Дуэль, только дуэль! «Демчог достал в Туле два пистолета», — шепчет на ухо Охлобыстину наш секундант Света Пермякова в перерыве между съемками «Интернов». Нельзя медлить ни минуты… Ваня тяжело дышит мне в затылок, пока идем к машине. Открываю багажник, достаю жестяную коробку, завернутую в просаленную бумагу. Теперь уж ему не отпереться — глаз блестит, поднимаю крышку... А револьверы-то пряничные! «Это не смешно», — Ивана передергивает, как если бы несколько вагонов прокатились у него по позвоночнику. Возражаю: «Ты же сам просил привезти из Тулы два ствола».
Следующий выстрел за ним.
В гримерке Ваня включает камеру мобильного телефона и устраивает провокацию: «Что ты обо мне думаешь?» — «Охлобыстин разрушит мир! Сажать его надо!» — «А за что, за что меня?» — прищуривается джокер в оранжевых очках. «Он подает дурной пример подрастающему поколению!» — грожу пальцем. И на следующий день попадаю во Всемирную паутину. Хотя был уверен, что антирекламу себе Охлобыстин выкладывать побоится. Но опрокинул меня, шельмец, — счет 1:1.
Мы не просто, как герои «Интернов» доктор Быков с венерологом Купитманом, постоянно разыгрываем один другого. Наша дружба с Охлобыстиным странная — мы соперники. При первом же появлении на съемках просканировали друг друга взглядом и поняли: это война.
Главным образом — идей. И сошлись, как ниндзя противоборствующих кланов. Он может веером разметать «звездочки»-поддевки, столкнуть всех на площадке лбами, а сам исчезает и наблюдает за разразившимся скандалом из-за угла. Я нахожусь в глухой обороне, не обращая внимания на его манипуляции, но в самый неожиданный момент выбрасываю аргумент: «Кий-йа!» Однажды Ваня в сердцах кинул нож в дверь гримерки за секунду до того, как в проеме появилась наша помощница. Я тут же заключил в объятия побледневшую Аню: «Поздравляю! Жить будешь долго!» Мы с ним как две разные половинки одного мозга — и я создан, чтобы вовремя остужать ту, что перманентно закипает.
Я буддист, он христианин. У нас разный взгляд на природу пустоты — можем вечно переливать из пустого в порожнее.
И все-таки Ваня называет меня «возлюбленный брат мой», а я его «Петр-р-рушка», — с раскатистым картавым «р» в середине.
И это от меня ему высший комплимент. Быть скоморохом в наше «время шутов» сможет не каждый. Лично мне шляпа с бубенчиками досталась кровавой ценой. После института в первой же театральной постановке пытался овладеть ролью шута, но этот страшный персонаж проник мне под кожу — сам начал играть актером, как марионеткой… И выпихнул меня из профессии своим остроносым ботинком на целых 10 лет. Я просто сбежал под его скрежещущий хохот. И долго потом готовил себя к возвращению на подмостки. А мистические персонажи не раз вставали у меня на пути…
…Мне четыре года. Дверь каморки со скрипом отворяется — и я под прицелом сотни глаз.
Из пуговиц и бусинок. Стены увешаны куклами. Из полумрака навстречу выходит Петрушка, который ведет за собой на веревочке старушку-смотрительницу. «Как твое имя, мальчик?» — пищит марионетка и протягивает деревянную руку. При встрече двух наших ладошек во Вселенной происходит большой взрыв. Который, видимо, услышала и мама, отпустившая меня на волю ветра — бегать по Дворцу пионеров родного города Нарвы. Вовремя хватилась и нашла в комнате за вывеской «Кукольный театр» прикоснувшегося к будущей профессии. Так я впервые попал на сцену: среди своих партнеров-марионеток я был великаном.
Сколько себя помню, игра всегда бушевала внутри меня, и оттого мои волосы завивались в маленькие рожки. Я рос домоседом, но дома не сидел ни минуты: рисовал специальные карты сокровищ, писал театральные инсценировки, выдалбливал в стенах тайники, куда прятал имена девочек, в которых влюблялся…
Умение жить играючи мне передалось по наследству.
На святки мама надевала свое старое пальто, расшитое паклей, шляпу с рогами, мой спортивный костюм с ее легкой руки тоже превращался в лохмотья… И при таком параде лешачиха с лешачонком пугали соседей по дому. «Опять Галя чудит!» — улыбались те, щедро отсыпая колядующим сладостей. На Новый год она собирала всех во дворе и пекла самый большой блин в мире — мы ухохатывались, не в силах его перевернуть.
