Это была идея Сунетры... Чудовищная идея, надо сказать. Перестроить дом, его дом… Вот так взять и сровнять с землей то, что дорого и мило сердцу. В одночасье перевернуть абсолютно все с ног на голову!
Но с Сунетрой Састри невозможно спорить. Это с виду его супруга — божий одуванчик: хрупкая леди, не способная повысить голос даже на кошку. Как бы не так. На кошек кричать ей нет необходимости — животные сами убираются при одном ее приближении, а вот на мужа…
Она даже не повышает голос, а просто давит ему на мозг, как на чеснок в ступке.
— Дорогой, не понимаю, из-за чего так убиваться? — урезонивала Роуэна жена. — Мы ведь почти не живем здесь… Ты — в Челси, я и дети — в Вестминстере. Это некрасивое, старое, совершенно вышедшее из моды строение, в которое мы с тобой вдохнем новую жизнь…
Новую? Зачем? Роуэну так нравилась старая… Но у жены на примете уже было целых три архитектора — ей посоветовала их Патти Гиннесc, а уж Патти собаку съела в таких делах. Однако эти известные, востребованные, талантливые люди в ходе длительных переговоров последовательно, один за другим были отвергнуты Сунетрой. В глубине души Роуэн уже тихо радовался: авось пронесет и все останется на своих местах — и стены, и крыша, милое, пусть и слегка громоздкое крыльцо...
Но неутомимая супруга не сдавалась. В то кошмарное утро она появилась в его кабинете и эффектным жестом бросила на стол какой-то архитектурный журнал, едва не сбив серебряный молочник, который еще помнил чаепития в его родном Стоксфилде, к слову сказать.
— Вот он. Я нашла! Это Ричард Мейер, лауреат «Притцкера» за 1984 год. Гений, хотя и американец. Поверь, он то, что нам нужно!
Имя лауреата ровным счетом ничего Роуэну не говорило. С таким же успехом супруга могла перечислять ему названия звезд сто пятой галактики от Солнца. Он невозмутимо пожал плечами (невозмутимость — его последний козырь, единственное оружие, которым он еще может воспользоваться) и, поставив молочник на место, согласился на встречу.
А что еще оставалось делать, если Сунетра уже все решила за него?!
Спустя несколько дней они уже сидели друг напротив друга в гостинице «Soho». Этот американец оказался легким на подъем парнем — примчался первым же рейсом и с нескрываемым любопытством рассматривал Роуэна. Бог мой, сейчас он ляпнет что-нибудь про мистера Бина или Джонни Инглиша и обязательно, вот как пить дать, заржет. Если это произойдет, Роуэн сразу встанет и уйдет. И никакая Сунетра его не удержит… Но Мейер не смеялся. Он, кстати, в целом производил приятное впечатление. Немолодой, слегка располневший мужчина с довольно мягким акцентом. Обычно во рту у американцев каша и что они говорят, не разберешь, но архитектор, кажется, вырос в приличном белом районе. Мейер элегантно раскрыл свой портфель — отличная кожа, а запах...
о, да этот парень знает толк в хороших вещах! — и достал несколько чертежей.
— Моя концепция весьма проста, — начал Мейер, — я предлагаю вам конструкцию из стали и стекла. Легкую, летящую, устремленную в небо... Модерн, современно, то, что отражает в архитектуре сегодняшний день, если, конечно, вы не боитесь современных тенденций, мистер Аткинсон.
Сунетра, порозовевшая, с сияющими глазами — она же говорила, с этим парнем они не могли ошибиться, к черту каменные своды и тяжелые крыши, — повернулась к Роуэну в абсолютной уверенности, что он скажет «да», но он… Молчал. Черт возьми, он даже не знал, что ответить… Это смело. Слишком. Он бы даже сказал, чересчур. Да, возможно, их старый «Хандсмут-хаус» давно вышел из моды и так уже лет пятьдесят не строят, но Роуэн к нему привык…
И вообще ему надо собраться с мыслями, подумать. Ведь все, что может изменить привычный уклад его жизни, вот так, одним росчерком карандаша, с ходу, с лету, пугает его до спазмов в желудке. Все грандиозные преобразования даются ему с превеликим трудом, Роуэн искренне полагает, что счастье — в постоянстве, режиме и правильном питании. И сто раз прав его друг, старина Стивен Фрай, который как-то заметил, что бог оплошал и выделил целую флягу редчайшего комедийного таланта не тому человеку: не герою, способному перекроить под себя мир, а тормозному, замороженному технарю, который не видит дальше своего коленчатого вала.
