Мне восемь лет, и мы всей семьей идем смотреть на папу в фильме «Король Лир». Я в нарядном платье, и мне невероятно приятно топать рядом с родителями. До сих пор ощущаю ту атмосферу домашней гордости и радости...
То был первый и последний раз, когда я видела «Короля Лира», но именно этот сюжет вспомнился на днях и вызвал четкие ассоциации… Лир на склоне лет решил удалиться от дел и разделить свое королевство между тремя дочерьми. Для определения размеров их частей он велит каждой из них сказать, как сильно она его любит. Две старшие дочери льстят по полной программе, и только младшая говорит правду («Я вас люблю, как долг велит — не больше и не меньше»*), потому что ее чувство к отцу настоящее и выше всего на свете… Король-то самодур… Но любить его меньше она не может, что бы тот ни творил. Странная аналогия. Ведь Лир закончил трагично… Умер от горя. Наверное, все-таки нельзя смотреть такие фильмы в восемь лет!
У меня возник порыв позвонить папе. Впервые в жизни я хотела и, главное, могла сказать ему все! Пару раз к телефону подходила эта женщина…
А я оказалась не готова говорить с ней. Ее интервью о том, что папа всегда хотел иметь много детей и, мол, только она смогла ему их предоставить, вызывают у меня смешанные чувства. От предыдущих браков у нее, кажется, четверо? Пишут, папа души в них не чает. В контексте горячих новостей история нашей семьи, которая много лет была самой моей большой тайной, эпизодически прорывается на поверхность… Поскольку пересказывают ее третьи лица, многое звучит не так. Мне странно, непонятно, а порой просто больно. «Польча, когда я буду дряхлым и старым, ты мне тарелку супа нальешь?» — спрашивал папа. «Конечно», — отвечала я. Отец будто любил этот вопрос, так часто его повторял.
…Семейная легенда о двух моих лицах родилась вместе со мной. Нас с мамой в роддоме пришли навестить папа и бабушка.
Меня они видели впервые. «Какая уродка!» — воскликнул папа. «Ты ничего не понимаешь, она — красавица!» — возразила бабушка. С этого все началось и повторялось в течение всей жизни не раз. Люди говорят, у моего лица есть свойство молниеносно меняться. До сих пор я могу быть и красоткой, и дурнушкой с разницей в секунду. Когда папа и Галина Кожухова строили планы сделать меня артисткой, внешность мою они обсуждали довольно детально. «Как она на тебя похожа! — всплескивала руками Галюся. — Ой, нет, совсем другая…»
На самом деле я похожа на старшего брата папы Николая. С ним связана трагедия. Николай был женат на красавице актрисе Томе Голованевой, с которой его познакомила моя мама. Много лет подряд он мучился от туберкулеза.
Отец очень брата любил. Однажды Николай поехал к Томе в Черновцы и на второй день там повесился. Оставил письмо, в котором просил прощения у всех близких и объяснил причину ухода — он просто устал терпеть жуткие боли. Папа тогда работал в репертуарном театре в Запорожье. Получив телеграмму о смерти брата, он сорвался и уехал, никого не предупредив. Его уволили.
А с этой истории начинается моя детская память. Мне около четырех лет, и в основном я обитаю у бабушки по маминой линии в Киеве. Родители приезжают меня проведать. И вот прибыл папа, которого я год не видела и, вероятно, успела подзабыть суровость его нрава. Утро. Завтрак. Надо заметить, моя Матильда — классическая еврейская бабушка, то есть эдакая еврейская мама в квадрате: «Птичка моя, почему не кушаешь кашку?
Бабушка сварила невкусно? Бабушка сейчас приготовит новую…» С аппетитом у меня всегда было не очень, поэтому во время завтрака я в основном занималась тем, что надувала губы и возила ложкой по тарелке, размазывая кашу в различные узоры. Папа на все это посмотрел и, сдернув со стула, наподдал мне по попе: «Не нравится — не ешь!» Я обалдела от такого поворота… В детский сад меня отвели, к ужасу бабушки, некормленой. Вечером за мной пришел отец, которого там раньше никто не видел: «Я за Полиной Петренко». Естественно, воспитательница засомневалась, но зовет: «Полина, иди сюда, твой папа пришел». На что я радостно сообщила, что дядю этого впервые вижу. Воспитательница напряглась… Ух и злой потом был отец! «Она меня опозорила!» — жаловался отец бабушке.
После увольнения из запорожского театра папа поработал в русском театре в Жданове, а потом его принял в Театр им.
Ленсовета Игорь Владимиров. В вопросе обеспечения артиста Петренко жильем театр, правда, ему поспособствовать не мог. Попасть в Питер или Москву в те годы было крайне сложно. Приглашали на работу разве что ценных специалистов, коими артисты не считались по определению. Мама, человек активный, тут же развила бурную деятельность по решению нашей жилищной проблемы. Ей повезло найти ветерана, мечтающего переехать вместе со своей болезнью легких в Запорожье. Так мы обосновались в коммунальной квартире на Васильевском острове. Забегая вперед, скажу, что в итоге маминых усилий и обменов наша семья поселилась в хорошей квартире в районе, который и сейчас считается весьма престижным. Мама билась за наш быт. И вполне успешно. Но это произошло не сразу.
Родители крутились как белки в колесе и меня отправили на пятидневку. Мама поначалу устроилась в Малый оперный театр. Но карьера у нее не задалась, служить папе ей нравилось гораздо больше. Так и преподавала в музыкально-педагогическом училище (в котором впоследствии училась и я) и в училище имени Мусоргского.
Папу я обожала. Худшим наказанием было, если он говорил, что не берет меня с собой в театр. Это значило, что я не смогу вдыхать кулисную пыль и превесело лазать по декорациям, представляя себя путешественницей, попавшей в сказочную страну. Я смотрела ему в рот и любила до потери пульса, хотя Петренко — отец строгий. Когда мы жили в коммуналке, в нашей комнате, бывало, собирались гости. Сидят, выпивают, тут же я сплю…. Точнее, пытаюсь, но не получается — интересно же взрослых разглядывать.
