеевича сам Сталин жалует и сажает с собой за стол отобедать!.. Чтобы как-то наладить взаимоотношения, был разработан хитроумный план. Дед Ника взял шесть пригласительных билетов в консерваторию (решено было встречаться на нейтральной территории).
Для жениха и невесты — отдельные, а для будущих сватов — рядышком. Ну и все сладилось. Была располагающая атмосфера. В те годы в консерваторском буфете водилась не только красная, но и черная икорка. Взяли шампанское, бутерброды, выпили в антракте — и понравились друг другу! После этого вечера и Ханаевы, и Успенские сочли, что все нормально, надо готовиться к свадьбе. Какой она была? Не знаю. Думаю, скромная. Хотя могла бы быть и пышной, ведь у деда Ники по тем временам деньги были просто сумасшедшие.
— И где поселилась молодая семья?
— Сначала у Ханаевых. Это была крупногабаритная пятикомнатная квартира в Брюсовом переулке (по сути, шестикомнатная, если считать огромный чулан), в знаменитом доме, увешанном мемориальными досками.
Когда мне было два года, квартиру разменяли — чтобы отделить родителей. В результате Ханаевы въехали в шикарную квартиру в высотке на площади Восстания. И у нас тоже появилась хорошая отдельная жилплощадь.
Что помню из детства? Сквер помню, который заменял мне детский сад. Знаете, раньше было так: в разных углах сквера собираются группки детей с какой-нибудь дамой. Это были образованные женщины, знающие иностранные языки, возможно, жены инженеров. Вот такую группку я и посещал… Дед Ника меня очень любил. На большинстве детских снимков — я с ним. Кстати, внешне я похож не только на мать, но и на него. Дед со мной гулял, водил в зоопарк, в театр, но это уже когда я подрос…
В детстве меня ни разу не брали в театр. Представляете? И за кулисы не водили, и с актерами не знакомили. Не знаю почему. Только уже когда стал подростком, дед по моей просьбе стал водить меня на спектакли в Большой, в Театр им. Вахтангова… Но его самого на сцене я не видел никогда. Только на экране. А мог бы, ведь он перестал петь в 59-м, когда мне было уже 6 лет. Кстати, мамины киношные героини тоже часто баловались пением. Режиссеры вставляли такие эпизоды, и они украшали картины. Видимо, мама действительно любила петь. Но дома не звучало никаких рулад. Дело скорее всего в том, что она с детства для себя уяснила: слух и голос у нее не идеальны, а рядом — великий отец! А потом этот «запрет» как-то перешел и на наш семейный дом.
…Маму, как и деда Нику, я в детстве тоже на сцене не видел.
Единственный случай, когда мы вместе оказались в театре, произошел в 1985 году, уже после 17-летней разлуки. Мы — я, моя жена Вера и мама — посетили театр «Сфера», где главным режиссером была мамина подруга Екатерина Еланская.
Еще помню, как меня учили музыке. В домашних условиях. Пригласили профессионального учителя игры на фортепиано, супругу солиста Большого театра Масленникова. Звали ее Татьяна Ивановна. Проучился я у нее два года, сделал большие успехи. Все уже играл — этюды Черни, полонез Огиньского, «Лунную сонату»… И вот как-то летом (а лето для меня — это только футбол!) пришла Татьяна Ивановна, и я заперся от нее в туалете. Она ушла. А мать и отец вынули меня из сортира и… говоря культурным языком, имел я крупные неприятности и вынужден был дать твердое обещание, что музыку люблю и буду заниматься.
Но когда Татьяна Ивановна явилась в следующий раз, все повторилось: я заперся в сортире и не выходил. И все. Никто меня по попе больше не бил, но мое музыкальное образование закончилось навсегда!
— Самые главные детские воспоминания, связанные с матерью, какие?
— Их почти нет. Это правда. То, что я вам рассказываю, — практически все, что помню. У мамы — бесконечные репетиции, спектакли. У меня — полдня школа, потом спортивная секция. Мы очень мало общались. Куда ближе был отец. Совсем маленьким он отдал меня в Школу восточных единоборств кунг-фу. И этим спортом я занимаюсь всю жизнь. Сейчас это уже, конечно, стариковский вариант — чтобы не сидеть перед телевизором. Благодаря отцу я выучил немецкий язык (немцы за своего принимают) и очень рано определился с тем, кем хочу стать.
