Сидим как-то с одноклассницами в лондонском кафе, болтаем о том о сем. Подружки хохочут, вспоминая, как в детстве на Багамах объедались манго, ананасами и папайей. А я им рассказываю о своей жизни в Сибири. У них от ужаса глаза на лоб полезли — для англичан нет страшнее слова, чем «Сибирь»! И ели мы там, между прочим, не экзотические фрукты, а картошку. Единственным лакомством, да и то по большим праздникам, были яблоки. Никогда не забуду этот вкус детства — ощущение сладкого воска во рту… Но при всех бытовых трудностях у меня было абсолютно счастливое детство.
Рядом любимые родители, старший брат Марат. Да и наш северный городок до сих пор вспоминаю с теплотой. Он был настолько маленьким, что, казалось, все мы, жители Когалыма, — одна большая дружная семья.
Взрослые работали, дети ходили в садик, потом в школу, играли все вместе до ночи во дворе, зимой катались возле дома на катке. И никто в то время не боялся за ребенка...
Когда родители приехали работать в Когалым, его даже на карте еще не было. Городок только-только застраивался. Моя семья была в числе первых его жителей. Едва построили первые пятиэтажки, благоустроенные, теплые, как в четвертом по счету доме родители получили квартиру.
Папа познакомился с мамой в Уфе, в нефтяном институте, где они оба учились.
В девятнадцать лет решили пожениться. Это был типичный студенческий брак — ни денег, ни жилья. Друзья-однокурсники скинулись по десять рублей и устроили веселую свадьбу в кафе. На маме было скромное белое платьишко и фата. После регистрации счастливый папа нес маму из загса на руках. Пару лет родители проработали по распределению в Башкирии, в небольшом городе Октябрьский. А потом молодых специалистов отправили на Север. Мэром нашего Когалыма, между прочим, одно время был Сергей Собянин…
В поселок нефтяников родители приехали еще до моего рождения, старшему брату Марату только три года исполнилось. Два скромных инженера жили, как все в то время, от зарплаты до зарплаты.
А потом 27 июня на свет появилась я. Рожать меня мама поехала в Бугульму к своим родителям. В сентябре меня перевезли в Когалым.
Слава богу, к тому времени нам уже дали квартиру. Самые тяжелые времена застал мой брат. Когда родители только переехали на Север, ему довелось на себе испытать все прелести жизни первопроходчиков. Марат помнит, как они жили в маленьком железном вагончике, как в сильный мороз в городке отключали электричество и газ. На улице 50 градусов мороза, а в вагончике — чуть теплее, приходилось спать в пальто и в шапках. Иногда воду кипятили на костре у вагончика, подвесив на сук жестяной чайник.
Словом, условия были даже похлеще, чем у дедушки с бабушкой в папиной деревне.
Папа родился в глухой башкирской деревушке Уяндык. Домов штук по двадцать по обе стороны пыльной ухабистой дороги. Дедушка работал в колхозе, бабушка растила детей. Жили бедно, на всем своем: сад, огород, коровы, бараны...
Моя бабушка на своих хрупких плечах пятерых мужиков поднимала: четверо маленьких ребятишек-погодков, еще и муж, очень требовательный. Каждый день она вставала в пять утра, доила корову, готовила всем еду, а потом, не разгибая спины, на огороде батрачила. Стирать белье бабушке приходилось в ледяной воде. До сих пор помню ее большие натруженные руки. В конце жизни она страшно мучилась от сильнейшего артрита, не могла даже пальцами пошевелить. Когда в моей жизни случаются тяжелые моменты и я начинаю ныть: «Ой как плохо! Ой как тяжело!» — вспоминаю бабушку. И мне тут же становится стыдно: грех жаловаться…
Хорошо помню папин дом в Башкирии, вернее сказать, это была избушка.
