11 февраля 2010 года к полудню Лондон сошел с ума: толпы молодежи собрались в центре и не желали расходиться, Мейфэр была плотно забита тревожно сигналящими автомобилями с траурными лентами, возле одного из трехэтажных кирпичных таунхаусов дежурили полицейские машины и две реанимации, туда-сюда сновали люди. Трагедия случилась всего пару часов назад, но в Интернете новость разлетелась за каких-нибудь десять минут: покончил с собой 40-летний король дизайна и гений подиума Александр МакКуин.
В многоэтажном офисе-студии МакКуина многие из сотрудников, потрясенных этим известием, рыдали в голос; в каждом окне выставили по лилии, на плакате при входе написали: «По свидетельству полиции Александр МакКуин найден мертвым в своей квартире. Не обращаться!!!»
Tого, что случилось, никто не ожидал, напротив, мир находился в ажиотажном предвкушении нового показа МакКуина, который должен был состояться всего через неделю. Тело дизайнера обнаружила его домработница, МакКуин повесился в собственной гардеробной на длинном коричневом ремне. И едва ли это был импульсивный поступок, потому что до этого он явно пытался сделать то же самое в ванной: там нашли привязанный к душу пояс от халата — скорее всего сначала дизайнер собирался повеситься на нем, но у него ничего не вышло…
В доме он был один, вообще постоянно жил один, собственной семьи у него не было. Отец, сестры и брат по какой-то причине — не по религиозной, это факт — отказались от вскрытия тела, чем только усугубили подозрительность ситуации.
Полицейские перерыли весь огромный дом самоубийцы в поисках предсмертной записки или хотя бы каких-то следов, указывающих на возможные причины трагедии. Тщетно.
В столовой остался бокал с недопитым коктейлем из виски с шампанским, который дизайнер, по всей видимости, смешал себе накануне роковой попытки; бокал был хрустальным в форме причудливо вытянутых трубочкой губ. Вообще весь стиль дома МакКуина выдавал эксцентрика — на трех этажах не имелось ни единой обычной вещицы, все эдакое, все с вывертом: вешалки в виде оленьих рогов, стеклянные столы, напоминающие гигантские мыльные пузыри, напольные вазы в виде египетских мумий, диваны-крокодилы…
Однако спальня оказалась вполне обычной: низкая широкая кровать, несколько витых бра на стенах, небольшой столик в углу, на нем стопка журналов... В какой-то момент грязный смятый журнал, валявшийся в углу кровати, привлек внимание одного из следователей. На обложке красовалась женщина в костюме МакКуина, это была певица Бьорк. Журнал явно множество раз служил подставкой для чашек с кофе и бокалов с красным вином. Перевернув его, полицейский заметил, что на обороте что-то торопливо нацарапано несколькими шариковыми ручками, видимо, отказавшимися писать одна за другой. Да это же... Да, именно, это так называемая предсмертная записка МакКуина, вне всякого сомнения!
Полицейский пристально всматривался в кудрявые каракули. «Простите меня. Позаботьтесь о моих собаках. Я вас люблю». Вот, собственно, и все, что на прощание хотел сказать миру гениальный дизайнер, причем совершенно неясно, выражает он любовь только к своим собакам или ко всему остающемуся человечеству…
Полиция выдвинула предварительную версию о причине самоубийства МакКуина: за неделю до этого умерла его мать — Джойс МакКуин. Все без исключения журналы не только в его родной Англии, но и во всем мире цитировали ставшее знаменитым интервью МакКуина 2004 года газете Guardian, которое дизайнер по просьбе журналистов дал своей собственной матери Джойс.
«— Какой твой самый большой страх?
— Умереть раньше тебя.»
Таким образом, самый большой страх МакКуина не реализовался, так как он пережил свою мать, но для него самого это горе могло в самом деле оказаться непосильным грузом, так как изо всей своей семьи МакКуин поддерживал отношения только с матерью. С отцом он уже долгие годы не разговаривал, сестры и брат вращались на каких-то очень далеких для него орбитах, они могли годами даже не перезваниваться. Однако сестры МакКуина рассказали, что пока мать болела и лежала в больнице, Александр ни разу не вырвался ее навестить, хотя постоянно обещал и собирался. Старшая сестра МакКуина — не слишком обаятельная, чопорная особа, — кисло скривилась, когда при ней высказали предположение о необыкновенной привязанности Александра к матери.
— Не больше, чем у других, — процедила она.
— Разве что в детстве: он был маминым любимчиком, хотя…
Из-за этого проглоченного «хотя» и тона, каким оно было произнесено, можно предположить, что в любимчики матери Александр втерся совершенно незаслуженно, а остальной семье сильно насолил. Он явно был нервным, взвинченным и импульсивным, совершенно непохожим на своих «нормальных», сдержанных, приземленных родственников. После смерти матери Александр доконал их тем, что обрывал телефоны, заявляя сначала, что не придет на похороны, потому что «не может видеть мамочку в гробу», потом обещал, что придет, но с опозданием, затем предлагал не захоранивать ее прах, потому что собирается всегда держать его на своем столе, перед глазами.
