Для любителей оперы конца XIX века имя Джузеппе Верди значило не меньше, чем для современных меломанов — имя Джона Леннона. Интервью знаменитый итальянец не любил, журналистов избегал, с незнакомыми людьми встречался неохотно, да и знакомых-то принимал с большим разбором.
Поместью Верди позавидовал бы иной герцог. Его вилла Сант’Агата, окруженная полями и фермами, напоминала крепость: примыкавший к ней парк опоясывала высокая стена, а кованые железные ворота и днем, и ночью запирались на замок.
Посторонний мог увидеть Верди только во время полевых работ: синьор Джузеппе вставал в пять утра, выпивал большую чашку кофе и обходил угодья — смотрел, как растут кукуруза, пшеница и виноград, заглядывал в хлевы, погреба и на мельницы, распекая всех, кто попадался под горячую руку, — арендаторы и батраки боялись маэстро как огня.
Высокий, худой, даже в самые жаркие летние дни одетый в темный костюм, он уверенно шагал по пыльной деревенской дороге или трясся в открытом шарабане. Путь был неблизким, а он хотел успеть всюду — если люди перестанут чувствовать твердую хозяйскую руку, все рухнет и он пойдет по миру с протянутой рукой.
Год шел за годом, ярко светило жаркое пармское солнце, желтели пшеничные поля, звонко стрекотали цикады, а он, высокий и худой как палка, появлялся то у одной, то у другой фермы и метал громы и молнии, грозя немедленно рассчитать нерадивых…
В эти минуты Верди был счастлив. Все менялось, когда он начинал писать оперу...
Тогда у маэстро немедленно начиналась ангина. Следом он ощущал боли в животе — настроение делалось вовсе омерзительным. И в лучшие-то свои дни Верди слыл человеком тяжелым, но в минуты вдохновения он становился просто невыносим, и синьора Джузеппина не знала, как унять мужа. (Про себя она называла его «медведем».)
Он писал одну оперу за другой, его слава становилась все громче: партитуры и постановки приносили огромный доход. Маэстро прикупал новые земли, рыл артезианские колодцы, разводил лошадей — он мечтал вывести новую породу и назвать ее «Верди», а потом наступила старость, и все это стало не важно.
Глубокой осенью в коммуне Буссето холодно и сыро.
Над Сант’Агатой висит густой туман, из-за частых дождей реки выходят из берегов, затапливая поля, и супруги Верди чувствовали себя как на необитаемом острове. Добраться до них было нелегко, впрочем, они никого и не ждали. Верди не тянуло ни в Милан, где он строил приют для ушедших на покой неимущих музыкантов, ни в Париж, куда в былые времена часто наведывался по делам, а заодно развлечься, ни в Геную, где у него свой дворец Палаццо Саули. Дни стояли холодные, и в Сант’Агате жарко пылали камины. После завтрака, если не моросил дождь, они с Джузеппиной спускались в парк и не спеша прогуливались среди деревьев.
Верди купил виллу вскоре после того, как к нему пришел успех; тогда же он начал отмечать каждую премьеру своих опер собственноручно посаженным деревом.
Время летит стремительно, уже подросла небольшая роща: «Дон Карлос», «Макбет», «Разбойники», «Корсар», «Риголетто», «Трубадур», «Сицилийская вечерня», «Аида», «Травиата»… Каждое дерево он знал в лицо, за любым из них — месяцы каторжной работы, страх премьеры, взрывающийся аплодисментами зал, ничего не значащие статьи идиотов-критиков… Проходя под их ветвистыми кронами, Верди сознавал, что жизнь оказалась чертовски длинной: его называют гением, наградили всеми возможными орденами, если бы маэстро не отказался, итальянский король пожаловал бы ему титул маркиза… Вот потеха!
Джузеппе Верди, сын трактирщика Карло из Ронколе — маркиз! Отличная шутка, Ваше величество, только ему она не по вкусу. Разумеется, королю он не сказал ничего подобного и отверг высокую честь с подобающими случаю словесными расшаркиваниями, но думал именно так. «Оставьте вы все меня наконец в покое, я не вашего поля ягода. Я — Джузеппе Верди, крестьянин, сочиняющий музыку. В миланскую консерваторию меня в свое время не приняли — да и бог с ней, я прекрасно обошелся без нее. И ваши побрякушки мне тоже не нужны, лучше отдайте их тем несчастным, кому больше нечем гордиться…»
Джузеппе понуро шел от дерева к дереву, и жена, давно привыкшая к тому, что совместные прогулки по большей части проходят в молчании, тихо семенила рядом, ухватив его за рукав.
