Об одном я жалею теперь, Елена Ивановна. Есть самоутешение, а есть статистика. Пятнадцать раз мы ходили в загс, чтобы стать мужем и женой. Значит, четырнадцать — разводились. И вот повенчались! Но за всю жизнь я так и не сказал вам «люблю»…»
«Это «вы» ее поначалу резануло. По светлому открытому лицу прошла рябь.
Дескать, артист (а я уже снимался) обозначил дистанцию. Она же, завидев меня у Театра на Малой Бронной, сразу подумала: «Будет моим» — и первая подошла. Назавтра ее желание исполнилось. Год встречались, поженились… А она все оставалась Еленой Ивановной.
Звать близких по имени-отчеству я стал по примеру родителей, незаметно для себя самого. Сказывался сибирский характер отца, скупой на проявление чувств. Я ведь родителям даже записки не оставил, когда уехал из Минска в Москву, чтобы поступать в институт. Через полгода позвонил в дверь. Мама открыла в фартуке, с половником в руках. Вместо приветствия — как ни в чем не бывало: «Борщ сварила. Где был?» А я прошел всесоюзный конкурс во ВГИК — 5 тысяч человек на место, мастерская Сергея Бондарчука, фантастика!
— В институт поступал, во ВГИК.
— Зачислили?
Ну сядь, поешь.
И все. Никаких слез радости.
О разводе родители также сообщили нам с сестрой сухо. Просто поставили перед фактом однажды за ужином: «Мы больше не будем жить вместе». Ни скандалов, ни драм. Но когда встал вопрос, как делить детей, я им облегчил задачу. Собрался, ушел из дома, чтобы не мешать. Объявился у одноклассника, чьи родители работали за границей: «Поживу у тебя». Это не был протест 13-летнего подростка — я вдруг четко понял, что детство кончилось. С тех пор сам себя обстирывал, научился готовить. А разлад родителей для меня трагедией не стал: они все равно любили друг друга, хоть ни разу и не произнесли этого вслух.
Просто оба не умели уступать даже в мелочах. Однако до самого конца общались — и мать, и отец никого другого не искали. Выходит, будто и не расставались вовсе.
Так же и мы с Еленой Ивановной: сколько расходились, но понимали, что в результате все равно вместе останемся.
А первая свадьба и развод у нас конечно же были «навсегда».
За Еленой Ивановной даже ухаживать не пришлось. Да и не умел я как-то за женщинами ухлестывать. Подойдем к ларьку с цветами: «Тебе каких?» — «Да ну еще!» И без жеманства, а честно говорит, что не нуждается в розах. Даже мне в театре цветы чаще дарили, чем я своей жене. «Я тебя таким, как есть, люблю», — легко и непринужденно признавалась она.
А я в ответ не мог язык от нёба отлепить. Тогда казалось, что слова не важны (хотя с детства и писал стихи). Пусть, мол, поступки за меня говорят.
И в подтверждение повел свою Елену Ивановну в загс. Мы появились на пороге, как две белые вороны, одного цвета: я — в костюме, она — в платье. Невеста пришла в восторг от того, что у нее такой элегантный суженый, будто с набережной Рио-де-Жанейро выписали.
— Не все в честь семейной жизни траур надевают! — объяснил я, намекая на других женихов в черных фраках. И с тех пор завел традицию: на каждую нашу свадьбу покупал себе новый белый костюм.
Гулянье вышло затяжное, пригласили друзей — мы им частенько с тех пор давали повод собраться на наши «семейные торжества».
А вот родителей с обеих сторон не было. Моим далеко ехать, а у Елены Ивановны они уж больно стеснительные. Как-то пришел тесть дядя Ваня к нам в гости. Я ему Высоцкого поставил, он присел на стул и замер – не шелохнется. И смотрит на меня так, будто мифический герой спустился с киноэкрана. Люди простые ее воспитывали.
