Доротее было семь лет, когда в январе 1800 года умер ее отец Петр Бирон. Девочка помнила пышные похороны: старшие сестры плакали, мать, тоже Доротея, судорожно сжимала в руках шелковый платок. Так странно было видеть ее не смеющейся, как обычно, а печальной.
Когда вечером она прочитала молитву, а отец, по обыкновению, не зашел пожелать ей спокойной ночи, Доротея расстроилась. Он не пришел ни следующим вечером, ни через неделю. Малышка стала капризной и непослушной, начала грубить няне, а если ей что-то запрещали, билась в истерике. Герцогиня Курляндская, любившая проводить время с дочерьми, теперь, едва заслышав крики младшей, подносила руку ко лбу, прикрывала глаза и требовала увести детей.
В последнее время ее мигрени участились, и детские истерики только ухудшали самочувствие.
Тогда же маленькой Доротее впервые приснился странный сон. В густом тумане она бежит по аллеям сада и ищет отца. Отчаянно зовет его, но он не выходит на ее крики. Доротея чувствует: он где-то рядом. И наконец видит его фигуру, бежит к нему, но отец не становится ближе. Она кричит все громче, бежит все быстрее, но ноги как ватные…
— Тише, детка, тише…
Доротея проснулась в объятиях няни-англичанки, прижимавшей ее к своей пышной груди.
— Все в порядке? — в дверь детской просунулось заспанное лицо служанки матери.
— Девочка зовет отца. Хорошо, что других детей не перебудила.
— Лучше бы на похоронах поплакала, сейчас было бы легче, — рассуждала заспанная служанка.
— Вот глупая вы женщина, — с досадой огрызнулась англичанка. — Ребенку что похороны, что обед, он еще не понимает ничего. Скучает и не понимает. Помяните мое слово, она всю жизнь будет звать его. И искать. Няня печально посмотрела на свою воспитанницу, которая уже успокоилась и задремала.
…Дверь приоткрылась, и в темную гостиную парижского дворца Матиньон тихо проскользнула стройная женская фигура.
Подошла к креслу, установленному против высокого окна, выходящего в сад, и устало в него опустилась.
Льющийся из окна лунный свет падал на 17-летнюю Доротею де Талейран-Перигор: бледное лицо, темно-каштановые вьющиеся волосы убраны в высокий пучок на затылке на греческий манер. Доротея, вернувшись домой после шумного бала, любила приходить в эту гостиную. Сбросив туфли, она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Ночной сад завораживал. Странно, сейчас он напоминал тот, что она много раз видела в своем сне.
Уже столько лет прошло со смерти отца, она вышла замуж, родила дочь. Но сон по-прежнему преследует ее. Во сне она выросла и уже не бегает по саду с криками, как ребенок, а медленно идет мимо кустов роз, утопающих в густом тумане.
Но конец всегда один и тот же: она видит силуэт отца, но не может приблизиться. В глубине души Доротея надеялась, что после замужества ее перестанет мучить видение, но увы... Более того, она вынуждена признаться себе, что замужество вообще мало что изменило.
Ее супруг, Эдмон де Талейран-Перигор, приходился племянником могущественному министру иностранных дел Наполеона. Именно Талейран предложил матери Доротеи кандидатуру племянника, полагая, что брак француза с курляндкой будет способствовать укреплению международных отношений. После объявления о помолвке замужние сестры закидали Доротею письмами с поздравлениями. Действительно, жених просто ангел! Ему всего 22 года, он красив, статен и пользуется у дам большим успехом.
«Поговаривают, Эдмон прекрасный любовник. Сама я не проверяла, но источники, уверяю тебя, самые надежные», — писала младшей сестре красавица Вильгельмина. И тут же прибавляла двусмысленный комплимент: «Он военный и, конечно, умеет обращаться с оружием».
Доротея с нетерпением ждала встречи с супругом, который за неделю до церемонии прибыл во Франкфурт-на-Майне, где должно было состояться венчание. Что ж, и впрямь Эдмон оказался и красив, и статен. Но, по мнению невесты, обладал существенным изъяном — был отчаянно глуп. Будь на месте Доротеи другая особа, менее взыскательная и более падкая на мужскую красоту, она, возможно, не посчитала бы отсутствие у жениха ума таким уж страшным изъяном. Но покойный отец Доротеи позаботился, чтобы его дочери получили превосходное образование.