Всего одна комната, перегороженная занавеской, а за ней — «спальня» дедушки и бабушки. Потом, когда у папы появилась возможность, он построил родителям новый дом, а старый оставил в качестве музея.
Папа никогда не забывал свою родину, свои корни — провел в деревне электричество, положил асфальт, построил для жителей мечеть, больницу и гостиницу. Сейчас там даже горнолыжный курорт есть…
В 5 лет папа поступил в школу в соседней русской деревне. А ведь он совсем не говорил по-русски. Но учился упорно, каждый день за пять километров ходил в школу с учебниками за спиной.
Один, между прочим, через лес!
Лет десять назад на том самом месте, где стояла та маленькая деревянная школа, папа построил новую — большое красивое здание с мраморными полами. И сегодня дети из всех ближайших деревень имеют возможность там учиться…
В 15 лет папа поступил в Уфимский нефтяной институт. Родители отправили сына учиться в город, выдав ему вместо денег мешок картошки. Дедушка настоял на том, чтобы старший сын получил высшее образование, — на него возлагалась вся надежда семьи. Кстати, мешок картошки помог первокурснику дотянуть до первой стипендии.
Вот так с нуля папа начинал свою карьеру... Надо ли говорить, что дедушкины надежды он оправдал: поднял всю семью — помог и братьям, и всем остальным родственникам…
Условия жизни на Севере были тяжелейшие.
Зимой — минус 50, летом — 40-градусная жара, зной, мошкара. Вот нас на летние каникулы и отправляли по бабушкам: братьев — в Башкирию, а меня — в Бугульму, к маминой родне.
Мамина мама хорошо говорила по-русски, а вот папина — не знала ни слова. Как-то недавно папа нас упрекнул: «Почему вы с Маратом не говорите на родном языке?» Мы стали оправдываться: «Ну а кто в этом виноват?» Время было такое. Советский Союз, все дети учились в русских школах, это теперь открывают татарские школы.
В папиной деревне мне было скучно без подружек.
Единственное развлечение — пасти коров. Нам с братом очень нравилось «работать» пастухами. С хворостинками в руках мы гнали стадо на заливной луг, целый день купались, пока коровы жевали траву, а вечером пригоняли их домой. И меня неизменно поражало то, что каждая буренка всегда поворачивала в свой двор, никогда не ошибаясь калиткой…
Но чаще я проводила лето у маминых родителей в Бугульме. Там меня ждала большая компания двоюродных братьев и сестер. Нас, детей, конечно, иногда использовали как «рабочую силу». Мы пололи сорняки на бабушкином огороде, поливали сад. Но самым страшным наказанием была вечная борьба с колорадскими жуками.
Нам выдавали по банке с керосином, мы шли по огромному картофельному полю и бросали этих противных насекомых в баночки.
Зато как приятно было собирать вишню и черешню! Тут уж мы наедались досыта... Каждый свой день рождения я отмечала в Бугульме. В июне на огороде поспевала клубника. Бабушка строго-настрого запрещала детям есть ягоду с грядок: она по традиции варила на зиму клубничное варенье. Только в мой день рождения бабушка делала исключение — мне разрешалось собрать миску клубники и съесть.
Конечно, она старалась меня откормить. Наверное, из-за постоянной нехватки солнца на Севере у меня был плохой аппетит. Я была очень худая, с вечными синяками под глазами.
Вот бабушка и готовила мне калорийные татарские блюда: беляши, куриный бульон с домашней лапшой и зур-бэлеш. Это такой особенный пирог с «крышкой» из теста, по-простому — курник.
У бабушки этот курник был фирменным блюдом. Вначале она замешивала крутое тесто, потом делала начинку из мелко нарезанной курицы, лука и картошки.
В Когалыме с продуктами в то время было трудновато. Из овощей — картошка, морковка да лук. Яблоки завозили с Большой земли редко. Да и те — полувысохшие, покрытые толстым слоем парафина, чтобы не испортились при транспортировке. Только в начале 90-х в магазинах стал появляться дефицит: апельсины и бананы.
Самым жутким испытанием для меня была ежедневная обязательная ложка рыбьего жира. Всем детям на Севере врачи его прописывали для профилактики рахита. Мама покупала эту гадость почему-то в жестяных банках. Каждый раз я пыталась спастись бегством от надвигающейся «экзекуции».
За мной гонялись по всей квартире. Наконец, поймав, Марат держал мою голову, а мама разжимала челюсти и насильно вливала в рот ложку рыбьего жира.
Никаких нянек у нас с Маратом никогда не было, вначале меня водили в ясли, потом — в детский садик. Помню, как в детстве бабушка приезжала в Когалым помогать маме с детьми, ведь та все время работала.
Распорядок дня у нас был такой. Утром мама отводила меня в садик через дорогу, а в обед старший брат забирал домой. Нам давали задание: перемыть всю посуду, почистить и нарезать картошку к маминому приходу. «Смотрите, только по очереди!» — строго грозила пальцем мама. Но брат, естественно, хитростью всю работу сваливал на меня. И вот я, 5-летний ребенок, со слезами на глазах, стоя на табуретке, мыла кастрюли, потом чистила картошку.
Когда мама прибегала на обеденный перерыв, на плите уже вовсю кипела вода. Она быстро заправляла суп, кормила нас и убегала на работу, забрав ключ от квартиры. Почему-то у нас был всего один ключ на всю семью. А мы, захлопнув дверь, до вечера играли с детьми во дворе.
Помню один случай. Как-то прибегаю домой, быстренько ем — и к подружкам. Мне так не терпелось на улицу, что я второпях забыла надеть юбку. Залопнула дверь, и вдруг замечаю — на мне только майка и колготки! А ключа-то от квартиры нет... Мне, маленькой девочке, было немыслимо так опозориться — выйти во двор без юбки. Я, наверное, полчаса сидела в подъезде и рыдала. Потом наконец выбежала и понеслась к подружке Диларе через двор. Она меня спасла — одолжила юбку.
У Дилары дома стояла моя заветная мечта — пианино.
Кстати, именно она научила меня играть «Собачий вальс». И с тех пор я стала мечтать о таком же красивом пианино. Долго умоляла папу мне его купить. Он согласился при условии, что я буду усердно заниматься музыкой. Папа много работал, редко нас видел и, наверное, поэтому баловал. Ни в чем мне не отказывал, всегда говорил: «Ты старайся, учись, а я тебе помогу». И вот однажды к нам домой привезли то, о чем я так долго мечтала, — пианино марки Petrof.
В пять лет я начала учиться музыке. И вот что удивительно: все дети ненавидели сольфеджио, а я, наоборот, обожала эти уроки. И с удовольствием бегала на занятия.
Единственная музыкальная школа в городе была очень далеко, где-то на опушке леса.
Первый год меня туда водили взрослые, потом я стала ходить сама. Полчаса пешком добиралась. Возвращалась из школы, когда уже темнело. А идти надо было через лес. Однажды случайно свернула с тропинки и заблудилась. Мне вдруг так страшно стало, даже почудилось, что где-то поблизости воют волки. Слава богу, гляжу: навстречу — люди. Я кинулась к ним, и они отвели меня домой. Мама, вспоминая сейчас об этом, от ужаса хватается за сердце…
Еще она до сих пор не может забыть историю, как впервые оставила меня с младшим братиком Ренардом. Ему только три месяца исполнилось. Маме срочно понадобилось куда-то отлучиться. Как только она ушла, малыш тут же заревел. Пытаюсь его успокоить, а он еще сильнее плачет. Я бегаю по комнате, изо всех сил трясу его, баюкаю — ничего не помогает, он буквально заходится от плача.
В конце концов я так испугалась, что тоже стала рыдать. Схватила братишку в охапку и потащила в ванную. Включаю и выключаю свет в надежде, что мигающая лампочка его отвлечет. Какое там! Он аж посинел от плача. В отчаянии сунула брата под струю холодной воды. Он буквально на секунду, от шока, замолк, а потом зарыдал еще пуще. Хорошо, я догадалась позвать соседку. Она прибежала и успокоила малыша.
Вот так училась и экспериментировала на младшем братике, зато когда родились собственные дети, было ощущение, что я мамочка с большим стажем! Настолько легко и естественно все давалось…
Дома у нас царила жесткая дисциплина. Папа фанатично любил порядок, к этому его приучили с детства.
Помню, возвращается домой, ставит свой «дипломат» в угол и, не сняв шапку и пальто, берет веник и принимается подметать коридор.
Папа был очень строгим, нам с братом всегда влетало, если он замечал беспорядок в комнате. Нас не ставили в угол, не кричали, но одного папиного взгляда было достаточно, чтобы мы затряслись от страха. Мы жутко его боялись. Помню, как-то Марат случайно выглянул в окно и как закричит: «Папа идет!» Мы тут же в панике кинулись убирать квартиру.
Мама была намного мягче, и мы иногда этим пользовались, пускаясь на хитрость. В школьные годы я любила оставаться с ночевкой у подруги. Но отпроситься было невероятно сложно. «Можно пойти к Маше ночевать?» — хитренько подхожу с просьбой к папе.
Вижу прекрасно, что он чем-то занят. Естественно, он от меня отмахивается: «Иди спроси у мамы». А это означало одно — меня отпустят!
Но вообще-то я была очень послушным ребенком. Шагу не ступала без спроса. И хотя мама никогда не требовала от меня хороших оценок, для меня получить тройку или двойку было настоящей трагедией. Какая-то невероятная ответственность! Никогда не пропускала уроки, выполняла все домашние задания. Жутко боялась, что меня отругает учительница. Хотя меня никогда не ругали, не наказывали…
Когда я подросла, мы жили уже хорошо. Папа стремительно делал карьеру и в свои 30 с небольшим стал одним из лучших специалистов в нефтяной отрасли.
В новой трехкомнатной квартире у нас с братом уже была своя комната с балконом.
Помню, в лютые морозы стена возле балконной двери покрывалась инеем, и нам приходилось спать в свитерах и валенках. Тогда родители приняли решение переселить нас в гостиную. Ура! Наша комната теперь была в два раза больше.
Папа стал часто ездить в заграничные командировки. Помню, привозил из Мексики нам с Маратом сувениры. Однажды, когда мне было лет восемь, откуда-то привез нам по банке пепси-колы и жевательную резинку. Это было непередаваемое счастье! А когда я взяла в руки свою первую куклу Барби, не хотела ее выпускать, так и заснула с ней в обнимку…
Однажды папа привез из-за границы невиданную диковинку — видеокамеру. Мы с братом целый день носились с ней и снимали друг друга. У меня до сих пор хранится видеопленка: я прыгаю и строю рожи в камеру.
А за кадром звучит мамин голос: «Господи! Да не кривляйся ты, и так страшная!»
Наверное, в детстве меня смело можно было назвать «гадким утенком». Никто в семье не говорил мне, что я красивая. Да и я сама никогда не считала себя красавицей. И имя Алсу мне не нравилось. То ли дело — Диана, Елизавета! Нежные, девичьи...
В русской школе, где я училась, мое имя всем казалось странным. То ли мальчик, то ли девочка — непонятно… Помню, подружки все время спрашивали: «Что означает твое имя?» Я долго допытывалась у мамы, почему меня так назвали? Бабушка объяснила, что по-татарски мое имя означает «розовая вода». Но, думаю, в жизни все было прозаичнее — у нас напротив жила соседка Алсу, вот маме и понравилось ее имя.
Правда, в будущем редкое имя очень помогло мне в карьере — поклонники его сразу запомнили...
Когда мне исполнилось 10 лет, мы всей семьей перебрались в Москву. Я была в шоке! Огромный город, высоченные дома, красивые станции метро. А как уплетала плитками любимые шоколадки: с орешками, молочный, с начинкой! Бананы сметала килограммами, йогурты — упаковками.
В столице после Когалыма все было в новинку. Наш городок можно было обойти пешком за полчаса, а тут гигантские расстояния! Порой казалось, что мне не хватает воздуха, я буквально задыхалась от выхлопных газов.
Однажды отправились куда-то на папиной машине, я сидела на заднем сиденье, зажав плитку шоколада в руке и с любопытством разглядывая высотки.
И так меня укачало, что пришлось даже машину останавливать.
Еще хорошо помню свой первый в жизни поход в «Макдоналдс». На Пушкинской только-только открыли ресторан быстрого питания, и мы простояли часа два в длиннющей очереди, чтобы в него попасть.
А у мамы был шок от московских «космических» цен. Мы же из провинции приехали, там все гораздо дешевле. И хотя папа уже зарабатывал немалые деньги, мама по привычке экономила. Каждый поход в магазин был для нее испытанием: ну как за детскую футболку отдать такие деньги?!
Дом, в котором мы жили в Москве, был «лукойловский». Все свои, папины сослуживцы по Сибири. Мы с лучшей подругой попали в один класс — третий.
Конечно, нам было некомфортно: в классе под сорок человек. Мы с подружкой держались вместе — это нам помогло. А через неделю для нас, приезжих, сформировали отдельный класс — «сибирский», человек на пятнадцать…
Первые несколько лет меня страшно тянуло обратно в Когалым. Но попала я туда только через десять лет — уже с концертами…
Учеба в московской школе не запомнилась: через год мы с мамой и братьями переехали в Америку, а папа остался работать в Москве. И хотя это был тихий, респектабельный и очень спокойный Лонг-Айленд, там мне стало еще тяжелее, чем в Москве. Я училась в обычной школе. Но нулевое знание английского делало пребывание в ней невыносимым. Ночами я рыдала в подушку — мне казалось, надо мной смеются все одноклассники.
Я вообще очень застенчивая, стеснительная, тише воды ниже травы.
Необщительная, можно даже сказать — забитая. А тут у меня вдобавок появился страх стать отвергнутой, наказанной...
Надо ли говорить, что в американской школе у меня совсем не было друзей? Я прибилась к группе таких же аутсайдеров, как и сама, — китайцу и индианке. У них тоже были проблемы с языком. Вот такая получилась компания неудачников. А через три месяца я не просто заговорила на английском, а стала писать сочинения, которые вывешивались на стену. Наверное, одолеть английский мне очень помог музыкальный слух…
В Америке мы продержались полгода и переехали в Данию — поближе к папе.
Но за полтора года пребывания там я практически ни одного слова по-датски не запомнила.
Я — лягушка-путешественница! Столько школ поменяла... Наверное, из-за этого у меня так мало друзей детства.
А потом был Лондон. Вот это мой любимый город! Хотя там все другое — и руль справа, и много машин на узких улочках, и пестрая толпа прохожих всех цветов кожи. На этот раз я сама выбирала себе школу. Мне понравилось, что в строгом католическом заведении для девочек не надо носить форму. Наша директриса была голубых кровей, и мы к ней обращались не иначе, как Леди. Все ее жутко боялись. Она запросто могла оставить провинившуюся ученицу без обеда.
Для меня это было сущим наказанием!
К 13 годам я стала большой любительницей поесть. Из худышки с вечными синяками под глазами превратилась в пухленького прыщавого подростка. К счастью, в нашей школе не учились мальчики, стесняться было некого.
Папа, помню, смеялся надо мной: «Все, что у меня на тарелке останется, Алсу доест!» Я действительно ела все без разбору. Каждый день плотно обедала в «Макдоналдсе», потом ужинала лазаньей в итальянском ресторане. После такой «диеты» приходилось неделями голодать — сидела на одном кофе с шоколадом. Полумертвая от слабости, лежала целый день дома. Бывало, падала в обморок от головокружения…
Но вскоре в моей тихой, спокойной школьной жизни случились большие перемены. В пятнадцать лет я начала карьеру певицы.
Петь я обожала с детства.
Лет в десять, помню, копировала своих любимых певиц, а повзрослев, увидела фильм «Телохранитель» и влюбилась в Уитни Хьюстон. Часами простаивала у зеркала в мамином платье и ее же туфлях на каблуках и пела, подражая актрисе. Вместо микрофона — щетка для волос. Смотрела на себя в зеркало и расстраивалась — это была и не я, и не Хьюстон! Однажды взяла и спела по-своему. И получилось! Тогда я поняла главное: надо делать как душа велит, как умеешь — и тогда все сложится…
С этого момента я жила одной мечтой — стать настоящей певицей. Думала, вот окончу школу и займусь пением. Но судьба распорядилась иначе. Мне выпал шанс, который дается лишь раз в жизни, и упустить его я не могла… Мама категорически возражала против творческой карьеры, расстраивалась, что я недоучилась.
Но совмещать учебу в школе с головокружительным началом новой профессиональной жизни удавалось с трудом.
...О том, что начала петь и в России уже вышел мой клип «Зимний сон», я долго скрывала, не говорила об этом ни одной живой душе. Стеснялась сказать подружкам о своем успехе на эстраде, не хотела лишнего внимания к себе. А через год, в 16 лет, поехала на конкурс «Евровидение». Пришлось отпрашиваться у директора школы, тут все и открылось...
Меня увидели по телевизору, да и место было не позорное — второе. Надо ли говорить, что в одно мгновение я стала самой популярной девочкой в школе! Все тут же захотели со мной дружить. Помню, после конкурса встречали как героиню аплодисментами, словом, внимания было очень много.
Каждые выходные я летала на съемки в Москву, все каникулы вместо отдыха ездила на гастроли.
Как тогда голова не закружилась от славы? Не знаю…
Знаю лишь одно: даже родители не ожидали такого взлета. А для меня ничего не изменилось — я оставалась такой же девочкой, ничем не выделяющейся из толпы: джинсы, кроссовки, бейсболка... Продолжала учиться в Лондоне, ездила в Москву на записи, концерты, а потом опять уезжала к родителям. Никакой перемены в своей жизни не ощущала…
Может, потому, что я с детства была домашней девочкой? Предпочитала сидеть дома у телевизора с подружками, а не бегать до утра по клубам.
Такой и осталась...
До сих пор неловко себя чувствую, когда мне поют дифирамбы, просят автографы, превозносят до небес. По-прежнему мне кажется, что эта история не про меня. Наверное, пережить испытание славой мне помогло воспитание родителей… Я была уже очень популярной певицей, но когда приходила домой, оставалась прежней покорной дочкой: слушалась папу, не перечила маме….
И никогда не зацикливалась на карьере, просто мечтала петь.
Но с моим страхом сцены это было непросто. Несколько лет я отчаянно боролась со своей нерешительностью, и мне понадобилось время, чтобы научиться управлять собой. Помню, как в первый раз меня буквально вытолкнули на сцену, хотя я долго морально готовила себя к этому…
А ведь поначалу доходило до того, что я стеснялась заказать у официанта какое-нибудь блюдо, в самолете не могла попросить салфетку у стюардессы.
Любое постороннее внимание вызывало настоящий зажим. Мне казалось: окружающие считают, что я не такая, как все, что стоит мне заговорить — меня не поймут и отвергнут. До сих пор не понимаю, откуда все эти комплексы? Только благодаря любви публики я обрела уверенность в себе.
