15 сентября 1992 года Джордж Сорос сидел в своем офисе на Уолл-стрит и сквозь гигантские тонированные окна любовался суетой огромного города и раскинувшимся чуть поодаль Центральным парком. На мониторы он почти не смотрел.
Зато его партнер Стенли Дракенмиллер не отрывал взгляд от экрана: все самое главное сейчас сосредоточилось там, в Лондоне, на центральной валютной бирже.
Стенли нервно стучал ладонью по столу, грыз ногти, тер покрасневшие от усталости глаза и сходил с ума от волнения. Адова работенка — быть биржевым спекулянтом! Ты платишь не деньгами, как некоторым кажется, а потерей сна, досуга, вменяемости, друзей, ты превращаешься в психопата. Одна неверная ставка — и приходится отвечать за утрату чужих миллионов! Дракенмиллер взглянул на Сороса: невероятно — босс, прихлебывая кофе, рисовал на почтовом конверте женские профили! Иногда Стенли казалось, что тот действительно заключил сделку с дьяволом, как про него пишут. Не бывает такого хладнокровия у простого смертного! Например, вот сейчас он должен принять решение — рисковать или нет двумя миллиардами... Эту чертову уйму денег они запросто могут потерять. В одну секунду. А он рисует профили!
Ситуация патовая: в Англии кризис, а правительство поклялось, что тем не менее не допустит обвала национальной валюты. Все серьезные экономисты твердят, что этого действительно не будет, и только Сорос думает иначе — явился сегодня в офис возбужденный и какой-то праздничный: в ярком шарфе и в кроссовках, словно актер, а не супербизнесмен, которому принадлежат 33 этажа этого крупнейшего в мире инвестиционного фонда «Quantum».
— Сегодня у нас большая игра, Стен, — заметил босс, — у меня разыгрался радикулит, а это означает, что пора ставить против фунта.
Джордж с трудом опустился на стул, потирая спину. Дракенмиллер знал по опыту: это не шутка, босс в самом деле внезапно может принять решение продавать, когда у него разыгрывается радикулит, и покупать, когда боль стихает.
Невероятный человек!
Тишину кабинета взорвал крик:
— Стенли, быстро!
Трясущиеся руки Дракенмиллера забегали по клавиатуре. Ничего не соображая, он делал то, что приказывал Сорос. Безумие, самоубийство, бредятина: Джордж требовал еще и еще взвинчивать ставки против фунта. Неслыханно!.. В результате они продали фунтов на десять миллиардов долларов!
В ту ночь Дракенмиллер ни на секунду не сомкнул глаз, а утром, услышав самые ранние новости, помчался домой к Джорджу. Тот встретил его в халате, заспанный, недовольный: черт возьми, ему снился великолепный сон! Где-то пожар? Кто-то умер? Но тогда что случилось?
В Англии «черная среда»? Скажите, какая новость! За ночь фунт стерлингов обвалился, и правительство пытается успокоить народ? Демонстрации? Что ж, народ совершенно пра: ведь людям обещали не допустить инфляции. В голосе Джорджа — обычная сдержанная ирония, уголки губ чуть-чуть кривятся в усмешке. Его не свалила с ног невероятная новость, которую пляшущие от волнения губы Дракенмиллера едва озвучили: прибыль Сороса — 958 миллионов за ночь!
— Кофейку со сливками выпьем? — буднично поинтересовался Джордж и повел Стенли в столовую. Телевизор там все-таки был, хотя Сорос уверял, что этот громоздкий ящик просто заменяет ему полку для книг. В Англии — полнейший переполох. Премьер-министру Джону Мейджору грозит отставка, министра финансов лорд-канцлера казначейства Нормана Ламонта намеревались растерзать не только рядовые англичане, но и главы ведущих английских банков, разорившихся этой ночью; сообщали, что на защиту фунта стерлингов правительство выбросило денег больше, чем на войну в Персидском заливе.
С этого дня Джордж Сорос, «обваливший банк Англии», как вопили газеты по обе стороны континента, превратился из легендарной фигуры в Америке в миф мирового масштаба — его называли «финансовым гением», «повелителем валютного рынка» и даже «тайным правителем планеты», «серым кардиналом мирового правительства».
Как написала однажды «Financial Times», годовое жалованье Сороса «превосходит валовой продукт по меньшей мере сорока двух государств; иначе говоря, он может купить 5790 «Роллс-Ройсов» по цене 190 тысяч долларов за штуку».
Люди со всего мира, в том числе бизнесмены, политики, актеры, дипломаты, авантюристы, аферисты и просто бездельники, стали заваливать Джорджа письмами; журналисты караулили его на улице, в аэропорту, в общественной уборной, у ворот дома — всех интересовал только один вопрос: как?