Родственники перестали отвечать на его бесконечные звонки — их возмущало, что даже в такой ситуации он не может не паясничать. Впрочем, Александр всегда оставался для них шутом гороховым, пусть и знаменитым. Им хотелось «подровнять» его под себя: приучить к сдержанности в словах, одеть в нормальный костюм — то есть превратить в обычного человека. А он неизменно этому сопротивлялся. Однако едва ли родные МакКуина имели какое-либо представление о его жизни, ведь фактически их общение закончилось в ранней юности.
…Ли Александру не повезло — он родился, так сказать, лебедем в семье диких уток, был задиристым и драчливым, как утка, а глубоко внутри — нежным и ранимым, как лебедь, и ему так и не удалось разрешить этот конфликт.
Младший среди шестерых детей Роналда и Джойс МакКуин — потомственного таксиста и учительницы из северо-восточного Лондона, — он дрался с отчаянной храбростью со шпаной — детьми работяг, населявших их окраинный неблагополучный квартал, а потом тайком ото всех плакал: не оттого, что ему выбили передний зуб, а из-за порванного мальчишками цветного шарфа, позаимствованного у сестер, которым МакКуин страшно гордился. Он умел завязывать его десятком самолично изобретенных узлов, но дворовые лишь издевались над ним и дразнили Зубастой Воображулей. Зубастой — потому, что Александр любил вцепляться в обидчиков как звереныш, зубами.
Отец семейства не думал дважды, чтобы залепить по уху младшему Ли — это было его домашнее имя, когда — в который раз!
— заставал засранца перед зеркалом наматывающим на голову шали матери под безобразную музыку, грохочущую из радиоприемника. В 7 лет Ли разрисовал красками новые белоснежные обои в спальне сестер силуэтами принцесс в причудливых платьях под руку с фантастическими животными, а в 13 сам раскроил из праздничной скатерти платье сестре на новогоднюю вечеринку, и они вместе кое-как сшили его на живую нитку. Шить Ли научился сам, просто наблюдая за матерью. В 16 лет он бросил школу, случайно услышав в какой-то телепередаче, что стране требуются портные, и уже через час стоял на пороге пошивочной мастерской Anderson & Sheppard на Сейвил-роу, той самой улице, где находились эксклюзивные мужские ателье. Заметив валявшийся на столике для посетителей журнал с принцем Чарльзом в вечернем костюме на обложке, Ли, напустив на себя небрежный и самоуверенный вид, обратился к мастеру:
— Это плевое дело — скроить такой пиджачишко.
Флегматичный мастер смерил юнца взглядом:
— Никогда ты так не скроишь, дуралей.
— Скрою, спорим!
— выкрикнул голубоглазый наглец с выдающимися вперед верхними зубами и узким ртом, которые делали его похожим на моржа.
— Валяй, — мастер кинул ему большой кусок клеенки и ножницы. И Ли прекрасно справился. Освоив в мастерской, где его конечно же оставили учеником, все, что можно освоить, он перешел в ателье театральных костюмов Angels and Bermans, но и тут не задержался надолго — все предсказуемо, занудно, а ему хотелось выкрикнуть с помощью костюма миру нечто свое, личное, правда, что именно, МакКуин пока не знал.
В нем смутно нарастал бунт против грубости отца, против скрытого презрения сверстников и приятелей сестер, чувствующих в нем другую породу, чужака. У него и в самом деле была постыдная тайна, которую до поры до времени он не собирался разглашать, но она терзала его, делая уязвимым внутри и еше более самоуверенным снаружи.
В самое модное дизайнерское учебное заведение мира — лондонский колледж Святого Мартина — МакКуин совершенно искренне намеревался устроиться преподавателем, потому что чему же его могут там научить? Что с того, что он даже не окончил школу? Зато портфолио у него побольше, чем у декана дизайнерского факультета!
Ладно, в конце концов он смирился хотя бы с тем, что в колледж его зачислили всего лишь студентом, правда, без аттестата и экзаменов.
Возможно, судьба слишком рано накинула на МакКуина упряжь славы, которая с 23 лет начала подгонять его: быстрее, малыш Ли, еше быстрее, еще… Какого черта ты не торопишься? Замешкаешься — и попадешь под собственных разогнавшихся лошадей, скачущих галопом! А его лошади взяли бешеный аллюр непосредственно с выпускного шоу, сделавшего МакКуина за один вечер эпицентром скандала, споров, шока и восторга, — то есть, попросту говоря, знаменитостью. Даже в его крутом колледже никто не учил тому, чтобы из мирного, эстетичного зрелища, каковым является традиционный показ мод, сделать эпатажный авангардный спектакль под названием «Джек-потрошитель выслеживает своих жертв».
Модели деловито расхаживали по подиуму в кожаных топах, больше напоминавших фартуки мясника, заляпанные пятнами крови; жакеты манекенщиц были украшены кусками разорванного целлофана и автомобильных шин, брюки сидели на бедрах так низко, что открывали ложбинку на ягодицах. Аккомпанемент рэпа подчеркивал, с одной стороны, атмосферу улиц, грязи, тревоги и суеты злачных мест, с другой — немыслимо роскошные прически, дорогая отделка деталей золотом и бархатом…
Глазу знатока отчетливо открывалось, сколь безупречно, черт возьми, скроены эти самые штаны, сколь оригинальны жакетики с их накладными аксессуарами, сколь вопиюще талантлив этот сукин сын, свободно расхаживаюший по подиуму среди своих моделей, словно дрессировщик.