Смотрю через ресницы, потом, осмелев, открываю глаза… «К стенке — и спать!» — папины команды выполнялись безоговорочно. Мы часто ездили с ним кататься на санках и лыжах в Павловск, Пушкин. Мама тягу к экстриму не разделяла и крайне редко выбиралась вместе с нами. Гора была очень крутой, я своему ребенку ни за что не разрешила бы на такую даже подняться… Да и папа почему-то сам спуститься не захотел. Зато меня посадил в финские санки, на полозья встал мамин племянник, и мы покатились. На полпути родственник свалился, а я полетела дальше, навстречу ледяному насту, который обычно покрывает речки в мороз. Упала. Половину лица тут же залило кровью — очень прилично ободралась. Поднимаю глаза — на вершине горы на корточках, обхватив голову, сидит папа… Думаю, испугался он тогда сильно.
Мама, когда меня увидела, пришла в ужас и все причитала: «Ты изуродовал ребенка!» Вообще папа часто придумывал развлечения, от которых сейчас, когда вспоминаю, кровь стынет в жилах. А тогда было очень даже весело. Однажды он заприметил на краю котлована всеми покинутый автокран. Не долго думая, приладил на крюк петлю из собственного шарфа. И я на ней качалась над огромной ямой. Это было ужасно смешно и здорово! Папа тоже смеялся и все сильнее раскачивал шарф... Я тогда была слишком мала, чтобы понимать, почему прохожие поглядывают на нашу игру с плохо скрываемым беспокойством.
На время зимних каникул папа всегда снимал домик в Комарове. Мама и туда с нами не ездила. Знаете, никогда у меня не было ощущения «мама, папа и я — счастливая семья», родители не воспринимались единым целым.
В Комарове мы с папой чуть свет на лыжах: он — впереди, я стараюсь за ним поспевать, мороз щекочет щеки… Папа очень любил меня тогда. Прекрасно помню, как он грел одеяло у русской печки, прежде чем уложить меня спать.
Я росла абсолютной папиной дочкой, любимой и единственной, но по мере взросления чувствовала, как сужаются очерченные отцом рамки… Наступил возраст, когда почти все девочки одинаковы — бесконечные кривляния перед зеркалом, примерка нарядов, первый дурацкий макияж... И вот в очередной раз папа увидел, как я в мамином платье с восторгом рассматриваю собственное отражение, и завесил зеркало какой-то тряпкой. Обидно. Да и вообще зеркала принято закрывать при определенных печальных обстоятельствах. Мои творческие поползновения тоже частенько папой пресекались, он обрубал мой детский мир легко и не задумываясь.
Отношение папы ко мне сильно изменилось, когда он завел Галину Петровну.
«Половой вопрос» у нас дома и без того стоял очень остро. Папе пол всегда казался недостаточно чистым, и он постоянно нам за него выговаривал. Мы с мамой терли его похлеще вышколенных домработниц, но ему все равно не нравилось. Тот случай навсегда врезался в память. Мне велено вымыть пол, а я в тот день ужасно себя чувствовала и возила шваброй без особого энтузиазма. Папа сидел на диване, смотрел телевизор и ругал меня, что плохо мою. До «периода Галюси» все было по-другому: мы сидели с ним на этом диване бок о бок, под ноги расстилали газеты (чтобы можно было выплевывать шелуху) и грызли бесконечные черные семечки, болтая о том о сем…
А тут он мне говорит: «Убираться надо с удовольствием!» Я ему пять раз сказала: когда у тебя живот разрывается от боли, радоваться мытью полов невозможно! Он так на меня посмотрел… У нас тогда остановились мамины гости, и узкий коридор был заставлен их чемоданами плюс мебель — никак не протиснуться с ведром обычным способом. Тащу его двумя руками перед собой и, проходя мимо папы, получаю та-а-акой пинчище под зад: «Сука ты эдакая! Как ведро тащишь? Неси как все нормальные люди — в одной руке и сбоку!» Захлебываясь слезами от обиды, отправилась за тряпкой, чтобы собрать пролившуюся воду. Мне было четырнадцать, и в моей жизни начинались глобальные перемены.
В том, что произошло между родителями, и мама, конечно, виновата.
Но до сих пор мне очень за нее обидно. Все самые значимые роли отец сыграл, когда жил с ней. Остальные тетки, пусть уж простят меня за вольность, только пожинали плоды. Ее плоды. Мама организовывала жизнь отца «от и до». Я уходила в школу — папа спал. Мама, поскольку сама работала, просыпалась часов в пять утра, чтобы успеть приготовить обед, и все мы в урочный час сидели за столом. После обеда папа ложился отдыхать. Каждый божий день он спал перед спектаклем или после репетиции. Сколько я помню папу, на 99 процентов его жизнь была заполнена фанатичной любовью к профессии. Он все время тащил театр домой! Переживал и мандражировал: «Не вышло, недотянул, не уловил линии…» Не скажу, что он был настолько не уверен в себе, но поддержка, в том числе и моя, ему требовалась постоянно.
Я видела все папины картины и спектакли. Знала, что роль Свидригайлова Владимиров папе не дал, он подготовил ее сам, показал худруку и начал играть. «Ну как?» — спрашивал меня, десятилетнюю. «Здорово!» — отвечала я. Меня он тоже видел актрисой. Даже показывал Вячеславу Спесивцеву, чтобы тот своими методами определил, есть ли во мне актерский потенциал. Кстати, тест я прошла.
Нравы сейчас изменились, опасаюсь, что кто-то поймет превратно, но вот в этой сцене весь мой отец. Наша ванная комната советского образца никогда не запиралась. И вот я принимаю душ, а папа зашел вымыть руки. «Наливаешься, наливаешься…— заметил он. — Аксиньей будешь». Типаж определил. «Тихий Дон». Мне казалось, он вообще любил подогнать человека под персонаж... И искренне расстраивался, когда соответствия не случалось.
Папа восхищался театром Спесивцева «На Красной Пресне» и готов был работать там бесплатно.