Как ему удается делать из воздуха такие шальные деньжищи? Он гений, ясновидящий, пророк, шулер, аферист — кто он? Хорошенькая журналисточка из «Time» умоляла «честно признаться»: ну хотя бы раз в жизни у него был прокол или неудача? Ну, может, нашлась женщина, которая ему отказала? Сорос подмигнул ей в ответ голубым глазом. Угадала. Женщины бывают дьявольски проницательны. Он когда-нибудь об этом расскажет, пока же ему надо самому хорошенько во всем разобраться — как вышло, что он превратился в такого же наркомана большой игры, как те, что сидят за рулеточным столом в Монте-Карло, готовые заложить последние штаны.
Последнее, чем Сорос собирался заниматься в жизни, — так это делать деньги: они сами к нему липли.
Джордж отнюдь не для красного словца говорил об этом журналистам, поскольку в самом деле не считал свою жизнь образцом удачливости, ей-богу. За плечами два развалившихся брака, никакой поддержки и понимания дома, полжизни на колесах, в разъездах, мучительные размышления о смысле бытия, ничем не закончившийся роман, ради которого он поставил на карту репутацию, испортил отношения с пятью детьми, стал посмешищем в собственной семье. В деньгах ему везло, в любви — нет. Он предпочел бы семейную идиллию, какая была у его родителей.
Он предпочел бы жизнь, которую прожил его отец, сумевший выйти сухим из воды из всех жизненных передряг.
…Джордж боготворил своего отца — Тивадара Шороша, и многие свойства характера, к счастью, унаследовал от него. Энергия и предприимчивость Тивадара не раз спасали жизнь ему и его семье. Совсем молодым в Первую мировую войну он оказался в российском плену, в Сибири, откуда бежал с двумя другими заключенными на плоту, три года метался по охваченной революционным хаосом России, пока не добрался до родной Венгрии. Тивадар сделал блестящую карьеру прокурора, и уникальную, сверхъестественную интуицию Джордж унаследовал от отца: тот всегда заранее знал исход дела, кто виноват и как нужно вести следствие. Когда началась Вторая мировая война, Джорджу было десять лет.
Вокруг творился ужас, за венгерскими евреями охотились нацисты; семьи друзей, знакомых и соседей отправляли в Освенцим. Наступил тот чудовищный день, когда в Освенцим забрали дядю и его семью. Тивадар не растерялся: он купил у венгерского чиновника фальшивые документы для своих сыновей. И Джордж шнырял по улицам оккупированного Будапешта под носом у немецких офицеров под видом Януша Коша. Раскрой его гитлеровцы — всей семье грозил расстрел. Наверное, тогда Джордж научился своему легендарному хладнокровию. Он рисковал жизнью, что по сравнению с этим поставленные на кон деньги?
Мать с отцом всегда жили душа в душу, отец мог себе позволить и загулы, и отъезды, да что угодно — обожавшая мужа Эржбет Шорош ко всему относилась с пониманием.
Как ни странно, она поддержала супруга и в том, чтобы после войны вытолкнуть 17-летнего желторотого юнца Дьердя — так на венгерский манер звучит его настоящее имя — из-под родительского крова в жизнь, как бросают в воду не умеющего плавать: либо выплывет, либо утонет. Тивадар, едва старший сын окончил школу, правдами и неправдами раздобыл ему английскую визу и выдворил в Лондон. Одна из причин — при послевоенном коммунистическом режиме жизнь в Венгрии была тяжелой; однако Джордж уверен — отец преследовал другую цель: Тивадар, обожавший риск, хотел привить вкус к нему и сыну, сделать из него мужчину. Родные и знакомые считали Шороша-старшего эксцентриком и сумасбродом, а Джордж и по сей день мысленно кланяется отцу в пояс.
В Лондоне он, как прохудившаяся лодка, стремительно пошел ко дну: спал на вокзалах, подложив под голову тощий рюкзачок, мерз на скамейках в парках, случалось, проводил ночь в ночлежке бок о бок с алкоголиками, голодранцами и прочими бродягами. На хоть сколько-нибудь пристойную работу иностранца, через пень колоду изъяснявшегося по-английски, не брали. Из официантов в самом трущобном районе Лондона его выгнали: кто-то донес хозяину, что он доедает остатки с тарелок гостей. Кто бросит в него за это камень? Живот сводило от голода, бывало, завидовал кошке, раздобывшей хвост от селедки. Шум вокзалов по сей день напоминает Соросу, как он надрывался носильщиком за пару фунтов, как сломал однажды ногу и все равно ухитрялся ворочать поклажу приезжих, ковыляя на костылях. В Будапешт родителям летели редкие письма: «Жив-здоров, работаю, ищу себя».