МакКуину хлопали, свистели, стоя выражали бурные эмоции, вообще вели себя так, словно он рок-звезда, а не дизайнер одежды. По правде говоря, его самого трясло от волнения, пальцы нервно плясали, выдавая барабанную дробь, ведь он совсем не был уверен, что этот спектакль примут, и готовился к тому, что его закидают тухлыми яйцами. Портновскую-то работу, понятно, он выполнил отлично, а вот представление устроил, ни с кем не советуясь, по велению собственной души, потому что сам себя чувствовал Джеком-потрошителем; чужаком родом из рабочего квартала, налетчиком, которому хотелось растормошить, раздразнить этих элегантных, утонченных зрителей, давно пресытившихся обычной модой.
— Высокая мода должна потрясать, ввергать в безумство, в страсти, вызывать сильные чувства, — так и заявил он журналистам после показа, впервые для самого себя сформулировав, чем же для него интересна мода.
Журналисты были без ума от МакКуина.
«Впервые на подиуме заправляет гениальный хулиган и делает это по-хулигански и гениально!»
МакКуин был так поглощен своим первым показом, что не обратил внимания на вошедшую в зал молодую даму в невероятно экстравагантной шляпке. Оглядевшись в поисках места, она села прямо на ступеньку лестницы в проходе, нисколько не волнуясь за свое белоснежное платье. Он едва ли обратил внимание, что она аплодировала ему чуть ли не дольше всех. Поговорив с журналистами, МакКуин почувствовал огромную усталость и тут же, поймав такси, уехал домой.
Но стоило ему растянуться перед телевизором, как раздался телефонный звонок. Нежный голос, похожий на голос сирены, требовал встречи, немедленно, прямо сейчас, в 12 часов ночи. Он валяется без сил на кровати? А по какому адресу он, собственно, валяется? Она приехала в его унылую съемную квартирку минут через пятнадцать. Шляпа гостьи, украшенная высокими, отделанными кружевом и золотой тесьмой оленьими рогами, которую МакКуин не заметил на своем шоу, зацепилась за низкую притолоку, и они вместе осторожно освободили ее. Огромные серо-зеленые глаза обнаружились на круглом, нежном, очень белом лице брюнетки, когда она сняла свой причудливый головной убор. Ну и платье выбрала гостья для визита в его берлогу — белое, с высоким стоячим, расходящимся треугольным веером воротником, как на портретах королев XVIII века!
И каблуки, боже! Сантиметов двадцать, не меньше!
— Изабелла Блоу, а вообще-то просто Исси, — пропел голос сирены.
Без церемоний она присела к столу и первое, что увидела, — кипу неоплаченных счетов; схватив их, гостья стала засовывать листочки в свою сумку из крокодиловой кожи.
— Я завтра все оплачу. Вы гений, Александр! — Я пришла вам это сказать. Кто-кто, а я в этом понимаю!
— Я Ли, — неловко пробормотал он. — Александр — мое второе имя, но никто…
— Вы Александр, — утвердительно пропела гостья. — С этой минуты. Ли вам не идет, вы гений Александр МакКуин, завтра все за мной это повторят.
Не называйте себя больше Ли, это неправильное имя. Покажите мне скорее, что у вас есть еще. — Исси вскочила с места и стала нетерпеливо оглядываться.
Он объяснил, что все в колледже, здесь ничего нет.
— Сколько стоит тот черный жакет?
МакКуин сразу понял, о чем речь.
— 300 фунтов, — не задумываясь произнес он.
Гостья вскинула на него немного удивленные глаза:
— Немало для студента.
Она вручила ему свою визитку, назначив свидание на завтра, и просила принести с собой тот самый жакет — она его покупает.
На следующий день Александр — с тех пор МакКуин всем представлялся Александром — уже сидел в ее кабинете — Изабелла оказалась фэшн-редактором лондонского Vogue.
На этот раз никаких оленьих рогов: романтическое платье в цветочек, нежно-розовые туфли. Он заметил, что все пробегавшие мимо кабинета Исси с любопытством бросают на нее взгляд — как потом выяснилось, она была местной достопримечательностью, и все сотрудники журнала бегали смотреть, во что сегодня одета Изабелла Блоу, ежедневно менявшая имидж. Ночная гостья МакКуина оказалась одной из самых влиятельных законодательниц моды не только в Англии, но и в Америке. В Нью-Йорке она работала со знаменитой Анной Винтур, а в Лондоне ее появления на показах ждали не меньше, чем самих показов: она одевалась настолько экстравагантно, насколько это вообще возможно, ей ничего не стоило пройти по улице в шляпке из настоящего омара, украшенного золотом, или в грандиозном сооружении, похожем на средневековый шлем.
В тот день МакКуин отдал ей жакет.