— Неподражаемый Маэстро…
— Непревзойденный гений…
— Слава Италии…
— Наш великий соловей…
Ха! Как его только не называли. А ведь когда-то священник, которому он, мальчишка, помогал служить мессу, дал ему крепкого пинка под зад за то, что заслушался органом и не подал чашу с освященным вином. Падре повторил просьбу три раза, а потом буркнул: «Протри уши, чумной! Сатанинское отродье!» — и так врезал, что он кубарем покатился по ступеням алтаря. Но священник получил свое: встав на ноги, юный Верди изругал его при всех прихожанах и сбежал из церкви со словами «Да проклянет тебя Господь!» Так он впервые познакомился с музыкой, и этот роман оказался безмерно долгим, хотя временами опускались руки, и он готов был сдаться…
Верди часто вспоминал свое нищее детство: едва сводящего концы с концами отца, «трактирщика с привилегией продавать спиртное»; запах лукового супа, который они ели и на обед, и на ужин; вечный холод — из экономии в трактире не топили; тяжелые деревянные башмаки, в кровь стиравшие ноги…
Семеня по аллее рядом с мужем и подставив лицо осеннему ветру, синьора Джузеппина думала, что жизнь все-таки удивительная вещь.
Их брак не раз был под угрозой, она ревновала Джузеппе, часто впадала в отчаяние, но в конце концов все устроилось, а выпившая у нее море крови разлучница превратилась в воспоминание… Туда ей и дорога.
Начинало накрапывать, но Верди упрямо шел дальше, не обращая внимания на дождь и не раскрывая зонта. Настоящему мужчине нет дела до таких мелочей. Он поднимет зонт, когда его попросит об этом Джузеппина.
...Все началось с уроков, которые ему давал церковный органист Пьетро Байстрокки — малыш Пепе не доставал ногами до педалей, но по памяти мог подобрать любую мелодию и играл на органе часами. Отец с матерью посовещались, пересчитали отложенные на черный день деньги и купили ему старенький спинет: если у ребенка способности, грех зарывать их в землю. Вдруг сын пойдет дальше отца — станет церковным органистом, а то и учителем музыки в Буссето. Будет ходить в костюме, есть мясо каждый день и помогать родителям… Пусть играет.
И он играл, забыв о шалостях и прогулках. Играл до тех пор, пока старенький спинет не сломался, и тогда растроганный прилежанием мальчика мастер починил инструмент бесплатно. Пепе наверняка стал бы органистом, имел два костюма — повседневный и выходной, а в свободные дни сочинял для души кантаты и фуги… Неплохая жизнь, но Верди с его характером сошел бы от нее с ума. Или разругался бы со всеми и впал в беспросветную тоску, а потом, чего доброго, запил. Но случилось чудо, вечным напоминанием о котором на его бюро стоит шкатулка с надписью: «Память о моей несчастной семье». В ней лежат седая прядь и обручальное кольцо. Кольцо принадлежит Маргерите, его первой жене, прядь волос — тестю, богатому торговцу из Буссето Антонио Барецци. Его второму отцу...
Никто не назвал бы синьора Верди сентиментальным человеком, но сейчас он почувствовал, как по его щеке ползет слеза.
Джузеппе засопел, вытер щеку и раскрыл зонт — конечно же это дождь. Чего он только тянул?
И тут вспомнилось уютное палаццо Барецци и синьор Антонио. Узнав о маленьком вундеркинде из крошечного местечка Ронколе, торговец решил сделать доброе дело и согласился оплачивать Пепе уроки музыки.
Худой угрюмый мальчишка чем-то приглянулся синьору Барецци. Его торговля процветала, у него был уютный дом, послушная жена, хорошенькая дочь… Правда, сына господь ему так и не послал, а он так мечтал о наследнике! Мало-помалу Антонио Барецци привязался к крестьянскому парнишке из Ронколе: Пепе перебрался в Буссето — сперва снимал угол, потом синьора Барецци позвала его к себе.
Жил мальчик в отдельной комнате на полном пансионе. К этому времени Пепе превратился в крепкого юнца, а в городке пошаливали — по ночам воры залезали в дома, и жена синьора Антонио решила, что еще один мужчина в доме не будет лишним.
Он помогал синьору Антонио вести бухгалтерию, давал уроки музыки Маргерите, хорошо воспитанной и пугливой дочке хозяина, и не понимал, что синьорина Барецци после первых же занятий нотной грамотой по уши влюбилась в своего учителя. А когда они стали разучивать гаммы, любовь настигла и Пепе: он краснел, умирая от смущения и восторга, когда дотрагивался до лежащих на клавишах пальчиков девушки.