Что, кстати, и делал. Когда я приезжала к нему в Москву, останавливалась в том же номере гостиницы, что и папа. Для меня просто приносили раскладушку. Правда, сам папа не все ночи проводил там. Банального вопроса: «Где ты был?» я задавать не смела. Да вскоре уже и так все стало понятно… У отца всегда было много знакомых критикесс и журналисток, особ женского пола, но весьма малопривлекательных. Что называется, вариант «тетя по работе». Поэтому когда он сообщил, что мы идем в гости в журналистке Галине Кожуховой, я не удивилась. Галина Петровна оказалась дамой приветливой, но в первую встречу мне не понравилось, как она выглядела — просто бабушка какая-то.
А вот сумочку весьма симпатичную я у нее заприметила. «Нравится? — улыбнулась Кожухова. — Твой отец подарил». Оказалось, папа на кожаную сумку для охотников на птиц сам прикрутил часы, бахрому, какие-то штучки-дрючки. Вещица получилась стильная, правда, для 50-летней тетеньки не очень подходящая… Я была юной, но внимательной и быстро заметила, что там, в ее в квартире, он вел себя как дома. Знал, где и что лежит. Но озвучить свои догадки, конечно, не отваживалась. Промолчала и про сумку… Нам с папой не нужно было много слов, чтобы понимать и чувствовать друг друга. Он многое читал по выражению моего лица. Понял все и на этот раз. Вскоре мы поехали к его родителям в Чернигов. Там папа купил сумку и несколько дней старательно «наводил дизайн», получилось даже лучше, чем у Галины Петровны.
Но меня переклинило, и от преподнесенной сумки я отказалась, отшвырнув ее в другой конец комнаты. Удивило меня то, что папа это проглотил.
Он явно не стремился афишировать свои отношения с Кожуховой. Мы часто оказывались на одних и тех же спектаклях, но никогда наши места не располагались рядом. Видно, папа просил Галину Петровну заказывать контрамарки таким образом. Помню, пошли в «Современник». Мы с папой заняли свои места в зале, он кивнул каким-то знакомым, и вдруг заходит Галина Петровна. Твердой поступью идет к нам и садится рядом со мной. По одну сторону у меня отец, по другую — Кожухова. Он перегнулся через меня и очень четко прошипел: «Сука». Я не знала, как себя вести. Впервые в жизни столкнулась с таким поворотом и страшно переживала. Внешне все выглядело вполне пристойно, но внутри меня кипели такие гейзеры!..
Я не считала папу виноватым и ужасно чувствовала себя по отношению к маме. То ли надо ей сказать, то ли спросить у папы… Понимала, что грядет некое крушение, и очень хотела оттянуть момент, только не знала как. Уже потом, когда в тридцать шесть лет оказалась в клинике Института имени Бехтерева, поняла: это была самая настоящая детская депрессия. Я смотрела на ребятишек, которые находились там на лечении, и видела, как они похожи на меня тогдашнюю. По большому счету взрослые, которые впутывают детей в такие истории, — жестокие, думающие только о себе люди. Это очень бьет по психике…
Наступила осень. Отцу дали однокомнатную квартиру от МХАТа возле станции метро «Филевский парк», и он повез меня ее показывать. И вот идем мы через парк, и папа говорит: «Давай присядем на скамейку».
Внутри противно заныло — я поняла, что со мной будут объясняться. Сейчас я знаю, что отец отважился сказать мне первой, потому что нуждался в моей реакции, воспринимал неким индикатором, который ему должен помочь решить — надо ему оно или нет. Галюсик, видно, наседала, чтоб он наконец выбрал, а папа уходить из семьи не хотел и теребил маму, чтоб занималась обменом жилья на Москву. Мы с ним даже смотрели варианты квартир, правда, немного… Кажется, если бы мама не тянула резину и не боялась уехать с насиженного места, все могло бы обернуться по-другому. Но… Мы сидели на скамейке, и папа говорил, что намерен развестись с мамой и жить с Галюсей. Я ничего не ответила. Слов не было. Все мои многонедельные переживания закончились одним точным ударом. Я просто сидела и плакала.
«Ты маме пока не говори, — попросил отец,— приеду и сам скажу».
Прошел почти год. Где-то внутри меня затеплилась надежда, что перемен не будет… Папа приехал в Ленинград. Я настороженно наблюдала за ним. Отец немножко поругал маму за то, что позабыла сдать в химчистку какие-то его вещи, она ему по-прежнему готовила обеды-ужины, он ей, как обычно, приказывал — то есть семья как семья. А потом мама показала ему анонимное письмо, в котором подробно рассказывалось, как артист Петренко душа в душу живет в Москве с прекрасным человеком Галей Кожуховой. И начался скандал с криками, беготней по квартире и подробным перечислением всех обоюдных грехов и проколов. Я только окончила первый курс музыкального училища и на следующий день поехала за стипендией.
Идти домой не хотелось — знала: ругаться они будут еще долго. Мы с подружкой отправились в ресторан на Литейном. Когда я вернулась, папа встретил криком: «Как ты себя ведешь? Моя дочь — и в ресторане с мужиками! Мне позвонили!..» Я пыталась объяснить, что в ресторане и правда была, но совсем не с мужиками… Но, видно, суть вспышки была не в том. Анонимка, послужившая причиной скандала, куда-то пропала. «Это ты ее взяла!» — на весь дом вопил отец. «Полине-то зачем эта мерзость?» — вступилась мама. — «Как доказательство! Чтобы меня компрометировать!» Я окончательно обалдела, потому что даже слова такого не знала — «компрометировать»... И это после того, как я битый год молчала об его художествах! В конце концов он нашел это треклятое письмо, которое сам же положил среди своих бумаг. С энтузиазмом изорвал его на мелкие клочки и спустил в унитаз.