Впрочем, сам Роуэн склонен думать, что бог просто хотел похохмить и поэтому выбрал для своих целей совершенно неподходящего человека.
Он ведь никогда и не помышлял о карьере комика. Хотел заниматься весьма приземленными вещами, например копаться в моторах. Разобрать и собрать двигатель — о, это он мог проделать уже лет с семи, и не было для него слаще аромата, чем прогорклый запах машинного масла или бензина в гараже отца… Но уже в школе над шуточками младшего Аткинсона (а что делать, приходилось как-то защищать себя от наседающего, вечно рыскающего в поисках новой жертвы большинства) хохотали все: и одноклассники, и даже учителя. На выпускном вечере сам директор школы хористов Даремского собора посоветовал Роуэну не закапывать в землю талант и идти прямо на телевидение или на радио, а еще лучше — в театральную студию, но юноша отнесся к его словам как к недоразумению.
Родители вообще упали бы в обморок, представь они тогда, что однажды их мальчик будет пародировать членов королевской семьи…
Эрик и Элла Аткинсон владели небольшой фермой в окрестностях Стоксфилда, и вся их жизнь была подчинена доводам разума. На попечении Аткинсонов были трое сыновей — Руперт, Родни, Роуэн и старенький дедушка Эдвард, у которого была милая блажь водить внуков в кинотеатр. Благодаря дедушке Роу узнал и полюбил восхитительного господина Юло в исполнении французского комика Жака Тати: этот сутулый добряк вечно попадал в невероятно смешные и нелепые передряги. Роуэну исполнилось двенадцать, когда в семье произошло событие, важность которого трудно переоценить: главное место на тумбочке в гостиной занял волшебный прибор с выпуклой линзой.
В Роуэне боролись два противоположных желания: разобрать это чудо, чтобы понять, как оно сделано, или не разбирать, а просто тихо сидеть и на него молиться… Именно по телевизору он увидел первое в своей жизни комедийное шоу «Летающий цирк Монти Пайтона» и так впечатлился, что не спал потом всю ночь. Чего стоил хотя бы один Терри Гиллиам, который периодически дубасил товарищей по голове курицей, или Джон Клиз, изображавший телеведущего, и его гениальная финальная фраза: «А сейчас нечто совершенно другое…» И все эти аплодирующие тетки, и глупые школьники, бесцельно слоняющиеся перед камерой, и фрагменты странных, причудливых мультфильмов — Роуэн тонул в этом дивном, диком, абсурдистском мире. Но представить, пусть только на секунду, себя участником такого же балагана — о нет, как можно…
У Роуэна Аткинсона были совсем другие планы на жизнь. Он получил степень бакалавра технических наук в университете Ньюкасла и направился для дальнейшего обучения в оксфордский Куинс-колледж. В Оксфорде все шло по плану: он что-то взвешивал, усердно корпел над графиками и формулами, замыкал и размыкал электрические цепи. Но однажды забрел на репетицию студенческого театра «Оксфорд-Ревю», да так там и остался. Новичка попросили изобразить что-нибудь смешное, он с ходу выдал какую-то миниатюру на тему взаимоотношений профессоров и студентов, девчонки захлопали в ладоши, парни загоготали, ну и пошло, поехало...
Традиционно «Оксфорд-Ревю» принимал участие в Эдинбургском театральном фестивале, который был уже на носу, срочно требовалось что-то сочинять, придумывать, репетировать.
Роуэна в страшной спешке прикрепили к молодому автору, студенту отделения английской литературы Ричарду Кертису.
Их первая встреча запомнилась Ричарду на всю жизнь… Лохматый то ли физик, то ли химик, то ли просто инженер — Кертис и спустя сорок лет не знает, на кого же, собственно говоря, учился Аткинсон, — был одет в трогательный вязаный свитер и теплую фланелевую жилетку: очень уютный, домашний и ужасно носатый мальчик. Было и еще несколько парней, с виду куда более креативных, они что-то строчили в блокноты, картинно вздыхая и возводя к потолку глаза, и только Роуэн Аткинсон ничего не писал, а упорно разглядывал свои испачканные сажей ногти. Но когда пришло время обнародовать придуманное, он встал, вышел на середину комнаты и отмочил такую пародию в лицах, что Ричард буквально рыдал от смеха.