Но разве возможен союз богатой наследницы, дочери одного из самых уважаемых граждан Буссето, и метящего в органисты сына трактирщика?
Он понимал, что об этом не может быть и речи, хоть синьор Антонио и относился к нему как к родному. Чего не скажешь о матери Маргериты, которая не испытывала ни малейшей радости при мысли, что мужем ее дочери может стать недавний босяк. Когда Джузеппе признался родителям девушки в своих чувствах, синьора Барецци ответила:
— Ты ведь собираешься в Милан, поступать в консерваторию? Вот и отправляйся, попробуй пробиться. Когда добьешься успеха и вернешься, тогда и поговорим…
Половину денег на поездку в Милан ему дал Барецци, вторую половину — стараниями все того же синьора Антонио благотворительный фонд. По сравнению с Буссето Милан оказался гигантским городом: широкие улицы, мостовые, выложенные отшлифованными плитами, и чудо из чудес — газовое освещение!
По вечерам повсюду зажигаются фонари и горят ярко, как звезды! Джузеппе шел на экзамен, задыхаясь от волнения: это был самый важный день в его жизни… Но игра провинциального парнишки привела миланских профессоров в уныние. Руку ему ставил учитель из Буссето, в Милане совсем другие требования... Экзаменаторы решили, что Верди безнадежен, и в консерваторию его не приняли.
…Через несколько минут и впрямь зарядил дождь, но синьор Джузеппе упрямо шел вперед, тяжело ступая по желтой листве, и смаковал давнее унижение. А синьоре Джузеппине почему-то вспомналась певица Тереза Штольц, многолетнее увлечение мужа. Из-за этой богемской немки Верди когда-то совершенно потерял голову.
Почему он тогда не бросил свою Джузеппину — не из-за крестьянского ли упрямства и нежелания менять налаженную, устроенную жизнь? Этого синьора Верди не понимала до сих пор. Да и стоит ли ломать голову над такими вещами? Главное, что муж по-прежнему с ней.
Джузеппе начал ухаживать за ней в 1844 году. Тогда ему только исполнился 31 год, карьера была на подъеме: оперы «Набукко», «Ломбардцы» и «Эрнани» прошли с большим успехом, и молодого композитора называли «надеждой итальянской музыки». А слава 29-летней Джузеппины меж тем потихоньку уходила в прошлое, впереди маячило прощание со сценой, за спиной была череда удачных и неудачных романов… Вот только заканчивались они одинаково: хороший ли с ней человек, плохой ли, Джузеппина Стреппони все равно оставалась одна.
Вот и роман с Доницетти наделал много шума, а окончился ничем. Поэтому за Верди она ухватилась, как за свой последний шанс, но прежде чем композитор на что-то решился, он изрядно помучил синьорину Стреппони.
Этот только-только осваивающийся в великосветских гостиных молодец был по-крестьянски обстоятелен, долго присматривался и примеривался, при этом стараясь оставить путь для отступления. Они долго жили во грехе, а обвенчался он с ней главным образом для того, чтобы ни гроша из его состояния не досталось нелюбимой родне — такой уж он человек, ее Верди…
Характер у него оказался просто несносным — и все же Джузеппина его любила, ведь он был настоящим.
Искренним во всем, надежным, как вековой дуб, и безмерно одаренным... А то, что не мог найти для нее слов любви, это не важно. Джузеппина знала: все, что муж хочет ей сказать, он говорит в своей музыке. «Травиата» — объяснение, адресованное ей. Есть ли еще на свете женщина, которой делают такие подарки?
Позже, когда они притерлись друг к другу и уже воспитывали приемную дочь — своих детей бог им не дал, — появилась эта Штольц… Но судьба хранила Джузеппину — Верди не ушел из семьи, и не важно, что он часто бывает мрачен. Вот и сейчас идет насупившись и думает бог знает о чем. Может, о новой опере? Хорошо бы муж забыл о счетах, кобылах, колодцах, урожаях, накладных и снова сел за фортепиано…
Но Верди думал не о музыке — он вспоминал свою первую жену...
Когда Джузеппе вернулся из Милана, в кармане его старого сюртука лежал выданный маэстро Алинови аттестат, который свидетельствовал о том, что Джузеппе Верди — опытный музыкант и может преподавать музыку не только в Буссето, но даже в Париже и Лондоне.
Провалившись на экзаменах в консерваторию, он остался в Милане и занимался с частным преподавателем. Деньги на это дал все тот же Антонио Барецци.
Теперь Джузеппе может сам учить музыке, и он сделает предложение Маргерите. Девушка ответила «да», и ее родители согласились: синьор Антонио и раньше не возражал, а его жена не решилась ему перечить.
Тесть помог Джузеппе получить место учителя музыки, но через три года Верди понял, что из Буссето надо бежать.
Город окончательно опротивел ему, после того как у них с Маргеритой умерла годовалая дочь. Через несколько дней после похорон жена опять разрешилась от бремени, но даже новорожденный сын не задержал Джузеппе в Буссето. Семейство Верди отправилось в Милан...
Новичку-провинциалу было непросто в мире, где известные импресарио заключают контракты с композиторами. Надо заводить полезные знакомства, обивать пороги, предлагая свои сочинения, приспосабливаться, уговаривать, льстить… С собой Верди привез труд, над которым работал больше двух лет, — в его нотной папке лежала опера «Оберто, граф ди Сан-Бонифачо». Он экономил на всем, но не скупился на угощения, и судьба дала ему шанс — один из новых знакомых представил молодого композитора известной певице Джузеппине Стреппони, любовнице влиятельного импресарио Мерелли.
Мог ли он тогда подумать, что эта важная дама станет его женой?
Верди проиграл Джузеппине «Оберто», опера ей понравилась. Певица отрекомендовала его Мерелли: тот не поскупился на похвалы и выдал аванс. Потом была премьера, успех и контракт на три новые оперы… Но судьбе за все приходится платить — за месяц до премьеры у Ичилио поднялась температура, и через несколько дней сын умер.
Премьера «Оберто» состоялась в ноябре, а в начале июня жена начала жаловаться на здоровье. Врачи разводили руками — они не могли поставить диагноз. Сошлись на том, что это энцефалит и Маргерита безнадежна, ее смерть — вопрос нескольких дней…
А Верди в это время, выполняя условия контракта, вымучивал из себя комическую оперу. Мерелли и слышать не хотел о том, что композитор убит горем и его голова пуста:
— Дело есть дело, старина. На сентябрь запланирована премьера.
18 июня Маргерита умерла, на следующий день после ее похорон Джузеппе дописал финал. Опера получилась чудовищной — такого провала театр «Ла Скала» не знал давно: публика свистела, улюлюкала, певцы еле-еле дотянули свои партии до конца. Маэстро покинул театр, ни с кем не попрощавшись, дома долго молча сидел за пустым столом, размышляя, что лучше: повеситься или утопиться... А может быть, спрятаться от мира в Буссето и навеки забыть о творчестве и славе?
На следующий день Верди отправил в Буссето мебель и все вещи, кроме одежды, но сам не поехал — не был уверен, что поступает правильно. Он жил в меблированных комнатах и каждый день совершал бесконечные прогулки по городу. Сутулящийся, небритый, в черном пальто и потрепанной широкополой шляпе, он мерил шагами булыжные мостовые или стоял, прислонившись к стене какого-нибудь дома, и смотрел на стену противоположного дома пустыми глазами. Ни воли, ни мыслей, ни желаний — из его жизни все ушло…
Иногда Верди думал о том, что все случившееся с ним похоже на сделку с дьяволом. То, чего он так жаждал, свершилось, — сколько раз Джузеппе говорил себе, что пожертвовал бы всем ради успеха! Успех пришел, но он потерял сына и жену. А потом сатана, как водится, обвел его вокруг пальца и оставил ни с чем: оплеванного публикой, разбитого, лишившегося надежд…
В один из дней Верди возвратился в свою убогую комнату, не снимая пальто, опустился на стул — и увидел лежащее на столе либретто, несколько дней назад присланное от Мерелли.
Он прочел одну-единственную строчку: «Лети же, мысль моя, на крыльях золотых…» Бог весть почему она затронула его душу. Испытывая необъяснимое волнение, он дочитал стихи до конца и лег спать, но сон не шел, и он решил перечитать либретто… К утру в его голове уже звучала музыка, и Верди принялся лихорадочно ее записывать.
Откуда взялись эти звуки? Осенило ли его вдохновение или черт наконец решил выполнить свою часть контракта? Но к чему эти пустые мысли — работа спорится, опера вот-вот будет готова...
Мерелли колебался, говорил, что партитура слишком необычна, к тому же на нынешний сезон у него уже есть три новые оперы, и Верди вновь отправился к Джузеппине — специально для ее голоса он написал превосходную партию для сопрано. Певица пришла в восторг и пустила в ход все свои чары. В итоге под натиском синьорины Стреппони Мерелли сдался — он был опытным импресарио и умел ценить хорошую музыку. Чутье его не подвело: еще во время репетиций слухи о «Набукко» наводнили Милан.
Из Буссето на премьеру приехала целая толпа — горожане решили поддержать земляка. Антонио Барецци прихватил тугой кошелек, чтобы нанять клакеров… Но деньги не понадобились: триумф был небывалым, оглушительным. На следующее утро Верди проснулся кумиром публики, любимцем критики и желанным гостем светских салонов. С тех пор его успех шел по нарастающей.
Маэстро быстро богател, и вскоре ему стало доступно все, о чем он когда-то мечтал. Городской дворец, сельская усадьба, земельные угодья — стоит только протянуть руку и выписать чек… Но успех не мог заменить потерю Маргериты и детей, и он решил найти себе новую жену. Красивую, благовоспитанную, уступчивую, настоящую синьору… Знаменитый композитор знал многих женщин, но только в Джузеппине Стреппони соединялось все, что его манило — светский шарм, прекрасное образование, обаяние высокой культуры, аура успеха. Эту женщину любил сам Доницетти! Таким трофеем можно гордиться.
...Дождь накрапывал, под ногами шуршала листва. Они миновали потемневших от осенней влаги Аиду, Травиату, Дона Карлоса и Фальстафа.
Сейчас за поворотом появится беседка, затем путь раздвоится — одна дорожка поведет к узорчатым чугунным воротам, другая — к ручью. Синьора Джузеппина в промокших ботинках семенила за мужем и мечтала поскорее попасть домой. Впрочем, когда в Сант’Агате дневала и ночевала проклятая Штольц, ей было еще тяжелее. Немка была умна и вела себя очень осмотрительно. После каждого визита — а они порой затягивались на несколько недель — писала Джузеппине длинные благодарственные письма. Со стороны это выглядело очень мило, но на самом деле было чистой воды издевательством. Синьора Верди ни разу не ударила лицом в грязь и отвечала так же пространно и любезно, не опускаясь до шпилек. Она знала: в этой войне победят терпение и крепкие нервы, а уж ее жизнь с «медведем» закалила покрепче дамасской стали. Годы шли, любовь мужа к Штольц остыла, а Джузеппина по-прежнему остается синьорой Верди...
Когда их любовь только зарождалась, маэстро привез ее, невенчанную, в Буссето.
При встрече с ней знатные горожанки, не здороваясь, опускали глаза, а в церкви обходили греховодницу стороной. Семья Джузеппе ее не приняла, взбунтовался даже добрейший Антонио Барецци — а этого человека Верди любил и уважал больше всех. Дело кончилось тем, что композитор написал бывшему тестю резкое письмо: «...Ни я, ни она не обязаны никому отдавать отчет в своих поступках. Кто знает, жена она мне или нет? Кому известны те особые причины, по которым мы не объявляем об этом? Вы, такой справедливый человек с чистым сердцем, не поддавайтесь недобрым разговорам...»
Со временем синьорина Стреппони подружилась с Антонио Барецци, а после того как они с Верди обвенчались, сменили гнев на милость и горожанки.
Теперь, когда она стала законной женой, приходилось заступаться за слуг, которых муж собирался уволить из-за сущей ерунды, мирить его с друзьями, успокаивать, сглаживать острые углы… В сущности, в этом и состояла ее жизнь: служить гению. И, что самое удивительное, она довольна своей судьбой: пусть Верди невыносим, но в нем вся ее жизнь.
Дорожка уводила к ручью, и маэстро остановился — дождь усиливается, пора возвращаться домой.
Не за горами зима — поля засыплет снег, дни станут совсем короткими, и камины придется топить круглые сутки. Вечера они с Джузеппиной будут, как обычно, коротать при свете керосиновых ламп. В завещании он потребует, чтобы наследница, их приемная дочь Филомена Мария Кристина, и ее отпрыски ничего не меняли в Сант’Агате.
Жаль, конечно, что у него нет сына, которому можно все передать, зато после него останутся оперы, возделанные поля и посаженные деревья.
Зато рядом женщина, с которой они так сроднились, что уже не приходится говорить о любви. Они с Джузеппиной стали единым целым, и разлучить их невозможно.
Двое стариков шли к дому, дождь все усиливался, а когда впереди показалась беседка, густыми хлопьями повалил мокрый снег. В Сант’Агате их ждал растопленный камин и толстая, никак не заканчивающаяся книга, которую Джузеппина читает мужу на ночь. Они шли молча, и каждый думал о том, что на свете бывает и такое счастье...
Подпишись на наш канал в Telegram