Чтобы расплатиться, она побежала снимать деньги с кредитной карты, потому что наличных у нее не оказалось. Так он и приносил ей по одной вещице раз в две недели, и наконец она скупила всю его первую коллекцию за немалую сумму — 5 тысяч фунтов. 34-летняя Исси задалась целью сделать 23-летнего МакКуина самым знаменитым и популярным из ныне живущих дизайнером и принялась эту задачу решать.
Муж Изабеллы — Детмар, юрист по профессии, был категорически против того, чтобы Исси предоставила подвал их дома под студию МакКуина, пусть даже он и казался жене богом.
Потому что отныне все вечера и половину ночи Исси торчала в этом насквозь прокуренном подвале, растянувшись в своих роскошных платьях прямо на дощатом полу и собственноручно поддерживала ткань, которую кроил Александр. Детмар не раз спускался в подвал, ставший его личным адом, только для того, чтобы снова обнаружить, как Исси безо всякого стеснения извлекает свое изящное тело, словно вещь, из слишком сложной упаковки наряда и позволяет МакКуину драпировать тканью себя вместо манекена, при этом ладонь дизайнера свободно скользит по телу Изабеллы, в том числе и по тем местам, которые муж предпочитал видеть недоступными для посторонних мужчин. Однажды, не выдержав, Детмар приволок в подвал два манекена — мужской и женский, он тащил эти бесстыжие голые пластиковые куклы по всему Стрэнду, пугая прохожих, но его самого испугал тот яростный взгляд, которым одарила его жена, когда он водрузил этих «ребят» в мастерской.
Исси полагала, что статьи об Александре дожны появиться во всех приличных журналах моды.
Их в Лондоне не так много, и потому писать о нем во все издания она взялась сама; что-что, а изысканную одежду Изабелла умела воспевать не хуже, чем Данте — красоту своей Беатриче. Но ее коньком были модные фотосессии, между прочим, иные ее снимки сравнивали с работами Дали, например, тот знаменитый, на котором изображена сама Исси, стоящая на одной ножке, и МакКуин в женском платье на фоне средневекового замка. Сколько таких сеансов она ему организовала — сто?
Больше?
Как только в кармане у МакКуина появились деньги, он сразу снял себе приличную студию на Белгрейв-сквер и с головой ушел в работу. К этому времени Александр окончательно понял: ему неинтересно просто одевать мужчин и женщин, пусть модно, изобретательно и изощренно, для этого полно других портных. У него в голове рождались целые истории, сюжеты, требующие особых декораций, в которых все было по его правилам. Одна коллекция была необычнее другой: «Нигилизм», «Птицы» или «Вперед в джунгли». Женщины, обернутые в целлофан, негритянки в наручниках, бритоголовая беременная девушка в викторианском платье, люди-деревья, мужчины-сфинксы…
У него оказалось совершенно феноменальное воображение, безумно эклектичное, впитывающее и перемалывающее все — увиденный фильм, прочитанную книгу, исторический сюжет...
Теперь, пока он готовил новый материал, за дверьми журналисты дрались за право к нему войти: МакКуин решил, что будет давать не больше двух интервью в неделю.
«Его студия выглядит так, будто террористы взорвали зоопарк. Повсюду разбросаны шкуры, некогда принадлежавшие козе, овце, зебре и другим уж явно не домашним животным. Быть может, его двухкомнатная студия и станет эпицентром ударной волны, которая принесет нам новый шик, но сейчас там крайне скверно пахнет. В помещении стоит тяжелый дух мертвечины, отбеливателя, курева и тревоги», — так описал один репортер свое посещение.
Александр кроил материи, носился между десятками манекенов, поправляя, меняя, перебрасывая туда-сюда наряды, часто одновременно просматривал видео из экзотических стран, специально для него поставляемые, чтобы нащупать новые образы. Он отслушивал десятки дисков с музыкой и курил, курил ментоловые сигареты одну за другой, сбрасывая пепел в морские раковины, расставленные с этой целью повсюду, доводя этим сотрудников до обморока, пока кто-то не додумался установить в студии специальные устройства, впитывающие запах табака.
— Подождите, вернитесь… — обычно хватал Александр за рукав уползающих на последнем издыхании ассистентов: ему было не важно, что они отработали уже 16 часов и их глаза, да и его тоже, не отличали синего цвета от зеленого. Обычно самым стойким солдатиком оказывалась, конечно, Изабелла...
Но вот именно с ней-то он больше всего и боялся остаться наедине.
Его тщательно скрываемая постыдная тайна мучила, доканывала: едва выдавался перерыв в работе, которой он специально оглушал себя, словно большими дозами наркотика, как над ним начинал издеваться его внутренний голос, в точности копируя интонации папаши Роналда: «Ты гомик, ты не человек, ты неполноценный», — и Александр не знал, куда бежать от этого наваждения. Давнее воспоминание о том, как у отца вздулись вены на лбу и он избил сына, узнав о его сексуальных склонностях, не давало покоя. Мать стала единственной изо всей семьи, кто открыто принял гомосексуализм Ли — именно ей он во всем признался еще в 16 лет, после одной семейной поездки к морю, когда он впервые влюбился в своего приятеля, а потом так испугался своего постыдного чувства, что в наказание отстегал себя по ногам ремнем.