— Да ты, дружище, гений, — прошептал он, пытаясь нашарить в кармане носовой платок, чтобы вытереть слезы.
С тех пор они почти всегда работали вместе.
Позже к ним присоединился Бен Элтон, приходили и другие ребята-сценаристы, но костяк был неизменен. Прихватив для полного комплекта музыканта Говарда Гудалла, Кертис и Аткинсон отправились на Эдинбургский фестиваль и здорово повеселили публику искрометными пародиями на зануд-профессоров и бездельников-студентов. Сразу после окончания первого в его жизни спектакля Аткинсона выловил импозантный мужчина в дорогом твидовом костюме.
— Ричард Армитидж, импресарио. Я могу пробить тебе ангажемент в любой театр в Вест-Энде.
Ты еще не думал о профессиональной карьере на сцене?
Тогда Роуэн еще не знал, что этот франт — один из лучших агентов в стране, именно он представляет интересы доброй половины участников легендарного «Монти Пайтона», и, конечно, смущенно отказался. Впрочем, даже если бы знал, все равно из природной застенчивости ответил бы «нет» и побыстрее убрался с глаз, если бы не…
— Он согласен, сэр, — словно из-под земли вынырнул Кертис. — Парень просто впервые оказался на публике, и знаете, того, немножко волнуется…
Что ж, Дик Кертис тогда был его лучшим другом. Он всегда приходил на помощь, этот белобрысый вундеркинд в круглых очках, которые постоянно терялись, а потом находились, чтобы снова пропасть.
Странно, что они вообще сошлись… Замкнутый, очень осторожный и недоверчивый Роуэн и легкий, улыбчивый, болтливый Дик. Физик и лирик, технарь и поэт. Слова и буквы обычно не слушались Роуэна, зато Ричард с ними превосходно ладил. Скоро они и вовсе научились понимать друг друга почти без слов… Жаль, что с годами их дуэт распался. Кертис изменил ему в 1994-м. У него появился новый, любимый и весьма успешный герой — толстая зычная тетка-викарий в чудном — и надо быть идиотом, чтобы с этим спорить, — исполнении Доун Френч. Комедийный сериал «Викарий из Дибли» с ее участием смотрела вся Британия. Впрочем, помимо ситкомов у Кертиса вышла дюжина романтических комедий, от «Ноттинг-Хилла» до «Реальной любви», и зрители их обожали, ведь он — настоящий волшебник, сочиняющий эти славные, трогательные истории так лихо, как умеет только он один.
И Роуэну тоже доставались небольшие роли во всех фильмах Дика (например, в «Реальной любви» он засветился в образе дотошного продавца), но… Он все равно страшно ревновал своего, по сути, единственного друга. Роуэн так сильно привязывался к людям, что ему была ненавистна сама мысль о том, что место Дика вот в этом кресле, рядом вот с этой видавшей виды печатной машинкой, облитой и супом, и компотом, может занять кто-то другой… Вся команда Аткинсона, многолетняя, дружная, сложилась еще тогда, в конце 70-х: и композитор Говард Гудалл, и продюсер Джон Ллойд, и их верный соавтор Бен Элтон, и большая часть рабочих, осветителей, операторов — все они родом из его молодости. Роуэн уже стал мистером Бином, мультимиллионером, основателем и владельцем собственной компании «Tiger Aspect», а мог запросто подойти к любому из них и спросить, а не облажался ли он в последней сцене?
Или: «А что твоя тетушка Мэгги, все так же печет ватрушки с джемом?.. Что ты говоришь? Умерла? Ну так упокой, господь, ее праведную душу»…
Мистер Армитидж не обманул Роуэна Аткинсона. Очень скоро тот самый спектакль, что они с друзьями показали в Эдинбурге, был перенесен на сцену лондонского Хэмпстед-Театра. На «Beyond a Joke» публика валила валом. Причем не только простые зрители, но и профессиональные комики. Слава о чудном самородке, гении пародии, чистой воды алмазе, который даже не нуждается в огранке, за несколько дней облетела Лондон. Комедийная группа «Монти Пайтон» посетила спектакль Аткинсона в полном составе, чтобы после развести руками от изумления. «Невозможно быть смешным, когда рядом с тобой этот парень…»
— говорил Питер Кук. Ему вторил Джон Клиз: «Черт возьми, я готов даже заплатить, чтобы узнать, как он это делает…» Но вся соль в том, что Аткинсон ничего не делал. Он мог просто стоять, сидеть, ходить, и это уже было так смешно, что людям не хватало воздуха. Он даже не прибегал к помощи слов: то, что этот носатый застенчивый мальчик вытворял на сцене, на 90 процентов состояло из мимики, жестов и невразумительного мычания, но зрители… лежали под креслами. Уже спустя несколько месяцев после окончания Оксфорда он, двадцатичетырехлетний инженер, принимал участие в большом благотворительном концерте вместе со своими кумирами: Джоном Клизом, Питером Куком, Терри Гиллиамом. После Роуэна представили королеве, патронировавшей мероприятие, и она расплылась в улыбке: — Поздравляю, молодой человек.
То, что вы показали нам сегодня, просто восхитительно.
Роуэн чуть не провалился сквозь все четыре этажа Театра Ее величества в подвал. Будь он посмелее, обязательно выдал бы все, что об этом думает: полная ерунда! Чушь, безделица. Да и вообще, мэм, это всего лишь хобби. Вот моторы, или парогенераторы, или электрические импульсы в цепи — это да, это его будущее... Тогда он и вправду думал, что комедийные шоу — всего лишь баловство молодости. Ну годик, ну два от силы — и он займет свое место, будет инженером на заводе или фабрике. А потом вдруг оказалось, что это и есть его настоящая жизнь, и Роуэн ощутил ужас от невозможности что-либо изменить в этой уже абсолютно без его ведома сложившейся судьбе. А после 1979 года пути назад уже не было… …Сунетра торопила: архитектор ждет ответа...
Три дня, которые Роуэн взял на размышление, подходили к концу, но он не мог определиться. То ли ломать к чертовой бабушке дом, то ли оставить все как есть? Он бы, конечно, оставил, но ведь жена найдет другого вместо Мейера, и тот снова будет маячить перед глазами и что-то предлагать, и кто знает, чем все закончится? И тогда Аткинсон придумал выход — надо повезти Мейера на место. Нет, он хотел показать ему не дом, а… кое-что другое, и посмотреть на его реакцию. Устроить тест на совместимость, так сказать.
Они выехали из Лондона рано утром и всю дорогу промолчали. Мейер демонстративно глядел в окно. Двор осмотрел мельком, был явно не в духе — чтобы его, лауреата «Притцкера», строившего и для испанских королей, и для американских миллиардеров, заставляли ждать в отеле, а потом еще везли черт знает куда…
И, спрашивается, для чего?! Но тут Роуэн завел американца в свой гараж, и у мистера Мейера пропал дар речи. В гараже у мистера Аткинсона, выстроившись в сверкающий ряд, стояли великолепные, баснословно дорогие гоночные машины. В принципе весь гараж уже тянул миллионов этак на шесть-семь, но поражало даже не это. Чужое богатство уже давно не удивляло Мейера. Странным было то, что некрасивый, не очень спортивный и, судя по всему, занудный и нерешительный человек, который прославился ролью безмозглого идиота мистера Бина — а Мейер видел это шоу по американскому телевидению и, прямо скажем, не был от него в восторге, — фанатеет от скорости и риска.
— И вы сами водите? — недоверчиво переспросил Мейер, указывая на ярко-красную «Honda NSX».
— Балуюсь потихоньку, — хмыкнул Роуэн и, конечно, поскромничал: гонял так, что уши закладывало.
В своих первых гонках в 1987 году он участвовал на «Renault 5 GT Turbo», а всего в его послужном списке двенадцать настоящих профессиональных соревнований, ни одно из которых, правда, так и не выиграл. А сколько раз он бился… А тот случай в октябре 1999 года, когда его, чуть живого, вытаскивали из салона покореженного автомобиля… Он даже не стонал! Но люди почему-то отказываются верить, что в теле тщедушного и, как им кажется, весьма недалекого актера Роуэна Аткинсона, у которого изумительно выходит играть дебилов и дегенератов, обитает неистовый, страстный, неудержимый гонщик. У Мейера вот тоже глаза на лоб полезли…
Наблюдая за грузноватым седым архитектором, который, словно ребенок, крутился вокруг его гоночного «MсLaren F1» (еще бы, гордость коллекции, куплена почти за миллион евро), Роуэн вдруг почувствовал в нем родственную душу. Есть что-то добродушное и приятно старомодное в этом бесспорном гении, так нахально посягнувшем на его личное пространство..