Что вовсе не положило конца скандалу. У меня голова раскалывалась. Все происходящее представлялось мне некоей авангардной симфонией с дикой трубной какофонией, визгом скрипок, а по обеим сторонам оркестра — папа и мама, танцующие африканскую этнику. В моей странной ассоциации я металась от одного к другой. То ли от отчаяния, то ли еще от чего, но неожиданно я сказала обоим: «Знаете, дорогие родители, все ваши проблемы — от отсутствия единой линии моего воспитания». Наверное, я хотела как-то разрядить эту грозу... «Ах ты соплячка! Жизни не видела, а еще взрослых учить вздумала?!» — и папины крики вышли на новый виток… «Знаешь что? — сказала я, собираясь выйти из кухни. — А ты теперь вообще не имеешь права меня воспитывать». Не успела я сделать и шага, отец сгреб меня за шкирку и швырнул на пол…
Пинок, который последовал, был не больным, скорее обидным — так отталкивают надоевшую собаку. Крик родителей переместился в прихожую. Отец требовал отдать меня, мама — ключи. В конце концов я услышала: «Полина — взрослый человек, если захочет, пусть едет с тобой!» «Дай мне расписку, что не будешь требовать дочь обратно», — сказал, видно не знавший более нормальных способов, папа. Какое-то время они препирались по поводу этой расписки…
Дело в том, что я училась в музыкальном училище и окончила бы его только к двадцати годам, для поступления в театральный — поздновато. А планы такие были, и папа активно их с Галюсей обсуждал. Об итогах прений Галина Петровна начала писать мне в Ленинград подробные письма. В результате они пришли к выводу, что училище мне лучше бросить и пойти в вечернюю школу, чтобы получить законченное среднее, и тогда уж отправляться в театральный.
Думаю, в основном план принадлежал Галюсе. Папа дополнил его разве что одним пунктом, повелев идти на завод «нюхнуть настоящей жизни». И я поступила на предприятие, выпускавшее проигрыватели для грампластинок. От небольшого ума показала письма Кожуховой маме. Наверное, хотела поделиться. Мама устроила сцену, грозилась показать их «кому следует», и очередные образцы эпистолярного жанра были торжественно казнены в унитазе на этот раз уже мной. «Ты — предательница! Он — провокатор!» — обливаясь злыми слезами, кричала как сумасшедшая мама. Она очень тяжело переживала расставание с отцом... Столь, мягко сказать, непростая обстановка в доме и затяжная мамина депрессия привели к тому, что я устала от бесконечных сложных разговоров и мечтала только об одном — смыться в Москву.
Тем более и Галюся, и папа активно звали. Поначалу бывала наездами. Галина Петровна составляла для меня культурную программу. Не было дня, чтобы я не побывала на очередном спектакле. В гостях, куда мы с Галюсей и папой часто ходили, меня представляли как «наша дочка». Поначалу игра эта, надо признать, меня даже увлекала. И я могла бы ее принять, если бы не обида за маму. Но по большому счету мне все нравилось — столичная тусовка, образ жизни… Хозяйкой Галюся была отменной, что для мужчины обычно важно. И я видела ее очевидное преимущество перед мамой. Она очень вкусно готовила. Все у нее в руках кипело: настряпала целую гору, накормила, убрала — и снова везде шик-блеск-красота.
Появилось ощущение, что я встретила родственную душу и до меня наконец кому-то есть дело. Галюсю я так и называла, обращаясь на «ты». Папе она дала прозвище Бусел, что по-белорусски означает «аист», а мне — Клеопатра, по-домашнему Клепа. И еще: я же была по-детски влюблена в сына Галюси Мишу Кожухова. Когда мы впервые встретились, мне было 15, ему — 20 лет. Он произвел очень сильное впечатление — веселый, красивый, образованный. Миша и сейчас мужчина интересный, а в молодости вообще был редким обаяшкой. Галюсе и папе моя влюбленность пришлась по душе. Однажды они даже решили поспособствовать развитию событий: уехали на дачу, чтобы оставить нас с Мишей вдвоем — авось что-то да произойдет. Какое там! Мы сидели на кухне, и Миша все добивался ответа на вопрос: «Что такое в твоем понимании интересный человек?» Я робела и не знала, как отвечать.
Словом, на что надеялось старшее поколение — непонятно. Потом Мишу я видела очень редко: он все время кипел планами, путешествовал, бороздил водные просторы на байдарках.
Галюся восхищала меня чувством юмора и способностью никогда не лезть за словом в карман. Правда, ее шутки со временем приобрели слегка унизительный оттенок. К просто «дочке», как именовали меня на людях, добавилось продолжение «из деревни». По мнению Галюси, это было данью русской классике, в которой-де принято взращивать молодых барышень на сельском молоке и чтении романов, а уж потом выводить в свет. Во-первых, я не люблю, когда Петербург называют деревней. Во-вторых, мама моя — человек образованный и мне дала все, что сама знала. «Как? Ты не читала Бабеля?» — даже сейчас вспоминается Галюся с округлившимися от возмущения глазами.
Действительно, кошмар и ужас! В 15 лет я, видите ли, Бабеля не читала! Мы, те, которые «из деревни», Пушкиным спасались и Лермонтовым. А еще Конан Дойля всего осилили, что сыграло свою роль в весьма интересном повороте. Печатная машинка у Галюси была хорошей, заграничной. Но с литерой «о» имелась проблема, машинка постоянно выдавала весьма запоминающийся дефект. Такой же я видела в анонимном письме, которое получила про папу моя мама… Вот так.
Мама тем временем гнула свою линию. После каждой моей поездки в Москву — сплошные вопросы. Не хочешь рассказывать — истерики. Мне было безумно жаль ее, и я… начала придумывать. «Все, — говорила, — «там» плохо. Он ее не любит. Они постоянно ссорятся». Мама расцветала и успокаивалась.
Довольная произведенным эффектом, я пользовалась таким приемом не раз и не два. Причем и мамина «артподготовка» принесла свои плоды: когда я приехала к отцу жить, начала смотреть на него, на его отношения с Галиной Петровной через призму маминой души.