Однако после того, как об этом случайно узнал Роналд МакКуин, он мало того что поднял на сына руку, он впечатал в него, словно выжег на теле каленым железом: «Ты дерьмо, запомни, ты дерьмо!» Александр запомнил. Он знал, что, в сущности, не имеет ни на что права в этой жизни, а то, что он преуспел в профессии, казалось поразительной случайностью. Еще чуть-чуть — и вся эта феерия развеется, еще немного — и мир выведет его на чистую воду.
Признаться во всем отчаянно влюбленной в него Исси было для МакКуина позорно, очень страшно, но все вышло гораздо хуже: однажды они ехали в такси по набережной, по крыше ритмично барабанил дождь, и Исси вдруг поспешно, что было вовсе на нее не похоже, сняла свою новую шляпу-дом, решительно придвинулась к Александру, требуя, чтобы он ответил наконец на ее поцелуй.
«Я дерьмо! — беззвучно кричал он ей. — Неужели не видишь?» Но он просто грубо оттолкнул ее. Забыть ошарашенные беспомощные глаза Изабеллы ему будет теперь непросто.
Занятый собственными переживаниями и своими коллекциями, МакКуин понятия не имел, что на самом деле происходит в жизни Исси, — что ее давно уволили из Vogue, а потом и из Tatler, что новому начальству пришлась не по нраву ее вызывающая экстравагантность, что они с Детмаром едва сводили концы с концами, что за коллекцию МакКуина она отдала свои последние деньги, а часть просто купила в долг на кредитные карты, и ее муж несколько лет расплачивался по ним.
Вскоре Исси позвонила попрощаться — они с Детмаром уезжали в Америку. «Развеяться», — уклончиво сказала она, и МакКуин малодушно обрадовался — его мучило чувство вины перед ней. Но Исси сделала свое дело: именно благодаря ей МакКуин стал не просто знаменитым, но самым модным и крутым дизайнером в Европе. Под его показы теперь арендовали стадионы, так как традиционные залы не могли вместить желающих: на дефиле ломились даже те, кто никогда до этого не интересовался модой, галерку заполняли студенты, театралы, художники. В 1996-м грянула сенсация: МакКуина объявили дизайнером года! Он нес эту новость домой, прежде всего матери, боясь, что его сердце разорвется от радости и гордости. Александр по-мальчишески пинал ногой мусорные баки и выделывал вокруг них пируэты, в такси несколько раз хлопал себя по коленкам и заливался смехом.
В родительской гостиной, как всегда, работал телевизор; мать ставила на стол ванильный крем с орехами, когда в сознание МакКуина вторгся голос дикторши: «От главы корпорации LVMH Бернара Арно поступило предложение назначить дизайнера года Александра МакКуина арт-директором парижского Дома моды Givenchy».
— Не волнуйся, сынок, это просто однофамилец, — испуганно залепетала мать, увидев потрясенное лицо сына. По правде говоря, он и сам был почти уверен, что это просто какая-то нелепая ошибка. Отец, в смежной комнате ковырявшийся с какими-то напильниками, покрутил пальцем у виска и буркнул: «Новости для комиков!»
— Сам ты комик! — внезапное бешенство ударило Александру в голову, и желание немедленно, на месте убить того, кто назывался его отцом, свело руки судорогой.
Родитель уже предусмотрительно заперся в комнате, а его младший сын, как бык, выставив голову вперед, принялся штурмовать дверь. Матери пришлось для острастки вылить ему на голову кувшин холодной воды. Праздник был испорчен, ванильный крем не оценен по достоинству, и, уходя, Александр рявкнул, что отрекается «от отца-ублюдка».
…— Я надеюсь на вас, — сказал Бернар Арно, пожимая МакКуину руку и поздравляя его с назначением. — Вам много даст союз и сотрудничество с Домом Givenchy.
— Дому моды Givenchy тоже много даст сотрудничество со мной, — улыбнулся МакКуин своим маленьким ртом хомячка, обнажив выдающиеся вперед передние зубы.
Возможно, им владел бунтарский дух плебея, желавшего все разорить в слишком изысканных для его вкуса королевских покоях, но МакКуина и вправду ужаснула мертвечина, царившая в Доме моды Givenchy. Женщины, одетые занудными секретаршами, мужчины, похожие на банковских клерков, с ума сойти можно!
— Мы все изменим, — с сильным восточнолондонским акцентом трубил МакКуин новым сотрудникам-французам, взиравшим на него с опаской, как на самого настоящего Джека-потрошителя. — Вот я сейчас вам покажу, каким я вижу наш новый стиль.
Взяв в руки большие портновские ножницы, МакКуин решительно направился к висящему на манекене унылому мужскому костюму — последнему творению Дома моды Givenchy.
Было слышно, как французы дружно ахнули: недаром пресса называла этого МакКуина «слоном в посудной лавке Высокой моды».
— Пощадите, месье! — пискнул кто-то, когда Александр занес ножницы над пиджаком.
Сейчас он покажет им, что такое крой! И пиджак был безжалостно разрезан прямо на манекене и мгновенно сметан по-новому на живую нитку самим МакКуином, лицо которого напоминало кровожадный лик Робеспьера на известном портрете. Толпа его новых сотрудников сгрудилась вокруг костюма-жертвы. Вдруг послышались возгласы:
— Потрясающе! Безупречный крой!
— Очень свежо!
— Ей-богу, это современно!
МакКуин уселся на пол рядом с манекеном, мозг лихорадочно работал, выдавая одну идею за другой, что следует дальше делать с этим костюмом — ну, перекроить эти старомодные широкие брючины, понятно; ну, сделать правильную выпуклую задницу, естественно; убрать эти дебильные стрелки, ясно… Скажите пожалуйста, ему рукоплещут! И это недоверчивые холодные французы, десять минут назад желавшие вымести его отсюда поганой метлой!
Первый показ МакКуина в рамках Дома моды Givenchy вызвал в Париже шок и восторг одновременно. «Консервативный буржуазный Дом моды Givenchy — символ французской элегантности — отдался в руки этого «взбесившегося панка», на показах которого по подиуму разъезжают автомобили, идет дождь, роботы распрыскивают краску из пульверизаторов на платья манекенщиц, а в качестве отделки используется мертвая саранча.
Но этот панк — гений и настоящий художник». Еще бы он им не был! В конце концов, есть факты, упрямые и неопровержимые: после того как МакКуин возглавил Дом моды Givenchy, количество их клиентов среди топ-знаменитостей возросло на сорок процентов! Теперь в Givenchy одеваются и Кейт Уинслет, и Сара Джессика Паркер, и Виктория Бэтхем, и даже Мерил Стрип, вообразите! На дефиле приехали даже Дольче и Габбана, любимцы МакКуина.
Шумная вечеринка после показа развязала итальянцам языки; они узнали в МакКуине своего, почуяли его робость и сумели втолковать Александру, что свои предпочтения в сексе лучше не скрывать, тогда люди попросту перестанут интересоваться этим.
Вот, например, их союз уже много лет не привлекает ничье внимание. «Делай, как мы, — подмигнул Габбана, и МакКуин понял, что они правы.
Долго сдерживаемую плотину прорвало, и МакКуина, чувствующего себя так, словно сам Папа Римский отпустил ему грехи, завертел бешеный водоворот гей-клубов, сладкой ночной жизни и всех видов запретных удовольствий, предоставляемых за закрытыми дверьми специализированных пабов, ресторанов и отелей. Оказалось, что он вовсе не единственный в мире несчастный извращенец, готовый засудить себя до смерти; в мире полно таких, как он, а уж среди людей его профессии и подавно.
…Танцуем, еще танцуем, до упаду, до утра, потом до следующего утра, не падай, малыш, танцуй, или я пошлю тебя к чертям! Джон Форсайт, темноволосый смазливый юнец с вкрадчивыми кошачьими манерами, прикладывался к бутылке с водой, делая вид, что это виски, да никто бы и не обратил внимания на этикетку, в таком дыму не отличишь бутылку от кошки! У МакКуина задралась майка, он тяжело дышит, глаза бешеные, пьяные, но он продолжает дрыгаться в такт музыке рядом с такими же неутомимыми, как он. Вон каланча Наоми Кэмпбелл положила свои длиннющие руки с хищными ногтями ему на плечи, и слава богу, МакКуин перестал все время оглядываться в поисках Джона.
МакКуин снял Форсайта в одном из лондонских гей-клубов, Джон поначалу понятия не имел, что за птица Александр МакКуин, — на вид этот бритый голубоглазый парень был просто неутомимым тусовщиком, каких поискать.
Весь месяц они тусили по клубам и вечеринкам, причем Александр требовал, чтобы праздник продолжался. Из «Марокко» они переходили в Groucho Club, потом в First Cafe, оттуда — на вечеринку Vogue, затем в гости к подруге МакКуина — Кейт Мосс, от нее к ее подруге Сэди Фрост. С некоторых пор МакКуин открыл в себе такую же запойную страсть к развлечениям — заведясь и начав бродить по бесконечным пати, он неделями не мог остановиться; способствовал этому и кокаин, к которому МакКуин пристрастился благодаря дружбе с Кейт Мосс. Теперь в любом баре, где бы он ни появлялся, ему подносили этот восхитительный белый порошок на серебряном подносе. «Не смейся надо мной, малыш, — твердил Джону Форсайту МакКуин, — я был очень несчастен, пока не открыл для себя три спасательных круга: тебя, шампанское и кокаин».
«Я кажусь тебе бабой? — спохватывался он вдруг. — Ну да, я обожаю шампанское. Но на самом деле я очень страшный! Ты видел мои шоу?» Разумеется, ничего Джон не видел. Он был всего лишь студентом киношколы и изо всей Высокой моды предпочитал «левайсы» с драными коленками. Забавно, что сам МакКуин любил то же самое, хоть и выпендривался перед журналистами, рассказывая им сказки, что носит только свою одежду! Джинсы, майки, мягкие свитера — ни во что другое знаменитый на весь мир дизайнер в жизни не облачался.
Решившись более не скрывать свою ориентацию, МакКуин стал иначе относиться к работе: если ему надоедало или не было вдохновения, то он мог взять и бросить коллекцию посередине процесса — мол, осточертело.
Взезапно прямо из студии заказывал частный самолет, иногда прихватывал Джона, и они отправлялись в Марокко, в Бутан, в Йемен, на острова Зеленого Мыса... Иногда он просто кидал кубик на карту мира и ехал туда, куда выпадал жребий. В Доме моды Givenchy его возненавидели за такие выходки — ведь еще вчера он гонял своих ассистентов и помощников до обморока, а сегодня из него словно вытаскивали заводную пружину — бац, и он уже полулежит на стуле, расслабленный, опустошенный, ему теперь необходим допинг, чтобы взбодриться.
В один из таких моментов его и подловила Кейт Мосс. Эта известная провокаторша, желая растормошить своего приятеля, вдруг спросила :
— Александр, а ты бы женился на Джоне?
— Да, — ответил он, чуть запнувшись, — а разве можно?
МакКуин не заметил, что давно уже проник в ту тонкую прослойку жителей планеты, где все можно — любая прихоть за ваши деньги; и вот в июле 2000 года по острову Ибица катили два роскошных кабриолета «Бентли», в одном сидели одетый в белое Александр МакКуин и Кейт Мосс, в другом — тоже одетый в белое Джон Форсайт с ее подругой Анабель.
Вдоль дороги толпились британские туристы, показывали пальцами на машины и вопили: «Смотрите, да это же Кейт Мосс!»
На трехэтажной яхте, принадлежавшей другу Кейт, состоялось их бракосочетание: с виду настоящий священник в рясе при всех регалиях пробубнил какую-то коротенькую проповедь, по-быстрому задал полагающиеся вопросы, мол, согласен ли вступить в брак…
Через 10 минут процедура была закончена, священник ловко переоделся в потертые джинсы и присоединился к общему веселью. Вокруг галдели собравшиеся друзья, кого там только не было: и Джуд Лоу, и Лавиния Тейлор, и Наоми Кэмпбелл, и Бьорк, и Леди Гага… Аплодировали, хохотали, дурачились, устроили самодельный фейерверк. У МакКуина от волнения тряслись руки, и он нетерпеливо требовал еще и еще шампанского, потом он куда-то исчез, и Форсайт нашел его в темном углу под капитанским мостиком поливающим себя сверху из бутылки шампанского, как из душа. Глаза у него были красные, но счастья Форсайт в них не приметил. «Маскарад вся эта хрень, а мы — просто гребаные скоморохи, была бы это настоящая свадьба, я бы свою мать пригласил».
Джон только плечами пожал: развлеклись с приятелями, повеселились, зачем принимать все это так близко к сердцу?
Тем не менее, несмотря ни на что, в глубине души МакКуин продолжал считать себя «дерьмом», заслуживающим только наказания за все свои выходки. Лишь после его смерти выяснилось, что Александр посещал психиатра — мистера Сайена, и тот вел с ним многочасовые душеспасительные беседы, вытаскивая из накатывавших приступов депрессии, втолковывая, что он нормальный, такой же, как все, с незначительными особенностями — а они бывают у многих, что даже если он хочет ребенка — в наше время это не вопрос. Может, и не вопрос, но только Джон Форсайт бросил Александра, и ему пришлось переехать в новый трехэтажный дом совсем одному с тремя собаками.
Да, представьте, он хотел бы и детей и иногда подумывал, не сделать ли Исси, когда она вернется, счастливой матерью своего отпрыска? Загадочно, но чем лучше шли его профессиональные дела, тем тоскливее бывало на душе. Давно остался в прошлом Дом моды Givenchy, МакКуин обзавелся гигантской собственной студией в центре Лондона; магазины его бренда расплодились по всему миру; в 2003 году королева Елизавета сделала МакКуина кавалером ордена Британской империи, что, конечно, потрясающе. Они начали праздновать это событие в Лондоне, а через две недели МакКуин обнаружил, что веселье продолжается в поместье Наоми в Кейптауне и что дозы кокаина, которые все они приняли, просто нереальны.
…— Исси в больнице? Что с ней? — МакКуин разбрызгивал красную краску из пульверизатора на белую ткань, чтобы получились внушительные пятна «крови».
Вокруг двадцати манекенов, как всегда, вился нескончаемый рабочий танец ассистентов. Подзабытый голос Детмара Блоу звучал мрачно: Исси совершила попытку самоубийства, прыгнув с Хаммерсмитского моста; но выжила. Правда, так переломала лодыжки, что больше никогда не сможет ходить в туфлях на каблуках.
— Почему она это сделала?! — заорал потрясенный МакКуин в трубку и с силой надавил на головку баллончика, забрызгав кровавой краской самого себя. — Почему?
Детмар что-то забормотал про тяжелую депрессию Исси: мол, они ни с чем вернулись из Америки, а Исси надеялась там забеременеть с помошью пресловутого искусственного оплодотворения; умерший отец-миллионер оскорбил ее, оставив ей и двум сестрам грошовое наследство, а своей второй жене, мачехе Исси, огромное состояние; у нее нашли рак яичников, к счастью, успешно прооперировали, но ей все сейчас видится в черных тонах.