«Если решишь учиться, обратись за помощью в еврейскую общину, они помогут», — наставлял отец. Теперь Сорос понимает, что именно осознанный страх не выбраться из очередного круга ада в этом враждебном городе заставил его остервенело вгрызаться в учебники, пристроившись на жесткой скамейке вокзала Паддингтон, и поступить в Лондонскую школу экономики: еврейская община помогала деньгами только перспективным студентам.
Пока Джордж учился, его весьма посредственный интерес к экономике иссяк окончательно. Педагоги шарахались от каверзных вопросов длинного, худого живчика с венгерским акцентом. Если выпускник не может придумать схему бизнеса, приносящего прибыль, то какой же он экономист? Себя Джордж с некоторых пор причислял к философам, поскольку философия была единственным предметом, пришедшимся ему по душе в колледже.
Он станет кем-то вроде Ницше или Хайдеггера, напишет труд, который перевернет представления человечества о мире. Вскоре ему пришлось припомнить, что говорил ему отец-прокурор о знаках. Сорос-старший часто повторял: когда он видит обвиняемого, ему становится ясно — позволят ему высшие силы посадить его или нет. Соросы были евреями-атеистами, поэтому Тивадар не уточнял, что это за «высшие силы». В последние каникулы перед выпуском из колледжа Джордж устроился спасателем в бассейн, находившийся по соседству с публичной библиотекой. Бассейн по большей части пустовал; поэтому Джордж, расположившись в читальном зале, кропал труд, который должен был перевернуть представления человечества о мире.
Его отвлек шум за окнами. Когда он вбежал в зал бассейна, там галдела толпа: в открытую дверь — это Джордж ее оставил открытой — собака загнала кошку, и та, плюхнувшись в воду, утонула. Какие могли быть сомнения? Плохой знак: никогда Джорджу не осчастливить мир своей философией! Несколько раз в более поздние годы он попробует вернуться к философским сочинениям, но тщетно. Неимоверными усилиями был закончен трактат «Тяжкая ноша сознания», но по окончании у автора чесались руки сжечь его, а перед глазами снова и снова вставала несчастная утонувшая кошка.
Разумеется, Джордж не был настолько чокнутым, чтобы везде и во всем выискивать знаки, но нельзя сказать, что он не обратил внимания на кричащий плакат на двери своей любимой закусочной. «Твоя американская мечта станет реальностью» — обещали аршинные буквы, и, наспех дожевывая сандвич, работавший на крошечной должности в банке выпускник Лондонской школы экономики впервые всерьез задумался: а есть ли у него теперь мечта?
Стать философом... Но он уже понимает: это означает стать посредственным философом, безработным философом, голодным философом. Готов ли он? На заднем фоне рекламного плакатика угадывались атрибуты красивой жизни: белокурые красотки, породистые скакуны, дорогие сигареты... И родилась мечта: он хочет заработать миллион долларов, но не ради денег — он их заработает, чтобы стать свободным и… заниматься философией.
Внезапно колода судьбы перетасовалась, и все стало складываться в какой-то иной, пока неузнаваемый рисунок: у хозяина банка, где служил Джордж, друг оказался владельцем небольшой брокерской фирмы на Уолл-стрит и искал молодых финансистов, которые смогут заниматься международным арбитражем, то есть покупкой ценных бумаг в одной стране и их продажей в другой.
Первая маленькая квартирка Джорджа в Бруклине была размером примерно со шкаф в его рабочем кабинете на Уолл-стрит, первая жена — немка Аннелизе, с которой они поженились в 1961 году, тоже из иммигрантов, плохо говорила по-английски, была хорошенькой, но пугливой и недалекой.
Небоскребы казались ей гигантскими зубастыми чудовищами, и она боялась ездить в Манхэттен.
Любимым развлечением молодых Соросов и их друзей стала детская игра «Монополия»: все веселились от души.
Скромная закуска на столе, жена с начесом по тогдашней моде, в простеньком платьице волновалась, что купила к чаю недостаточно печенья. Однажды, сделав очередной ход и заговорщицки подмигнув Аннелизе, Джордж с наслаждением затянулся сигаретой, и у него перед глазами по неведомой причине всплыли акции некой нефтедобывающей компании. Весь вечер он не мог отогнать наваждение и на следующий день инвестировал в эти акции остатки зарплаты, за что заслужил упрек Аннелизе. В итоге на них просто из ниоткуда свалились первые пять тысяч долларов прибыли. Постепенно Джордж осмелел: начал вкладывать больше, и не только свои, но и деньги знакомых. Сколько раз его потом просили: раскройте секрет, почему вы всегда знаете, во что вкладывать? По молодости Джорджу особенно не хотелось выглядеть полным идиотом в глазах друзей и знакомых, поэтому он пытался что-то сформулировать на тему финансовой аналитики.
Но сейчас, на закате жизни, лукавить ни к чему: он понятия не имеет, как угадывал. Просто чувствовал — и все, как на скачках иные чувствуют, какая лошадь придет первой.
Помнится, они с другом Байроном Уином, инвестиционным аналитиком с Уолл-стрит, вместе сделали одну из первых крупных ставок в жизни Джорджа на акции американской компании — по сто тысяч долларов каждый. У обоих семьи, у Сороса уже родились дети, и это были практически все их деньги на тот момент. Они вышли из офиса на набережную Гудзона, чтобы поехать перекусить в ресторанчик, и тут на лобовом стекле своей машины Джордж заметил следы голубиного помета. Никогда прежде голуби не вели себя столь бесцеремонно по отношению к нему!
— Быстро, Байрон, отзываем ставки!
Все рухнет! — И Джордж потащил упираюшегося Уина обратно в офис. А ведь еше утром Сорос с пеной у рта доказывал другу, что они получат огромную прибыль. В последнюю секунду они остановили ставки, а назавтра акции в самом деле рухнули.
Честно говоря, Джордж и сам был потрясен своей открывшейся сверхъестественной способностью делать деньги из воздуха, Аннелизе же она просто пугала. Жена выпытывала, как ему это удается, заставила поклясться на родительской Библии, что деньги достаются им честным путем. Однажды даже пригласила в дом толстого неопрятного католического священника, и это при том, что они вовсе не были католиками, чтобы пастор в течение обеда «понаблюдал» за Джорджем: нет ли на нем какой-нибудь дьявольской печати или чего-то в этом роде..
В 1970 году Сорос основал свой собственный инвестиционный фонд «Quantum», через каких-нибудь два года в активе фонда было уже 12 миллионов.
Массмедиа необходимо создавать мифы, и вот Сороса превратили в некий талисман удачливости.
Стоило ему появиться на улице — Джордж с семьей уже занимал целый этаж в престижном Верхнем Ист-Сайде, — как к нему бросалась толпа граждан, судя по внешнему виду, без определенных занятий: люди хотели всего лишь дотронуться до человека, которого так любят деньги. Бр-р-р-р, какое пренеприятное чувство, когда рукава или полы твоего наглаженного костюма лапают десятки нечистых рук: на счастье, на их счастье!
Какому идиоту-журналисту пришло в голову написать, что если коснуться хотя бы одежды «самого удачливого человека в Америке» Джорджа Сороса, то будет фартить с деньгами? Сверху эту трогательную сцену наблюдает супруга, которая в конце концов, не выдержав, открывает сначала окно на втором этаже, а потом рот. Их богатую, до блеска начищенную, респектабельную улицу, по которой ходят преуспевающие дельцы в одинаково темных костюмах и с одинаковыми портфелями, оглашает спотыкающийся на английских слогах, как на слишком крутых ступеньках, голос Аннелизе:
— Мой муж оставить! Трогать нехорошо!
Однажды Сороса остановил на улице какой-то вертлявый тип, представившийся знаменитым импресарио. Джордж изумленно приподнял шляпу: «Чем могу служить?»
Лучезарно улыбаясь, вертлявый предложил выступить в специальном шоу: угадывать цифры в денежной лотерее.
Джорджа словно ударили: хорошую же репутацию создала ему пресса! В глазах толпы он примерно то же самое, что гадалка в Центральном парке! Честно говоря, в тот период жизни Джордж уже чувствовал себя неважно, хотя его друзья не могли взять в толк, чем может быть недоволен этот стремительно богатеющий молодой и красивый мужчина. Деньги, жена, дети — все у него есть, что еще нужно для счастья? Молва щедро приписывала Джорджу шлейф любовниц, которых на ту пору у него не было, но страдал он совершенно по другой причине… Соросу казалась несерьезной его молниеносно взлетевшая карьера финансового инвестора. Когда он смотрел на собственные счета в банке, его охватывало чувство нереальности — словно он участвует в какой-то легкомысленной детской игре вроде крестиков-ноликов.
Он напоминал себе, что собирался стать серьезным философом. Теперь наконец-то можно себе это позволить: голодная смерть ни ему, ни его семье больше не грозит.
Аннелизе вовсе не приходила в восторг, постоянно натыкаясь на запертую дверь в кабинет мужа: Джордж переписывал свой философский трактат «Тяжкая ноша сознания». Интеллектуальная ноша и впрямь была тяжела: он появлялся на пороге кабинета с красными от усталости глазами, раздраженный, меньше всего склонный слушать упреки супруги и развлекать виснувших на нем детей. Он убил на этот сизифов труд несколько лет, и, как оказалось, лишь для того, чтобы услышать от любимого преподавателя философии в Лондонской школе экономики Карла Поппера, что его сочинение весьма посредственно.
Рушилась заветная мечта, и только друг Байрон Уин знал, какие потоки самобичевания, разочарования и горечи изливались из Джорджа, сколько он пил тогда — надменные официанты дорогих манхэттенских ресторанов прозвали его «джин-с-тоником».
