В середине XIX столетия дом номер 27 по Новой Басманной улице среди других дворянских особняков ничем особенным не выделялся: до пожара 1812 года он принадлежал известному ученому адмиралу Мордвинову — единственному из членов суда над декабристами, кто не подал голос за смертный приговор. В 1824 году тут поселилась генеральша Денисьева, дама немолодая, но все еще видная.
Новая Басманная и после пожара оставалась улицей аристократической — здесь жила московская знать: неподалеку стоял дворец князей Куракиных. По сравнению с ними госпожа Денисьева выглядела белой вороной — все знали, что она из московских мещан.
Денисьевой генеральшу звали по второму мужу, ее девичья фамилия была Соболевская, и она тридцать пять лет была невенчанной женой графа Алексея Кирилловича Разумовского, бывшего министра просвещения и сына последнего украинского гетмана. В придачу к пятерым законным детям от давно оставленной жены Марья Михайловна родила ему десятерых внебрачных — они носили дворянскую фамилию Перовские. (Чтобы дети не оставались байстрюками, стряпчие придумали целую историю: у графской пассии, якобы, имелся муж из знатного польского рода...) Огромного состояния Разумовских хватило на всех: дети по завещанию отца получили тысячи крепостных душ, да и сама Марья Михайловна, вступив в брак с генералом Денисьевым, сделалась особой весьма обеспеченной.
В доме на Новой Басманной бывали ее взрослые дети — сыновья Алексей, Лев и Василий, а также дочь Анна с внуком Алешей.
Маленькому Алеше родня прочила блестящую карьеру. Императорская семья искала товарищей по играм великому князю Александру, наследнику престола, и воспитатель цесаревича, близкий друг Василия Перовского поэт Жуковский, отрекомендовал Николаю I юного Алешу Толстого.
Его мать, Анна Перовская, рассталась с мужем через шесть недель после рождения сына — граф Константин Петрович Толстой оказался недалеким и скучным человеком, к тому же сильно пьющим. Мальчика воспитывал дядя, Алексей Алексеевич Перовский. Он был краснощек и ясноглаз, слушался старших, и никому не приходило в голову, что в семье подрастает будущий поэт.
Они с цесаревичем вместе росли, мужали в играх, учились стрелять, ходили на охоту...
Десятилетний Алеша Толстой был силен, как медвежонок: он скручивал в трубочку металлические тарелки, разгибал подковы, пальцами загонял в деревянную стену гвозди. Порой, взвалив будущего императора на плечо, бегал с ним по коридорам Зимнего дворца. Однажды Толстого вызвал побороться с ним сам император, и Николай I, мужчина рослый и сильный, с трудом отбивался от юного графа, удивленно приговаривая:
— Ох и силен да ловок этот мальчишка!
Через много лет граф Алексей Толстой сопровождал цесаревича на маскарад в петербургском Большом (Каменном) театре.
К тому времени у наследника престола уже была прелестная жена, их любовь еще не остыла, но мимолетные интрижки с дамами в масках его по-прежнему увлекали. В спутники Александр выбрал весельчака Толстого: цесаревич считал графа своим лучшим другом.
Женщины любили графа, при этом он — это в тридцать четыре года! — был не женат, и о причинах затянувшейся холостяцкой жизни Толстого в свете говорили всякое. Многие обвиняли его мать: дескать, она всю свою жизнь тряслась над сыном, словно наседка, и до сих пор держит его при себе.
...Отделанный после пожара Большой театр ярко освещен газовыми светильниками. У подъезда стоят экипажи, внутри толчея — черные фраки, мундиры, бальные платья, щедро открывающие плечи дам, и море масок: венецианские, с птичьим клювом и кошачьими мордочками, грифоны, тигрицы…
Мужчины обходятся без масок, иное дело дамы: спрятав лицо, приличная женщина может позволить себе то, что в обычной жизни ей и в голову не придет. Под маской может прятаться высокородная княгиня или ее горничная: это придает маскараду особую прелесть. Цесаревич с Толстым входят в зал, и вокруг них сразу начинает клубиться толпа: наследника узнали...
Александра увлекла за собой миниатюрная маска с нежным девичьим голоском. Толстой вежливо отвечает на бойкие шутки других масок и осторожно пробирается за колонны, к стене, где не так людно. По пути он сталкивается с добрым знакомым, известным литератором Тургеневым.