— Я восхищен, — искренне проговорил Мейер, протягивая Роуэну руку, и тот вдруг подумал, что, пожалуй, можно и рискнуть — позволить этому американцу перестроить дом…
После отъезда Мейера в город Роуэн еще часа два прохаживался вокруг своих обожаемых красавиц, словно падишах в гареме. Его сердцем давно уже повелевает не женщина, а вот эта богиня с блестящим кузовом и мощностью в сотни лошадиных сил.
Иногда Роуэн думает, что все свои миллионы он зарабатывает только для того, чтобы тратить на автомобили, и, чего греха таить, эта сладкая мысль всегда примиряет его с действительностью. Впрочем, видит бог, ему самому ничего не нужно. Ну, разве что хороший чай. Костюмы и обувь Роуэну выбирает Сунетра, у жены превосходный вкус. Их младшая дочь Лили, кстати, пошла в мать: обожает шопинг. На премьеру фильма «Агент Джонни Инглиш: Перезагрузка» его шестнадцатилетняя пигалица заявилась в таком прикиде, что у Роуэна отпала челюсть. Короткое платье —короче просто некуда, леопардовые туфли на высоченных каблуках и начес на голове, прямо как у ее любимой Эми Уайнхаус. Не дай бог, его девочка еще и выпивать начнет, как эта беспутная Эми… Конечно, хотел первым делом надрать ей задницу и отправить мигом переодеться, но разве в родном доме его станут слушать?!
Жена во всем на стороне сына и дочки. На премьере Лили Аткинсон произвела настоящий фурор. Роуэну даже показалось, что дочь фотографировали чаще, чем его самого. Ну и слава богу. Он смертельно устал от этого безумного шквала эмоций, который вызывает у публики его скромная персона. Вот уже тридцать лет у него нет никакой возможности просто выйти на улицу… Его частную жизнь растерзало телевидение.
Шел апрель 1979 года, и канал ВВС-2 запустил шоу «Недевятичасовые новости» с Роуэном Аткинсоном в главной роли. Это была пародия на официальные девятичасовые новости, которые выходили по первому каналу, и чего они там только не творили с Диком… Не щадили ни парламентариев, ни премьер-министра в лице Маргарет Тэтчер.
Ее пресс-служба время от времени грозила каналу судебными исками, но рейтинги зашкаливали, и руководство смотрело на проделки молодых авторов сквозь пальцы. В шоу принимали участие многие прекрасные артисты — взять хотя бы красотку Памелу Стефенсон, которую Дик откопал в каком-то пабе, где та великолепно гавкалась с барменом, обжулившим ее на пять фунтов, — но больше всего зрители полюбили Роуэна. Его популярность граничила со всеобщим сумасшествием. Газетчики, таксисты, продавцы и даже полисмены расплывались, как слюнявые идиоты, при виде чернявого сутулого сосредоточенного Аткинсона, бочком вприпрыжку перебегающего улицу. Именно тогда он раз и навсегда вычеркнул из своей жизни рестораны: он не мог там есть, потому что со всех сторон неслось: «Эй, Роу, скорчи для нас рожицу…» Первый сезон шоу критики, как водится, сровняли с землей, а за второй выдвинули на премию BAFTA, да и в Монреале они сорвали приз за лучшую комедийную телепрограмму года.
После их довольно рискованной пародии на свадьбу принца Чарльза и Дианы Спенсер у Роуэна, правда, немного свербило под ложечкой — это уж был явный перебор, но оказалось, что помимо титула у принца есть еще отличное чувство юмора, и никаких репрессий не последовало. Кстати, позже Роуэн лично познакомился с Чарльзом и даже был приглашен на его свадьбу с Камиллой Паркер-Боулз. Конечно, на этом важнейшем великосветском событии года ему и в голову не пришло шутить. Да-а, прошли времена, когда он был анархистом… Впрочем, настоящим смутьяном из них двоих все-таки был Дик Кертис, Роуэн всегда шел позади на два, а то и три шага.
Потом была еще одна афера — историческое шоу «Черная гадюка», и они с Диком катались по полу от смеха, когда выводили фразу: «Редактирование диалогов — мистер Уильям Шекспир». Определенно Шекспира хватил бы удар после первой же серии… Действие разворачивалось в средневековой Британии, а в то время, как всем известно, люди мало шутили. Роуэн изображал вредного и ушлого Эдмунда Плантагенета по прозвищу Черная Гадюка, наследного принца, который не интересуется ничем, кроме денег. Помнится, канал тогда выделил гигантский бюджет, и рабочие возводили королевские покои в натуральную величину с настоящими витражными окнами. Во второй части бюджет урезали, зато к их компании присоединились Стивен Фрай, изображающий лорда Мелчетта с великолепными усами, которые постоянно отваливались, и рыжеволосая красотка Миранда Ричардсон, выписанная на роль Елизаветы I, в которую Роуэн ненароком влюбился.
Конечно, совершенно платонически. Он побаивался сильных и властных женщин. Ну а когда в актерском полку появился худой, поджарый Хью Лори, то тут и вовсе пошла настоящая потеха… Каждый съемочный день превращался в восхитительную импровизацию. Впрочем, Роуэн всегда держался чуть-чуть в стороне от этой шумной братии, в глубине души завидуя артистизму и раскрепощенности и Стивена, и Хью.
Определенно, это лучшее время в его жизни. Роуэн Аткинсон был знаменит, богат и, конечно, влюблен. Нет, Миранда оказалось слишком крута для него, а вот Лесли Аш, очаровательная белокурая бестия, перебивающаяся небольшими ролями в сериалах, как- то…
проще и понятнее, что ли. Уже с четырех лет Лесли снималась в рекламе. Фраза из ее самого нашумевшего телеролика: «Мамочка, у тебя такие мягкие руки!» проела плешь не одному поколению британцев… С тех пор с ролями у нее не особенно ладилось, но Лесли не унывала. Она жила весело и быстро. Работала моделью, лечилась от анорексии, была влюблена то в фотографа Дэвида Бейли, то в актера Нила Моррисси. Что заставило эту ветреную барышню обратить внимание на Роуэна, для многих так и осталось загадкой, в том числе и для него самого. Лесли приложила недюжинные усилия, чтобы вытащить его на первое свидание, да и на второе, кстати, тоже привела почти силком. В их отношениях ей вообще досталась роль паровоза. Девушка выводила Роу в свет — тогда он еще иногда туда выбирался, советовала, какой лучше надеть галстук, и сделала все, чтобы как-то адаптировать замкнутого, малоразговорчивого Аткинсона к реалиям его новой жизни — большой телезвезды.
Он, кстати, все еще стеснялся называть себя комиком, предпочитая более скромный вариант — «исполнитель с комедийным уклоном». Правда, о работе инженера Роуэн уже не мечтал: куда там… Жизнь унесла его совсем в другие сферы...
Но рано или поздно это должно было произойти. Лесли удачно снялась в клипе группы «Iron Maiden», у нее появился весьма влиятельный поклонник, и она упорхнула от Аткинсона. Ее уход Роу воспринял на удивление спокойно. Что ж, в жизни каждого мужчины должна быть своя Лесли Аш: несбывшаяся мечта, женщина, пулей пролетевшая сквозь сердце и изрядно опустошившая кошелек.
Впрочем, Лесли ушла не навсегда. Она то и дело вторгалась в мир Роуэна со страниц газет. Так он узнал, что его бывшая вышла замуж за футболиста, упала с кровати во время секса с этим зверем (впрочем, поговаривали, что он ее просто избил), сломала два ребра, попала в больницу, где из-за ненадлежащего ухода была инфицирована какой-то гадостью. Перед Лесли маячила незавидная перспектива остаться калекой, но она выкарабкалась, долго судилась с больницей и получила неслыханные отступные в пять миллионов. А однажды Роуэн ее увидел из окна своего автомобиля. Это случилось в июне 2004 года, на парковке у «Хэрродса», и он… даже не вышел поздороваться. Испугался. Боже, на кого была похожа Лесли!.. После неудачной пластики ее губы разнесло, как у форели, глазки сузились, скулы поползли к ушам, и Роуэну вдруг стало безумно стыдно.
За нее, за себя, за то, что время делает с красотой и любовью, а ведь он любил ее, робко, несмело, но сильно любил…
Что ж, то, что у него не получилось с Лесли Аш, сполна воплотилось в жизнь с Сунетрой Састри. Наверное, его будущей жене просто нравились скучные, правильные мужчины. Роуэн явно принадлежал к их числу. Ему уже стукнуло тридцать пять, и он мечтал о семье, детях, налаженном быте и отдельном просторном гараже для своих автомашин. Кроме того, он был хорошо обеспечен, не жаден и покладист — чего еще желать умной девушке для полного счастья?
Познакомились они, конечно, на работе. Сунетра служила гримером на канале ВВС. Однажды Роуэн случайно попал к ней на грим и был очарован и ее тонкой, небританской красотой (папа Сунетры родился в Индии), и скромностью, и легкими, просто волшебными руками.
Они долго скрывали свои отношения от всех, свадьбу играли тайно — в Нью-Йорке, в русском ресторане. Роуэн до сих пор не может понять, зачем ему понадобилось вывозить и своих шумных братьев, и старика Стивена Фрая в Америку, к русским самоварам и блинам с черной икрой. Но тогда всего два месяца прошло после премьеры «Мистера Бина» на ВВС, и он был… слегка не в себе. Начало его семейной жизни совпало с этой эпидемией, охватившей Британию, а вслед за ней и другие восемьдесят стран мира. Мистер Бин стал Роуэном Аткинсоном, Роуэн Аткинсон стал мистером Бином. Что бы он ни делал потом, как бы ни пытался вырваться на волю из-под власти этого ненавистного типа, все равно оставался мистером Бином. Эгоистичным, аутичным и придурковатым чудаком, у которого есть медвежонок Тэдди и ядовито-желтый автомобиль «Mini Leyland 1000».
Чудаком, который не говорит, а мычит и вообще глубоко плюет на весь остальной мир людей, детей и животных. Аткинсон пытался играть на Бродвее (пьеса «Ботаник» с его участием выдержала лишь 14 представлений и была растоптана критикой). Он снимался в кино — его «Агент Джонни Инглиш» понравился публике, став одним из самых успешных в коммерческом плане фильмов 2003 года, но критики опять говорили, что это мистер Бин, который играет Джонни Инглиша… И вообще, не надо Роуэну Аткинсону ничего играть. Лучше пусть строит рожицы до конца своих дней, раз бог наделил его таким лицом и мимикой.
— Я хочу, чтобы вы поняли, — горячо доказывал Роуэн доктору в реабилитационном центре «Cottonwood de Tucson».
— Мистер Бин — отдельный человек, но он живет рядом со мной с 1979 года. Именно тогда мы впервые придумали его с Диком. При этом у меня нет раздвоения личности, и я провожу четкую грань между нами.
За окном в Аризоне шумели клены, пациенты клиники неспешно собирались на ленч. Нет, у мистера Аткинсона диагностировали не шизофрению — просто обычный нервный срыв. Все одно к одному: разбил любимый «Aston Martin Zagato», доконала пиар-кампания «Джонни Инглиша», едва не умер на ток-шоу у Дэвида Леттермана, который с чисто американской бестактностью полез в его личную жизнь. Тогда свою внезапную, но добровольную госпитализацию Роуэн объяснил Сунетре желанием «найти себя». Она в ответ лишь пожала плечами: иногда ей казалось, что они с мужем существуют в параллельных мирах.
И, конечно, ей некогда было с этим разбираться: Бенджи — десять, Лили — всего два, а она одна, без няни и помощи родителей...
На самом деле он не сказал тогда жене всей правды. Просто хотел спасти хотя бы какую-то часть того Роу Аткинсона, который вслепую мог разобрать и собрать двигатель автомобиля, от беспощадной экспансии мистера Бина.
Правильный режим с подъемом в семь утра, пешими прогулками, регулярным приемом пищи и трудотерапией (пациенты «Cottonwood» собственными руками рисовали открытки) вернул Роуэна к жизни. Впрочем, куда больше его подбодрил психотерапевт, который заметил на прощание, что мистер Аткинсон — один из немногих, кто способен на плодотворный диалог с самим собой. Это вселило в Роуэна окончательную уверенность в том, что однажды он все-таки одолеет Бина…
А может, и не надо? Черт с ним, пусть пока поживет…
Помимо склонности копаться в себе Роуэн наделен безошибочной интуицией. К сожалению, он редко к ней прислушивается, но если уж удается различить в потоке своих вечно куда-то бегущих мыслей ее шепот, то Аткинсон точно знает: внутренний голос не врет. Вот и с перепланировкой дома с самого начала он чуял: вся эта затея не к добру, ох, не к добру… И как в воду смотрел. Строительные работы шли полным ходом, как вдруг встрепенулась общественность. Жители соседней деревни Ипсден, всегда милые, вежливые люди, застрочили доносы на мистера Аткинсона во все инстанции: от комитета по защите культурного наследия и парламента до редакций столичных газет. Конечно, репортеры отреагировали раньше парламентариев, и что тут началось…
«Это неслыханно, — цитировали они миссис Эмму Хьюберт, славную старушку, чей пудель вечно норовил обгадить крокусы Сунетры, — они намерены изуродовать классический британский ландшафт.
Бедная старая Англия…»
«Очевидно, что на месте достойного дома появится уродливая бензоколонка в футуристическом стиле, — уверял журналистов Бен Уолс, фермер сорока пяти лет, которого Роуэн и в глаза никогда не видел, — но, как известно, в наше время все решают деньги, а на мнение простых людей всем плевать…»
Даже Сунетра, такая храбрая и бесстрашная, вмиг сникла.
— Дорогой, я тут подумала… Может, мы делаем что-то не то?
Не то?
А о чем тебе твердили полгода назад? Но Аткинсон сдержал праведный гнев, смешанный с гордым ликованием, и нежно обнял жену за плечи. Ситуация менялась кардинально: теперь из ярого противника перепланировки дома, с которой он вынужденно смирился, Роуэн стал не менее ярым защитником грядущих перемен. Даже согласился дать несколько интервью, чего в принципе с ним не случалось уже лет двадцать.
— Уверяю вас, модерн вполне уместен в сельской местности Британии, — объяснял Роуэн репортерам, — просто мы привыкли мыслить стандартно, но приходит время, и наши взгляды кардинально меняются.
Честно сказать, эта совершенно новая для него роль — первопроходца, разрушителя традиций и ниспровергателя основ — несказанно вдохновляла.
За всю свою жизнь он чувствовал себя героем всего два раза: когда в октябре 1999 года врезался в дерево да когда занял место пилота за штурвалом «Cessna 202» летом 2001-го. Они летели всей семьей на небольшом самолете в Найроби, когда пилот внезапно грохнулся в обморок и Роуэн взял штурвал в свои руки. Впрочем, вместо того чтобы восхититься силой духа мужа, Сунетра обругала его за то, что нанял пилота со слабым здоровьем…
На специальном заседании комитета по сохранению культурного наследия Оксфордшира вместо положенных пяти минут Аткинсон говорил все двадцать (о модернизме, своей личной ответственности и пользе нового строительства для всего графства). Он был так речист и пламенен, что решение в пользу перепланировки дома было одобрено незамедлительно.
В общем, «Хандсмут-хаус» они отстояли.
Мейер работал почти два года, и то, что теперь красуется на зеленой лужайке в его поместье, вселяет в Роуэна чувство небывалой гордости. Фотографии его дома, кстати, обошли все мировые архитектурные журналы, а сам он даже подумывает встретить закат своей жизни именно здесь, в атмосфере классического модерна. В принципе его уже ничто и никто не должен беспокоить. С мистером Бином он распрощался навсегда (да и сколько можно, уже выпущены и одноименная книга, и анимационный сериал, и два больших фильма). Во второй части «Джонни Инглиша» он спародировал самого себя — и слава богу, больше к нему не будут приставать и с этим придурком Джонни. Роуэн мечтает вплотную заняться ландшафтным дизайном и ведет переговоры на тему японского сада с еще одной звездой — Томом Стюартом-Смитом.
Что касается его основной профессии… Состояние в 100 миллионов фунтов позволяет не думать о ней вообще, но… Роуэн все чаще вспоминает то славное время, когда снимался в «Черной гадюке». А может, тряхнуть стариной да покопаться в истории той же России 1917 года? Веселенькое время: Ленин, Троцкий, миссис Крупская, кто там еще у них был… Вот бы переговорить об этом со Стивеном! Тот подтянет Хью — говорят, парень смертельно устал от своего доктора Хауса, а потом они вдвоем позвонят Миранде и, чем черт не шутит, может, и Дику Кертису…
Все. Решено. Роуэн соберет старую гвардию в «Хандсмут-хаус». Конечно, Сунетра обалдеет: такой большой компании в гостях у них не было с начала 90-х.
Интересно, и куда это подевалась его записная книжка?
Подпишись на наш канал в Telegram