Обычно мальчишки стремятся в космонавты, а я мечтал об экономике. Причем преподавать ее хотел. Это, конечно, тоже влияние отца. Он у меня доктор экономических наук. В разное время заведовал кафедрами в трех московских вузах, дольше всего — в Плехановском институте, до самой своей смерти в 1993 году. У меня есть основания полагать, что отец сотрудничал с внешней разведкой, выполнял какие-то отдельные поручения. Легальные. То есть не шпионил за кем-то и не щелкал фотоаппаратом: к его помощи прибегали, если нужно было с кем-то переговорить. Он в совершенстве знал несколько языков…
Вообще у нас дома был культ экономики. Поэтому я считаю: чтобы ребенок всерьез захотел чем-то заниматься, нужно не просто говорить — мол, это интересно, а постоянно рассказывать о конкретных вещах.
Вот как мне отец — о том, как кто-то с кем-то вел переговоры, кто-то кого-то обманул… Ну, разумеется, с учетом того, что я ребенок. Про Ближний Восток — почему там войны? Не потому, что страны, народы друг друга не любят, а потому, что там нефть и все хотят ее продажу контролировать. Мама, конечно, в этих разговорах участия не принимала — была далека… В результате такого папиного воспитания я окончил международный экономический факультет Московского финансового института с красным дипломом. И мечту свою осуществил: одна из моих сегодняшних работ — преподавание в Финансовом университете при Правительстве РФ. Как и отец, имею степень доктора экономических наук.
— И все-таки неужели вы, тогда уже подросток, не чувствовали, что семья рушится?
— Я ничего такого не замечал. Единственное, пожалуй, что было для меня странным и неприятным, — это звонки «доброхотов» из театра. «Вовочка, а ты знаешь, где сейчас твоя мама? У нее любовное свидание…» — и тому подобное. Иногда по 10 раз в день звонили, иногда раз в неделю. Кто эти люди, не знаю. Наверное, многие сыновья-подростки на моем месте возненавидели бы мать. Но со мной этого не случилось. И отец никогда не настраивал меня против нее. Могу поклясться своим здоровьем. Он ничего плохого не говорил, даже когда она ушла. А сделала это мама, ни с кем не попрощавшись. Меня (я тогда учился в девятом классе) дома не было. Следующая наша встреча произошла лишь через 17 лет… Если говорить о последнем мамином увлечении, из-за которого она, собственно, и оставила нас с отцом, то это, обратите внимание, тоже эффектный мужчина.
Лев Иванов, актер МХАТа. Что бы ни говорили и ни писали, именно из-за внешности его взяли в труппу. Понимаете, в театрах всегда большие проблемы с красивыми мужчинами. С одной стороны, они не так уж высоко ценятся — главное в актере все-таки талант, харизма, которые редко сопровождаются внешней привлекательностью. А с другой — совсем без красивых обойтись нельзя. И вот тогда во МХАТе сложилась такая ситуация: уже был красивый мальчишка Щербаков Боря, есть красавец средних лет Олег Стриженов, но нет благообразного красивого мужчины в возрасте. И вот в этом качестве взяли артиста Вильнюсского драмтеатра Льва Иванова. Когда он начал работать во МХАТе, ему шел 47-й год.
Это был человек со своей драмой. Тяжело болела его супруга, прежде всего психически, а потом она вообще перестала вставать с постели. Несмотря на роман с моей матерью, Иванов не разрывал отношений с женой. И это характеризует его только с положительной стороны. Если бы он бросил ее, больную, и женился на другой — согласитесь, было бы некрасиво. А вот мама ради него все-таки решилась на серьезный шаг. Видимо, действительно испытывала сильные чувства. Любил ли он? Не уверен. Внутренний голос мне подсказывает, что все было по-другому. Иванов чувствовал, что Ханаева — большая актриса, и ему нужно было к кому-то в театре прислониться. Когда во МХАТ пришел Олег Ефремов, положение Льва Васильевича стало шатким. Ведь Олег Николаевич очень хорошо разбирался в артистах, а Иванов практически только внешностью и брал.