Отец держался отстраненно. Только когда выпьет, вдруг ударялся в сантименты: «Вадик, гляди!» Скидывает тапочки и воодушевленно отбивает желтоватыми пятками чечетку.
«Вадик, повторяй за мной!» — встряхивает меня за плечи, и я начинаю вяло топтаться на месте. Уже клюю носом на ходу, а папаша все не унимается… И какая же радость, когда танцор наконец меня отпускает! Хотя сейчас я ему благодарен даже просто за внимание.
Их развод с мамой прошел как-то мимо меня — однажды папа не вернулся домой. Вскоре мы с мамой садимся в поезд Москва—Воронеж, в купе она чистит вареные яйца и между делом сообщает новость в стиле бразильского сериала: «Дядя Боря — папа твоей младшей сестренки. А сейчас мы едем к твоему настоящему отцу». И я ничего по этому поводу не чувствую…
В квартире отца масса разных диковинных штуковин — он работал мастером по дереву на Воронежском машиностроительном заводе.
Про таких говорят «золотые руки», только у него на обе приходилось всего восемь пальцев: два оттяпал станок. И вот эта отцовская четырехпалая рука уже преподносит мне резной револьвер, а следом достает кинжал. Волнующий момент: папа передает сыну оружие, как бы принимая в мужское братство. И я даже начинаю проникаться гордостью. Которая вскоре сменится трагедией, когда эти сокровища украдут мальчишки в школьной раздевалке. Лет в 15 я снова навещу своего отца. А тот, возможно, от чувства вины начнет рассказывать мне историю отношений с мамой, обвиняя в разладе исключительно ее. С тех пор я больше к нему не поеду, а получив паспорт, запишу в нем мамину фамилию. Отец до сих пор живет в Воронеже. В мае прошлого года я письмом сообщил ему о смерти мамы, но он даже не ответил. Так оборвал связь, о которой, наверное, никогда и не подозревал: всю жизнь я искал отца в каждом мужчине, который производил на меня впечатление своим талантом и красотой идей…
«За плечами шесть браков, не считая ошибок», — шутила мама о своей бурной личной жизни.
И, кстати, была уверена, что при этом недолюбила. Обычно, едва мои отчимы оседали у нас дома, успокаивались и начинали толстеть, она теряла к ним сердечный интерес. А жить с мужчиной без душевной привязанности не умела.
В таких декорациях проходило мое детство — матери не до меня, отцов много, но все не мои... И я бежал в фантазии, возводя на листе фанеры целые пластилиновые миры. Лет в 12 через них же проявились первые сексуальные позывы — принялся сжигать ведьм. Ваял из глиноподобной массы обнаженную женскую фигурку, привязывал ее к палке, подпаливал и смотрел, как она плавится.
Одну из таких невинных жертв инквизиции вдруг нашла мама. Вхожу в комнату, а на телевизоре стоит голая пластилиновая мадам ручной работы. От липкого стыда сам начинаю плавиться изнутри. И вдруг мама говорит: «Вадюша, как это красиво! Ты гордиться должен, а не стыдиться». Сама она и в 70 лет давала игривые наставления молодым девкам: «Любите мужиков сейчас. И давайте даже плохоньким!» И я благодарен ей, что она так ненавязчиво освободила меня от подростковых комплексов. Ведь в этом возрасте с человеком творится много странного и забавного… Когда ты вдруг просыпаешься в сырой постели от подобия атомного взрыва в организме... И думаешь, что умираешь… Но после этого жизнь становится только интереснее — понимаешь, зачем созданы девчонки.
Хотя первый поцелуй у меня случился не с девочкой — это была уже 20-летняя девушка с формами, выставленными против меня, 7-летнего.
И как честный человек я даже на ней женился! Мама взяла меня в столовую, где работала поваром. Опытным глазом подметила, как пунцовеют мои щеки рядом с ее молоденькой коллегой. И тут же игриво благословила нас обоих. Мы пошли в магазин игрушек, купили огромного медведя, цветы, выбрали колечко среди бижутерии — устроили венчание. В результате ликующего «горько» красавица в поварском кокошнике вместо фаты чмокнула меня в молочные уста! Жаль, не знал, что с ней дальше делать, но лет до десяти я считал себя женатым человеком.