Дома не давала покоя жена. Аннелизе преследовала своя паранойя: при каждом удобном случае она донимала мужа не на шутку разбушевавшимися страхами: вдруг он перестанет угадывать правильные ставки! Ее коверканое английское «А если ты заошибешься?» преследовало Джорджа днем и ночью, словно неотвязный кошмар. И он бежал из дома, давясь завтраком и обжигаясь впопыхах выпитым кофе, только чтобы через час услышать то же самое в телефонной трубке у себя в офисе.
«А если ты заошибешься?!» — по ночам кричали ему стены, пока он ворочался в постели, пытаясь уснуть, улицы, по которым шел. Ему казалось, что эта фраза сейчас сорвется с уст его подчиненных, друзей... Аннелизе, познав вкус больших денег, хотела еще и еще; Джордж же все чаще мечтал... чтобы его фонд лопнул ко всем чертям. И он, свободный, с легкой головой, в которой не расталкивали бы друг друга цифры, расчеты, сомнения и страхи, праздно бродил бы по Лондону, городу его юности, пускай даже с пустым желудком и без работы. Как быстро забываются трудности…
Сорос развелся с Аннелизе, промучившись 17 лет. В день, когда он получил свидетельство о разводе, его охватило чувство, которое, наверное, испытывают отбывшие срок заключенные.
Джордж четко помнит солнечный осенний день1983 года, когда он, 53-летний, красивый, загорелый, радовался тому, что наконец-то совершил абсолютно правильный поступок, ведь лучше поздно, чем никогда… Аннелизе, узнав о решении мужа уйти от нее, порезала ножницами его лучшие костюмы — так велики были ее обида, ярость, возмущение...
На свидетельстве о разводе еще не успели высохнуть чернила, как Джордж снова получил «срок» — по собственному желанию. В свое оправдание он может сказать только, что ему просто хотелось нормальной человеческой любви и нормального семейного дома, какой был у отца с матерью — без нервотрепки и вечного взаимного раздражения. Случайные любовницы не могли удовлетворить эту потребность.
В тот же самый день, как он получил свои «документы на освобождение», в кафе Джордж встретил голубоглазую дочку знакомого фабриканта Уэбера, чья компания производила сумки и обувь.
Эта ничем не примечательная на вид студентка — джинсы, маечка, тоненький серебряный браслет на запястье — и стала хозяйкой его жизни на следующие 20 лет.
Джордж пригласил девушку в знаменитый «Seredipity3» и про себя загадал: если она закажет знаменитый манхэттенский шедевр — Frrozen Haute Chocolate, значит, у них будут любовные отношения. Дело в том, что этот десерт стоил 20 тысяч долларов, в связи с чем и вошел в Книгу рекордов Гиннесса. Сьюзи заказала лакомство, даже не взглянув на ценник. Отец Джорджа, несомненно, расценил бы это как плохой знак, но Сорос, видимо, в самом деле умел делать безошибочные ставки только на фондовой бирже.
Со Сьюзи все пошло наперекосяк с самого начала, Джордж недооценил тот факт, что стал, так сказать, магистром игры, вернее, ее рабом.
После того как рухнула мечта стать философом, все его тщеславие, которым, увы, он был переполнен, сосредоточилось на биржевой игре. К 1985 году стоимость его фонда составляла уже 381 миллион и продолжала расти в геометрической прогрессии. И дело было не только в его феноменальном чутье, Джордж пытался сформулировать суть своего подхода Стенли Дракенмиллеру:
— Пойми, все пытаются понять рынок и то, что на нем происходит, рационально, просчитать, вывести закономерности, а рынок — это хаос и только хаос, к нему и следует относиться как к таковому.
Хаос не просчитать, в него надо окунуться, его надо прочувствовать. Если совсем грубо — сначала дела идут отлично, а потом очень плохо. И так всегда и во всем. Нужно поймать поворотный момент.
И Сорос непостижимым образом его ловил. Его действия часто казались нелогичными и совершенно самоубийственными: все переставали вкладывать в финскую биржу, или японские железные дороги, или недвижимость в Гонконге, а Сорос внезапно вкачивал туда немыслимые деньги — и выигрывал свои миллионы. Однажды скупил миллионы японских иен — на следуюший день курс рухнул.
После того как в 1992 году Джордж обвалил банк Англии, он стал первым человеком, заработавшим миллиард за один календарный год, и вдвое превзошел второго по доходам биржевика — Джулиана Робертсона, его стали называть «страшным человеком».