Вот этот момент мне кажется главным в его отношении к матери. Но, безусловно, какая-то сильная симпатия присутствовала тоже. Ведь, обратите внимание, моя мать влюблялась только в эффектных мужчин, и они отвечали ей взаимностью. А ведь сама она красавицей не была. О чем это говорит? О том, что внешность не главное, куда важнее обаяние, изюминка. У матери с этим было все в порядке.
В ней явно присутствовало что-то загадочно-притягательное. Чем объяснить, например, то, что маму обожали животные и растения? Причем она сама была довольно равнодушна к тем и к другим. Скажем, цветов в доме было устрашающее количество. Но не потому, что мама о них как-то особенно заботилась, просто они у нее фантастическим образом сами разрастались, цвели, плодоносили. И реагировали на ее настроение и самочувствие.
Мама сама удивлялась. Если она болела, цветы начинали хиреть — хоть поливай, хоть удобряй, ничего не помогало. Только ей получше — и они выздоравливали. Кстати, когда мама ушла, в доме не осталось ни одного растения. Все! Какие-то погибли, остальные мы с отцом выбросили. Что касается животных, тут я сам свидетель: ее буквально обожал страшный огромный пес Тузик. Это было, когда я с ней общался уже взрослым. Мать, поселившись в высотке на площади Восстания, ставила свою машину в трехэтажном гараже. И, как положено, в нем на каждом уровне кроме охранника жил свой пес. Сторож. Тузик отвечал за мамин третий этаж. Это был злой и сильный зверь непонятной породы. И вот он очень ее полюбил. Настолько сильно, что узнавал шум двигателя маминой машины. Бывало, она подъезжает, а охранник: «Я уж знаю, Евгения Никандровна, что вы едете.
Вы еще на первом этаже были, а Тузя уже весь извелся…» Знал шум двигателя!
— Значит, ваша мама, оставив семью, ушла жить к родителям?
— Нет. Где она тогда жила, я не знаю. Вроде бы в квартире, которую ей нашли друзья Льва Иванова. Ходили такие слухи. К нему ведь она пойти не могла… А после смерти стариков Ханаевых мама переехала в их высотку. Мы с отцом тоже недолго жили в нашей «семейной» квартире, поскольку принадлежала она, по сути, деду Нике. Я был в ней прописан, отец — нет. И хотя мать ни слова не говорила — мол, это моя квартира, давайте ее разменивать, — отец решил, что мы оттуда съедем. Он был порядочный человек и считал: эти квадратные метры — материны, и пусть живет на них с кем хочет.
Но она в нашу квартиру так и не вернулась, в результате та пропала…
Надо сказать, разрыв с мамой стал для меня и разрывом с Ханаевыми. Разумеется, они приняли сторону дочери, хотя первое время и предпринимали какие-то, прямо скажем, неэффективные попытки сохранить нашу семью. В том, что они поддержали мать, я их не осуждаю. Родители всегда должны поддерживать детей, пусть даже те не правы. В 1973 году, когда умер дед Ника, я рвался на его похороны, но меня не отпустили с военных сборов. Я далеко находился — между Ярославлем и Костромой. Так мы и не простились. Но мама похоронена рядом с ним, и я сейчас ухаживаю за их могилами… Да. А мы с отцом переехали тогда в коммунальную квартиру в Афанасьевском переулке, как оказалось, на многие годы. Жили просто.
Отец больше не женился. Я научился готовить. С тех пор знаю, что эти ваши женские штучки — «я готовлю!» — вздор. Все очень просто: моешь мясо, бросаешь в кастрюлю с водой, дальше делай что хочешь. Час с лишним поварилось — режешь картошку, капусточку, морковь — через полчаса суп готов! Благодаря той «школе» я теперь все умею... Летние месяцы мы с отцом проводили на даче. В нее он вкладывал большие средства и силы, чтобы и зимой можно было приезжать: провел газовое отопление, постелил двойные полы, вставил двойные рамы... Так мы и жили. Конечно, для меня многое изменилось. Не только в бытовом отношении, но и в окружении. Наш прежний дом хоть и не был таким, в котором всегда многолюдно и весело, но он был нормальным, семейным — с гостями за столом по праздникам, с какими-то своими традициями. Все ушло. Но мы жили, я считаю, достойно.