Мало кто знает, что Толстой и сам пишет: его повесть «Упырь» похвалил Белинский. Они успевают переброситься парой фраз, и тут к ним подходит высокая, стройная маска и произносит какую-то банальность из числа тех, что обычно говорят на маскараде. Спустя годы граф Толстой не мог вспомнить, что именно она ему говорила. Но голос его заворожил — глубокий, мелодичный, с колдовскими переливами.
Тургенев тоже заинтригован. Незнакомка ведь кокетничает не с графом, а с ним, и если ее лицо под стать голосу и фигуре, то его пытается очаровать богиня… Еще несколько слов, и маска исчезла. Бал продолжается, к Толстому подходит веселый раскрасневшийся цесаревич и что-то шепчет ему на ухо. Но Алексей его почти не слышит: из головы нейдет дама в черной полумаске — назваться она отказалась, но взяла их визитные карточки.
Вскоре Тургенев с ней встретится — и позже напишет, что лицо Софьи Бахметьевой его неприятно поразило:
— Я увидел чухонского солдата в юбке…
Их дальнейшие отношения были весьма странными — за глаза Тургенев говорил о ней гадости, но ценил ее мнение и искал одобрения своим сочинениям.
Позже он ей писал: «Мы быстро сошлись, но что-то нас развело».
Софье Андреевне сравнялось двадцать четыре года, но, несмотря на относительную молодость, ее жизнь могла бы послужить основой для увлекательнейшего романа.
Отец госпожи Бахметьевой прокутил семейное состояние, злые языки поговаривали, что он был готов продать и дочь тому, кто дороже за нее заплатит.
Так это или нет, но на связь Софьи с богачом князем Вяземским семья смотрела сквозь пальцы. Время шло, жениться князь не собирался, и в дело вмешался брат девушки Петр — он вызвал князя на дуэль. Вяземский уложил Бахметьева наповал, а на его сестре князь так и не женился. Софья вышла замуж за влюбленного в нее ротмистра Миллера — она умела привораживать мужчин...
Госпожа Бахметьева жила сильными страстями и любила острые впечатления. При этом была необыкновенно умна: знала 14 языков и серьезно увлекалась историей, а в философском споре могла положить на обе лопатки университетского профессора. Ее удали дивились бывалые охотники: сидя в седле, Софья Андреевна носилась за русаками через перелески и овраги, не боясь свернуть себе шею.
Была в ней и иная смелость: с бала Бахметьева могла открыто уехать вместе с приглянувшимся кавалером… По сравнению с мягким, деликатным и в свои тридцать четыре года все еще очень целомудренным графом Толстым Софья казалась существом с иной планеты. Он влюбился в нее с первого взгляда: в эту ночь Толстой написал свой стихотворный шедевр «Средь шумного бала случайно…»
Толстого словно магнитом тянуло к властной, не признающей никаких преград Софье Бахметьевой, а ей он оказался не нужен: новое знакомство не обещало острых ощущений.
Толстой же все более досаждал Софье своими ухаживаниями, в то время как Тургенев мечтал от нее отделаться, а в родовое имение Толстых Красный Рог из Петербурга летели письма.
Добрые знакомые Анны Алексеевны Толстой спешат сообщить ей о том, что сын влюбился в очень опасную женщину. Мать испугана: ей доложили о «непростой» жизни Бахметьевой, а заодно и то, что добавила фантазия отправительниц. Графиня уверена, что Софья — охотница за приданым и пришла на маскарад специально, чтобы поймать в свои сети ее сына. Анна Алексеевна вообще не желает делить сына ни с какой другой женщиной — пусть даже та будет чиста, как голубица.
Каких трудов стоило ей погасить увлечение Алеши княжной Еленой Мещерской! Нежная, кроткая барышня была всем хороша, но графиня просто не желала, чтобы ее сын женился. Алексей долго тосковал, пришлось даже отправить его за границу. Через некоторое время он влюбился в другую, с ней графиня поступила так же.
Словом, с сыном Анна Алексеевна никак не желала расставаться, а вот с мужем рассталась без сожалений: с тем, что граф Константин Петрович глуп, она еще могла бы примириться, но не с его пристрастием к рюмке. Они разъехались и никогда больше не встречались. С тех пор графиня жила при брате, любовников не заводила, с годами исчезли и охотившиеся за богатством поклонники — их отпугивали нелегкий характер Анны Алексеевны и не знающая меры привязанность к сыну. После смерти брата она занялась его огромным имением — наводила в нем порядок, выжимая все соки из привыкших к безалаберному хозяину мужиков, и по мере сил отваживала от сына барышень. И вот сейчас на Алешу открыла охоту обесчещенная хищница, дочь мелкопоместного, вчистую промотавшегося дворянчика! Она написала сыну письмо, поведав все, что знала о Софье Бахметьевой, добавила и кое-что от себя.
Впрочем, Алексей и сам видел, что Бахметьева ведет себя не так, как женщина его мечты: они стали близки в самом начале знакомства, но Софья никогда не говорила ему о любви...
Эта женщина словно ускользала от него: избегала объяснений, была рядом, но при этом вроде бы и не с ним… Толстой сходил с ума — он не понимал ее. Для самой же Софьи это было обычным делом — она жила по своим собственным законам.
Три года Толстой метался между Петербургом, усадьбой Бахметьевых и Красным Рогом, где его ждала мать. А когда началась Крымская война и в Балтийское море вошел англо-французский флот, граф Толстой вместе с приятелями — такими же бесшабашными, как он сам, — задумал снарядить на собственные деньги корсарскую шхуну.
Он собирался вести охоту на английских и французских «купцов». Толстой начал подбирать команду и уже заказал в Туле винтовки, но затея пришлась не по душе военным властям. Тогда он решил вступить в армию. Под Петербургом формировался стрелковый полк императорской фамилии, куда набирали охотников-медвежатников из царских имений. Толстой и его родственники, братья Жемчужниковы, поступили туда на офицерские вакансии. Графу Толстому сразу дали чин майора и назначили ротным командиром. Стрелки щеголяли в меховых шапках, красных шелковых рубахах и широких шароварах.
Они прибыли в Крым после падения Севастополя и были расквартированы под Одессой. А потом началось то, о чем выжившие в битве вспоминали с ужасом: полк начал вымирать от тифа.
Через месяц из полутора тысяч стрелков в строю осталась половина: Толстой держался дольше других, стараясь перебороть слабость, ухаживал за больными, но через несколько дней свалился в беспамятстве. Полковые врачи надежды на спасение не видели.
В разгар войны умер Николай I. Новым царем стал товарищ детских игр Толстого, и о здоровье майора пеклось все местное военное начальство. Александру II постоянно сообщали, как обстоят дела: больной бредит, пульс нитевидный, он никого не узнает… Возможно, его спасли заботы медиков и богатырское здоровье, но Толстой был уверен, что выжил он благодаря Софье... Однажды, на секунду придя в сознание, граф увидел лицо склонившейся над ним Бахметьевой — и с этой минуты пошел на поправку.
Она кормила его с ложечки и умывала: опираясь на ее плечо, Алексей заново учился ходить. Его все так же завораживали ее колдовской голос и отрешенный, холодный взгляд больших серых глаз. Софья в эти дни писала матери, что более близкого друга у нее нет — в это трудно поверить, но со временем его чувство к ней только крепнет… Но о браке не могло быть и речи: ротмистр Миллер и слышать не хотел о разводе.
Наступил мир. Александр II назначил Толстого флигель-адъютантом, его ждала высокая должность — да и могло ли быть иначе, если граф был завсегдатаем малых дворцовых приемов, на охотах стоял рядом с царем, а императрица за глаза звала его «Алешей»? Проблема в том, что сам он этого совершенно не желал: Толстой мечтал о писательстве и считал, что придворные обязанности отнимают слишком много времени.
К этому моменту он стал наследником двух своих дядюшек, и в его руках оказалась немалая часть состояния Разумовских: огромные имения, десятки тысяч десятин земли и тысячи крепостных, дворцы, полные картин и мраморных статуй.
А потом случилось то, чего все ждали и о чем он боялся думать: скончалась его мать.
О трагедии известили графа Константина Петровича, и возле ее гроба Алексей наконец познакомился с отцом. Родитель оказался славным человеком: добрым и слегка нелепым. К этому времени он роздал все свое небольшое состояние родственникам и жил один в полной богословских книг квартирке.
Теперь майор, флигель-адъютант Его величества граф Алексей Толстой был вполне свободен.
Он хотел быть рядом с Софьей, мечтал писать и жить на свободе.
Развод Софья Андреевна вскоре получила, а вот графу отделаться от царских милостей оказалось сложнее. Они с императором Александром II и в самом деле были друзьями, и когда Толстой пытался заговорить об отставке, о том, что не создан для государственной службы, его судьба — писательство, царь тоскливо смотрел ему в глаза, хлопал по плечу и говорил:
— Послужи, Толстой. Послужи…
В конце концов граф попросил Александра об отставке письменно — и получил бессрочный отпуск с чином статского советника и придворным званием егермейстера (это был прощальный подарок — Толстой мог охотиться во всех царских угодьях).
Теперь у него было все, о чем он так долго грезил...
«Князь Серебряный» имел огромный успех, романом зачитывались все — от императорских фрейлин до лакеев, купцов и грамотных крестьян. В Зимнем дворце слушавший чтение романа во время игры в вист император захотел узнать, что будет дальше — и вопреки своему обыкновению начал новую партию. Лирические стихи Толстого восхищали знатоков поэзии, сатиры переписывались от руки, заучивались и уходили в народ, о постановке с трудом пробивающихся через цензуру пьес мечтали все театры империи. «Смерть Иоанна Грозного» с огромным успехом прошла в Александринском театре — на премьеру пожаловал царь и весь петербургский свет.
Софья стала его женой, ее племянника, в раннем детстве оставшегося сиротой, Толстой воспитывал как собственного сына.
Сперва они жили под Петербургом, в имении Пустынька (туда к Толстому нередко заглядывал Александр II), потом перебрались подальше от двора, в Красный Рог.
Он писал, Софья Андреевна царствовала за обеденным столом и принимала гостей, а в поместьях Толстого хозяйничали пустившие по ветру собственное хозяйство женины братья.
Они занимались рискованными спекуляциями, за гроши продавали хлеб, сводили лес, а сено попросту сжигали — на него, якобы, не находилось покупателей. Рачительный поэт Фет, сколотивший на сельском хозяйстве большое состояние, приходил в ужас от того, как велись дела в поместьях Толстого. Сам же граф предпочитал ничего не замечать и вмешивался лишь в тех случаях, когда братья Бахметьевы чересчур прижимали крестьян.
Но пришел-таки момент, когда Алексей Константинович обнаружил, что у него совсем нет денег, надо закладывать земли и писать ради гонораров — а ведь раньше он отказывался от платы за свои сочинения.
Софья всегда была рядом, но роль хозяйки поместья ее не устраивала, она тосковала, часто закатывала сцены и ставила мужа на место, словно мальчишку:
— …Замолчи, Толстой!
— …Какие глупости ты говоришь, Толстой!
— …Толстой, перестань!
А он принимал это как должное — ведь граф видел в ней то, чего другие не замечали.
С годами его богатырская сила таяла, он часто болел, жаловался на одышку, на непрекращающиеся сутками головные боли.
Не помогали ни выписанные дорогими врачами лекарства, ни поездки в Германию, на воды. Облегчение приносил только присоветованный модным петербургским доктором морфий — он делал себе инъекцию, и боль уходила.
В полузабытьи после оставившей его мигрени граф Толстой вспоминал детство, Зимний дворец, игры с будущим императором. Вспоминал скромный московский дом на Новой Басманной, где жила его бабушка: когда он был ребенком, в саду паслась стреноженная лошадь, рядом с прудом гулял ручной журавль. Теперь дом принадлежит фабриканту-текстильщику Семену Алексееву.
Сад купец разделил на участки и распродал, а особняк собирается перестроить под торговые ряды.
Жена просила его быть осторожнее, внимательнее отмерять дозы морфия — это опасная вещь, ошибившись, можно уснуть и не проснуться. Но Толстой только отшучивался: вечный сон не страшнее постоянной головной боли. Однажды Софья Андреевна не смогла его разбудить. Вбежавшие на ее крик домашние поразились тому, какое счастливое и умиротворенное лицо было у полулежащего в кресле графа.
Подпишись на наш канал в Telegram