А у нас с Еленой Ивановной на момент знакомства за плечами уже было по разводу на стороне. Я с первой своей свадьбы вместо медового месяца на гастроли отправился — улетел от жены-художницы на вертолете с военного аэродрома Жуковский. Года два мы с ней прожили, отношения остались хорошие, а любовь угасла. И от Елены Ивановны я тут же стал по работе надолго отлучаться. Надеваю ботинки, а она в прихожей к косяку прижмется, смотрит с тоской, в руке пакетик с бутербродами…
Потом на грудь кидается в слезах: «На кого ж вы меня, Владимир Василич, бросаете?» Каждая разлука — «инфаркт миокарда». Я всю дорогу переживаю, прилечу по назначению — и в гостинице тут же домашний номер набираю… «Вы, что ли? — радуется Елена Ивановна. — А я уже думала, никогда не позвоните…» И могли так всю ночь трепаться, будто год не виделись: «У меня в Москве хорошая погода». — «А у нас в Хабаровске опять идут дожди». Только бы голос слышать. Весь семейный бюджет просаживали. А вернусь обратно — пару дней привыкаю к месту: забыл, как потолок в квартире выглядит. И жена на меня какими-то чужими, готовыми метнуть молнию, глазами смотрит:
— Опять влюбился?
Увлечения на съемочной площадке, конечно, не обошли меня стороной. Куда же без муз? Другое дело, что дальше воздыханий я свои чувства не отпускал. А какие «царицы» меня соблазняли! Хотя бы Джина Лоллобриджида… Нас на одном кинофестивале познакомил мой мастер Сергей Бондарчук. Появилась она на красной дорожке, покачивая бедрами, — королева! Идет — богиня! Подходит — чума! «Это мой ученик»,— приобнял ее за шикарную талию Сергей Федорович. Джина обволакивает меня взглядом и величаво протягивает ручку. А я понимаю: сожму — раздавлю, начну целовать — слюной изойду… В общем, колбасит меня так, что слова не вымолвить. А Джину от такого эффекта внутреннее удовольствие распирает.
— Что с тобой, в туалет хочешь? — пришел мне на помощь Бондарчук.
— Да-да, в туалет! — обрадовался я и выскользнул из-под чар Лоллобриджиды.
Потом на «Ленфильме» снимался первый российско-американский проект «Синяя птица». Иду по коридору: что это за стахановка в рваных джинсах с рабочими сигаретку смолит? А это Джейн Фонда!
— Сколько вы здесь получаете? — интересуется кинодива у пролетариев.
— 150 рублев.
— В день?
Дружный гогот. Фонда тут же затевает революцию: мчится к художнику картины, науськивает, чтоб тот писал забастовочные плакаты. В общем, красивая баба, но наивая — не поняла, куда приехала. Первый отдел всем втык дал за такие выступления.
Это ей хоть бы хны. Хвостом махнула — и в Америку.
А от причуд ее партнерши — Элизабет Тейлор весь «Ленфильм» вообще трещал по швам. На съемки она привезла с собой тридцать багажных мест, так что ее скарб не вмещал трехкомнатный люкс в гостинице «Ленинград». В нем специально прорубили стенку — сделали пятикомнатный номер. А она тем же вечером переела водки с блинами и весь его изгваздала. Утром появилась на площадке с синяками под глазами и с царственным видом пожаловалась: «У вас вода отравлена, еду в Лондон на процедуры». На русских мужчин она смотрела свысока, из-за плеча своего секьюрити. Но природа берет свое. Стала выяснять, можно ли ей доставить из США ценную бандероль — своего любовника. Даже это по тем временам было непросто, а тут новая деталь открылась: он на родине в тюрьме сидит!
На площадке Элизабет снималась только в своей одежде. И как-то посеяла пуговку с одной такой воздушной кофточки. Мы по всей киностудии перед ней на коленях ползали, искали… Еще Элизабет не выпускала из рук свою любимую собачку, больше похожую на крысу. А потом задумала отправить псину на родину самолетом. Мы, несмотря на достижения соотечественниц Белки и Стрелки, не представляли, как это осуществить. Не решившись взять на себя ответственность за безопасную транспортировку, замдиректора киностудии любезно приютил собачку Тейлор дома. Тем же вечером охранники актрисы занесли ему несколько ящиков с импортным сухим кормом и консервами. А в стране дефицит. На следующий день эти собачьи деликатесы были на каждом столе киностудии — «Ленфильм» пировал неделю!
Начну я дома подобные байки травить о легендах кинематографа — Елена Ивановна сначала хохочет, а потом резко в слезы: «Только о них и говорите, Владимир Василич!
А чем я жила тут без вас, не интересуетесь!» И — кинется из комнаты. Мне бы, оленю, мчаться следом: «Да они вам в подметки не годятся, дорогая моя Елена Ивановна!» — но уже и сам вскипаю… Я же этих Фонд и Тейлор ей на потеху высмеивал! Впрочем, жена прекрасно осознавала, что до внимания голливудских особ я не дотягивал. А вот русские партнерши по съемкам угрожали нашему семейному благополучию. Однажды последней каплей стало интервью Люси Нильской, с которой мы играли в «Государственной границе». Она через газету сообщила моей дражайшей: «Все молодые мужчины на съемках со мной заигрывали, один Володя Новиков не приставал».
— Это просто возмутительно!
— скомкала газету Елена Ивановна. — Почему она именно вас, любезный, выгораживает?
С таким аргументом не поспоришь, я и не стал: «Не верите мне, бесценная, — загс за углом!». Она: «Ах так… Ну хорошо же!» — и взяла в руки паспорт. Я свой тоже в карман кладу, а сам думаю: «Первая у дверей назад развернется» — и не уступаю. Так до самой подачи заявления ни один из нас не сдался. Зашли в четыре ноги. А вернулись молча, опустошенные. Я старался запомнить, как мило и взволнованно ходит родинка у нее над верхней губой. Она уткнулась в платок и даже глаз на меня не поднимала… Продержались мы друг без друга полгода.
Я как безумный писал стихи — звонил ей по ночам, их зачитывал. Елена Ивановна фиксировала свой ответ на бумажке и сразу уничтожала, как вещдок своего нежного отношения. Таких чувств мы еще не испытывали! У нас ведь с самого начала все шло гладко, как нож по маслу… А тут вон что — слезы, тоска, бессонница… Не дышишь от звонка до звонка. Фарс, одним словом, а не развод. Как только мы это выяснили по телефону в одной из вдохновенных бесед, оба пошли на примирение: «И чего это мы разошлись, Владимир Василич?» — «Погорячились, Елена Ивановна!» А утром я в магазин побежал: начинать новую семейную жизнь с чистого листа. А точнее — с белого костюма.
И зажили, как новорожденные, без ссор и взаимных упреков. На полгода такой идиллии точно хватило. Как начинали раздражаться, значит, пора встряску устроить…
Вместо скандала — миролюбивое путешествие во дворец бракорасторжений. Со временем мы их тоже отмечать стали. Я подглядел эту традицию в Минске: один мой школьный друг позвал в ресторан — залить горе обретенной свободы. Прихожу: человек триста гуляют, как в последний раз. Бокалы бьют, на столах по салатам танцуют. Родственники со стороны обоих разведенных тоже в этом вертепе участвуют. А бывшие муж и жена тут же с любовниками обжимаются… Вот здоровый подход к отношениям!
И нас с Еленой Ивановной в местном загсе уже все полюбили (мы ведь каждый раз проставлялись, чтобы нас одним днем туда или обратно оформили):
— На этот раз жениться или разводиться?
— Это вам лучше знать!
— пытался я сосчитать штампы в паспорте.
Самая долгая разлука с Еленой Ивановной — около двух лет. Но и соседство с ней выходило у меня немногим дольше. А ведь эти игры в «тили-тили тесто» не только нас, молодоженов, касались. Сыну ее от первого брака, Андрейке, всего-то три годика было, когда мы поначалу сошлись. Мать в его молочный затылок носом ткнется, слезами оросит — и в загс со мной под руку идет. Жениться или разводиться, не важно. А когда сын в сознательный возраст вошел — стал наблюдать за нашей Сантой-Барбарой. Из школы звонила испуганная и недоверчивая учительница: «Андрей говорит, у него родители пятый раз разводятся. Это он чтобы контрольную не писать?» Мы, бывает, из-за телевизионного пульта поругаемся, по комнатам тараканами разбежимся, а Дрюля приходит нас мирить, как почтальон Печкин:
— Мама тебе передает: смотри, пожалуйста, свои новости…
— просительно складывает ручонки у подбородка.
— Нет уж, будем слушать ее любимый концерт. Причем на этот раз не в ее исполнении! — иду навстречу.
И мирил нас, хитрец! Несколько загсов предотвратил, наверное. А когда подрос и осознал, что мы все это время с жиру бесились, взялся нас подначивать: «Идиоты! Хватит ссориться! Если что — в загсе сегодня день открытых дверей!» И мы уже из протеста туда не шли.
Я ведь Андрея как своего воспитывал.
Но все же старался с ним помягче обращаться, чем иные кровные отцы... Меня-то папа бил диким боем. Когда широким ремнем по спине, я только для вида кричал, а когда шнуром от утюга — тут уже для вида сдерживался. Он, наверное, и без рукоприкладства мог бы обойтись, да времени не хватало – партия у него там, военкомат. К тому же заслуживал я... Однажды мы с друзьями, решив помочь голодающему населению Африки, сгрузили все продовольственные пайки в железное корыто, спустили его на воду местной речушки. Исходя из географии, груз должен был приплыть к месту назначения через мировой океан. Но помешал закон Архимеда: гуманитарная помощь в секунду захлебнулась. А в школе я парты из окон выбрасывал, пародировал учителей… Потом меня из пионеров разжаловали — и я из дома на две недели сбежал, ревел по подвалам белугой…
Поделом меня папаша прикладывал. Но с Андрейкой я держал дистанцию. Он еще малышом только заикнулся в мою сторону: мол, папа… Я тут же одернул:
— Сейчас по губам надаю. При живом отце не смей меня так называть!
— А как же тогда?
— Ну, батя, что ли…
Батя так батя. Причем оба мы до сих пор обращаемся друг к другу «на вы». Я и внуков так величаю — с уважением подхожу к любому человеку, даже младенцу в яслях! А с настоящим отцом Андрея мы не сразу это чувство нащупали. Мешала его натура. Он с Еленой Ивановной хоть и был в разводе, а отдавать ее мне не хотел. Настоящий мужик! И, как сотрудник КГБ, вовсю пользовался служебным положением.
Звонил мне по телефону, угрожал: «С-сгною в подвалах Лубянки». Но у меня против таких выпадов тоже крыша была: сам Андропов являлся официальным консультантом в фильме «Государственная граница», мы с ним лично несколько раз встречались у него в кабинете... Да что там — первую премию КГБ за это дали! Так что в органах меня считали своим человеком. И вот на одном высоком приеме я ощутил буравящий взгляд Александра... Он в праведной ярости чуть стакан рукой не раздавил: «На тебя давно уже дело шьют, недолго осталось по приемам шататься». И как в воду глядел… Его с работы через несколько дней поперли — услышали, наверное, эту гневную речь. Я этого, конечно, не хотел. Только сделать уже ничего не мог. Да и он со временем понял, что перегнул. А подружил нас рок событий.
Я на гастролях подхватил воспаление легких. Дома Елена Ивановна мне ледяное полотенце на голову положила, через минуту трогает: «Кипяток!» Закинула мою руку себе через плечо, поднатужилась, довела до машины… И по газам! Лихачила она страшно. Я же несколько раз по рассеянности влипал в аварии, даже в кино разбил пять машин и два трактора — в общем, автомобилям не доверяю. «Значит, своей смертью умереть мне сегодня не дадите?» — ворчу на очередном крутом вираже...
В приемном отделении Елену Ивановну трясет, я еле на ногах стою… А рядом на каталке бледно-синий человек без сознания отдыхает. Я ненароком подумал, что брежу: как на Александра-то нашего похож…
— Александр! — тут же кричит Елена Ивановна. То на меня, то на него головой крутит.
И вдовеет на глазах.
По чудесному совпадению ее бывшего супруга как раз сердечный приступ хватил… Подходит врач, чтобы везти Александра в отделение, и видит Елену Ивановну:
— Муж?
— Он! — гладит она его бледный лоб.
— Этот тоже с вами? — на меня.
— И это муж!
— И тебя вылечим, и тебя тоже вылечим! — как в кино, успокоил нас санитар. А Елене Ивановне валерьяночки накапал.
Когда я на ноги смог встать, сразу поплелся в сердечное отделение разыскивать Александра. Появился на пороге палаты в больничном халате: «Только не волнуйся, тебе нельзя…»
Он понурился: «Знать, судьба нас с тобой свела…» Обнялись, как фронтовые друзья в госпитале. Не зря же по всем фронтам совпадали и, главное, — везде выжили! Придет с тех пор наша «общая» жена Елена Ивановна, гостинцы по-братски разделит. А мы хрупаем яблоки да на тему всех ее разводов — и со мной, и с Александром — смеемся. И она уже еле сдерживается в рамках приличий от возникшего на этой почве взаимопонимания между бывшими соперниками.
Из-за нашего «всеобщего» Андрейки мы с Еленой Ивановной тоже, бывало, сцеплялись. Я его в основном по истории, политике воспитывал… Чтобы в школе голову мифами не забивали, время-то было какое... Он меня наслушается и учительницу дополняет.
Да с таким энтузиазмом, что она себя профаном, а не преподавателем чувствует. И от обиды родителям звонит. Ну, пришел я как-то по ее приглашению, разобрался. «Радоваться, — говорю, — надо, что мальчонка больше вашего знает. А вы им что даете — только вершки». Тут историчка поняла, откуда корешки тянутся. Только Елене Ивановне эти споры были не по душе: «Умеете вы на пустом месте создать проблему! Чего ради сына в конфликт с учителями вовлекать?»
По праздникам многие любят начинать жить с нуля. И для нас они часто становились очередным поводом... ясно уже для чего. На новогодние каникулы я обычно в Театре на Малой Бронной пропадал: утром для детишек играл «Изумрудный город», вечером продолжал банкет по гостям. Просыпался опять в гримерной. И с похмелья шагал на сцену.
Елена Ивановна такого графика не выдержала… И наш брак аннулировала.
Как-то, наоборот, в разводе были, а общие друзья пригласили нас по отдельности на день рождения. К подъезду подкатывают два желтых такси — капот в капот. Передние дверцы распахиваются — буквально в ногу выходим мы с бывшей женой. Окидываем друг друга взглядом — и как в зеркале: у каждого в руке по пять красных роз, в одинаковых пакетах — коньяк «Арарат» и шоколадное «Ассорти»…
— Знаешь, у кого мысли сходятся? — подколол я Елену Ивановну.
И опять не смог уточнить, что еще и у любимых… Те пакеты и цветы нас помирили, а обниматься мешали.