Конечно, отец очень сильно переживал. Очень сильно. Правда, несмотря на то что был человеком очень эмоциональным, все держал в себе. Но я-то чувствовал! Думаю, и для него уход матери стал страшной неожиданностью. Брак у них был вполне счастливый, гармоничный. Просто у мамы случилась страсть… Но это не умаляет моих в целом положительных чувств к ней. Что делать — так сложилась жизнь. А люди всегда помнят только хорошее.
— И ни вы, ни мать не искали встреч?
— Нет. И что касается моих переживаний по этому поводу, тоже ничего интересного рассказать не могу. Если бы я хотел — конечно, попытался бы с ней встретиться. Если бы мать хотела — она попыталась бы встретиться со мной. Не через 17 лет, а раньше — на 10, на 15 лет. Но мать позвала меня, только когда ей стало очень плохо.
Сама позвонила. А не будь этого звонка, наверное, и ничего бы не было. Понимаете? Это не я ушел из дома — мать ушла. Она развелась с отцом, а получилось так, что и со мной заодно. Если тебя не хотят видеть — что делать? Нравится, не нравится — спи, моя красавица!.. За 17 лет она не позвонила ни разу и ни разу не дала о себе знать. Я видел мать только по телевизору и в кино. Конечно, я смотрел картины с ее участием. Мне это было важно. Конечно, эти годы не были годами равнодушия — я постоянно вел с матерью какой-то внутренний диалог. Могу сказать больше: у меня были с ней взаимоотношения — их я выстраивал внутри своего собственного сознания. И конечно, ее уход на меня повлиял. Что-то со мной тогда действительно произошло. Школу я окончил довольно угрюмым молодым человеком. К счастью, институт меня от этой неприятности излечил — я стал компанейским, обрел огромное количество друзей...
И вот однажды пришел день, мне было уже 32 года, когда мама позвонила и сказала: «Привет. Как поживаешь?» Однако не знаю, взялась бы она за трубку, если бы не болезнь?..
— К болезни привела автомобильная авария?
— Не авария, просто экстренное торможение. Все случилось на Садовом кольце. Мать, как это часто бывает с женщинами, поздновато заметила светофор и со всей силы нажала на тормоз. У нее резко откинулась назад голова. Пронзила жуткая боль в шее. Это было года за два до нашей встречи. Произошло смещение самого верхнего позвонка — того, который входит в ствол черепа. Но это потом выяснилось. Недели через две боль потихоньку затихла.
А через полгода возобновилась и больше не проходила ни на секунду до самой маминой смерти. Тогда-то она и позвонила, и мы стали видеться по нескольку раз в неделю. Как родные люди. Это правда. Но и в первую встречу, и в последующие мы вообще не касались прожитых лет. Будто не было ее ухода. Такое получилось негласное соглашение между нами. Мама была уже в достаточной степени больным человеком, и мои посещения сводились к тому, чтобы обеспечить ее продуктами, лекарствами. Разговоры чаще всего велись о ее здоровье, ее болезни. Лишь иногда — о текущих делах, о четвероногом поклоннике Тузике. Она даже не спрашивала меня об аспирантуре, о моих поездках за границу. И другими подробностями моей жизни тоже не интересовалась. Но со своей семьей — женой, детьми — я ее, конечно, познакомил.
Ну вот еще, пожалуй, о театре мы немного говорили. И о кино. Она простить себе не могла, что отказалась от роли миссис Хадсон в картине «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Помните, в нем Холмса играет Василий Ливанов? Кстати, с этой семьей у мамы были особые отношения. Борис Ливанов, отец Василия, — неформальный мамин учитель. Мама входила в его, так сказать, «группировку». Это было еще до прихода во МХАТ О. Ефремова. Сильны были старики, и все артисты невольно распределялись по трем группам. Была группа Виктора Станицына, группа Михаила Кедрова и группа Бориса Ливанова. Мама принадлежала, как я уже сказал, к последней. Ливанов ей покровительствовал. Но, увы, их добрые отношения однажды закончились. Считаю — по вине матери. Она оказалась в одной компании, где нелицеприятно говорили о Борисе Николаевиче.