У Кожуховой же желание завоевывать меня заметно поубавилось, после того как был окончательно завоеван папа. Хуже того, она начала его откровенно ревновать ко мне и не могла справиться со своими эмоциями… Однажды мы втроем поздно возвращались из гостей. В пустом вагоне метро папа сел почему-то напротив Галины Петровны, я, естественно, рядом с ним, и папа меня обнял. Так и ехали. Галюся чуть дырку во мне не прожгла глазами! Когда вышли на улицу, она, ни слова не говоря, демонстративно почесала в другую от нас сторону…
Папа ей: «Галюся! Галюся!» А Галюси и след простыл…
Пришло время оставаться жить у них и поступать в театральный. Я сшила сарафан из двух огромных платков… Мне казалось, получилось оригинально. В нем и приехала. «Что за бл...ский наряд?» — приветствовала меня Галина Петровна. Я терялась в догадках, что могло спровоцировать эту ее реплику: вроде сарафан ниже колена, открыты только плечи…«Ну да ладно, — думаю, — сказала и сказала…» Показываться пошла в Щукинское училище. Даже не помню, кто сидел в приемной комиссии, созванной усилиями Галюси персонально для меня. Тем же вечером в доме были гости. В разгар застолья раздался телефонный звонок. По разговору я поняла, что речь идет обо мне. «Ничего, попробуем в другой институт. В Москве куча театральных...»
— сказала Галина Петровна мне потом. Крушение своих планов они с отцом восприняли спокойно, возможно, было просто не до меня. Папа, конечно, хотел, чтобы я стала актрисой, но не скажу, что прямо-таки стремился запихнуть меня внутрь этой непростой кухни. Итак, в театральный я пролетела, маму, оставшуюся одну, было жаль… Все одно к одному — я решила уехать обратно. Они все еще сидели на кухне, когда я вошла с чемоданом: «Я проститься, уезжаю». «Куда? — поднял брови папа. — К родственникам?» Я ответила, что еду к маме в Ленинград. Первым вскочил режиссер Васильев, который был в гостях: «Подожди, Полина, надо обсудить». «Сидеть!» — скомандовал папа. Он проводил меня до дверей фразой: «Если сейчас уйдешь, ты мне не дочь». «Пожалуйста…» — ответила я и вышла. В одиннадцать вечера 17-летняя барышня одна топала по направлению к вокзалу и наконец чувствовала себя легко.
Отец даже не позвонил узнать, добралась ли я... Та последняя фраза, сказанная им мне, ранила до глубины души, до сих пор я воспринимаю ее очень серьезно и болезненно. Получалось, если с ним, то дочь, а если без него, то чужая?.. Но сказана она была с некой бравадой и лицедейством. Гете писал: «Все слабости человека прощаю я актеру и ни одной слабости актера не прощаю человеку».
Наше с папой общение стало очень редким, если не сказать дежурно-минимальным, но, видимо, я настолько «искала» отца, что однажды нашла. С Лешей Полуяном мы могли познакомиться много лет назад. Динара Асанова пригласила меня на эпизод в культовый фильм «Пацаны». Леша играл там роль, а я… По задумке Динары, ребята на берегу Финского залива гоняют в футбол, Леша раздает письма, а по воде плывет катер с женихом с невестой в ворохе воздушных шариков.
Получилось красиво — молодожены отпускали шары, и они летели к мальчишкам на берег. Той невестой в свадебном платье была я. На съемках познакомилась и общалась со многими ребятами, но почему-то не с Полуяном. Да и свадебный эпизод в картину не вошел.
Иногда кажется, что в моей жизни многовато мистики и странных случайностей. У Леши Полуяна с моим папой полностью совпадали все инициалы, они родились под одним знаком зодиака, разница в возрасте папы с мамой и моя с Лешей — три года… Открыла его как актера Динара, меня тоже заметила она. А мы с Лешей познакомились, когда ее уже не было на свете. По странному совпадению умерла Динара 4 апреля, в Лешин день рождения.
Такая вот игра цифр.
Началось время молодежных театров. В один из таких с эпатажным названием «Театр абсурда» меня однажды привела подруга. Там требовалась поющая девушка. А главную роль в спектакле «Смерть безбилетника» играл Леша Полуян. И так вышло, что познакомился он сначала с мамой. Расспрашивал ее по поводу техники вокала и, как она рассказала потом, произвел сильное впечатление. Маму будто колотило, и она не могла понять почему. Петь я должна была на итальянском и в костюме Евы, из одежды — только фиговый листок. Происходило все в глубине сцены, в полумраке и выглядело ничуть не пошло. Но на первые гастроли в Узбекистан мама мне ехать запретила категорически. Посчитала выступление в восточной республике неглиже не только безрассудным, но и опасным.
По иронии судьбы, следующие гастроли назначили в Тбилиси, и мама смирилась с неизбежностью. Леша до зубовного скрежета боялся самолетов, поэтому жутко напился. Сел рядом со мной и весь полет проспал практически на моей груди.
У женщин Полуян пользовался популярностью, несмотря на то что внешностью героя-любовника не обладал. Лешка — душа компании, шутил нетривиально и потому всегда смешно. Кроме того, он на тот момент уже снялся в «Пацанах» и «Карауле», его узнавали. Настоящий самородок. Папа-мясник и мама-бухгалтер вовсе не культивировали тяги сына к прекрасному. Леша окончил мореходное училище и курсы поваров, помимо актерства еще и пел, песни сам писал.
В Тбилиси тепло, гастроли, хорошо принимают, вино чудесное грузинское… Словом, начался роман. В следующем спектакле, где нам с Лешей достались главные роли, играла уже беременной. С отцом я жениха не знакомила, папа приехал в гости через месяц после рождения Насти.
Характеры у двоих А. В. П. — моего отца и моего мужа — конечно, разные. Разве что профессией они были увлечены одинаково фанатично. Но у папы любовь эта жила глубоко внутри, а Лешка выплескивал ее на всех щедро и помногу. Муж о съемках рассказывал взахлеб, его можно было слушать вечно. Папа — трудяга. Постоянно мучился сомнениями, на спектакли приходил раньше всех, готовился, прочитывая тонны литературы, бубнил все время роли за закрытой дверью своей комнаты, и мы с мамой ходили по квартире на цыпочках… Отец в роль проваливался, как в омут.