Места не столь отдаленные призваны людей исправлять. И у меня был в жизни такой этап, когда забрили и отправили на Валдай. Ну, со съемочной группой фильма «Опасные друзья», конечно. И пусть это лишь кино, режиссер Владимир Шамшурин стоял за натурализм: снимались мы в бараках на территории колонии… Нам выдали черные телогрейки с номерками, через дырку в подкладке своей я обнаружил заныканный сигаретный бычок. Докуривать побрезговал. Сначала нас пугали заключенными: «Попросят цигарку, потом чай, водку — и вы на крючке!» А затем их — нами, ведь по сюжету мы были крутые воры в законе. И однажды при выходе «за колючку» я пошутил над охраной касательно одного актера с творческим псевдонимом Утюг: «А это кто такой? Вроде не наш!» Бедняге руки заломили и увели.
— Я артист! — распалялся Утюг.
— Все вы тут артисты…
Я понял, что шутка не состоялась, когда пострадавшего не выпустили и на третьи сутки — держали в карцере, пока распоряжение из Москвы не пришло. Думал, Утюг меня за это кирпичом по голове отблагодарит — по законам жанра, поэтому задабривал: «Раз приняли за местного, значит, ты превзошел самого Станиславского!» Зеки нас зауважали, тем более что мы за участие в массовке одному отряду телевизор в красный уголок поставили. На следующий день местный авторитет ко мне подкатывает и по киношному погонялу обращается: «Слышь, Магадан. У тебя баба есть?» А я как раз в очередном разводе состоял.
— Меня вот моя с детишками после четвертой ходки ждет. Но я ведь тоже не железный…
Вчера по первому каналу такую эротику транслировали — всем отрядом сеанс словили!
— Эротику? По советскому телевидению? — удивляюсь.
— Да балет «Лебединое озеро», едрить твою в дышло!
Вернулся я в Москву после своей «ходки» и отправился за белым костюмом. Оценил терпение, с которым меня — нас всех! — женщины дожидаются. Девчонки из загса на мою бритую голову посмотрели и подытожили: «Доигрался».
И в тяжелые времена мы Еленой Ивановной крепко друг друга поддерживали. Я ведь на 7 лет уходил из профессии. Из-за смерти Эфроса в Театре на Малой Бронной сменился весь актерский состав. А после перестройки на «Мосфильме» стали бутилировать водку, штамповать пельмени и плохое кино…
Для меня личным ударом стала и кончина Сергея Бондарчука… Все совпало. В агентствах на свою кандидатуру я поставил гриф: «Роли не предлагать». И занялся политикой, участвовал в предвыборной кампании одной из партий. Только с появлением Карена Шахназарова «Мосфильм» возродился. И я вернулся — главным образом в сериалы: «На углу у Патриарших», «Знахарь», «Охота на пиранью», «Хитровка»… Самым необычным предложением за последнее время была роль Бориса Ельцина в документальном телевизионном фильме «Неизвестный путч». «Вы с ума сошли, мы же были с ним хорошо знакомы!» — сначала испугался я, увидев сценарий. А потом решил: неспроста когда-то мне представилась возможность поддержать Бориса Николаевича по- человечески…
Теперь и он мне с новой работой подсобил. Пусть и косвенно.
…Друг прислал мне черноморских крабов. Иду по Тверской в сторону Кремля — угощать Юру Демича, который по случаю домашнего ремонта временно живет в гостинице «Москва». Ящик оттягивает руки, дары моря текут и пахнут. И вдруг замечаю, что впереди людская толпа делает небольшой крюк, будто обходя какое-то препятствие… Я же пру со своим ящиком, как бронепоезд, — и нос к носу встречаюсь с Ельциным. Тот махиной замер на обочине дороги, руки и голову повесил — сразу видно, не в духе. Борис Николаевич был тогда в опале, люди боялись к нему подходить, даже не здоровались… «Крабы любите?» — весело спрашиваю я. «А то!» — оживает будущий президент и в дальнейшем оказывается очень непосредственным. По пути байки травит — весь в предвкушении.
На входе в гостиницу шучу с охранниками: «Этот со мной». Демич открывает дверь, а на пороге — я с Ельциным, крабами и водкой!
Всем, даже самым сильным из нас, порой требуется скорая психологическая помощь… Когда наши родители умирали, мы с Еленой Ивановной тут же съезжались. Маму в реанимацию положили — бывшая на тот момент супруга при ней в палате дежурила, по-женски помогала… А в один из трагических моментов новенький свадебный штамп злую шутку с нами сыграл: открыла Елена Ивановна паспорт и перекрестилась! На глаза слезы навернулись. Еще бы: ей только что почившего отца Ивана Севастьянова вместо меня в мужья записали!
— Не расстраивайся, — не впервой документы менять, — успокаивал ее я.
Паспорта у нас летели только так — страничек на все печати не хватало.
А чувствовал я Елену Ивановну всегда как родную. Приехали на Востряковское кладбище ее мать навестить. Жена потерялась среди оград, все обегала — не может погост найти. Опять в слезы! А я все это время сидел и курил у той самой могилы, как потом выяснилось.
Когда же я в реанимацию со вторым воспалением легких угодил, Елена Ивановна шесть дней возле двери на коленях стояла. А чтобы ей врачи эту молитву позволяли, передавала им магарыч. Он был к месту — наступал Новый год. И вот я прихожу в себя под торжественное поздравление Брежнева. Вырываю трубки изо рта и носа, вдыхаю чистый больничный воздух… Скосил глаз: на тумбочке возле меня стоит кусочек торта и бокал шампанского… Неподалеку пьют реаниматологи: «Права была ваша супруга: с того света вернетесь, но праздничный банкет не пропустите!»
Жениться второй раз на одной и той же невесте — тема особая.
Если во время первого похода в храм любви многих терзают смутные сомнения, то тут уже проверка пройдена — ты признал, что жить без нее не можешь. (Я ведь даже лампочку не способен был без Елены Ивановны ввернуть: у меня на глазах в детстве электрика насмерть закоротило…) Однако и ответственности в два раза больше. Ты ее вроде как дважды обнадежил. А жизнь ведь неизвестно каким боком повернется… Я вот свою Елену Ивановну 15 раз в нерушимости брачных уз заверял. Пока уже наш духовник не взмолился: «Дети мои, хватит Господу нервы трепать своими пустыми обещаниями!» — и предложил нас повенчать.
И мы вдруг поняли, что за 26 лет совместной жизни вконец не разругались только потому, что умели вовремя развестись. На том и успокоились: год после венчания жили ровно, душа в душу… И вспомнить не могли, отчего нас когда-то раскидывало.
Наступил рай в шалаше. Мы под него и домик недалеко от Сергиева Посада купили. У соседей — парники, огороды... Накупим по пути на рынке фруктов и зовем гостей: «Женя, заходи, я дыню на грядке вырастил!» Сосед с бешеными от уважения глазами через дырку в заборе просачивается. А на березе — яблоки, груши и бананы развешаны, на земле между цветами бахчевые культуры просвечивают. Это мы с Еленой Ивановной украсили: мол, в огороде у нас так и прет! И все дружно урожай собираем.
Инсульт с женой как раз в гостях у того соседа случился. Так и ушли вы от меня в последний раз, Елена Ивановна. Чаю попить…
Наш алтарь при храме в Троице-Лыкове. Здесь мне отдали тебя навечно и забирают навсегда. Долго сидел над гробом. Говорил, говорил, все прокручивал — слова срывались легко, отзывались в пустой церкви. А когда ты еще могла меня слышать, ставил печать в документ. Выходил из загса: «Без вас не дышу». И ты отвечала эхом, которое сейчас гуляет под куполом… Вру, опять вру… Не было этого, зря исправляю. Ни разу не высказался, не дождалась. На девятый день окно дома покрасил, как ты хотела. Разобрал чемоданы: в Анапу собирались... Достал из них и повесил в шкаф все свои белые костюмы. При тебе я не надевал траур, Елена Ивановна… Лена… Леночка… А без тебя куда мне идти?
Подпишись на наш канал в Telegram