Повторение этой истории я недавно увидел, наблюдая за своим 6-летним Вильямом, когда тот пришел на съемочную площадку «Интернов».
Сын вдруг не по-детски стал кокетничать с Кристиной Асмус: всячески к ней прижимается, смотрит томными глазами. Она с ним играет, а я узнаю в нем себя и вспоминаю мамину веселую провокацию. Тогда мы тоже устроили Вильяму с Кристиной «свадебную» фотосессию, где они невинно целуют друг друга. «Я теперь буду ждать, пока вырастет мой жених», — шутила моя невестка на вопросы журналистов о личной жизни. А Вильям у нас парень ветреный: возьми да и влюбись в синюю тетю из «Аватара»! «Как же Кристина?» — спрашиваю. Вильям дня два размышлял и наконец поинтересовался: «А что, если я люблю и ту и эту?» Пошел советоваться с женой. Предложила: «Скажи, что одна может быть женой, другая — подругой». Вильям снова все обдумал и выдал: «Нет. Выбираю Кристину — ее хоть потрогать можно.
А Наири только в кино».
…Ее голубые глаза — каждый размером с тарелку — взирают со стены над моей кроватью. С тех пор как мы расстались с Натальей, этот рисунок — единственное мое утешение. Когда она узнала, что бывший парень изобразил ее на портрете величиной с полкомнаты, явилась в гости — потешить самолюбие. И лишний раз ранить сердце влюбленного Вертера 16 лет от роду. Спустя 30 лет все эти прелести, словно видение, возникли на пороге моей квартиры. «Расскажи о твоих отношениях с мамой», — попросила меня ее юная дочь (которую тоже звали Натальей). И я откровенно все обрисовал — яблоку лучше как можно больше знать про яблоньку.
С женщинами у меня всегда складывался один и тот же сценарий: почему-то влюблялся в тех, у кого уже есть парень, и становился плодом раздора.
В результате страдали все, и я сам был главной жертвой собственных козней.
С Натальей мы познакомились в Народном театре Нарвы. За три года она нанесла мне множество ран, пока металась между мной и другим юным актером. Когда это стало невыносимо, я сбежал. Собрал вещички и уехал в Питер — поступать в театральный институт. Только закрепился там и начал новую жизнь, как Наталья приехала в гости. Она меня вдруг сразу полюбила. Такой у женщин механизм...
При поступлении было около 800 человек на место, я прошел все туры, а потом написал сочинение на двойку... Только по возвращении в Нарву меня нагнал звонок из института. Оказывается, сам Зиновий Корогоцкий, мастер курса, пришел в приемную комиссию и сказал: «Этот парень мне нужен — плевал я на его грамотность!»
Учились мы в дьявольском ритме.
Время погулять с девочками по Питеру было только ночью. Как-то готовили к постановке поэму «Медный всадник» Пушкина и уже за полночь проходим мимо памятника Петру на Сенатской площади. А я всегда стремился влезть в шкуру своего героя: интересно, каково было Евгению под копытами коня? И вот уж разбегаюсь, в прыжке ловлю за хвост змею, что корчится под копытами, проползаю под массивное брюхо… Вдруг — выстрелы в воздух: «Всем стоять!» Скатываюсь на землю, и милиционер тут же хватает меня за шиворот: «Ужо тебе!» «Мы артисты, работаем над «медным Пушкиным»! — выпаливаю невпопад и принимаюсь читать стихи: «А в сем коне какой огонь... Куда ты скачешь, гордый конь?»
Милиционер невольно заулыбался и отпустил нас.
Свою первую жену Юлю я увел у однокурсника не без дуэли. Над нашей группой сгустились раскаленные грозовые тучи. Гром грянул в поезде, когда мы ехали на гастроли в Болгарию. Мой соперник заходит к нам в купе — и цап огурец со стола. Я говорю: «Положь обратно! Это наш огурчик!» — и цап овощ за другой конец. Огурчик с треском ломается надвое, меня оглушает удар, я машинально разбиваю сопернику нос… Друзья — цап! — нас в охапку и растаскивают. Со стороны все выглядело глупо. Но драматургия драки была куда глубже — пацаны делили девку, не огурец! А нам ведь в конце пути еще на сцену выходить. Благо сценаристы такой поворот предусмотрели: я загримировался синей краской, искусно скрыв расписной фингал.
Отбил даму в честном поединке.
И Юля за это ввела меня в свой интеллигентный питерский дом, где чаи тянули из блюдец с виньетками. Любой периферийный юнец здесь пожелал бы только одного — укрыться за портьерой. Образцовая семья, локти на стол не ставят, я же мог после яичницы вычистить тарелку корочкой хлеба. Но в меру своей воспитанности они меня приняли. Теща сразу после свадьбы разменяла квартиру и купила нам однушку, понимая, что дети не должны жить с родителями. Я сам делал ремонт. А поженились мы с Юлей, еще когда я был в армии.
Театр был готов меня отмазать, но я отправился выполнять воинский долг, гонимый желанием опыта. Хотя служба наша не была опасна и трудна. Выступали в ансамбле Внутренних войск рядом с Эрмитажным театром.
И солдат в качестве бесплатной рабочей силы подряжали таскать по лестницам тяжеленные ящики с картинами... Этим летом я со своей милой женой Вероникой был во Флоренции, и в музее Уффици подвожу ее к полотну «Юдифь» Джорджоне. «Знакомьтесь, — говорю, — эту тетушку я когда-то на своих плечах катал по Эрмитажу». Однажды «дедушки» устроили нам марш-бросок. Подняли с постели, погнали в ночь, а куда, зачем — неизвестно! Пока я размышлял над тайным смыслом армии, сердце зашлось — рухнул наземь. Лежу, надо мной высокое звездное небо, почти как над Андреем Болконским, только вместо луны в нем — рожа сержанта болтается. «Поднимайся, сукин сын! Че развалился?» — и пинками меня под зад. Я хочу встать и не могу. Только снег глотаю. И напиться не могу. Вот такие трогательные воспоминания… На выходные нас отпускали домой...
И вскоре Юля сообщила: «Я беременна». «Ну, давай рожать», — согласился, хотя было ощущение, что поспешили.
Уже взрослая, 25-летняя Настя недавно спросила меня в письме: «Папа, почему ты не рассказываешь журналистам обо мне — стесняешься, что ли? А Вильям у тебя с языка не сходит». Задумался. «Когда ты появилась на свет, — пытаюсь объяснить, — я был совсем молодой, понимал — надо что-то чувствовать, но вот что... А Вильям у меня родился в 43 года, когда я уже дорос до отцовства».
С Юлей мы развелись, когда дочери было 7 лет. Дальше я принципиально не навязывал себя Насте, ждал: может, сама соскучится. Не понимал, что она слишком мала для такой инициативы. А дочь тем временем совсем от меня отвыкла, появился другой дядя. Когда стала старшеклассницей, я написал ей письмо, потом позвонил: «Хочу сделать подарок».
Это вызвало сердечный отклик — два-три письма, прислала фоточки. Сейчас она учится на лингвиста в Германии, мы общаемся в скайпе. Но крайне редко.
При таком отце, как я, казалось, Настя ничему не должна была у меня научиться. Но совершенно случайно я воспитал в ней один важный механизм. Как-то она играла в песочнице, и вдруг вижу — идет вся в слезах и соплях, тыча пальцем в обидчиков… Мне лень разбираться в детских проблемах, и я говорю с важным видом: «А потрагичнее разыграть не можешь?» Она обижается и убегает. Но в следующий раз, разбив коленку в кровь, произносит: «Сейчас я это сыграю как надо». Даже боль можно перевести в область игры и тем самым ее победить. Поразительно, как дети способны враз освоить то, на что у взрослых уходят годы…
Осколки тарелки разбросаны по гримерке, и мне не унять трясущихся рук...
Партнеры по спектаклю испуганно вжались в стену. Так. С самого начала. Как это произошло? Я удачно пошутил, после спектакля услышал рецензию: «Ну, ты шутник!»… Шут! И — ш-шут — пелена сползает на глаза… Мгновенная реакция — тарелка летит в стену… Первая постановка после окончания института — «Эскориал» Мишеля де Гельдерода — я погружаюсь в работу над ролью до самозабвения. Днюю и ночую в персонаже. На сцене шут до мозолей натирает мне коленку своей культей — он же уродец, хромой, горбатый, никогда никем не любимый, но страстно любящий королеву. На его глазах король убивает супругу, а потом заставляет паяца играть. И тот разошелся — слегка придушил хозяина, пугнул чуть не до смерти, но что-то его вовремя остановило.
И король выплевывает гогот шуту в лицо… Не в силах справиться с переживаниями своего героя, в какой-то момент я начинаю совершать неадекватные поступки — срывать репетиции, ругаться с режиссером, дирекцией театра… Возникают проблемы в семье. Конфликтую из-за мелочей с женой, а Юля не может понять, что происходит. И вот в одну из ночей он приходит ко мне… По-паучьи перебирает пальцами и кривит рот… И хотя это всего лишь сон, я вдруг понимаю, что уже не я играю персонажа — он играет меня. За пределами сцены меня преследует беспричинный страх… И через несколько месяцев я пишу заявление об уходе из театра. В тот момент думал, что покидаю этот мир навсегда — испугался, что профессия актера не по плечу моей нервной системе. Такова ирония: марионетка когда-то пригласила меня в театр, а вымышленный шут из него вытолкал.
Спустя годы читал биографию Олега Даля — у него в определенный период была та же проблема.
Знавал и многих актеров, которых мания совершенства довела до курса в психиатрической клинике. И тогда я стал искать способы защитить свой талант. Увлекся духовными практиками (кстати, обнаружил, что одно из воплощений Будды — мой однофамилец Кхорло-Демчог, который символизирует «высшую радость»). Несколько лет спустя издал книгу «Самоосвобождающаяся игра», что-то вроде психотренинга для актера: как перевоплощаться в персонаж, но не принимать его слишком близко к сердцу. Во второй, более упрощенной версии эта книга скоро выйдет под названием «Играющий в пустоте».
Из этой же теории выросла идея «Фрэнки-шоу», которое с 2003 года по январь 2011-го шло на радио «Серебрянный дождь» и недавно было признано самым лучшим шоу в российском радиоэфире! Фрэнки живет в психушке и каждый день просыпается в новой роли — Ницше, Майк Тайсон, Леонардо да Винчи… Спустя годы оно получает продолжение в «Величайшем шоу на земле», что идет на телеканале «Культура». В нем я уже позволяю каждому зрителю прожить жизнь какого-нибудь выдающегося человека, посмотреть на мир глазами Льюиса Кэрролла, Моцарта, Рабле…
Пару лет назад друзья из ученой среды увидели в моих экспериментах некие психологические открытия и предложили: «А напиши-ка диссертацию». «Да не смешите, — говорю, — я же просто клоун!» Но вдруг в голове вспыхнула картинка — я в профессорской мантии и шапочке с кисточкой…
И так, играючи, я возвел себя в степень.
К чести Юли, она достойно пережила этот трудный период и во всем меня тогда поддержала. Сначала мы с ней вместе работали ведущими на радио, потом по буддийским каналам — фрилансерами в Норвегии, Швеции, Германии. Юля мыла дома, а я крыл рубероидом крыши. За 3 месяца получали столько, сколько у нас можно было заработать за 3 года. Еще я перегонял из-за границы машины. Однажды заснул за рулем — очнулся, услышав, что колеса скрипят по гравию…
Скрипели и наши с Юлей отношения. Вроде бы все логично и комфортно, вроде бы это и есть любовь… Но мы были настолько близкими людьми, что нас все называли братом и сестрой. Мы никогда не ругались.
Только один раз выяснили отношения — при расставании. Спустя 9 лет совместной жизни Юля призналась мне в любви к другому мужчине. Разошлись в питерском стиле, тихо и мирно, и я поселился в 16-метровой комнате с окнами на Володарский мост.
И вроде бы мне больно — мною пренебрегли. Но в то же время есть ощущение, что все правильно… Ну, и снова спасают духовные практики. Поезд, набитый буддистами, как банка селедками, бороздит просторы России. На одной из остановок я сталкиваюсь с немецкой девушкой по имени Элен — она улыбается и над ее верхней губой складывается аккуратная морщинка. Эта милая деталь пришпиливает меня к девушке, как иголка бабочку. Острая вспышка страсти захлестывает обиду, и я тут же задумываюсь: «А не переехать ли мне в Кельн?» И с головой бросаюсь в романтические приключения.
Весь следующий год приезжаю к Элен, на обратном пути перегоняю иномарки и продаю их в России. Осев на бюргерской земле, я мог бы стать подмастерьем одного приятеля-кузнеца: брать раскаленный металл и лепить его, как тот же пластилин. По характеру Элен напоминала мне бурлящую жизнелюбием маму. Но вот менталитет отличался: она не расставалась с калькулятором, вычисляла, сколько тратит в месяц. Я не считал ничего, и нас обоих это друг в друге раздражало. Элен как раз получала диплом психолога и чувствовала: связываться с русским не стоит. А меня беспокоил немецкий язык: только за границей я отчетливо понял, что насквозь пронизан русской речью.
По возвращении в Питер у меня был целый веер романтических приключений.
Но мы, люди, так уж примитивно устроены: у каждого в голове сидит определенный шаблон «второй половинки». И сколько ни уходи от идеала, а если печенье вдруг совпадает с формочкой, которая его вырезала…
Когда я впервые увидел Веронику на сцене небольшого драматического театра Льва Эренбурга, в воображении пронесся образ из переживаний далекой юности — Катрин Денев, «Шербурские зонтики». Я смотрел этот фильм бессчетное количество раз. После спектакля подхожу к сцене, прекрасная блондинка наклоняется за цветами, а я ей без обиняков предлагаю: «Выходи за меня замуж». Вероника смотрит на меня как на идиота. И еще больше удивляется, когда встречает в театре уже в качестве нового актера. Мы начали работу над спектаклем «Оркестр» по Жану Аную.
Роли для меня не было. Но мне нужно быть рядом с Вероникой — и я сам придумываю для себя роль. Так в профессию меня возвращает очередная фантазия: вся моя творческая активность теперь направлена лишь на то, чтобы быть с этой девушкой! Однако первая же репетиция показала, что высокий блондин из того же спектакля давно воплощает мою мечту в реальность — они ежевечерне уходят из театра вместе.
Проходит два года. И Вероника уже поглядывает в мою сторону. Присматривается. Все это время я укутывал ее своим восхищением, как мантией, и, видимо, в какой-то момент ей стало холодно без моих слов. Наконец мой напор раскачал ее чувства...
А что творилось на сцене? Через своих героев мы постоянно выясняли отношения в любовном треугольнике.
Был там такой эпизод: мы с коллегой играем военных летчиков — я без рук, он без ног, и во время танца двух ветеранов в нашу сторону из оркестра летят реплики… Вероника играет беременную и выкрикивает фразу: «Я рожу тебе сына!» Она вдохновляет меня и в то же время злит: после нашей первой близости у нее начался долгий и тяжелый период расставания с бывшим мужем. Ее любили оба. И Вероника мучительно разрывалась между нами.
Мои двери были открыты для Вероники, когда бы она ни приходила. Но после очередного разрыва я устал и решил: «Видимо, не достоин такой женщины». Мне как раз поступило два приглашения от московских кинорежиссеров. Пошел за советом к своему учителю Зиновию Корогодскому. Он сказал: «Не держись за команду. В столице тебя ждет реальный успех».
На Ленинградском вокзале в Москве я появился с небольшой сумкой, в которой лежало несколько книг. Бежал из города, заселенного моей любовью. Когда-то с такими же чувствами я покидал Нарву.
Около года мы с Вероникой еще были завязаны на спектакле: я ездил в Питер, а труппа театра — на гастроли в Москву. Она подавала мне непонятные сигналы: ее зацепил за живое мой ход конем. Однажды получаю от Вероники звонок: «Я на вокзале. В Москве». Прибегаю. Молча беру ее вещи, веду в свою плохонькую съемную комнатушку. И какое-то время живу ожиданием, что вот-вот она снова исчезнет. Но Вероника говорит только о любви и шутит прямо по тексту пьесы: «Я рожу тебе сына». Мы пьем вино, наслаждаемся друг другом. Мне надо думать, как устраиваться в Москве. Судьбоносной стала встреча с режиссером Сергеем Мокрицким, который пригласил меня в свою дебютную картину «Четыре возраста любви».
Разболтались за жизнь, и его жена Наташа вдруг говорит: «Не бойтесь, заводите ребенка — он к вам все притянет». Вероника не знала об этом разговоре, но через месяц объявляет: «Я беременна». Смотрит в мои растерянные глаза — и ударяется в слезы. Быстро разворачивается, идет прочь. Я ее догоняю, обнимаю за плечи, а Вероника лопочет: «Ты не рад!» Я ей потом несколько недель объяснял, что у мужчины так ум устроен: он уже думает, где «на это все» взять деньги. Однако малыш и правда притянул удачу. Меня все чаще стали приглашать в кино, а «Интерны» принесли деньги и славу…
Все средства мы с Вероникой тратили на подготовку к родам. «Ты неправильно дышишь!» — наставлял я супругу на специальных курсах и принимался пыхтеть, как роженица.
На 12-й неделе пришли к одному пожилому гинекологу, старик предрек: «24 мая у вас будет мальчик», — и попал в точку. А ведь это еще и день рождения Будды…
Теперь моему врачу Купитману даже есть чему поучиться у актера Вадима Демчога: я сам принимал роды у жены. Конечно, под контролем двух акушерок. Посреди нашей квартиры стоял надувной бассейн с теплой водой. И только у Вероники начались схватки — в Подмосковье перегорает подстанция. Ну еще бы — ведь появляется на свет маленький Будда! Около 16 часов мы рожаем при свечах под музыку Моцарта. Любимая упирается в меня ногами, я сам перерезаю пуповину. Открываем шампанское… Макаем ножки Вильяма в бокал... Иногда мы садимся и пересматриваем видеозапись этого процесса.
Теперь я с гордостью могу сказать сыну: «Мы родили тебя вместе!» Так я закончил свой вечный поиск отца — обнаружив его в себе самом. Жаль, что лишь со второй попытки.
Я сразу предложил назвать ребенка Вильямом. Так сложилось, что большинство членов нашей семьи начинается на «В». «Он что, иностранец?» — возражали родные. «Да в его время все границы в мире уже будут стерты», — заглядывал я в будущее. Но через 5 месяцев, когда сынуля пополз и стал ловко увиливать из-под присмотра старших, иначе как Вилей его уже никто не называл.
Понимаю, что должен подавать Вильяму мужской пример, которого сам никогда не имел перед глазами. Я постоянно его хвалю, но держу в жестких руках. Как-то они с другом стали издеваться над нашим котом Моисеем.
Узнав об этом, я отозвал Вилю для мужского разговора: «Своих предавать нельзя». И он понял, что должен быть наказан. После чего я трижды ударил сына ремнем по попе. Вильям даже не заплакал, но запомнил, что папа может быть безжалостным.
Когда мы приезжаем в гости к Ване Охлобыстину, я дивлюсь, как ему удается держать шестерых «спиногрызов» в жестком отцовском камертоне. Когда одна из дочек забыла выключить газовую горелку, Ваня написал на бумажке: «Всегда выключай конфорку!» — и причпокнул степлером листок бедняжке на лоб. Ваня очень любит рассказывать эту историю. И все теряются в догадках: правда ли это? Да конечно нет! Он за своих детей костьми ляжет!
Как, впрочем, и за друзей… Когда я купил машину, Ваня подарил мне здоровенный тесак со словами: «Сделай им на своем новеньком бампере небольшую царапину — это будет твоя первая авария.
И последняя. Но тесак должен быть в машине всегда», — таково благословение от отца Иоанна. Почти ритуальное.
В вопросах воспитания сына у нас с Вероникой разработана тактика. Например, она запрещает ему смотреть перед сном мультфильмы. Я заступаюсь: «Ну хотя бы 5 минуток». — «Нет». — «Почему?» Она объясняет, что это возбуждает малыша. Я поворачиваюсь к Виле: «Кажется, мама права» То есть специально для него мы разыгрываем сценку, как в театре. И он сам делает выбор. На 4-летие я купил сыну настоящий самурайский меч. Вероника: «Он поранится». Я: «Вильям уже взрослый, при друзьях даже из ножен оружие не вынет». Виля кивает: «Да, мама.
Я же все понимаю!» — чувствует, что ему оказали доверие.
Однажды на площадке «Интернов» произошла конфликтная ситуация. В результате я свалил собственную выходку на дурной характер Купитмана — он же сумасшедший, ему позволено... Прихожу домой и жалуюсь Веронике: «Представляешь, этот гад опять напился и устроил дебош: ругался матом на режиссера!» «Но ведь это не ты, а он приносит деньги в семью!» — остудила мое возмущение Вероника. Наши проблемы с женой мы тоже переносим в плоскость игры. Хотя выясняем отношения порой звонко — Ника ввергает меня в огонь ревности. На нее обращают внимание все мужчины, машины притормаживают рядом и из них вылетает чей-то восхищенный присвист. Вероника мне не уступает: если засиделся на интервью, может приехать и познакомиться с журналистом.
Причем врать ей бесполезно: мы вместе почти 10 лет, но я ее так и не обуздал. И вынужден завоевывать любимую женщину вновь и вновь.
Благодарим ресторан «Тибет Гималаи» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram