Он был ее последней любовью, согревшей еще не омраченную болезнью жизнь. Они провели вместе 13 лет, их разделяли 13 лет разницы в возрасте, но это роковое число принесло им только счастье… Сегодня рок-музыкант, композитор и режиссер Боб Деку уже не молод и живет в крохотном городке далеко от Парижа. Лишь иногда он садится в поезд, чтобы навестить могилу той, которую продолжает называть своей женой…
— Боб, при каких обстоятельствах вы встретились с Анни?
— В те далекие 80-е я играл в рок-группе, писал тексты для многих популярных певцов. Причем моим идеалом были конечно же британцы — поэтому в их честь я со своими ребятами принципиально пел на английском. Вырос без отца, воспитывался матерью-итальянкой… и к моменту встречи с Анни успел завести семью, произвести на свет двоих детей и развестись. Чувствовал себя неприкаянным бродягой, открытым миру и приключениям. И вот однажды мой друг, сын Жильбера Беко Гайя, делает мне заманчивое предложение: «Одна звезда мечтает записать альбом, попробовать себя в музыке… И ей нужен молодой поэт, умный, дерзкий и современный, который напишет тексты для песен. Она хочет рискнуть. И я уверен — ты ей подойдешь на все сто. Я уже обо всем договорился — она будет ждать нас в студии нашего общего приятеля Доминика Перье. Он, кстати, и музыку напишет».
Я настолько разволновался, что даже не переспросил, о какой звезде идет речь.
Предложение написать тексты для целого альбома известной личности было более чем лестным для меня, начинающего «рокера». Жутко дергался, вкривь и вкось паркуя машину на узенькой улочке Франсуа Вийон в назначенный час. Толкнул входную дверь звукозаписывающей студии Доминика… и сразу же увидел Ее! Так вот кем была та самая звезда — Анни Жирардо! Господи, да как же я смогу написать для нее песни? Это чистое безумие! Мой приятель точно сбрендил! Она встретила меня совершенно потрясающим смехом — ее явно позабавила моя растерянность. Оказавшись совсем близко от легендарной киноактрисы, не мог вымолвить слова, совершенно обомлев от ее красоты. Она выглядела сногсшибательно — пахла духами и крепким сигаретным дымом, в какой-то скромной юбочке до колен, кожаных кремовых полуботинках.
А как она курила Gitanes! Так сексуально затягивалась, чуть прикрывая веки, прищурив огромные мечтательные глаза и вытянув вперед губы, что по моему телу проходили вперемежку холодные и горячие волны.
— Рада с вами познакомиться! — просто сказала Жирардо, пожав мне руку.
«Рада»? Да я сгорал от смущения, не понимая, с чего вдруг эта красавица заявилась сюда из-за меня, невнятного пока сочинителя, молодого и бесшабашного рокера. Может, ее не так информировали и она планировала нанять кого-то другого? Тем временем Гайя держал тронную речь:
— Видишь ли, Боб, Анни хочет записать альбом, ты напишешь пробный пока текст для первой песни, а Доминик — музыку.
Посмотрим, что из этого выйдет и подойдем ли мы вообще все трое друг другу.
Я не сводил с нее глаз и, почти не слушая, кивал другу. Конечно, Анни не могла не видеть, какое впечатление на меня произвела. Она продолжала загадочно курить, чуть закидывая назад голову и выпуская в потолок причудливые колечки дыма, явно изучая меня, анализируя мое смущение.
Тем временем Доминик сел к пианино и проиграл небольшой кусочек мелодии.
— Потрясающе! Сыграй еще раз… — воскликнула Анни.
Пока он исполнял, Анни закрыла глаза, подняла руки и начала дирижировать, плавно покачиваясь в такт музыке.
Это было завораживающее зрелище. Казалось, звуки дарили ей воистину счастливые мгновения. Несмотря на возраст, она была в отличной форме — подтянутая, стройная.
— Мне очень понравилось. А что скажет Боб?
— Я… ну… — промямлил я в ответ.
— Говори мне «ты» и обращайся по имени, — предложила Анни.
— Мне… хм. Гхм…
Тут на помощь пришел Доминик:
— Первая песня может быть ностальгической. Скажем, ты, Анни, приезжаешь в городок, где прошло твое детство, бродишь по улочкам и вдруг оказываешься на улице Бланш у здания, где когда-то находились курсы драматического мастерства, куда привела тебя мать.
Ты вспоминаешь юность, тебе грустно… Вот тебе, Бобби, и первая идея. Работай!
Анни кивнула, согласившись. А потом засобиралась — спешила на другую встречу. Уходя, она быстро черкнула мне номер своего телефона, шепнув: «Скажи мне свой, запомню». В окно я увидел, как она села за руль своего старенького BMW и мгновенно умчалась прочь. Наверное, в это самое мгновение я и почувствовал, что влюбился.
— Сколько вам тогда было лет?
— 34. Анни — за 50. Ни я, ни она не могли тогда предположить, что мы проведем вместе тринадцать лет. Что на меня благодаря столь ярко вспыхнувшему чувству снизойдет вдохновение и я каким-то чудом напишу для нее стихи, которые она оценит.
Помню следующую встречу — Жирардо пришла в студию на первую репетицию.
Доминик сел за пианино, я протянул ей текст, который она стремительно пробежала глазами. Первые аккорды, и Анни встала, запела... Я сел рядом. Она так проникновенно исполняла песню, что мне даже показалось — не я все это сочинил, это Анни признается нам в своем самом сокровенном:
«Вот эта улица, а вот и та самая дверь, в которую я когда-то входила… еще такая юная, полная надежд. Но теперь это старые воспоминания. Юность прошла, а за этой дверью лишь зияющая пустота…»
Потом Анни протянула руку и, не переставая петь, нежно погладила меня по голове.
Когда песня закончилась, Анни удивленно и чуть настороженно посмотрела на меня. Потом обняла и спросила:
— Ах ты, мерзавец, кто тебе об этом рассказал? Как же ты обо всем догадался?..
— Таким образом вы сдали экзамен и стали писать песни для дебютного альбома Анни. Ваши встречи, надо полагать, превратились в свидания?
— Не совсем. Поначалу мы делали вид, что работаем. Обсуждали детали, редактировали текст. Но в воздухе будто витало некое обещание — наше сближение было лишь вопросом времени. И однажды Анни первая решила нарушить хрупкую дистанцию, пригласив меня к себе на ужин.
— Слушай, а что ты любишь есть?
— Да мне все равно, — отвечаю. — Ну, спагетти…
— Здорово, тогда приготовлю тебе спагетти по своему итальянскому рецепту.
Излишне говорить, какая буря чувств поднялась у меня в душе. Тотчас же вообразил себе наше свидание в мельчайших подробностях: был уверен — с порога мы помчимся сразу в спальню, забыв об ужине. Я так себя накрутил, что был готов повалить Анни прямо на коврик в прихожей, едва она откроет дверь. Я весь вспотел и уже задыхался, воображая себе, как именно мы будем заниматься любовью.
В назначенный час я был на улице Фуан, у ее дома, и яростно нажимал кнопку домофона. «Четвертый этаж», — услышал в ответ ее голос.
На ватных ногах вышел из лифта, но не успел дойти до двери, как Анни уже появилась на пороге и неестественно громко крикнула куда-то в сторону: «Надо же, как удачно ты зашел, Боб!
А меня неожиданно навестил Ренато. Вот вы и познакомитесь».
Полный облом. У меня чуть удар не случился. Настрой, возбуждение и волнение как рукой сняло. Холодный душ! Крах! Конечно, я слышал, что ее загульный муж ведет свободный образ жизни, что они давно не вместе. Ренато в любой момент мог нагрянуть из своего Рима, особенно когда проигрывался в карты, и Анни без комментариев выкладывала ему нужную сумму.
Ренато тех лет уже не был похож на соблазнительную звезду «от Висконти» — он набрал вес и растерял волосы.
Настроение у него в тот день было отличное, он предложил мне сесть, выпить, не то делая вид, не то искренне не понимая, что сорвал наше свидание.
Пока Анни ходила за холодным лимонадом на кухню, а Ренато без умолку трындел, я украдкой рассматривал квартиру Жирардо.
Было видно, как она тут живет. Вещи, мелочи, детали — все говорило о том, как было организовано пространство одиночки. Очки, кроссворды на столе, пазлы — давние спутники ее одинаковых вечеров и ночей. Пачки неизменных Gitanes с фильтром, которые она курит. На стенах — бесчисленные фотографии — Анни с Висконти, Анни с Делоном, с американской кинозвездой Робертом Митчумом, с которым у нее был роман...