— Она тебя очень ждет, — с нажимом проговорил Детмар.
— Ждет, слышишь?
Ну конечно же МакКуин ее навестит, сегодня или завтра.
Однако сидя в кабинете у своего психиатра, МакКуин трясся и все повторял, что ему страшно видеть Изабеллу после всего, но ведь надо? Ведь нельзя не пойти к ней... Это переросло в манию, навязчивую идею — идти или не идти к Изабелле, а она так ни разу ему сама и не позвонила. Черт знает, как пролетели три года — в рабочей круговерти, в острых приступах депрессии, от которых МакКуин спасался кокаином.
В начале мая 2007 года МакКуин не поверил своим глазам, получив от Исси длинный красивый конверт с приглашением явиться в их загородный дом на пати, непременно в костюме средневекового рыцаря — пати будет костюмированным, в духе прежней Изабеллы.
Тон письма был легким, беззаботным. Господи, а он-то думал, что она навсегда вычеркнула его из своей жизни! Неужели Исси в порядке и простила его? На этот раз перед Александром не стоял вопрос, идти ли на вечеринку. Бежать! Лететь! Он подарит ей свое самое изысканное платье с длинным крученым подолом из коллекции «Это просто игра», наверное, самой успешной за всю его карьеру. МакКуин бережно укладывал подарок в специальную коробку, воображая, как вспыхнут у Исси глаза при виде такой роскоши.
Интересно, какую шляпку ей придет в голову надеть под этот наряд?
Та, которую раньше он называл Исси, еле ковыляла ему навстречу по гравийной дорожке, украшенной веселыми китайскими фонариками. Плоский каблук — это ладно. Но что стало с ее лицом! Перед ним стояла почти старуха: мешки под тусклыми глазами, морщины на лбу, тяжелые набрякшие веки... Впервые он спохватился: да сколько же ей теперь лет? Всего 48, на 10 лет больше, чем ему. Естественно, Исси легко прочитала эти мысли на его лице, и все же она постаралась улыбнуться тенью своей прежней улыбки.
— Все-таки пришел, — шепнула она, поцеловав его. — Сегодня будем веселиться, мне надоело киснуть.
Вокруг мелькали знакомые лица, гостей было немало. Несколько раз МакКуин танцевал с Исси медленный танец, но они не разговаривали, просто молча переступали ногами под музыку. А потом она куда-то исчезла. Через какое-то время ее хватился муж, увлеченно кружившйся в танце со своей новой пассией — писательницей Теодорой …
Исси нашли без сознания неподалеку от дома. В больнице ее привели в чувство, и она призналась, что приняла заранее заготовленную дозу жидкого пестицида — это ядовитый химикат, который используют в садоводстве. У нее больше не было ни сил, ни желания жить. Она умерла той же ночью.
На похоронах Изабеллы 15 мая 2007 года в Глостерском соборе МакКуин шел за ее гробом и рыдал; это была его идея — украсить гроб Блоу одной из ее любимых шляпок вместо венка.
Исси пришел проводить весь цвет европейской моды, многие, как Сара Джессика Паркер, Бьорк, Кэмпбелл, явились в нарядах МакКуина, все до единой женщины были, как любила сама Исси, в обуви на высоченных каблуках и с ярко-розовой помадой цвета бугенвиллеи.
После похорон Блоу с МакКуином стало твориться что-то неладное: впервые в жизни он боялся оставаться один дома, ему то мерещился голос Исси, то казалось, что она мелькнула в проеме двери… Психиатр Сайен уже после смерти МакКуина расскажет, что на самом деле его пациент совершил несколько попыток самоубийства до той последней, так сказать, удачной. Его мучило непреодолимое чувство вины перед Исси, а скорее всего в ее лице — перед всей женской половиной человечества. Мать МакКуина была единственной женщиной, целиком принимавшей сына таким, каков он есть, и когда она умерла в начале февраля 2010 года, ему показалось, что он остался на свете совершенно один, безо всякой поддержки.
Сыграл свою роковую роль и кокаин. Сайен объяснил и то, почему пуританская семья Александра отказалась от вскрытия тела: в организме МакКуина, несомненно, нашли бы смертельную дозу кокаина, и тогда весь мир узнал бы, что он был тяжелым наркоманом. Разве мог допустить такое папаша Роналд?
Последний год жизни МакКуин практически безвылазно сидел дома, работал через силу, разговаривал с трудом и немного оживлялся, только когда получал дозу. С собаками он сюсюкал, в точности как с избалованными детьми, и часто повторял друзьям, что это его единственная семья.
Конечно, у него бывали любовники, но если кто-то из них случайно наступал на лапу его бультерьеру, МакКуин впадал в неуправляемую истерику; а кому охота быть свидетелем того, как через пару часов возбуждения у Александра мертвеет лицо, лоб покрывается испариной и он твердит, что хочет срочно поговорить с Изабеллой? Никому. Поэтому 11 февраля 2010 года рядом с ним никого и не оказалось...
Подпишись на наш канал в Telegram