Доходило до того, что если Сорос просто покупал золотые безделушки на день рождения своей жене, кто-нибудь непременно разражался панической статьей: мол, Сорос инвестирует в золото — и цены на него мгновенно подскакивали; если в дружеской беседе в ресторане Джордж хмурился, говоря про немецкую марку, — ее курс тотчас понижался. В Англии Сорос давно стал персоной нон грата, тем не менее они со Сьюзи все-таки приобрели дом в Лондоне в память о днях его юности, проведенных в этом городе. И что же? Цены на недвижимость подскочили втрое на следуюший день после сделки!
Сьюзи долгие годы не могла привыкнуть к тому, что ее муж при таких заработках внешне ведет довольно странную для бизнесмена подобного заоблачного уровня жизнь.
Вместо того чтобы в восемь тридцать уже приклеиться к монитору у себя в офисе, как это делали все без исключения его коллеги, и дышать нервозностью и ажиотажем биржевого зала, Джордж на работе появлялся в лучшем случае раз-два в неделю; зато ежедневно по три часа играл в теннис, регулярно ездил на бега, которые обожал, или просто бродил по Манхэттену, заходя в кафе, как в тот день, когда встретил Сьюзи. Стройный, элегантный, с цепкими голубыми глазами, он скорее напоминал европейского интеллектуала, чем финансового воротилу мирового масштаба. Он и слышать не хотел об охране, часто отпускал водителя и добирался до дома — со второй женой они приобрели виллу в южном Хэмптоне — на поезде! Знакомые не верили, что человек, который может с потрохами скупить весь Манхэттен и еще несколько таких же островов в придачу, обожает толкаться в метро.
Однажды этим фактом даже заинтересовалось ФБР.
— Что вы так часто делаете в метро, господин Сорос? — вежливо спросил офицер, явившийся прямо на дом и смотревший на Джорджа так, словно увидел ожившую статую.
— Мне там лучше думается о ставках, ведь в метро я погружаюсь в натуральный хаос, впрочем, вам это долго объяснять, — ответил Джордж, пожав плечами.
И он не шутил. Сорос невольно думал о ставках всегда, везде, просто внешне это было незаметно. Он в самом деле был словно ковбой, который приложил ухо к земле, чтобы вовремя услышать, с какой стороны доносится топот приближающегося табуна, то есть грядущий обвал валют.
А для этого глупо терять время в офисе, для этого надо жить свободно и интуитивно. Жена и семья здесь совершенно ни при чем. Сьюзи требовала, чтобы Джордж приходил домой к обеду, к шести часам, а его такая обязаловка душила; ей хотелось, чтобы выходные он посвящал ей и сыновьям — Грегори и Александру, но в субботу его вдруг тянуло в Европу на какой-нибудь футбольный матч. Он не любил футбол, но обожал находиться среди фанатов: броуновское движение толпы давало пищу его интуиции. Как объяснить это жене?
В какой-то момент Джордж четко осознал, что больше не любит Сьюзи, годившуюся по возрасту ему в дочери: она была моложе Джорджа на 25 лет! Из длинноногой легкой красотки жена превратилась в грузную даму, одевающуюся как школьная учительница на каникулах: в бесформенные яркие кардиганы.
Несколько лет подряд Сьюзи работала администратором нью-йоркского отделения Фонда Сороса, а потом взбунтовалась — у нее, видите ли, нет карьеры! Она все-таки дизайнер по образованию и все такое… Сьюзи получила то, что хотела: Джордж подарил ей Центр изучения декоративных искусств за 6 миллионов и тем самым откупился от нее. Теперь у нее была «карьера», зато фактически она лишилась мужа: их жизни шли параллельно, ни в чем не соприкасаясь. Общие сыновья, недвижимость и банковские счета, но полнейшее взаимонепонимание: она вегетарианка — он обожает мясо; она любит юг, он — север; она предпочитает горы, он — море; она спит с ночником — ему нравится темнота; она — невропатка, а он спокоен, как олимпиец. При таком раскладе развели бы руками даже авторитетнейшие семейные психотерапевты.
С годами его амбиции росли.
В конце концов игра наскучивает даже игроку, который все время выигрывает, но вместе с тем внутри нарастает страх, что когда-нибудь он проиграет. И что тогда? Не в деньгах дело — кто ты тогда? Вопрос, который мучил Сороса всю жизнь. Теперь он любил повторять фразу своего отца, что миллионеры прожигают жизнь, а миллиардеры делают историю. Он не стал новым Хайдеггером? Зато теперь у него появилась возможность стать благодетелем человечества. Как только Джордж додумал эту мысль до конца — целые континенты наводнили благотворительные фонды Сороса: а что, если через деньги он укажет правильный путь к свободе и демократии заблудшим странам, в том числе всей Восточной Европе, своей родной Венгрии, бывшему СССР?..
Уже в 1994 году в 26 странах работали 89 филиалов благотворительных фондов Сороса.