Казалось, я всего достигла в жизни: «Евровидение», хиты, концерты, стадионы, дуэт с Энрике Иглесиасом... Но мне, увы, не хватало самого главного…
Как-то, еще до знакомства с Яном, я загадала желание на Новый год.
Под бой курантов быстро написала на бумажке: «Хочу встретить будущего мужа», сожгла ее, бросила пепел в бокал шампанского и залпом выпила.
Желание мое исполнилось через четыре месяца. Ян — моя первая настоящая любовь, увидев его, я подумала: «Все, это он! Никого другого не хочу и не найду!» На миллион процентов была уверена в правильном выборе…
И, видимо, он тоже был в этом уверен, недаром сделал мне предложение всего после двух месяцев знакомства. Яну к тому времени исполнилось 28 лет, он уже нагулялся и искал себе невесту, а не подружку Все так быстро закружилось…
Самое интересное, что я ни на секунду не задумалась о выборе: карьера или замужество?
А ведь это был пик моей популярности. У меня и мысли не мелькнуло: «Как я теперь от всего этого откажусь?» Я знала, чего хочу от жизни: семью и детей. Понимала: раз выхожу замуж, значит, буду рожать. И ни разу не намекнула мужу: мол, давай еще годик повыступаю, а потом, когда-нибудь, может быть…
Слава богу, я не погрузилась с головой в страшный мир шоу-бизнеса. Меня привозили на концерты и увозили, мне не надо было расталкивать конкурентов локтями, гоняться за продюсерами, выбивать эфиры... Я всегда пела только в свое удовольствие. Но к 21 году стала уставать от этого бесконечного марафона и все чаще мечтала о простом женском счастье. Конечно, это не значит, что я отказалась от карьеры. По-прежнему выступаю, записываю новые альбомы, просто приоритеты изменились.19 апреля в Москве состоится мой сольный концерт.
Я шла к нему целых 10 лет…
Папа часто повторяет, что спокоен за свою дочку. Для него самое главное, чтобы я была счастлива. Он давно уже убедился в том, что мой муж на сто процентов надежный человек. И если я раньше все время была под опекой папы, то теперь как за каменной стеной за спиной у мужа. Для меня это очень важно: если бы у моих родителей и мужа не возникло взаимопонимания, ничего не получилось бы…
Меня часто спрашивают: как вы уживаетесь? Ведь у вас такие разные национальные традиции…
Муж мой родился в Баку. В его семье более сильные восточные традиции, чем в моей, я-то одиннадцать лет в Лондоне прожила! Как должна вести себя женщина, как должен вести себя мужчина, как надо уважать старших — эти правила общие для наших семей.
У нас не приветствуется западное равноправие, главным в семье считается мужчина. Я никогда не поставлю мужу ультиматум: «Если ты можешь, то и я могу!» Понятно, что он уважает мое мнение, но во всем, что касается глобальных решений, главное слово остается за Яном. Моя мама всегда на его стороне и, когда видит, как я порой спорю с мужем, просит: «Будь покорной женой! Не перечь Яну!»
Воспитание наших дочек Ян доверяет мне. Единственное его пожелание, чтобы девочки получали как можно больше знаний. Дети загружены по полной программе: занимаются и музыкой, и танцами, и плаванием...
Кстати, мы их назвали именами, о которых я мечтала в детстве, — нежными, девичьими. Старшая — Сафина, младшая — Микелла.
Я многому их стараюсь научить на примере своего детства.
Рассказываю им, как нам в детском садике по большим праздникам выдавали по апельсину и шоколадке. А я убирала лакомство подальше и ела по чуть-чуть, чтобы растянуть удовольствие. Конечно, у меня трудная задача: они растут в парниковых условиях, но я пытаюсь объяснить своим девочкам, что в жизни бывает всякое и никто ни от чего не застрахован...
Подпишись на наш канал в Telegram