Для человеческой и бытовой жизни становился абсолютно потерянным. Он на моей памяти в булочную сходил один-единственный раз и сделал это с нескрываемым отвращением. Леша-муж готовить умел и любил, с удовольствием убирал квартиру. По отношению ко мне, кроме как «Полечка» и «любимая», я от него никаких иных обращений не слышала. А папа, когда не в духе, мог обидеть так, что мало не покажется. Полуян показал мне, что даже прожив с женщиной какое-то время, по-настоящему влюбленный мужчина продолжает ухаживать за ней, как на первых свиданиях. Лешка легко залезал в заболоченный пруд за лилиями для меня, мою любимую сирень носил охапками.
Я настолько хотела ребенка, что забыла почти обо всем, что связано со мной самой.
В роддом легла 27 февраля — за день до предполагаемых родов. Когда на следующий день на пороге возник муж с цветами и фразой: «Полечка, поздравляю», я слегка обалдела: «Леш, вообще-то я еще не родила…» «Вообще-то у тебя день рождения», — засмеялся муж. Действительно, и в нашей с Настей судьбе есть занятное совпадение. Я родилась в последний день зимы 28 февраля 1962 года. Настенька появилась на свет в 1992 году и тоже в последний день зимы, только 29 февраля — год был високосным… Отцу о рождении внучки сообщила мама. Когда нас с Настей выписали, он позвонил и сказал то, что мог сказать только мой папа: «Нашла время, когда рожать!» В 1992 году, понятно, нормальные люди не рожают… «Только ты могла родить 29 февраля, да еще и девочку, а не мальчика», — продолжал он, честно признавшись, что по поводу пола внука переживал дня три.
Такое вот поздравление. Настю назвали в честь папиной мамы. Но окончательно он растаял, только когда приехал повидать внучку лично: «Надо же, какой у нее осмысленный взгляд!»
…Труппа наша распалась, и Леша перешел из «Театра абсурда» в «Театр реального искусства». Явно вырос. Шучу... Я отправилась зарабатывать в музыкальный интернат концертмейстером, где мне платили такие же копейки, как и мужу в театре. Зато Леше дали роль художника в пьесе Гоголя «Портрет». На премьере я была потрясена: он открылся новой гранью, глубокой и серьезной! Кинематограф тоже обращал на Полуяна свое привередливое внимание. Играл он, правда, в основном мерзавцев разной степени мерзости. Так уж видели его режиссеры. Озвучивал героя Виктора Сухорукова в фильмах А. Балабанова «Брат» и «Брат-2», потому что голос самого Виктора не показался постановщику достаточно бандитским, а Лешкин — в самый раз!
Лет с 24 до 35 я сочиняла песенки.
Леша тоже сочинял и пел. Мы объединили усилия в рамках рок-оперы, записали несколько песен в домашней студии, у Леши набралось на целый альбом… Но 90-е годы были очень сложными для людей творчества. Объединения распадались, перспектив никто не видел. А самой большой проблемой стала выпивка. Леша начал употреблять спиртное лет в пятнадцать, после того как внезапно умерла его мама. Пил так, что иногда казался машиной, запрограммированной на самоуничтожение. Хотя поначалу брал себя в руки, повод находился всегда. Например, когда родилась Настя, Леша, как и все счастливые отцы, «обмывал ножки». «Обмывание» затянулось на неделю. Есть он забывал, а водка лилась рекой…
Однако с новорожденной мы приехали в вылизанную до блеска квартиру, то есть в последний день он все-таки мобилизовался.
Дома постоянно тусил народ — актеры, музыканты, просто приятели. В том числе и мои. Записывали песни, обсуждали роли, яркие питерские постановки и выпивали, конечно. Я не слишком люблю горячительные напитки, пила иногда символически, только чтоб компанию поддержать. Но при этом не заметила, как наши посиделки превратились в банальные пьянки. В компании появилась девушка Ира, продавщица из коммерческого ларька. Когда кончались деньги, Ира приносила спиртное с работы. Вообще она весьма активно вилась вокруг Полуяна. Однажды Ира ушла от мужа, отправила ребенка к родителям и поселилась у нас. Две проблемы нашли друг друга: Ире, по ее словам, негде жить, а у нас не на что есть.
Она приносила продукты. Поэтому когда я спросила у мужа: «А на хрена нам такая Ира тут нужна?», Леша очень непосредственно ответил: «Затем, что она нас кормит». Кормит — ладно, но она еще и поит!.. Часто я уходила спать с Настей задолго до окончания «веселья» и понятия не имела, что там творилось дальше. Как-то после очередной пьянки утром захожу на кухню, а там погром. Везде бутылки, окурки, грязь… Злая я была ужасно. В гостиной на большом диване спит мой муж в спортивном костюме, на маленьком диванчике развалилась Ира. Сигарет на кухне я не нашла, а в Лешином кармане углядела пачку и попробовала ее вытащить. Конечно, полусонный муж с бодуна не понял, что происходит… Я уже достала сигареты, когда Леша вскочил и ударил меня наотмашь по лицу. В тот момент я узнала, что такое искры из глаз.
«Пошел отсюда вон вместе с Ирой! Чтобы духу твоего тут не было!» — сказала я Леше. Муж просил прощения, но я была в бешенстве.
Они собрались и ушли. Какое-то время муж пожил с Ирой. То ли он и ее допек, то ли сам решился, но пошел «зашиваться». Протрезвление Полуяна сыграло даме не на руку. Леша, видно, наконец смог рассмотреть свою жизнь объективно и виновато-покорно притащился домой. Я очень осторожно пустила…. Трезвый как стекло папа постоянно покупал Насте фрукты и подарки, ходил с ней гулять и стал снова похож на человека, которого я полюбила. Но через какое-то время у мужа появились странности, природу которых распознать не получалось. Вроде и не пьян, а как-то странно себя ведет. Работы в театре нет, а он и не унывает. Какие-то бандиты открыли баню, и мой душевно тонкий муж идет туда работать барменом.
Работает. При этом денег почему-то нет. Мы переезжаем из его квартиры опять в мою. Я вожу вещи. Как-то приезжаю за очередными сумками, а дверь закрыта изнутри. Слышу, что Леша там, но почему-то не открывает. Стучу так, что чуть дверь не вынесла… Час квартира не подает признаков жизни. Я решила, что с ним что-то случилось. Наконец дверь распахивается и… выходит незнакомый парень, а за его спиной стоит мой муж. Я ничего не понимаю. Наверное, это стало последней каплей, что-то будто перемкнулось внутри… Дьявол взял меня за руку, и созрел выход из всех проблем… Легко запрыгнула на балконное ограждение… В тот момент я была готова шагнуть вниз и очень четко увидела себя на снегу. Леша вцепился в меня мертвой хваткой, дернул обратно, я упала, только не вниз, а на балкон… О его наркотической зависимости я, как классическая жена, узнала последней.
К папе за помощью я не обращалась.
Отношения мы поддерживали — иногда он с оказией посылал немного денег, сапоги, однажды подарил шубу. Приезжал с Галиной Петровной на день рождения Настеньки. Один раз мы встретились, когда я проездом оказалась в Москве. Рассказала папе про нашу с Лешей беду. Никогда при отце не курила, а тут он сам протянул мне сигарету. Слушал, вздыхал и в конце концов сказал: «Ты сама его выбрала». Я это понимала и пыталась Лешу спасти. Искала пути и деньги, чтобы пролечить мужа в Израиле. Решила уехать с Настей из страны, потому что способа выжить тут не видела. Кино умерло, корифеев не снимали, что про нас-то говорить. Денег нет, кругом не складывается… С Лешей договорились: как только сориентируюсь в Израиле, подберу клинику и сразу его вызову.
В Тель-Авиве познакомилась с хорошим человеком, но сказала, что замужем. Жила в крохотной комнатке и все ждала Лешу. Визу получать он так и не пришел, хотя я и денег ему на дорогу передала... У меня ребенок маленький… Ну сколько можно биться?.. Сейчас стыдно вспоминать только об одном: когда начались все эти сумасшествия и беготня с наркотиками, я в сердцах крикнула ему ужасные слова: «Лучше бы ты умер!» Конечно, я не желала Лешиной смерти, просто не смогла изменить его жизнь. Увы... Друзья тоже пытались его удержать на плаву, в последние годы он часто появлялся в «милицейских сериалах», но и у них тоже не получилось его спасти.
Полуян все время менял жилье на худшее с доплатой. Это вошло в привычку и стало основным способом добывания денег.
Умер он в деревне, где оказался после продажи стараниями очередной пассии Лены последнего собственного жилья. До нее была наркоманка Оля, но она покинула этот мир раньше его. Друзья Леши рассказывали: когда Лена позвонила сообщить о его смерти, она была пьяна. Мой муж, которого, как я думала, ждало блестящее будущее, закончил свои дни со странной женщиной в странном доме… Лешу Полуяна испепелили панкреатит и туберкулез костей. В последнее время он даже не мог ходить…
После расставания с Лешей я пыталась устроить свою личную жизнь. Из Израиля мама уехала в Германию, а я вернулась в Питер. Повстречался человек, с которым, думала, возникли зрелые, серьезные отношения, тем более что инициатива исходила от него…
Но не судьба. Каждый новый роман неизменно возвращал меня к теме расставания мамы с папой. Человек этот после двух лет совместной жизни, отправив нас с Настей на море, привел в мой дом женщину и жил с ней, пока мы с дочкой отдыхали. После этого я решила поставить в личном вопросе жирную точку… Но хорошо, если кто-то может поставить точку, совладав с ситуацией. Я не справилась. Даже супа не могла дочери приготовить — все швыряла, выходила из себя. «Питалась» только сигаретами с кофе. И… в психоневрологический институт им. В.М. Бехтерева попала на платной основе. Сама поняла, что надо. Настю отвезла в музыкальный интернат, со знакомой договорилась, что она будет забирать мою дочь на выходные. Папе звонили все. Соседи рассказывали, что я нахожусь в сложном душевном состоянии и попала в больницу. Мама, которая не могла выехать из Германии в силу серьезных причин, умоляла навестить меня.
«Она молодая. Выкарабкается, — ответил ей папа, — а у меня с этим местом связаны неприятные воспоминания… Все! Не поеду! Сама езжай!» Я еще лежала в стационаре, когда умер Игорь Петрович Владимиров. Папа приехал в Питер. И кто-то из актеров Театра им. Ленсовета, чей внук учился в том же интернате, что и Настя, после похорон Владимирова подошел к папе: «Леш, наши внуки учатся в одном классе. Поехали вместе?» Но папа не захотел. Если «бехтеревка» действительно могла вызвать неприятные ассоциации (побывал, и не раз), то что помешало увидеться с внучкой?..
Летом он с Галюсей приехал на гастроли в Питер. Мама, которая наконец смогла выбраться из Германии, разыскала его телефон и битый час высказывала все, что о нем думает по поводу больницы в частности и жизни в целом.
Папа хотел прийти в гости, но поскольку закончить телефонную ссору им с мамой не удалось даже за час, решили, что лично лучше не встречаться. Мы увиделись в парке. Папа принес огромную коробку конфет: «Настя, рассказывай, как живешь». «Мам, я пойду лучше поиграю», — сказала моя дочь, посмотрев «сквозь деда», и убежала на всякие лазилки. Папа спросил, сколько стоило мое лечение, и тут же вынул из портмоне всю сумму. «Спасибо, мне не надо», — сказала я. — «Мне надо...» Так мы увиделись с папой в последний раз. В 2003 году я с мамой и Настей окончательно перебралась в Мюнхен.
Перед отъездом состоялась очередная стычка с Галиной Петровной. На сей раз мне заявили, что я звонила глубокой ночью, покрыла ее матом и при этом была пьяна.
Я поплакала, а потом подумала: «Да гори оно все синим пламенем!» Папе не звонила года три и набрала его номер только потому, что мама допекла: «Он же твой отец, надо уметь прощать». «Ну, слава богу, позвонила, — с облегчением вздохнула телефонная трубка папиным голосом. — А то помру, и не узнают, куда тебе сообщить». Папа начал позванивать, я — тоже. И тут маму угораздило дать интервью одной из популярных российских газет. Спокойная, хорошая статья получилась, жаль только, журналисты напутали и написали, что папа не общался со мной 30 лет. Я пыталась несколько раз с ним объясниться, но отец бросал трубку, не давая мне ни слова сказать. Так продолжалось два года. Дозвонилась в его день рождения, поздравила. «Честно говоря, не думал, что вообще когда-нибудь буду с тобой разговаривать», — признался отец. Я постаралась все объяснить про ошибку в статье…
«Ну ладно, я тебя прощаю, — сказал он. — Но запомни: интервью должны давать только умные люди».
Какое-то время нам удалось продержаться без возвратов в прошлое. А в ноябре 2010 года заходит на кухню Настя и говорит: «Дед женился». Оказалось, Интернет уже вовсю пестрит сообщениями о бракосочетании артиста Петренко и некой женщины по имени Азима. Папа на фотографиях был представлен в тюбетейке, о невесте вообще никто ничего не знал… Заинтриговали так, что я занервничала. Кинулась читать все подряд, стараясь выяснить, на ком же папа женился спустя всего год после смерти Галюси и почему-то втайне от нас. Информация из интервью счастливых молодоженов была разной: то они познакомились на озере Иссык-Куль, то в электричке… Особенно позабавила одна фраза, что- то вроде: «Он сказал: давай обвенчаемся, а у нас, людей восточных, отказывать не принято».
Хотя, надо признать, по-русски Азима в последних выступлениях в прессе говорит все лучше и лучше, видно, редакторы стараются. На фоне якобы трех высших образований, которые новая папина жена не устает декларировать, пора бы уже…
Наверное, детские обиды живут вне зависимости от того, сколько тебе лет. И вероятно, я не самая лучшая дочь. Но читая галиматью про большую любовь, внезапно настигшую в электричке 73-летнего мужчину, я вспоминала ту самую его фразу: «Интервью должны давать только умные люди». Видно, папа пересмотрел свою позицию на этот счет. И мне уже в сотый, наверное, раз стало жутко обидно за маму. Будто я обречена возвращаться к этому сложному чувству снова и снова… Журналисты, которые написали Насте про свадьбу деда, хотели комментариев.
«Ну, ответь, что мы рады за него», — сказала я дочери. А что еще?.. Правда, оказалось, что новость о браке еще не самая горячая. Рассказали, Азима в очередном интервью поведала историю о том, что младшая ее дочка — от Алексея Петренко. Интересно, он сам в курсе обнародования этой сенсации?.. Судя по хронологии, девочка родилась еще тогда, когда была жива Кожухова. Брак Галюси с папой венчанный. Удивительно, как мой очень верующий отец мог пойти на такой грех… Хотя, если это действительно папин ребенок, я рада за него. И, значит, у меня есть сестра. Малышке я желаю расти крепкой и счастливой. А папу, наверное, научилась принимать таким, какой он есть. Как в той истории про короля Лира. Натяни он завтра на голову вместо тюбетейки ушанку из оленьего меха и возьми в руки бубен — меньше любить его не стану.
Просто не получится. Так же, как не могу заставить себя не волноваться, когда читаю странные заметки про то, как новая папина супруга представляется полицейским мужчиной, водит нетрезвая машину, или спокойно реагировать на рассказы питерских знакомых про то, как «она истерично требует за выступление Петренко на концерте деньги вперед». Я за него переживаю. И надеюсь, он все-таки отдает себе отчет во всем происходящем. Потому что если нет… Самое главное — пусть знает, что я по-прежнему готова налить ему тарелку супа!
«Ты так ничего и не добилась, — сказал папа, позвонив поздравить меня с 45-летием. — Я не могу тобой гордиться. Я от тебя отвык». Знаете, я даже не обиделась на эту новую порцию соли, заботливо рассыпанную на мои раны, — настолько привыкла.
Наверное, оба моих А. В. П. чего-то ждали от меня, но не получили. Возможно, я не оправдала каких-то их надежд и чаяний. Но у меня есть то, что изменить ни один, ни второй оказались не в силах. Мать-природа хитра. Если когда-нибудь папа решится пригласить свою внучку в Москву, в которой она, кстати, никогда не была, думаю, его ждет приятный сюрприз. Настя невероятно похожа на Лешу Полуяна, такая же смешливая и компанейская, люди уже говорят: «Полуян в юбке». Характером же дочь пошла в моего отца. Она постоянно меня критикует: «Ну и огромный у тебя стал живот!» или «Какой бардак в квартире!» А недавно произошла и вовсе занятная история. Я переписывалась с одним человеком из Новосибирска в Интернете, а Насте не нравилось такое мое времяпрепровождение, она считала это бесполезным занятием.
Компьютер стоит в ее комнате, и как-то в субботу с утра, когда она еще спала, я потихоньку пробралась к нему, чтобы ответить на письмо, а мышки нет. Спрятала! Будить ее так рано жалко… Я смотрела на спящую дочь и улыбалась. Потому что Настя, сама того не понимая, один к одному повторила поступок своего деда многолетней давности. В детстве папа не разрешал мне смотреть телевизор. Говорил, что это глупый ящик, хотя сам смотрел! Обычно он прятал сетевой шнур, но я довольно быстро научилась его находить. Мама, кстати, тоже страдала со мной за компанию, но ее отец в расчет, видно, не брал. И вот однажды папа уехал в аэропорт, там выяснилось, что его рейс задерживают на несколько часов, и он неожиданно вернулся домой. А я сижу и преспокойненько смотрю телевизор. Папа ничего не сказал, но с того момента забирал шнур с собой на гастроли…
По всему выходит, что я взяла у самых главных мужчин моей жизни самое лучшее.
Они не были простыми, да и судьбу свою я никак не могу назвать легкой. Но папа дал мне жизнь и воспитал. Леша спас мне жизнь и закалил.
Подпишись на наш канал в Telegram