Для Доротеи и ее сестер выписывали лучших педагогов со всей Европы.
Пока ровесницы размышляли об оттенках кружев, которыми украсят их подвенечные платья, Доротея сидела в библиотеке Рундальского дворца и штудировала античных философов. Она бегло говорила на французском, английском и итальянском, интересовалась алгеброй и астрономией, зачитывалась Мольером. Поначалу Эдмон был очарован умом супруги (впрочем, как и ее стройными ножками), но постепенно начал понимать истину, которая не воодушевит ни одного мужчину: похоже, он взял в жены даму куда умнее его самого.
По настоянию дяди Эдмона супруги перебрались в Париж и заняли одну из резиденций Талейрана — дворец Матиньон.
Сам министр предпочитал жить в своем шикарном замке Валансе, поэтому Доротея видела новоиспеченного родственника после свадьбы всего несколько раз, и то мельком. А вот историй о нем наслушалась предостаточно! Говорят, дядя мужа дьявольски умен и хитер, даже император за глаза называет своего министра «хромым чертом». По слухам, охромел Талейран в детстве, когда, оставленный под присмотром нерадивой няньки, упал со стула.
После рождения дочери, появившейся на свет в марте 1811 года, Эдмон и Доротея виделись все реже и реже. Супруг прекрасно проводил время в казармах и борделях, она — в светских салонах и на балах. Парижское общество их ничуть не осуждало: в конце концов, мы живем в современном мире, и только идиот не заметит, что между Эдмоном де Талейран- Перигором и его очаровательной курляндкой нет ничего общего.
Доротея зябко поежилась и поплотнее закуталась в шаль.
Странно, ей вдруг показалось, что в комнате она не одна.
— Дитя, я потревожил вас?
От неожиданности Доротея вздрогнула. Голос доносился из дальнего угла гостиной, не освещенного луной. Вглядевшись в темноту, она заметила, как блеснул набалдашник трости, и тут же поняла: ее потревожил «хромой черт» собственной персоной.
— Ну что вы, дядюшка, вы хозяин этого прекрасного дома, а я всего лишь гостья. Как хозяин может потревожить гостью? — быстро оправилась от испуга Доротея.
Из темного угла послышался смешок.
Доротея, обычно острая на язык, мучительно искала тему для разговора. Погода? Избито. Балы? Легкомысленно. Наполеон? Рискованно. Неожиданно на помощь пришел сам Талейран. Точнее, его голос — самого министра все еще скрывала тьма.
— Вы заметили, мадам, что в полнолуние этот сад напоминает рай? Обратите внимание: сад пуст. В раю, полагаю, тоже нет давки.
Доротея улыбнулась шутке.
— Позвольте с вами не согласиться. Полагаю, если бы в рай никого не пускали, в аду стало бы слишком тесно. И мы бы с вами жили в мире, населенном грешниками, ждущими своей очереди в преисподнюю.
И снова смешок из темноты. Затем в дорожку лунного света ступил сам Талейран — невысокий господин невыдающейся наружности: острый нос, небольшие карие глаза, тонкие губы.
Доротея молча наблюдала за дядей. Его присутствие более не смущало и не пугало, напротив, ей хотелось продолжить разговор. Но, видимо, у Талейрана были другие планы.
— Спокойной ночи, дорогая племянница. Прошу прощения, что нарушил ваше уединение. Надеюсь, мы с вами продолжим наши религиозные беседы за ужином. Как-нибудь... — Талейран коротко кивнул и, припадая на одну ногу, удалился.
… — Доротея умница, но, пожалуй, слишком начитанна. Понимаете, о чем я, дорогой Шарль? Я не против легкого чтения, которое позволяет уму отдыхать. Но все эти философы, мыслители… Пожалуй, я слишком переусердствовала с воспитанием младшей дочери.
Но она же моя любимица, недаром я назвала ее в свою честь. Итак, сначала у нас была английская гувернантка, затем итальянский pedagogo…
Герцогиня Курляндская возлежала на кушетке, ее поза была продумана до мелочей — известная красавица знала, в каких ракурсах смотрится наиболее выигрышно. Вот и теперь она одной пухлой ручкой опиралась на подушки, а второй выписывала в воздухе невидимые узоры, очевидно, призванные показать, какое же именно образование она дала младшей дочери. Вьющиеся русые волосы герцогини, слегка тронутые сединой, небрежно рассыпались по плечам.
После смерти мужа герцогиня Курляндская занималась тем, что поочередно выдавала замуж своих дочерей и каждое замужество ознаменовывала новым любовником.
Вот и сейчас рассказам красавицы внимал некто, одевающийся с помощью камердинера за ширмой, обитой алой парчой.
— Если бы мой муж был жив, он сам следил бы за образованием дочери. Доротея, видите ли, была и его любимицей. Он точно знал бы, что, когда и в каких количествах ей преподавать. Кстати, общение с отцом еще не вредило ни одной девушке. Знаю по себе — отец не часто уделял мне внимание. В итоге я вышла замуж за Петра, который был старше на три десятка лет и в каком-то отношении заменил отца.
— Весьма любопытно, дорогая. Но, боюсь, мне пора вас покинуть. — Талейран неспешно вышел из-за ширмы, поправляя кружевной рукав. За ним семенил камердинер, отряхивающий щеточкой плечи камзола министра...
Карета везла Талейрана по ухабистым парижским дорогам.
Кучер прикрикивал на пешеходов и погонял лошадей, но министр не слышал его. Он имел счастливую особенность погружаться в собственные мысли в любом окружении. Правда, сейчас мысли Талейрана были совсем не политического свойства... Он сам удивился, с какой поспешностью покинул очаровательную герцогиню Курляндскую. Вообще в последнее время Шарль — известный любитель женщин — потерял интерес к великосветским интрижкам. Лишь по привычке назначал свидания и являлся на них, но не получал от очередной победы прежнего удовольствия.
Некрасивый и хромой, он легко завоевывал женщин своим остроумием, особенно когда стал одним из самых влиятельных политиков Франции.
У него есть супруга, красивая и глупая, навязанная Наполеоном, но какой от нее толк? Красота приедается. Только истинные чувства способны долго удерживать людей рядом. Например, родительские. Но бог, в которого Талейран не верил, не дал ему детей. И вот ему 57 лет, и он одинок. Всю жизнь он предавал и ждал предательства от других и потому никому не мог довериться по-настоящему. Единственное, что порадовало его за последние месяцы, это более близкое знакомство с очаровательной племянницей Доротеей. Удивительно, он только что вышел из будуара ее матери, но невинная беседа с дочерью влечет его несравненно больше. Карета остановилась. Пожалуй, хватит глупых сантиментов.
Спустя неделю герцогиня Курляндская, надев рубиновое ожерелье, готовилась принять любовника. В ее будуаре был накрыт столик на двоих. Каково же было ее возмущение, когда в назначенный срок вместо Талейрана явился посыльный с запиской: «Helas, моя любимая, увы. Сегодня вечером я не смогу уделить вам ни секунды. Император вызвал по срочному делу, и мне придется провести ночь в несравнимо менее приятной компании, чем ваша. Простите ли вы меня, mon amour? Целую ваши прекрасные руки и жду встречи. Шарль».
Раздосадованная герцогиня хотела порвать записку, но вдруг передумала и театральным жестом отшвырнула в сторону. Каков! А она, будто молодая возлюбленная, ждет этого проходимца! И что теперь делать? В театр — поздно. Возможно, она застанет Доротею дома, помнится, вчера ей нездоровилось. Уже через час герцогиня входила во дворец Матиньон.
— Ваша дочь и министр ужинают в столовой.
Доложить? — лакей с удивлением заметил, как при его словах побледнела гостья. Герцогиня отступила, будто ее ударили, и стремительным шагом покинула дворец.
А в столовой между тем царила оживленная беседа. Доротея сама не понимала, когда и как именно возникла эта странная дружба. Однажды Талейран пожелал отужинать с племянником и его супругой. Он был подчеркнуто любезен с Доротеей, одаривал ее комплиментами, сыпал анекдотами. Эдмон сиял, как намазанный маслом блин, и с готовностью смеялся над шутками дяди Шарля, даже над теми, которых не понимал (таких было большинство). В следующий раз Талейран и Доротея ужинали уже вдвоем...
Министр расспрашивал племянницу о прочитанных книгах, о ее детстве, высказывал едкие замечания о французском дворе.
Через день ужин повторился. И на следующий день. Талейран, редко бывавший во дворце Матиньон, теперь наведывался туда регулярно, но Доротея предпочитала ни с кем не делиться рассказами об этой странной дружбе. Теперь почти каждый вечер они ужинали вместе: девушка и могущественный политик. И, несмотря на то что их разделяла 39-летняя разница в возрасте, темы для разговоров все не кончались.
…На Венском конгрессе, начавшемся осенью 1814 года, в воздухе царил дух свободы — тиран Наполеон изгнан, а значит, можно веселиться! Дамы приглядывались к новым фасонам. В моду вошли платья, не доходящие до лодыжек, с декольте в форме сердца, а также короткие жакеты «спенсеры», на военный манер украшенные маленькими эполетами.
Пока женщины у портных перекраивали туалеты, мужчины перекраивали карту Европы. Как всегда, в центре всех переговоров был Талейран.
Во время приемов герцогиня Курляндская старалась не смотреть в сторону бывшего любовника. Они встретились еще несколько раз после того злополучного вечера, когда герцогиня имела удовольствие узнать, что ее дочь, оказывается, «император». Однако она ни словом не обмолвилась о своем визите. Постепенно ее связь с Талейраном сошла на нет. Что ж, так заканчивались многие светские романы. Вскоре обида на дочь и ревность покинули герцогиню, она утешалась в объятиях очередного молодого любовника и теперь была даже рада за Доротею.
Наконец рядом с ней тот, кто может направлять ее мысли, дает ей мудрые советы. Уж герцогиня-то знала, как нуждается молодая неопытная девушка в поддержке зрелого, здравомыслящего мужчины.
Как-то декабрьским вечером, через четыре месяца после начала конгресса, Талейран сидел в библиотеке отведенного ему венского дворца и писал письмо дорогой племяннице, оставшейся в Париже. Письмо требовало напряжения, так как должно было сказать многое, вместе с тем не говоря ничего. С некоторых пор общение с Доротеей затмило все другие жизненные удовольствия Талейрана. И вот уже вино не казалось сладким, если, потягивая его, нельзя говорить с Доротеей, а свежий анекдот не заслуживал никакого другого слушателя, кроме племянницы.
Конечно, оставались еще плотские удовольствия, и Шарль по-прежнему не отказывал себе в свиданиях с женщинами, но — и это какое-то проклятие! — как же они глупы и ненаблюдательны! И красота их уступает красоте Доротеи, которая за последние годы очень похорошела.
Возможно, сейчас она еще краше... Откуда ему знать? Талейран не видел племянницу несколько месяцев, а заказанный Франсуа Жерару портрет Доротеи еще не готов.
Она осталась в Париже по настоянию Эдмона, в котором неожиданно проснулась ревность. Племянник стал подозревать супругу в неверности, даже хотел драться на дуэли, правда, не знал с кем. Талейран, обычно легко управлявший племянником, не пытался переубедить Эдмона, уговорить его отпустить жену в Вену: он решил, что, возможно, вдали от Доротеи вновь обретет былую свободу.
В конце концов, он же мог долгие годы быть женатым, но свободным, так неужели не сможет побороть притяжение к этой девчонке? Поначалу Талейрану удавалось сохранять твердость намерений, но каждая новая неделя разлуки с Доротеей сводила на нет доводы рассудка. Он тяжело вздохнул.
Декабрьский ветер разгонял за окнами редкие снежинки и люто гудел в дымоходах. Шарль не услышал, как подъехала карета, не увидел, как из нее выскользнула темная женская фигура. Склонившись над бумагой, он пытался записать путаные мысли, не зная, что та, которой он пишет, уже стоит за дверью кабинета.
Талейран обернулся, услышав легкие шаги. Щеки Доротеи раскраснелись, глаза блестели.
Талейран безмолвно взирал на племянницу, но его лицо, несмотря на бушевавшую в душе бурю, как всегда, оставалось непроницаемым. С плеча Доротеи соскользнула и упала к ногам шаль. Вслед за ней на пол опустилась и сама девушка. Прижалась к руке Талейрана холодным лбом и чуть слышно прошептала:
— Я пришла, чтобы быть с вами.
…Сон приснился Доротее в последний раз. Она шла к отцу, и, против обыкновения, он не удалялся, а становился ближе. Доротея не видела его лица, она сразу бросилась в отцовские объятия. И тут же поняла, что это не отец. Это Шарль. Лучший друг, любовник. Они всегда будут вместе. Пока смерть 84-летнего Талейрана в 1838 году не разлучит их...
Подпишись на наш канал в Telegram