…Я раньше не умела сражаться. За других могла вступиться легко. С моим обостренным чувством справедливости мне, наверное, нужно было стать адвокатом. А вот за себя постоять — слабо получалось. Дима мне как-то сказал: «Ты выросла будто в оранжерее». И это правда...
Я с детства была окружена любовью близких и так прочно защищена ею, что верила — ничего страшного со мной не случится, всегда спокойно шла по жизни.
А когда случилось... Мало сказать, что я была раздавлена... Я словно перестала существовать. А потом училась жить заново.
Я долго не могла говорить о том, что произошло восемь лет назад. Столько небылиц нагородили вокруг моей истории... бред какой-то. Казалось: «Какой кошмар! Как пережить все это — несправедливость, клевету...» Сейчас мы уже привыкли к тому, что написанное о нас в прессе, тем более в «желтой», — некая параллельная реальность, эпатаж, провокация, художественные произведения по мотивам реальной жизни.
Но тогда у меня ни иммунитета не было, ни сил, ни времени, чтобы рефлексировать на тему, кто что сказал и о чем подумал.
А сейчас хочу разобраться с прошлым — без грязи и скандала — и закрыть тему раз и навсегда. Дочке исполнилось десять лет, Алиса имеет право знать подробности моей жизни — она уже многое понимает. Но, наверное, важно, чтобы это прозвучало открыто и — наконец — лично от меня.
...В детстве я не думала, что моя жизнь будет связана с телевидением. Мечтала стать певицей, потом — дирижером. Меня отобрали в музыкально-хоровую школу «Жаворонок»: преподаватели ездили по детским садам Нижнего Новгорода и прослушивали детей. Так я в шесть лет оказалась на сцене.
Школьницей часто представляла, как выступаю в Театре оперетты... В одном из сочинений, классе в третьем, так и написала. Помню, работу надо было еще и оформить. И вот я искала во всех имеющихся дома советских журналах что-то особенное, в результате вырезала портрет Софии Ротару…
Потом, правда, нашлась еще и фотография Татьяны Шмыги. Помимо музыки еще одной моей страстью было чтение. Дома все перечитала, в областную библиотеку все время ездила. В киосках «Союзпечати» буквально караулила редкие по тем временам журналы «Англия», «Америка»... Когда карманные деньги заканчивались, сдавала молочные бутылки или экономила на походах в кафе с девчонками, чтобы купить новый выпуск.
Еще, помню, как устраивали домашние концерты. Сделали такую студию звукозаписи: у нас было несколько японских магнитофонов, папа соорудил звукоизоляцию, и мы записывали мои песни, разные фортепианные пьесы. Некоторые кассеты отсылали дедушке — он тогда работал советником по безопасности в армии Сирии, потом в Ливане.
Дома я играла на немецком пианино «Wolfframm».
Эта семейная реликвия досталась от дедушки по папиной линии. Он танкист, вырос в Сибири, служил в разных странах, преподавал в академии, командовал полком в Закавказском военном округе, сейчас замдиректора известного московского лицея.
Разбирая семейные сундуки, я подчас находила удивительные ткани, привезенные бабушкой и дедом из Германии, фарфоровые фигурки, посуду... Но самой ценной реликвией конечно же было пианино. Оно кочевало за дедушкой по стране, пока он не подарил его мне. И я тоже перевозила это пианино в каждую свою новую квартиру, инструмент до сих пор со мной.
...Когда училась музыке, занималась ежедневно по нескольку часов, потом ездила на хор на другой конец города.
И ведь везде успевала, в школе была отличницей (ну или почти), старостой, бойкая, активная, никого не боялась. Кстати, и с учителями поспорить могла. И уроки прогулять — если не нравились, но так, без последствий. Верно говорят: если «загрузить» ребенка любимым делом, он в плохую компанию не попадет. У меня и подруги в основном были тогда «музыкальные», из хора, — мы много времени вместе проводили. Часто гастролировали по разным городам и республикам, каждое лето проводили в хоровом лагере. А там и самостоятельности учишься, и младшим помогать, и заниматься много надо — мы исполняли не только детский, но и академический репертуар, на иностранных языках, старинную, церковную музыку...
Перед первыми гастролями (мне было девять лет) дома собрались все родные — поздравить, пообсуждать...
Мамина старшая сестра шутливо спросила: «Ну что, едешь в Баден-Баден?» Я задумалась, а потом серьезно так ответила: «Нет — в Гомель-Гомель...» Эта шутка у нас дома ходила очень долго.
Когда у тебя абсолютный слух и большой голосовой диапазон — музыка, пение легко даются. И я этим немного пользовалась — во время учебы не напрягалась, но к экзаменам всегда готовилась тщательно, музыкальную школу окончила с отличием.
А в переходном возрасте голос «сломался». О карьере певицы пришлось забыть, но продолжить музыкальное образование хотелось.