Американское законодательство позволяет своим гражданам тратить на благотворительные цели не более пятидесяти процентов дохода, Джордж отличился и здесь: он был и остается единственным гражданином США, кто целиком исчерпывает этот лимит. Отныне Сорос тратил около 300 миллионов в год, чтобы поддержать демократию. В свое время лондонская еврейская община не дала ему подохнуть с голоду, теперь он хочет отплатить за добро, и нищие гении, ученые из бедных стран смогут учиться за его счет и за его счет совершать открытия в науке.
Конечно, за этим стояло не только прекраснодушие, власть и популярность были приятной стороной финансовых жертв.
Ему хотелось яркой жизни, приключений, подтверждения собственной значимости. Сорос все активнее вмешивался в политику, финансируя польскую «Солидарность», движение «Хартия-77» в Чехословакии, а также советских диссидентов во главе с Андреем Сахаровым. Его выигранные на бирже миллионы во многом поддержали падение коммунистических режимов Восточной Европы в ходе «бархатных» революций 1989 года.
С семьей Джордж теперь виделся реже и реже, его жизнь в основном протекала в перелетах. Верный себе, он по-прежнему летал бизнес-классом, а не частным самолетом, а в университетских городках частенько останавливался в кампусах: для него постоять в очереди за остывшими сандвичами в столовой оксфордского колледжа и потом за небезупречно чистым столиком потолковать с молодежью о философии Ницше было куда интереснее, чем видеть чопорные физиономии бизнесменов в пятизвездочных отелях.
Сорос уже давно избавился и от комплекса неполноценности по отношению к женщинам; теперь они обожали его, и ему хотелось принимать их обожание за чистую монету.
В лобби гостиниц, где он останавливался, его поджидали сотни поклонниц, аферисток, искательниц приключений. В Варшаве он как-то остановился в одном отеле с Робертом Де Ниро — они давние друзья, так большая часть поджидавших их славянских красоток устремилась за Соросом, а вовсе не за голливудской звездой. В Праге на Карловом мосту случился и вовсе курьезный инцидент: Сороса окружила группа красивых девушек, попросив разрешения сфотографироваться с ним.
А потом одна из них навела на него из-под шали крошечный пистолет и прошептала на плохом английском: «Быстро. Ювелирка. Влево». Под незаметным конвоем красавиц Сорос вошел в ювелирный магазин. Одна из девушек обняла его за плечи и стала тыкать пальцем в украшения, на которых висели ценники с самым большим количеством нулей. Они хотели, чтобы Джордж им все это купил. Отчаянные девчонки! В принципе ему ничего не стоило устроить шум, и скорее всего у одной из них был пугач вместо пистолета, но зачем? Джордж накупил им бриллиантовых побрякушек почти добровольно, пусть будут счастливы и вспоминают его щедрость!
Ему вообще нравилось играть роль простого, доступного миллиардера или бога — кому как нравится, и Джордж обожал прибывать на встречи с премьер-министрами, главами крупнейших банков и влиятельными бизнесменами безо всякой охраны, на такси и на глазах у всех небрежно расплачиваться с водителем смятыми банкнотами, извлеченными из заднего кармана брюк.
Однажды, когда Сорос вот так же запросто подкатил на такси к резиденции принца Чарльза Кларенс-Хаус, охранники вызвали полицию, не поверив, что пожилой человек в очках с потертым кожаным портфелем, похожий на школьного учителя, в самом деле приглашенный на ужин гость принца Чарльза и его жены Камиллы. Пресса забрасывала Сороса вопросами: почему у него нет яхты, самолета, собственного острова, наконец? Ни одного дворца, а всего лишь четыре дома. «Я равнодушен к роскоши», — отвечал Джордж, и это была правда.
— Что вы будете делать, если потеряете все деньги? — однажды спросил Сороса молодой журналист.
— Смеяться, — ответил Джордж.
Многие финансисты, в том числе друг и сотрудник Сороса Стенли Дракенмиллер, Берни Мэдофф, Джулиан Робертсон и другие, честно отвечали, что случись такое с ними, они застрелятся...
Однако если Джордж был готов потерять деньги, то потерять нюх, интуицию и репутацию правителя мирового инвестиционного рынка он был не готов совершенно. Фразочка Аннелизе «А если ты заошибешься?» нет-нет да и всплывала в сознании.
Разумеется, это случилось. В детстве Джордж видел, как однажды акробат сорвался из-под купола цирка. Пришло время, когда и с самым удачливым человеком в мире произошло нечто подобное.
Он предчувствовал, что не стоит связываться с Россией, что творившийся там в 90-х годах хаос не сравнится ни с каким другим хаосом, знакомым Соросу, и сладить с ним непросто. Были дурные знаки: сначала Сорос обнаружил, что его доллары, выделенные на научные программы, оседают в подозрительных банках, и никакими силами, ни через каких чиновников невозможно было узнать, куда же они исчезают. Он встречался с российскими лидерами и бизнесменами — Чубайсом, Немцовым, Березовским, во время лукулловых пиров по-русски они говорили одно, за спиной же нашептывали другое, по телефону — третье, и в этом хаосе Сорос впервые в жизни ощутил себя тем самым куром, который попал в ощип. Джорджу показалось выгодным вложить 2 миллиарда в компанию «Связьинвест», что он и сделал.
Обедая с женой, он узнал, что в России дефолт — был 1998 год, и он потерял все деньги. Черт бы с ними, с деньгами, — он впервые поставил на неправильную лошадь!
Сьюзи никогда не видела, чтобы муж так пил коньяк — рюмку, другую… «Черт, черт, черт…» — сначала просто бормотал, а потом стал выкрикивать Сорос. Он отлично понимал, что произошло: удача отвернулась от него.
Потом последовали досадные провалы с акциями интернет-компаний, после чего Сорос допустил совсем уж досадную ошибку, поставив на рост курса новорожденного евро, который с тех пор неуклонно падает в цене. Ему было тошно открывать газеты, зато жена с радостью подсовывала за утренним кофе статьи, где приводились сенсационные цифры: непобедимый биржевой игрок Сорос потерял за 2000 год пять миллиардов...
Джорджа Сороса с удовольствием свергли с престола короля инвестиций, из финансового гения ХХ века он просто превратился в одного из успешных дельцов с Уолл-стрит…
Сорос сразу постарел, сдал, его голубые глаза стали глазами уставшего старика. И рука, раньше твердо два часа в день удерживавшая теннисную ракетку, теперь дрожала. В этот момент, вместо того чтобы примириться с женой, которая была готова принять его, потому что по-женски пожалела, он сделал последнюю неверную ставку.
Дело в том, что Сорос увлекся королевой, точнее, бывшей королевой Иордании — Нур. Они познакомились на одном из его публичных выступлений в Оксфорде, ей было сильно за 50, намного больше, чем его жене, но она отлично сохранилась, в ней ключом била энергия.
Ей пришлось через многое пройти, ее ненавидели 8 детей короля Хусейна от первых трех браков, называли ее, американку по происхождению, «королевой из ЦРУ». Однако вне семьи Нур пользовалась популярностью: она обедала с Нельсоном Манделой и консультировалась с Кофи Аннаном, ей посвящал песни Стинг.
То, что Джордж Сорос самоуверенно решил, что добьется этой женщины, она станет его женой и с ней под конец жизни он обретет семейное счастье, которого у него никогда не было, оказалось верхом глупости. Тем не менее у Джорджа по-мальчишески часто билось сердце, когда он прикладывался губами к ее руке, источавшей тонкий аромат жасмина. Тайком от жены, как молодой влюбленный, он поехал за Нур в Иорданию, придумав там себе какие-то дела.
Они съездили к горе Небо, где находится могила Моисея, побывали в Петре — восьмом чуде света, любовались бедуинами на маленьких осликах, плавной поступью женщин с кувшинами на плечах... Как он, великий предсказатель, не мог сообразить, что с ее стороны это всего лишь дипломатическая любезность? А Джордж, осел, решил, что за этим кроется нечто большее. Ну почему он вбил себе в голову, что единственным препятствием к их браку является то, что он женат?
Сорос признался во всем жене, это был тягостный, невыносимый диалог, когда Сьюзи буквально выплюнула ему в лицо все накопившиеся за 20 лет претензии. Лучше бы она вышла замуж за простого дизайнера — была бы куда счастливее!
Как же Сорос пожалел, что повел себя с женой как дурак, ведь «роман» с Нур лопнул как мыльный пузырь.
И вот Джордж в 74 года лишился какого-никакого, но семейного дома, заслужил презрение детей: они теперь стыдились отца, ведь пресса раздула из их со Сьюзан развода вульгарное шоу. Воистину, кого бог хочет погубить, того лишает разума!
До развода Сорос передал управление фондами сыновьям от первого брака. Теперь он учится жить один, в своем роскошном пентхаусе в Верхнем Манхэттене. Да, у него бывают любовницы, он попросту покупает их. Он встречался с американской скрипачкой Дженнифер Чун, пытался завоевать симпатии «Мисс Россия-98» — Анны Маловой; а когда та упорхнула, Джордж подарил ей виллу в Нью-Йорке. Теперь пресса делает из него идиота, пустившегося во все тяжкие на старости лет. Унизительно, конечно. Но разве не унизителен всякий финал жизненного спектакля?
Недавно он написал длинное письмо бывшей жене, чтобы подумала: не стоит ли им начать сначала?
Ответа от нее пока нет. Что ж, похоже, сделав эту ставку, он тоже ошибся.
Подпишись на наш канал в Telegram