А артисты ведь такой народ — доносят друг на друга. И хотя мать в разговоре не участвовала, сам факт ее присутствия привел к тому, что Ливанову доложили: мол, там была и Женя Ханаева. И он ей этого не простил. Перестал общаться и покровительствовать. И правильно: уж коли так складывалась ситуация, мать должна была молча встать и уйти. Она этого не сделала. Потому, пока не появился Ефремов, оказалась вне группировок. А это тяжело... И вот ей предлагают роль в «Шерлоке Холмсе». Если бы мать приняла предложение, то через общение на съемочной площадке с Василием Борисовичем могла бы как-нибудь сгладить тот давний инцидент, который мучил ее все годы. Но ей не понравился проект. В результате миссис Хадсон сыграла Рина Зеленая, а мама корила себя всю жизнь. Она считала, что Рина Васильевна, человек очень пожилой, обыгрывала в основном свою внешность и комичность ситуаций, а она, Ханаева, могла бы привнести в этот образ еще массу интересного.
Но что делать — поезд ушел. И возможности наладить отношения с Ливановыми тоже больше не представилось.
Вообще же мама была очень доброжелательная. За те два года, что мы общались, я не очень хорошо изучил ее окружение, но кое-кого из добрых маминых приятелей назвать могу: это актрисы Татьяна Забродина, Луиза Глушкова, Ирина Алферова, потрясающая Елизавета Ауэрбах, Владимир Меньшов, Борис Щербаков… Насколько мне известно, плохие отношения у нее сложились только с артистом Владимиром Кашпуром. И то из-за глупости. Мама во мхатовском буфете часто брала гречневую кашу. Любила ее. А Кашпур обожал с мамой общаться и к ней подсаживался. И тоже ел гречневую кашу.
Но — с сахарным песком. Подзывал официантку, та приносила сахар, и он им посыпал кашу. Мать видеть это не могла! Окончательно неприязнь сложилась, когда Кашпур заразил ее лихорадкой. Он, больной, попользовался чем-то в ее в гримерке — «Женечка, я возьму!..» — и мать через четыре дня тоже свалилась.
— От травмы шейного позвонка она лечилась?
— Конечно. Перепробовала все, включая экстрасенсов. Не помогало. Тогда мы обратились к профессору Эдуарду Израилевичу Канделю. Это знаменитый нейрохирург. Я сам возил к нему маму. Кандель сказал: «Поможет только операция. Но она опасная — неудачи случаются в сорока случаях из ста». Мать это не испугало. Она говорила: «Сколько разных операций я сделала, все прошли не просто успешно, а сверхуспешно.
Почему сейчас должно быть иначе?» В общем, мать приняла твердое решение оперироваться. С меня тоже взяли подписку, что даю согласие.
Помню этот летний день 1987 года. Я проводил маму на операцию и сидел там все четыре с половиной часа, что она длилась. Когда все закончилось, ее, естественно, сразу отвезли в реанимацию. А мне сказали: «Все нормально. Она без сознания. В себя придет через неделю, не раньше». Хирург верил в успех. Уговаривал меня пойти домой — мол, не волнуйся, тебе еще хватит времени с ней повозиться, когда будет восстановительный период, побереги силы. ...Пришла она в результате в себя или нет — никто не знает. Все считают, что да, а я считаю, что нет. Она никого не узнавала, и меня тоже. И никак не отреагировала, когда из МХАТа явилась целая делегация — сообщить о том, что ей дали звание народной артистки СССР.
А мама очень этого хотела, считала, что давно заслужила. Судила по реакции зрителей в театре: стоило ей выйти на сцену, как раздавались аплодисменты… Так что, думаю, она умерла, так и не узнав, что это ее желание исполнилось… Похороны организовывал я. Льва Иванова ни на кладбище, ни на поминках я не видел. Впрочем, народу было море, я мог его и не заметить…
— Вы как-то отметили мамин 90-летний юбилей?
— Разумеется. Правда, на кладбище съездил примерно месяца за полтора до этого — пока снег не лег. Привел в порядок ее могилу и могилу деда. И второго января, в мамин день рождения, выпил рюмочку — помянул. Как без этого?..
Подпишись на наш канал в Telegram