Черт побери, да что я тут делаю? Разговор втроем не клеился, я не нашел ничего лучшего, как направиться к выходу. Анни порывисто вызвалась проводить меня до дверей. Мы вышли к лифту — она резко развернула меня к себе, притянула и поцеловала в губы. Страстно. Долго.
— Он заявился без предупреждения. Пришел просить денег, но ведь ты же вернешься? Дай слово!
— Даю!
Оказавшись на улице, я поднял голову вверх, к солнцу и небу, и, не стесняясь прохожих, испустил дикий вопль радости… Безумие! Теперь я точно знал, теперь «мы договорились». «Я хочу ее! Она хочет меня! И мы это сделаем!» — стучало в висках. Бежал по улице, не зная куда… Сердце рвалось из груди, я спотыкался и хохотал.
Теперь наше любовное свидание было лишь вопросом времени...
А потом было новое свидание, и нам уже никто не помешал.
Когда Анни приказала переехать к ней, я не смел противиться.
Светский Париж быстро окрестил меня обидным прозвищем «чувачок Жирардо», хотя я таковым никогда не был — написал ей альбом, поставил для нее мюзикл, снял ради нее фильм. Творил во имя ее и ничего не ждал в ответ.
— Боб, вы ведь постоянно истязали себя вопросами, «как» да «почему» такая знаменитость выбрала именно вас. Нашли ответ?
— Да, подобными вопросами я себя измучил.
Старался из последних сил не терять разум. Не верил, что звезда, которую любили роскошные мужчины, способна увлечься таким парнем, как я. По какой причине? Действительно, ну что она во мне нашла такого, чего не было в Клоде Лелуше, в Жаке Бреле, например? По сравнению с ними я казался себе жалким клоуном, дешевкой со всеми своими фенечками, татуировками, кольцами и крестами. Такой рокер-идиот… у которого было одно преимущество перед всеми — молодость. А еще особое состояние Анни — она находилась у порога зрелости, особого возрастного рубежа, когда еще можно запрыгнуть на последнюю ступеньку мчащегося поезда. И потом Анни была очень одинокой. Ее многочисленные романы заканчивались ничем, мужчины уходили, предавали ее, били, унижали... Никогда не забуду признание Анни: «Ты совсем мой, лично мой.
И я хочу тебя любить. Ты именно такой, какой мне был нужен всегда и которого у меня никогда прежде не было». Она бросилась на меня так жадно, потому что просто захотела любить кого-нибудь. В последний раз, на прощание. И этим «кем-нибудь» стал я. Такое вот объяснение себе дал…
— Оно не изменилось после тринадцати лет совместной жизни?
— Нет. Я действительно стал ее «последним мужчиной». Мы расстались, прошло больше десяти лет… Анни жила одна, потом заболела и умерла…
— Какую Анни вы узнали, став ей близким человеком?
— Она не умела смеяться, не расплакавшись. Она обладала удивительной красотой, притягательностью.
Да, на ее лице были морщинки, особенно у глаз — слишком много смеялась в жизни и слишком много плакала. Прошлое оставило ей на память свои беспощадные следы… но морщины нисколько не портили лучистых глаз — они будто горели волшебной энергией, влюбленностью в жизнь, они были наполнены такой жаждой. Жаждой видеть, восхищаться, жаждой радоваться каждой минуте жизни… И жаждой остановить время, увядание. Анни хваталась за меня, как за соломинку — как за шанс продлить, остановить мгновение, ухватиться за молодость.
Она плевала на сплетни, ходившие о нас по Парижу: «Они поймут, что мы влюблены, что пара, — и заткнутся». Но они конечно же не затыкались. О нас писали много мерзостей… — В частности, что вы вместе угораете по полной программе — принимаете наркотики, пьете…
— Это было правдой.
Увы. И выпивка, и наркотики... Мы принимали кокаин, особенно когда занимались любовью… Наркота тогда была очень распространена в артистической среде, причем к ней было легковесное и безответственное отношение. Все вокруг ее принимали…
После того как мы окончательно расстались, я заставил себя лечь в клинику, чтобы избавиться от наркозависимости. После Анни я резко изменил свою жизнь…
— Она выводила вас в свет?
— Она принципиально появлялась повсюду только со мной — на всех светских мероприятиях, на всех вечеринках.
Предупреждала устроителей: «Приду с мужем». Знакомила меня со своими звездными друзьями. Помню, в Голливуде на торжественном ужине мы сидели бок о бок с Клинтом Иствудом и Харрисоном Фордом, непринужденно болтали о том о сем.
Никогда не забуду, как прохладным летним вечером, будто влюбленные подростки, обнявшись, сидели в стареньком кинотеатрике на Сансет-бульваре, поедая поп-корн, на просмотре только что вышедшего «Бегущего по лезвию». А какими прекрасными были наши романтические путешествия по Африке, Канаде, Италии! Казалось, мы одни в целом мире и этот мир существовал только для нас двоих.
Однажды ее пригласили на великосветский прием в Елисейский дворец, на торжественный обед с президентом.
Анни, конечно же не задумываясь, решила отправиться туда со мной, хотя ситуация складывалась более чем щепетильная. В далеком прошлом, когда Миттеран еще не был президентом, их связала короткая любовная интрижка. По закону подлости на приеме мы с Анни сидели рядом с Франсуа, я не знал, как себя вести, когда Миттеран, известный своими незаурядными тактом, умом и интеллигентностью, вдруг обратился ко мне: «Месье Деку, много слышал о вас. Очень ценю ваши прекрасные тексты, написанные для альбома моей хорошей подруги Анни».
Я был польщен и счастлив. И конечно же понимал, что тут не обошлось без рекомендаций Анни.
Потом Миттеран перевел разговор на другое. Как Анни поживает, что намеревается делать в ближайшее время.
Она положила руку мне на плечо и сказала:
— Франсуа, я намереваюсь любить… И надеюсь, Боб разделит со мной мои светлые планы на этот счет. Мы запишем альбом, потом он сочинит для меня сценарий, а дальше? Дальше мы будем жить — долго и счастливо.
— Чудные планы, — улыбнулся Миттеран. — Желаю вам обоим счастья. Не подведите меня.
— Не подведем, — уверила Анни.
Честно говоря, я и не предполагал, что она настолько серьезно относится ко мне…
— Вы написали и поставили специально для Жирардо мюзикл в зале знаменитого Casino de Paris, который провалился и практически разорил Анни, вложившую в проект свои деньги.
По Парижу поползли, как всегда, гадкие слухи…
— …обо мне как о жиголо, альфонсе, бездарном паразите, который втянул в свои сомнительные проекты мировую звезду. Было больно все это слышать и читать, ведь мы оба горели идеей поставить музыкальный спектакль, в котором актриса предстала бы перед публикой в неожиданном амплуа — как драматическая певица. Ей так хотелось попробовать себя в музыке, почувствовать себя новой, другой — не понимаю, почему никто не хотел ее в этом поддержать. Сплетни убили все наши мечты. Никто из близких друзей Анни не почтил своим присутствием премьеру, друзья организовали шквал негативных публикаций в прессе — хотя костюмы для Анни делал Жан-Поль Готье и Элтон Джон восхищался ее музыкальным дебютом.
От нас быстренько сбежали продюсеры и спонсоры.
Для того чтобы спектакль продержался, Анни продала одну из своих квартир и расплачивалась с техниками-коллегами из своего кармана.
Мне кажется, так называемый провал объяснялся и тем, что Анни подошла к закономерному финалу своей карьеры, оказавшись в состоянии перехода из амплуа красивой премьерши в амплуа «мамы главного героя». Публика не любит стареющих звезд. Она беспощадна. И для Анни, которую обожала вся Франция, никто не сделал исключения. Мадам Жирардо поет и пляшет в перьях и трико? Ха! Да еще в шоу, написанном ее молодым бойфрендом? Боже, да кто пойдет это смотреть? Помню, когда состоялось последнее представление в «Казино» и закрылся занавес, Анни горько разрыдалась.
Она понимала, что никто больше не поддержит ее ни в чем.
— Потом вы написали сценарий и сняли Анни в своем фильме «Прощай, барсук»…
— …где она сыграла свою последнюю постельную сцену в кино. Для меня она все равно оставалась самой красивой и желанной женщиной; для меня, но не для зрителей.
— Совместное творчество потерпело крах. Как это повлияло на ваши личные отношения?
— Повлияло… Но влиял еще и быт. Дело в том, что Анни в свое время купила несколько квартир в одном доме и объединила их системой общих коридоров. С нами постоянно жила ее дочь Джулия — трудный подросток, истеричка и наркоманка со скверным характером.
(Она меня терпеть не могла, строила всяческие козни.) Для старенькой мамы Анни — Мэгги я вообще не существовал, она меня игнорировала и демонстративно общалась только с Анни. Я старался не лезть ни в какие семейные дрязги, чтобы не доставлять любимой дополнительных неприятностей. К тому же мать была очень дорога Анни. Это о ней она сказала так трогательно: «Мама всегда рядом со мной, всего на расстоянии нескольких слезинок». Они созванивались по сто раз на дню, отчитываясь друг перед другом за каждый вздох и шаг. Мэгги была сгорбленной и ветхой, вечно мерзнущей бабулей — всегда ходила замотанная в многочисленные свитера-кашне, как капустный кочан. При этом обувалась в чудаковатые тинейджерские кроссовки. Она никогда не смеялась, не улыбалась. Мы часто ужинали все вместе, сохраняя гробовое молчание, — наша коммунальная жизнь очень меня напрягала.
Но что я мог поделать? Анни как-то сказала: «Знаешь, а мне плевать, как моя семья к тебе относится. Ты мой, и точка!»
Смерть Мэгги стала тяжким ударом для Анни. Она непрестанно плакала, подолгу просиживала в комнате матери и разговаривала «с воздухом». Никогда прежде я не видел ее в таком разобранном состоянии. Спросил ее как-то: «Милая, с кем ты говоришь в пустом помещении?» — «С ней». — «Но ты же взрослая девочка, ты же понимаешь, что другого мира не существует, и Мэгги тебя не слышит». — «А я верю, что слышит».
Помню, как мы отправились на похороны в пригород, сели в разные машины: Анни с Джулией — в первую, я — во вторую, шедшую следом. На одном перекрестке притормозили на красный свет, я открыл окно, чтобы покурить, и стал свидетелем такой сцены.
Переходившие улицу женщины, случайно бросив взгляд в салон автомобиля, узнали в плачущей пассажирке кинозвезду. И тогда одна из них наклонилась к подруге и сказала:
«Ты посмотри — вон там Анни Жирардо. Снимают, наверное, что-нибудь...»
«Удивительно, — подумал я. — Для людей если Анни Жирардо плачет, значит, она снимается в кино. Ну а как же иначе? Ведь в своих страданиях, даже на экране, она никогда не лукавила, не играла».
Во время церковной панихиды Джулия злобно шикала мне в спину: «Какого черта ты явился? Ты нам никто». А Анни крепко держала меня за руку и просила остаться: «Как это так?
Ты ведь со мной, ты мой…» У нее не было сил противостоять дочери…
Впрочем, то, что я «никто» для ее семьи, мне было более чем ясно. Странно, что ни один человек из окружения Анни не хотел верить в искренность наших чувств. А ведь мне никогда ничего от нее не было нужно. Ничего. Я просто ее любил. И все тут… И когда мы расстались, и после ее кончины у меня в мыслях не было качать права.
— А могли?
— Формально – да. Например, в свое время мы вместе купили дом в Италии. Это было нашим любимым местом. Что потом стало с тем домом — знать не хочу. Он исчез для меня, как и множество других материальных вещей, принадлежавших лично мне, о которых я даже не вспоминаю.
Все ушло. Теперь Анни покоится на кладбище Пер-Лашез, а я живу в пригороде — романтический уголок в Италии нам обоим больше не нужен.
— Какие самые светлые воспоминания вашей любви?
— Наверное, наши путешествия. Счастливое время. Мы поколесили по миру…
— Почему же вы расстались?
— Все произошло очень естественно… и не вдруг. В последние годы мы к этому шли. Неосознанно. Мне исполнилось сорок, Анни было уже больше шестидесяти — наши физические потребности изменились. Ей многое уже стало безразлично, а во мне еще сильно кипели страсти… И в этот период я увлекся молодой женщиной по имени Колетт.
Мы регулярно назначали друг другу интимные свидания в городе, во время которых занимались яростным сексом где придется — в лифтах, на лестничных пролетах, в публичных туалетах, крупных универмагах, на крышах и на улицах. Конечно, я пытался это скрыть, но Анни, как потом оказалось, все знала, но молчала. Она понимала, что подобное возникло как неизбежность… Я осознавал, что рискую потерять ее, что не смею и не должен причинять ей боль, но ничего не мог с собой поделать. Ничего. Сердцем любил Анни, а телом любил Колетт… Дикое время: кокаин, выпивка, Колетт, Анни, секс… Однажды, когда я не вернулся домой ночевать, Анни сама пришла на квартиру Колетт. Я еще лежал в постели, а Колетт варила на кухне кофе, Анни едва посмотрела в мою сторону и отправилась ругаться с Колетт. Потом ушла, хлопнув дверью.
— Что она тебе говорила? — спросил я Колетт.
— Сказала, что не собирается нам мешать, что она тебя очень сильно любит, а ты ее обманул. Ну еще, что была с тобой счастлива, и мне пожелала того же. Уходя, попросила пива. Я протянула ей баночку, она выпила залпом, развернулась и быстро ушла.
— И как вы поступили?
— Побежал домой к Анни, будучи уверенным, что у двери найду собранный чемодан с моими вещами. Она стояла посреди комнаты, курила.
— Что-то долговато ты возвращался, — сказала она.
— Я больше никогда никуда не уйду. Даю слово, — прошептал я.
Она села, я подошел и опустился перед ней на колени. Взял ее руки в свои, прижал к лицу.
— Мы, конечно, будем очень стараться, но вряд ли у нас получится, — говорила она, а из глаз лились слезы. — Как жаль, ведь я больше не смогу тебе доверять…
— Прости, Анни, прости... — Я положил голову ей на колени и закрыл глаза. Анни гладила меня по волосам и плакала.
Мы оба понимали, что прощаемся… И хотя какое-то время еще и пробыли вместе, это ничего не изменило.
— Вы пытались увидеть Анни после?
— Нет… Прошло какое-то время, начались разговоры, что с Анни случилось несчастье, что у нее болезнь Альцгеймера, она теряет память...
Я долго собирался с силами, чтобы заставить себя навестить ее. Теперь она жила в новой маленькой квартире, при ней постоянно был Лео — слуга и сиделка.
И вот прихожу, Лео открывает дверь, кивает — мол, идти мне надо в конец коридора налево. Иду… Она там, в глубине салона. Сидит на диванчике. Над ней старая афиша ее самого знаменитого фильма «Умереть от любви» режиссера Кайата — почему-то на польском языке.
Съежившаяся старушка с остановившимся взглядом.
Я замер на пороге. Мне страшно. Вспомнит ли она, кто я?
Лео суетливо пытается разрядить обстановку: — Анни, это же Боб, твой бывший муж, посмотри.
Ты помнишь? Вы прожили вместе столько счастливых лет!
Губы Анни шевелятся:
— Да-да… — Она произносит просто так, не понимая смысла.
Подхожу, наклоняюсь и целую ее, но по всему вижу, что она совершенно меня не узнает. Тем не менее вежливо натягивает улыбку. Потом, протянув руку, легонько ощупывает мое лицо, будто пытаясь вспомнить меня через прикосновение…
— Ты зачем пришел? Ты меня искал? А где ты был прежде? Ищешь, где переночевать? — какие-то бессвязные вопросы.
— Нет, Анни, я пришел, чтобы тебя увидеть… — Да?
А мы знакомы? Что мы делали раньше?
— Все делали, любимая.
На одно мгновение в ее погасших глазах промелькнула какая-то светлая искра. Но тотчас же погасла. Я решил, что дав ей «код доступа» — свое имя «Боб», я запущу в ней программу воспоминаний. И что они вернутся к ней. Но это оказалось лишь моей иллюзией… Правая рука Анни, протянутая ко мне, вдруг резко застыла. Анни никак не могла ее опустить.
— Что у тебя с рукой? — спросил я.
Анни пожала плечом, как ребенок, которого ругают старшие. Покачала головой.
Потом Лео объяснил мне в прихожей, что порой Анни забывает, как функционируют ее руки, точнее, ее мозг забывает.
— То есть она ничего не может делать самостоятельно?
— Ничего.
Ни одеваться, ни мыться. Мне надо постоянно быть рядом с ней.
Уходя, я вспомнил, что представлял себе наше свидание совсем иначе. Думал, Анни встретит меня со своей вечно дымящейся в уголке рта сигаретой Gitanes, милой лукавой улыбкой, словами: «Ничего себе, как долго мы не виделись...»
— Боб, как вы сейчас живете?
— Я живу в крохотном городке, где вечерами старики любят пропустить стаканчику-другой за игрой в петанк. Я женат на прекрасной женщине. У нас все хорошо…
Когда я думаю о том, что был последней любовью и последним мужчиной Анни Жирардо, — не ликую и не горжусь этим фактом. Для меня это груз, который я носил и буду носить до конца своих дней. Двадцать последних лет я ни на одно мгновение не забывал о том, что любил ее и что она любила меня…
Ажен, Франция
Подпишись на наш канал в Telegram