Помню, за полгода до окончания восьмого класса мама привезла меня в Москву, на прослушивание в Гнесинское училище — на дирижерское отделение. Дирижировала я в четырнадцать лет уже вполне прилично — на концертах выступала, песни с хором разучивала. Я и сейчас, когда слышу классику, начинаю дирижировать — если рядом никого нет. В Гнесинке мне тогда сказали: «Мы вас возьмем, спокойно сдавайте экзамены».
Я уже размечталась о том, что стану жить в Москве, у дедушки. Представлялось, как днем буду бегать на занятия, а вечером — на концерты... Но летом родители решили, что с Гнесинкой погорячились — рано мне еще в Москву ехать.
...Пришлось сдавать экзамены в музыкальное училище в родном городе.
После окончания учебы нужно было выбирать — или поступать в консерваторию, или работать. Но мне почему-то захотелось чего-то кардинально иного. Решила идти в иняз: английский еще в школе мне очень нравился.
С утра до вечера я занималась языком, к репетитору ездила почти каждый день — и поступила в Нижегородский лингвистический университет.
— А что в вашей личной жизни происходило?
— В музучилище я познакомилась со своим будущим мужем. Он был симпатичный, обаятельный, как бы я сейчас определила, молодой такой балбес. Но мы влюбились, «замуж было невтерпеж», решили пожениться, свадьбу сыграли — по тем временам красивую.
Помню, тогда из ювелирных магазинов исчезло все золото. Маме даже пришлось звонить какому-то директору, чтобы нам продали кольца. Когда покупали, мне шепнули на ухо: «Знаете, у нас сейчас как раз завезли пальто с норкой...» Купили еще и норку… Не так, чтобы нужно было, просто по совковой привычке: дают по блату — значит, надо брать.
Наш брак продержался года полтора, обычный такой студенческий союз. Быстро поженились, быстро разбежались. Но фамилия Мельникова — по первому мужу — так у меня и осталась...
Потом был многолетний роман, такой, по сути, гражданский брак... Женя так же, как и я, заканчивал институт, успешно работал. И какой-то был всегда очень уверенный в себе, умеющий быстро принимать решения, волевой, спортивный — раньше занимался кикбоксингом.
И в то же время с самоиронией, — меня это очень подкупило, люблю ироничных мужчин. Дружить умел, компания у нас была веселая-превеселая, ребята и девчонки все остроумные, яркие. Мы постоянно дурачились, смеялись, я — так вообще до слез, смешливая была очень, да и сейчас…
В общем, это счастливые годы: два любящих друг друга человека, уже есть профессия, достаток, еще нет проблем, жили для себя, эгоистов, и радовались.
Через два года я уехала в Америку на стажировку, работала там продюсером, редактором, изучала телепрограммирование. Все это время мы с Женей писали друг другу письма, часто созванивались — очень скучали. Через несколько месяцев вернулась, а через год переехала в Москву, но мы и тогда поддерживали отношения.
Хотя, конечно, изредка видеться — все-таки не жить вместе.
А переехать со мной в столицу Женя отказался — гордыню включил, привык сам всего добиваться. Сказал: «У тебя прекрасная работа, карьерный рост, а мне в Москве придется с нуля начинать, да еще на твоей территории... Это женщина должна быть за мужчиной, а не наоборот».
И мы друг друга отпустили. Потом, правда, я жалела об этом. Просто тогда, наверное, у меня не было цели вновь создать семью, казалось — рано. Думала, она построится сама собой… когда-нибудь.
— Как случилось, что вас позвали в Москву?
— Студенткой я устроилась на городскую телестудию, ее возглавляла моя мама, известный в Нижнем Новгороде журналист и депутат.
Телевизионную кухню я знала хорошо, мама с детства брала меня на работу, и я постепенно научилась снимать, монтировать, писать тексты. Параллельно, сразу после института, подрабатывала переводчиком, иногда — в заграничных поездках официальных делегаций от мэрии Нижнего Новгорода.
На телевидении начинала в новостях, потом сделала цикл передач о зарубежных странах. Кассеты с двумя программами послали на всероссийский конкурс в Москву. Одна из них называлась «Теле-Америка». Большую часть программы я сняла в США — в разных городах, на местных телестудиях, в Пентагон несколько раз ездила, на крупнейшую в мире военно-морскую базу в Норфолке попала, сама везде пробивалась, записала интервью с разными телезвездами.
И меня на конкурсе заметили, позвонили и пригласили вести церемонию открытия фестиваля. Наградили двумя призами-званиями: «Самая обаятельная телеведущая» и «Надежда российского телевидения».
В жюри фестиваля были руководители телерадиослужбы правительства России. Они отсматривали программы всех номинантов — искали людей для федерального проекта «Новая Россия». Собственно, они меня и выделили из всех других участников. Я хорошо запомнила фразу, сказанную на фестивале в мой адрес: «Вот так и надо сейчас работать».
Так я появилась в Белом доме, в правительственной телерадиослужбе. Не знаю, как сейчас, но тогда, в конце 90-х, это было страшно интересно! И как-то очень комфортно, спокойно.
Никакого дикого напряга не чувствовалось, а может, я просто не замечала этого в своей эйфории. Виктор Степанович Черномырдин был всеобщим любимцем: его уважали, ценили, с улыбкой цитировали… Телевизионщики его просто обожали. Вот в такой атмосфере мне и повезло начать работать в Москве — сначала корреспондентом, потом ведущей программы «Время жить в России». Такая, знаете, была державная программа о том, что пора все менять.
Практически в это же время, летом 97-го, мои видеокассеты передали на новый канал — ТВ-Центр и пригласили на кастинг. Я пришла в последний день, с высокой температурой. Загримировали меня минут за десять, отправили в студию, текст новостного выпуска увидела только во время записи — на суфлере. Как потом рассказывала режиссер, они крайне удивились — я же не репетировала, как другие кандидаты, работавшие на этом канале, но тем не менее в грязь лицом не ударила.
Потом приехала к дедушке, выпила жаропонижающее и заснула.
Вдруг звонок из телерадиослужбы — «Время жить в России» одобрили, программа скоро будет выходить на ОРТ. Я трубку на рычаг кладу, а телефон в эту же секунду звенит: это уже с ТВ-Центра, приглашают на работу ведущей утренних новостей. Дальше уже все само собой решилось, «Время жить в России» некоторое время показывали по регионам. Но чего-то не договорились они с ОРТ в результате, и пошла я на ТВ-Центр, не терять же такой шанс!
— Создается впечатление, что у вас все легко получалось...
— А так и было! Работа перспективная, с начальниками везло, меня окружали интересные люди, появились новые друзья… Я всегда сама зарабатывала себе на жизнь, родители вскоре купили в Москве трехкомнатную квартиру, потом — первую машину. Чего еще желать?
Есть таланты, которые пробивают себе дорогу, закаляют характер, продираются через трудности. Меня это миновало — удача шла рядом. Да и работала я всегда много, не ленилась, только интриговать не научилась — и в этом мало хорошего, отвечать на удары тоже надо уметь, а еще лучше — их предупреждать.
— Поклонники в Москве появились?
— Конечно. Не могу сказать, что я была совсем уж недоступной, но к романам относилась с большой осторожностью.
Мне хотелось постоянных, верных отношений, наверное, таких, какие были у моих родителей, — их союзу почти сорок лет. Поженились они еще в институте: студенческая семья, маленький ребенок, стипендии, подработки, кооперативная квартира, на которую уходили почти все деньги. Мама сразу после института работала учителем, затем — на телевидении, я уже рассказывала.. А папа сначала был инженером в «ящике», защитил диссертацию, запатентовал изобретения. После перестройки получил еще несколько высших образований — окончил в Москве Академию народного хозяйства и Академию внешней торговли, стал бизнесменом. Таких специалистов, как он, в нашей стране — единицы, я не преувеличиваю... Красивая пара — мои родители, я ими восхищаюсь, они всегда идут по жизни вместе. И я думала — это норма, так же когда- нибудь будет и у меня.
Но, оказалось, такую любовь, как у родителей, сохранить очень сложно. Для начала ее нужно хотя бы найти…
А так… ухаживаний всегда было много — и цветы в студию присылали, и «машины-дворцы», как я это называю, пытались подарить. Кто-то специально встречи подстраивал через общих знакомых, разные были сюрпризы. Чиновники ухаживали, бизнесмены как-то жизнь со мной планировали, про свадьбы говорили… Я еще удивлялась: да что ж так быстро-то все у них, у некоторых? А потом дошло — это ведь они для меня были незнакомыми людьми, к которым надо привыкать, они-то телевизор смотрят, Анастасию Мельникову видят, значит, нравилась, да и справки могли навести.
В общем, есть что вспомнить. Но я молодая была, мудрости житейской не хватало, а может, наоборот — авантюризма.
Не хотела зависеть от мужчин (да и сейчас не хочу) и чувства какого-то особенного ждала — самой хотелось влюбиться.
Ну и влюбилась… Вот как это определить? Уверена — к человеку начинает тянуть совсем не потому, что головой понимаешь: вы с ним совпали. На полутонах невидимые связи включаются, та самая пресловутая «химия», просто чувствуешь: вот он. Или хочешь так чувствовать, себя обманываешь. Так у меня было с Димой.
Впервые мы пересеклись, когда я еще в Белом доме работала. Один из моих сюжетов был про новое телевидение и, в частности, про Муз-ТВ. Я беседовала с ведущими канала, с режиссером, а Дима — он был его первым директором — просто мимо ходил, посматривал.
Потом мы как-то встретились возле Останкино. Был сильный дождь, я выбежала из телецентра, ловлю такси, а Дима ехал мимо на машине. Распахнул передо мной дверь: «Садись быстрее, а то промокнешь». Мы поехали куда-то во время этого дождя обедать, сидели, болтали... И настолько он мне показался открытым, не испорченным ни положением, ни деньгами... Как-то зацепил он меня, запомнила его, говорю же — умом не понять.
Ну а девушки еще и сентиментальны в большинстве своем, мы иногда обращаем внимание на такие мелочи, которые мужчины в жизни не вспомнят.
Вот, например, у меня любимый цвет был долгое время — коралловый, радостный такой, летний. Когда Дима заехал за мной перед первым свиданием, я вышла из подъезда в новом жакете именно такого оттенка.
Сажусь в машину — а там много-много цветов, огромный букет роз... коралловых. Ну, думаю, это знак, не иначе, а может, опять совпадение, счастливое.
Мы оба любили музыку, успели к тому времени побывать в разных странах, оба уже чего-то достигли, да и телевидение нас объединяло — много общих тем, всегда было что обсудить. С ним, короче говоря, интересно было общаться. Но я, кстати, не пыталась строить совместные планы на будущее, и вообще — не привыкла делать первый шаг, да и не пришлось...
Дима время от времени куда-то пропадал: на охоту уезжал или с парашютом прыгать, на самолетах летать, дайвингом заниматься, на горных лыжах кататься — у него была масса увлечений, когда только работать успевал — непонятно...
Я для себя решила: пусть все идет как идет.
Получится из этого что-нибудь — хорошо, нет — значит, не судьба.
Все изменилось, когда я поняла, что жду ребенка. Это, кстати, совершенно для меня неожиданно было (долго объяснять почему, но так бывает). А Дима, видимо, давно хотел детей. И когда узнал, так радовался, всем родным и друзьям сразу рассказал, ездил со мной по врачам, познакомился с моими родителями. И хоть официального предложения не делал, вроде пытался создать видимость семьи: мы вместе появлялись на каких-то мероприятиях, отдыхать ездили за границу. Я уже работала на РТР, в «Вестях», потом ушла в декретный отпуск. Но на каком-то этапе отношения с Димой разладились — напряжение росло, мы поссорились, я тогда на него очень обиделась.
В общем, когда я отправилась в роддом, он об этом даже не знал.
Сам не звонил, а я гордая, не хотела навязываться… Да и не до выяснения отношений тогда было. И так уже нервы основательно потрепаны, хотелось спокойно подготовиться к родам.
С деньгами проблем не возникало, на работе меня ждали, со здоровьем все в порядке, родители рядом и всегда готовы помочь. Ну не сложилась семья… что ж теперь. Замужем я уже побывала, на ногах стояла уверенно, в общем, не позор — одной ребенка родить в наше время.
Помню, как готовилась к появлению Алисы. Такое было… ожидание чуда. Я уехала жить за город, в прекрасный санаторий, вокруг — сосновый бор, свежий воздух, хорошо, тихо. Родители ко мне приезжали, подружки.
Когда пришло время ехать в роддом, помню, специально подготовилась — накрасилась, прическу сделала, костюм подобрала, настроилась.
Врачи мне тогда сказали: «Красота какая — вот молодец, сразу видно, что у человека праздник...»
Так и получилось — это был настоящий праздник для всей нашей семьи. До сих пор день рождения Алисы — для меня главный в году. Мы всегда приглашаем гостей: и взрослых, и детей, устраиваем яркие, необычные торжества, и каждый раз дочь мне говорит: «Это самый счастливый день в моей жизни».
Диме позвонить все равно пришлось. Как я злилась на него — девушки меня поймут, а все равно пришлось. В прессе появились сообщения, что у меня родился ребенок, а через несколько месяцев я вернусь на работу.
Некоторые написали: мол, у Анастасии Мельниковой и Дмитрия Паппе родилась дочка, поздравляем. То есть вроде как Алиса родилась у нас, а не у меня одной.
И я подумала: неправильно будет, если Дима узнает о ребенке из газет. Надо набраться решимости и самой сообщить ему эту новость.
Звоню, а он как ни в чем не бывало разговаривает, будто и не ссорились вовсе (это меня поражает в людях до сих пор, он ведь не один такой). Обрадовался, приехал с подарками. Сказал что-то вроде: «Спасибо, что дала мне шанс не чувствовать себя подлецом, бросившим ребенка». Но это как-то вскользь, влегкую, без лишних эмоций.
— Вы стали семьей в привычном понимании? Стали жить вместе?
— Да нет, не стали — каждый жил в своей квартире. Но мы оба любили Алису — и это было главное. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю: не надо было себя обманывать. Всем девушкам (ну или очень многим) хочется тепла, нежности, настоящей семьи. Это нормально, естественно. А те, кто позволяет изначально выстраивать подобные «независимые» отношения, потом только страдают. Такие больные отношения надо рвать. Сразу. Поскольку чем дальше заходит дело, тем больнее.
Ну и святое убеждение всех советских мамаш: «У ребенка должен быть отец — официально!» Пошли, зарегистрировали в загсе свидетельство о Димином отцовстве, он сам предложил.
Лучше бы я этого не делала. Если мужчина не хочет выполнять отцовские обязанности, заставить его практически невозможно. И никакие свидетельства не помогут, все от воспитания зависит, от моральных принципов. А вот права предъявлять, жизнью ребенка и его матери управлять — это как раз подобное свидетельство позволяет.
Я тогда очень много работала — с утра до позднего вечера.Перешла в новую программу — «Вести-Москва», нужно было и дневные, и вечерние эфиры вести, да еще ночной выпуск, а потом утренние записывать на завтра. И задача стояла — лично передо мной (начальники воспитательную беседу проводили) — поднять рейтинг и уровень программы так, чтобы мы получили «Тэфи». А я, еще когда в декрете сидела, посмотрела раза два эту передачу — да, думаю, как все запущено-то, хорошо, что не я ее веду.
И вот пришлось — опять совпадение? Потом, правда, совсем об этом не жалела, так интересно в результате оказалось!
Впервые в жизни мне было очень тяжело — не только эмоционально, но и физически, а я ведь привыкшая к нагрузкам, до этого столько федеральных выпусков вела — сложных, ответственных, экстренных. Пришлось разрываться между домом и работой, пробовала совмещать эфиры с кормлениями, потом пришлось от этого отказаться.
Программа была еще «сырая», приходилось людей набирать, учить их, корреспонденты приходили совсем молодые, но многие истинными бриллиантами оказались. В результате все получилось — «Тэфи» нам вручили, и рейтинг держался стабильно самый высокий в стране, выше, чем у программы «Время».
Я гордилась невероятно и бригадой, и собой.
Тогда все в моей жизни вроде сошлось: и дочка чудесная родилась, и в профессии состоялась, насколько это возможно было тогда для ведущей новостей. Да, оказалось непросто выстраивать отношения с Димой, но ведь никто и не обещал, что будет легко. Однако в какой-то момент все разладилось...
Дима начал настаивать на том, чтобы Алиса жила неделю у него, неделю у меня — вот так, четко. Я никогда не была против его общения с дочкой. Но это закрепленное раздельное житье для дочки меня покоробило. У ребенка должен быть один дом, тем более ей и года-то не исполнилось — ну куда младенца мотать туда-сюда по квартирам? Не нужно быть специалистом, чтобы понять, как это вредно для малыша.
Тем более проблем-то не было: мне родители и родственники помогали, да и нянечек вроде хороших нашли. Вскоре мой график стал значительно легче — остались только вечерние выпуски, появилось больше свободного времени. Диму я никак не ограничивала: приезжай и будь с Алисой, когда хочешь и сколько хочешь, он работал рядом с моим домом. Его требование казалось странным, каким-то пугающим.
Однако Дима поставил ультиматум: «Или будет так, или не будет никак вообще. Будем общаться на моих условиях». И опять пропал.
И так все было зыбко, а тут вообще непонятно, что делать. Я кинулась ко всяким светилам-психологам, адвокатам, семейным консультантам. Те в один голос твердили — это бред, такие условия нельзя не то что принимать, их в принципе нельзя даже обсуждать.
Сначала возникла версия: может, он это делает, чтобы алименты потом не платить? Должно же быть хоть какое-то объяснение… Это я сразу отмела — его официальная зарплата была 10 тысяч. Рублей. То есть ему, наоборот, выгоднее было бы алименты как раз платить, если уж на то пошло. Тем более Дима знал: денег у меня хватает — и на себя, и на ребенка. Да и не жадничал он. Ну что еще? Конфликтов у нас не было. Ревность? Никогда я в нем этого не замечала.
Так мы гадали, я как-то пыталась его мысленно и в разговорах оправдать, найти хоть какую-то причину, но это до сих пор для меня загадка. Жил бы да радовался, ведь на редкость цивилизованные были отношения. То ли накрутил его кто-то: Димины друзья-знакомые полностью контролировали своих жен — и бывших, и нынешних, и подруг, и всех детей, привыкли всем управлять.
А может, хотел за границу уехать и Алису с собой забрать (он, кстати, потом уехал, только без нее). Что теперь гадать — мне он этого так и не объяснил, уперся — и все.
Тогда и начался мой многолетний кошмар: когда внутри поселяется страх, когда каждую секунду понимаешь, что у тебя могут отобрать ребенка или устроить какую-то провокацию.
Мы боролись за Алису месяцами, годами. Встречные иски, кассации, пересмотры дел, опять кассации, надзор... В районном суде не осталось в результате ни одного судьи по гражданским делам, который не участвовал бы в нашем процессе. Адвокаты бились жестко, использовали любые юридические зацепки — вспоминать не хочется.
Кто прошел через подобное, меня поймет.
Но даже мои близкие знакомые не знали тогда, что мы с Димой сражаемся за ребенка.
И на работе тоже никто ничего не знал. В прессе я тем более никогда ничего не говорила — мы же не в шоу-бизнесе работали, к чему скандалы?
Замечали, конечно, что Мельникова, которая обычно была болтушкой, замкнулась. Когда кто-нибудь приставал с расспросами, я говорила, что просто устала, дел много навалилось...
Но сил на то, чтобы «сохранять лицо», уходило столько... Надо вести эфир, а в это время идет судебное заседание, на котором решается Алисина судьба. Надо быть там — а я не могу!
В двух разных судах принимались противоположные решения, в мой дом приходили представители органов опеки, приставы, милиция... Это был постоянный кошмар: когда просыпаешься и не знаешь, чем кончится день, но точно ничего хорошего не ждешь. Открываешь почтовый ящик — а там какая-нибудь очередная кляуза или повестка.
Единственным человеком на канале, который знал о том, что со мной происходит, был Артем, мой шеф-редактор. На телевидении среди мужчин и мнительных типов много, и истериков, а Артем был таким островком спокойствия, общался со всеми по-доброму, легко. Он слышал, как я говорила с адвокатами по телефону, однажды мне пришлось отпроситься с эфира на суд. Так постепенно Артем оказался посвященным в то, что происходит в моей жизни.
— Настя, а вы в то время были готовы к тому, чтобы завести роман?
— Да какие романы?
Перевести дух некогда — вся в процессах, бумагах, да и работу никто не отменял. Какая тут может быть любовь?
Артем же вел себя очень деликатно, он просто помогал мне — ненавязчиво, по-дружески, хотя я его ни о чем не просила. Потом он перешел на НТВ — шеф-редактором в главный вечерний выпуск новостей, но мы продолжали общаться. И как-то незаметно его дружеская забота и внимание переросли в нечто большее, он начал за мной ухаживать.
Артем был свободен, предыдущие его отношения закончились, и он как-то очень быстро предложил мне выйти за него замуж, поехал знакомиться с моими родителями, попросил моей руки.
Я увидела нормальное искреннее чувство и была очень благодарна Артему за то, что напомнил мне — так бывает. И так должно быть. Когда тобой восхищаются, когда никто не определяет границ, когда все естественно, просто, душевно. Мы оба заслуживали любви, понимания и стали жить вместе. Я почувствовала, что семейное счастье возможно. Было непривычно: я заходила в квартиру, а там пахло ужином, часто и самой хотелось приготовить что-то вкусненькое. Порой меня ждал какой-нибудь приятный сюрприз, много цветов...
Моя ошибка, наверное, в том, что я не заметила, как глубоко Артем погрузился в мои проблемы, я-то к ним уже привыкла, для меня это были уже, можно сказать, унылые трудовые будни.
Не заметила, как сильно он переживает за меня. Жила этими судами бесконечными — а какие еще варианты? Ездила к Алисе и родителям, пыталась везде успеть, иногда не оставалось сил даже поговорить вечером, а Артем держал все внутри...
Но как бы тяжело ни было, я точно знала: Дима отступит. У него появится другая женщина или начнется другая история, и ему надоест со мной сражаться. Не решится он на кардинальные действия — мне об этом многие говорили.
И я не сдавалась — охрана была, когда нужно, «силовики» помогали — знакомые семьи, разные официальные лица на контроле наше дело держали, известные юристы участвовали — абсолютно безвозмездно, кстати.
Я верила, что все получится, нужно просто подождать, а Артем — нет.
И в какой-то момент он сорвался.
...В тот день все было как обычно: мы побежали каждый на свою работу. Я вела эфир, когда услышала от наших ребят из «Дежурной части», что в Останкино произошла драка. Узнав, что Артем полоснул Диму ножом, который валялся на полу — его использовали строители при укладке линолеума, — я поначалу решила, что это чудовищная провокация. Звоню Артему — у него отключен телефон, а потом как посыпалась «лента» новостей! Артем говорил, что хотел меня защитить...Что уж там произошло конкретно — до сих пор не понятно: каждый потом по-разному об этом рассказывал, у каждого из них, естественно, своя правда. Точно стало известно, что именно Артем был инициатором той встречи, ни я, ни Дима ничего не знали о его намерениях. Решил человек «разобраться» как мог, ну вот так получилось — вышел из себя, затеял драку, потерял контроль, накопилось.
Это не оправдание, конечно. И уж точно не выход — решать внутрисемейные дела подобным способом, не думая о последствиях. Тем более для меня было важно, чтобы наши судебные разбирательства вокруг ребенка не попали в прессу — это ведь сугубо личное дело.
И понеслось: Дима заявил, что он чуть ли не при смерти — так сильно его порезали, хотя на второй день после драки с улыбкой позировал фотографам... Но поначалу было страшно — а вдруг, не дай бог, все и вправду серьезно?
Вечером после случившегося друзья увезли меня к себе. Сказали: «Тебе сейчас нельзя оставаться одной». Всю ночь я не спала, утром поехала в РОВД, добралась до следователя, пыталась объяснить, что Артем — не монстр, он не мог так поступить, это был порыв...
Ужасный порыв, стоивший и ему, и всем нам очень дорого...
Мы увиделись в коридоре, вокруг было много людей, надо что-то сказать, а у меня только слезы из глаз текут... Начала бормотать, Артем пытался успокоить меня, я — его, а сама — как в бреду, перед глазами пелена.
Потом — сердечный приступ, меня отвезли в больницу — начальство позаботилось. Там — таблетки, процедуры, психолог постоянно пыталась говорить со мной. Но ничего не помогало. Я целыми днями лежала глядя в потолок и плакала. Откуда столько слез взялось? Наверное, за несколько лет наконец выплакалась.
Телефон отключила, звонила только родителям.
Они и так натерпелись, а тут еще такое… Как только выдержали? Им все это за что? А Алисе?
Паппе тогда дал интервью, наговорил столько в мой адрес, его прямо несло — бесконтрольно, злобно. Но, как ни странно, чем больше он старался, тем больше я ощущала поддержку. Приезжали друзья, коллеги, предлагали помощь, любую, я даже не ожидала. Знакомые и незнакомые люди передавали слова ободрения и поддержки. Журналисты некоторых изданий отказывались писать обо мне пасквили, причем под угрозой увольнения. Я об этом узнала намного позже, и даже не от них самих — спасибо им большое.
И каналу я, конечно, очень благодарна за все. Пока лежала в больнице, Владимир Кулистиков — тогда руководитель «Вестей» — сказал мне: «Как только сможешь, ты должна выйти в эфир, несмотря ни на что.
Выздоравливай, мы тебя ждем».
Газеты хотели комментариев, а мы молчали. Сначала собирались ответить по полной, наотмашь. Но адвокаты Артема попросили канал этого не делать — считали, это может ему навредить. И я не проронила ни слова. Не знаю, вероятно, зря. Ведь кто громче кричит, того лучше слышно. Но, с другой стороны, если ввязываешься в публичную склоку, она разрастается как снежный ком. А тут ну один раз написали — нет с моей стороны ответа, ну два — и тема исчерпана, поводов больше нет, умным людям понятно, что идет игра в одни ворота. А тупым, завистливым и злым все равно ничего не объяснишь.
Но надо было как-то выкарабкиваться. Мне назначили много реабилитационных процедур — только чтобы не оставалась одна, постоянно чем-то занималась.
Я запретила себе плакать, страдать, мобилизовалась и вскоре вышла в эфир.
Летом в отпуск не поехала — чтобы работать, назло врагам, как говорится. Меня послали от канала «Россия» на игру «Форт Боярд», потом какие-то концерты вести пришлось — опять же для канала, и все это — параллельно с новостями. Зарплату прибавили — как раз вовремя: суды по поводу ребенка ведь так и продолжались. Дима попытался и там как-то эту драку упомянуть. Но у нас уже были готовы встречные иски — за клевету и оскорбления, а это тогда были уголовные статьи. Одно дело — с газетами бесконечно судиться: поди разберись, кто что в действительности сказал, кто додумал, дописал, а другое дело — в суде бы он вдруг начал в чем- то меня обвинять — при свидетелях, соцработниках, психологах, юристах.
И Дима как-то сразу успокоился.
Вообще по-другому себя вести стал — гораздо аккуратнее. Может, новый адвокат так на него повлиял, да и другие проблемы навалились. На заседаниях он появлялся все реже, отказался от своих претензий и уехал за границу. С того времени мы с ним ни разу не виделись.
Конечно, пока бились с Димой за ребенка, я в суде про него говорила все, что думала (так же, как и он про меня). Но исключительно на закрытых заседаниях, никогда не выносила ничего плохого на люди, тем более в прессу. Я и сейчас рассказываю далеко не все и надеюсь, никого этим не оскорбляю. Думаю, каждый из нас наделал много ошибок и за них поплатился.
Вот так я выиграла этот процесс — тихо, только самым близким рассказала, да тем начальникам, которые были в курсе подробностей. Всем этим людям я буду благодарна всю жизнь — понимаю, это пафосно звучит, наверное. Но вспомните, что творится на подобных процессах — а я много о таких делах знала. У вполне состоявшихся женщин отбирают детей, увозят силой, иногда даже с ОМОНом. И бедные матери пытаются вымолить у бывших мужей встречу с ребенком или вернуть его из-за границы.
Я тоже сначала всего этого боялась. Но потом просто ходила в суд как на работу и верила, что смогу выстоять.
С Артемом мы по-прежнему держали связь — для него ведь еще ничего не закончилось. Он постоянно извинялся, просил забыть его, настаивал: «Только ничего сама не предпринимай...» А я в какой-то момент уже в таком состоянии была, что деньги на взятку собирала, занимала — чтоб статью ему сменили на более мягкую.
Вовремя меня остановили, отвели от греха.
Сколько раз я разговаривала с Темой, не в силах понять — как он мог решиться на эту драку?
После случившегося я занималась уже не только судами по поводу дочки, но и делами Артема, естественно, тоже. С банком проблемы решала, выплачивала кредит за его машину, которую он купил, мою пришлось продать. Таких людей за него на протяжении нескольких лет просила — я бы, наверное, раньше заговорить с ними даже не решилась, не то что просить. Никому об этом не рассказывала. Ему очень помогали и бывшие коллеги, не забывали.
Когда Артема освободили, с меня будто груз сняли. Все. Он мог устроить свою жизнь как хотел... Но без меня.
Помню первый разговор, когда Артем приехал ко мне забрать вещи. Я сказала: «Ты знаешь, у меня такая пустота образовалась за эти годы... Я вообще больше не хочу серьезных отношений — ни с тобой, ни с кем-то еще, боюсь». Столько хотелось наговорить, но удержалась — и так нелегко ему пришлось.
Друзья пытались меня растормошить, уговорить куда-то поехать, но мне не хотелось. У меня же Алиса была — можно уже не прятаться, не напрягаться, просто водить ее в детский сад, на прогулку во двор и не оглядываться ежеминутно по сторонам, можно поехать с ней отдыхать, не опасаясь, что нас остановят на границе.
Очень боялась, что не смогу больше никому довериться... Я и так с годами стала достаточно закрытым человеком, а тут почувствовала себя вообще как в скорлупе.
И только когда несколько лет спустя я ушла с телевидения, ощущение жуткой зажатости, «скорлупы» отпустило. Мне тогда нужно было, очень нужно — хоть немного пожить для себя, а не напоказ. Выбрать работу, которая нравится, мужчин, которые симпатичны, — без оглядки на то, что «скажут люди».
Я отказывалась от предложений появиться «в кадре» — хотя по инерции мне предлагали новые проекты. Не верили, что не скучаю по телевидению. А я не скучала. Или, может, предлагали не то — ведь даже английскую королеву, как в том анекдоте, можно заставить торговаться.
Опять я училась чему-то новому — делать репортажи, но уже в журналах, редактировала статьи, издавала газеты, проводила мастер-классы, выпускала новые программы и документальные фильмы. Снова начала путешествовать, пожила за границей, появились новые хобби — йога, гольф. Алиса даже раньше меня начала в гольф играть, но ей теннис больше нравится, он подвижнее. А я как выйду на поле — счет времени теряю. Ударишь удачно по мячу, и пока он летит — вся прямо сжимаешься от радости, ты один на один с этим маленьким, секундным счастьем. Вокруг — зелень, солнце, море, бриз… Такие моменты на всю жизнь запоминаются, у меня их теперь много. Мечтаю в ближайшее время еще парусным спортом заняться.
Про личную жизнь рассказывать зареклась, тут все нормально и, надеюсь, обойдется без потрясений.
Да, была «черная полоса» в моей судьбе, но она давным-давно закончилась. Я любила, страдала, совершала ошибки, пыталась их исправить, но мне нечего стыдиться. Каждому выпадают испытания... Дальше обычно говорят: «Если бы пришлось прожить жизнь заново, я бы в ней ничего не поменял». А я бы поменяла. Попыталась бы сделать так, чтобы другим не пришлось из-за меня страдать, это точно.
Самое большое мое счастье — это, конечно, дочь. Она то на гитаре учится играть, поет, конечно, то айкидо занимается, на теннис сейчас бегает — уходить с занятий не хочет. Плавать любит с самого раннего детства — как дельфинчик в море ныряет, не вытянешь. Мастерит своими руками что-нибудь — вся комната в ее «дизайне», а в восемь лет начала себе платья придумывать и шить, никто ведь не заставлял.
Еще я собаку завела — впервые в жизни.
Алиса год ее выпрашивала. Мама моя, как увидела, говорит: «Это ведь и твоя, а не только Алисина мечта сбылась. Ты в детстве хотела собаку — светлого пуделя». А мы купили белого мальтеза, в общем, что-то очень похожее. Как дети с ним носимся теперь, милый такой, пушистый Юджин, наша радость.
Я не слишком хвалюсь? А то, знаете, «улыбайтесь — это всех раздражает!»
Просто за несколько лет накопилось много хорошего, а плохое я стараюсь не вспоминать, и сейчас мне грех жаловаться на жизнь, есть что ценить.
Нет, самое главное забыла: вокруг появилось еще больше приятных, интересных и остроумных людей, совершенно новых для меня, ну вообще других…
И я снова научилась смеяться.
Благодарим салон «Флэт-интерьеры» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram