Как сейчас помню, в этот день мама стояла у плиты, что-то готовила. И вдруг я спрашиваю: «Мам, а кто мой папа?» Даже по ее спине было видно, как она напряглась. Наверное, не ожидала этого разговора, не хотела его. Но подозрения переполняли меня все последние недели, и остановиться я уже не могла. «Мам, кто?» — «Даш, твой отец... очень известный человек. — «Кто?» — «Андрей Кончаловский».
Я тут же помчалась в ванную и стала рассматривать свое лицо в зеркале: похожа или не похожа? Эх, думаю, жаль, что его фотографии нет, не с чем сравнить!
Вошла сестра Сашка.
— Ты чего?
— Представляешь, кто мой отец? — захлебнулась я от восторга. — Андрей Кончаловский!!!
— Мам, что это она говорит такое… — удивленно сказала Сашка и повернулась к маме. Но та лишь молча кивнула в ответ.
С этого момента жизнь в нашей маленькой семье изменилась.
Мы с Сашкой росли в атмосфере любви. Жили и жили себе: одна мама, один папа на двоих, поездки в Крым, всюду вместе, все пополам. А тут такая ошеломляющая деталь: у меня, оказывается, другой отец — известный и знаменитый.
Совсем недавно я решила расспросить Сашку об этом времени. Она сказала: «Даже не представляешь, как ты тогда изменилась! Ничего вокруг не видела, только о себе думала! Мне казалось, ты превратилась в Кая из «Снежной королевы»…»
Конечно, я этого не чувствовала, меня переполняли радостные эмоции, и мне было трудно их сдерживать. А Сашка страдала, по-своему переживала все это и мучилась.
Мама все замечала, тихо печалилась и пыталась до меня достучаться: «Надо Сашке помочь! Ей очень тяжело!» Ей было больно видеть, как родные сестры становятся чужими. «Даш, что мне делать, скажи? Саша чувствует себя совершенно выброшенной из твоей жизни», — переживала она. Но я искренне не понимала (или не хотела понимать), в чем дело. Мне казалось, родные люди должны радоваться вместе со мной: теперь у меня знаменитый папа, а моя жизнь вдруг стала блестяще и упоительно красивой.
Я была так поглощена радостными переменами в своей судьбе, что мне было некогда заниматься Сашей…
Я же не виновата, что мой отец — Кончаловский! А она ушла в себя, закрылась, хотя я пыталась задобрить ее подарочками. Только со временем поняла, какой эгоистичной была в своем счастье…
Я с детства была какая-то особенная. Ни на кого в семье не похожа: ни на папу, ни на маму, мы даже с Сашкой разные. Она — интроверт, я — экстраверт. Одним словом, другая. Всегда хотела быть впереди сестры, всегда первая, никого и ничего не стеснялась. Могла схватить лучший кусочек без всякого зазрения совести.
Сашка, помню, хранила конфеты, которыми ее кто-то угостил, для мамы. А если их находила я, тут же все съедала. Сашка была бессильна против моего эгоистичного напора. Мама, конечно, старалась нас примирить, говорила, что так делать нельзя. Она, как никто, понимала, что мы слишком разные по натуре, и, как могла, старалась смягчать мои резкие лидерские замашки. Но по большому счету — это были мелочи. Мы с сестрой оставались очень дружны…
Не помню, когда именно у меня зародилось подозрение, что мой папа мне не родной.
Может, когда мамины подружки, глядя на нас с сестренкой, частенько многозначительно говорили: «Какие они у тебя разные…»?
Потом уже мама вспоминала, что иногда в пылу ссоры папа мог усомниться в том, его ли я дочь вообще.
Мама спокойно отвечала: «Не волнуйся, это мой ребенок и больше ничей!»
Но я в силу возраста обо всем этом скоро забывала. И так бы и думала всю жизнь, что Саша, мамин гражданский муж, — мой папа, если бы не один случай.
Однажды (нам с сестрой было лет по 12—13) дочка близкой маминой подруги обмолвилась в разговоре: «У наших друзей дети такие непохожие…» Я пожала плечами: мол, подумаешь, мы с Сашкой тоже разные. И вдруг она говорит: «Но у вас же папы разные». «Как? — удивилась я. — У нас один папа — Саша!» Подружка тут же осеклась. Именно тогда у меня в душе поселилось сомнение.
Помню, сижу как-то в поликлинике в очереди к врачу, держу в руках медкарту. От нечего делать читаю на титульном листе — Бразговка Дарья Владимировна. Отчество «Владимировна» перечеркнуто красным и сверху написано «Александровна». «Надо же, — думаю, — как у меня отчества меняются!» Мама объяснила это тем, что при рождении дала мне отчество своего отца. Она ведь не была официально замужем за Сашей. Я не зацикливалась на этом и гордо всем представлялась Дарьей Александровной.
А тут еще как-то сидим с Сашкой у телевизора, на экране режиссер Андрей Кончаловский о каком-то своем фильме рассказывает. Мама проходит мимо и вскользь замечает: «Очень умный дядька, послушайте его!» И я с интересом слушала, мне нравилось, как он говорит. Могла ли я тогда предположить, что это и есть мой отец?
Папа Саша, мамин гражданский муж, был очень интересный человек, ни на кого не похожий.
Я прекрасно понимаю, почему мама им увлеклась. Он не мог не привлечь внимания! Эдакий вихрь, вокруг которого все крутится, вертится… Очень талантливый, окончил политехнический институт, все время что-то придумывал, конструировал и творил. К любой задаче находил такие нестандартные решения, которые не придут в голову обычному человеку. Мы с сестрой видели, как они с мамой что-то мастерят, шлифуют, рисуют, поют, и нам хотелось принять во всем этом участие.
Помню, как-то он встречал нас рано утром на вокзале. С поезда с тюками и чемоданами потащил в Ботанический сад, потому что там расцвел какой-то цветок и срочно надо его увидеть. Как нам не хотелось туда идти, как мы сопротивлялись этому живому, свежему папиному вдохновению!
Потом, когда приехали домой усталые, он взялся готовить блины. И решил: зачем долго размешивать тесто в миске, можно ведь сразу на сковородке. Тогда мы долго хохотали над сковородкой с пригоревшим кефиром.
Но в социальную жизнь «институт—работа—дом» папа Саша не вписывался. Когда нас с сестрой спрашивали: «А чем ваш отец занимается?», мы хором отвечали: «Он — свободный художник».
Папа Саша не терпел насилия над личностью. И нас так же воспитывал. Мы никогда не торопились к 1 сентября в Москву, легко пропускали начало занятий. «А поехали сейчас в горы!» — мог воскликнуть папа однажды вечером, и бедная мама кидалась собирать вещи.
Так же он был свободен и в отношениях с женщинами. Никаких условностей и барьеров! Его жена Марина родила девочку, нашу с Сашкой сестру Марианну. Может, поначалу у них с мамой и были трудности, но потом все наладилось. Какое-то время он был с нами, какое-то — с Мариной и Мусей. Помню, мы все вместе, большой семьей, ездили в Крым, жили в палатках, вместе катались на горных лыжах с Чегета и ходили на выставки и в мастерские к знакомым художникам. Можно ли это было назвать шведской семьей? Не знаю. Наверное, папа Саша был хиппи. Главное, в нем жила твердая уверенность, что так жить — хорошо!
Все были счастливы. Саша считал меня своей дочкой, я думала, что он мой отец. Мы оба пребывали в полной неизвестности до моих шестнадцати лет, когда все раскрылось… Это теперь я знаю, что когда мама встретилась с Сашей, она была уже беременна.
С 76-го года мама пела в уникальном ансамбле Дмитрия Покровского.
Древнерусские языческие песни я впитала буквально с молоком матери. И именно на одном из концертов Саша увидел маму на сцене. У них начался стремительный роман. А мама уже ждала ребенка от Кончаловского. Очень неоднозначная ситуация: мама не понимала, что ей делать — рожать или не рожать? А как же карьера? А как быть с Сашей? Она была не уверена, стоить ли ему говорить об этом.
С Андреем Сергеевичем маму познакомил Панкратов-Черный. В 78-м году Кончаловский был уже известным режиссером, на пике своей славы — вышли его фильмы «Первый учитель», «Ася Клячина», «Романс о влюбленных», «Дворянское гнездо».
В тот момент он работал над «Сибириадой».
Кончаловский увидел маму в Доме кино на каком-то просмотре и подослал к ней Панкратова в качестве парламентера: мол, позови эту рыженькую ко мне. Но мама на предложение Панкратова гордо ответила: «Если захочет, сам подойдет!» На том и расстались.
Панкратов звонил еще несколько раз. Маме было непонятно — почему Андрей Сергеевич сам не может набрать номер? И вот наконец в трубке раздался его знаменитый хрипловатый голос: «Привет, это Андрон! Если ты сейчас не занята, хочешь посидеть с нами в Доме кино?»
Надо ли объяснять, что Андрей Кончаловский произвел на молодую актрису неизгладимое впечатление?
С появлением Кончаловского для мамы открылся новый мир! Это была совсем другая жизнь. Его окружали яркие, талантливые, интересные люди — цвет творческой интеллигенции Москвы.
Молодой, красивый, талантливый, общительный, умный — мама никогда не видела таких мужчин…
Они встречались открыто, ни от кого не скрывались. Кончаловский не из тех, кто стесняется своих бесконечных романов. Андрей Сергеевич был в то время женат на француженке Вивьен, она его ждала в Париже.
Кончаловский предупредил маму сразу: «У нас есть всего год. Я уезжаю... наверное, навсегда. Взять с собой тебя не могу. Хочешь, проведем этот год вместе?» И мама, которая была безумно влюблена в него, согласилась.
Все было честно. Никто никого не обманывал, волшебных замков не обещал. Думаю, она не строила иллюзий, что за год все изменится. Она была счастлива этим мгновением и даже не задавалась целью узнать: встречается ли он с кем-нибудь еще. Позвонил — встретились. Прекрасно! Да и потом чего загадывать наперед? Что будет, то будет…
В последнюю встречу Кончаловский повез ее на Николину Гору. Познакомил с мамой, Натальей Петровной Кончаловской. А потом они оказались у него на Малой Грузинской. Мама почему-то была уверена: наутро он уедет — и все закончится. В его квартире всегда стоял какой-то удивительный запах. Вся его одежда была пропитана этим неуловимым ароматом другой жизни. В ванной мама увидела флакончик духов и стащила его.
На память…
Когда Андрей Сергеевич уехал в Америку и мама обнаружила, что ждет ребенка, она решила оставить это в тайне от него. У нее сработал защитный механизм: она постаралась забыть Кончаловского и как в омут бросилась в новую любовь. Закрыла за ним дверь: было — и прошло, спасибо за ребенка. Конечно, она не собиралась рожать от Кончаловского специально. Доказательство тому — папа не знал обо мне шестнадцать лет…
Но я могла и вовсе не родиться. Какой ребенок? Мама без квартиры, без прописки, минчанка, живет у друзей, которые временно приютили ее у себя в двухкомнатной квартире. Совершенно безвыходная ситуация, и мама решилась на аборт. Буквально накануне операции сидят они с подружкой на кухне и вдруг решают: «Нет, не пойдем!»
В этот момент мама почувствовала облегчение: «Ты мне придавала такую уверенность в себе, сидя там, в животе, что я вся светилась».
Родителям мама побоялась говорить правду. Сочинила трогательную историю про мифического Григория Перельмана, которого она якобы сильно любила и который собрался эмигрировать в Израиль на постоянное место жительства, и что в память об этом человеке она решила оставить ребенка.
Вот в этот период она и встретила Сашу. Вначале хотела ему все рассказать. Но как-то не получалось. А тут у него возникла одна проблема. Для своего больного друга он взял в прокате телевизор и не смог вернуть его вовремя. Прокат подал на Сашу в суд.
Все произошло как бы само собой. «А ты скажи, что у тебя жена беременна», — предложила мама, а он так обрадовался: «Правда?» Мама, подумав, ответила: «Правда…» Саша решил, что это его ребенок, мама не стала разубеждать. Думала: «Скажу потом». А потом... и сама захотела поверить, что я его дочь. Это был самообман. Будь что будет! Есть ребенок и есть…
Мама в это время жила у друзей (у режиссера-документалиста Виктора Кирнарского и его жены Ады Лазо) на Арбате. Как-то быстро стало понятно, что ее дальнейшее пребывание в этой квартире, да еще и с ребенком, неуместно. Витя знал, что мама беременна от Кончаловского. В эту мамину тайну были посвящены только он, Ада и самая близкая подруга, с которой как раз они и решили не делать аборт.
Я родилась в апреле 1980 года. А уже через две недели попала в больницу со страшным и редким заболеванием. Этот вирус поражает сердце, мозг, нервную систему или печень. Мне, можно сказать, повезло — у меня была поражена печень — орган, способный к восстановлению.
Меня, всю обвитую трубочками, держали в закрытом боксе. Доктора ничего толком не говорили, отводили глаза и молча пожимали плечами — мол, если только сама выкарабкается… Однажды врач осторожно посоветовал маме: «Знаете, у нас в больнице есть несколько детей, оставленных матерями… Ваша девочка все равно не выживет, возьмите кого-нибудь…»
Папа Саша очень сильно маме помогал. Дежурил под окном больницы по ночам, будил медсестер, когда раздавался крик младенца. Он боялся, что это я зову.
Доставал по блату мумие и тайком от врачей передавал для меня, и мама украдкой скармливала мне чудодейственную смолу. Искал профессоров, устраивал консилиумы. Врачи скрывали от моих родителей результаты анализов. Мое чудесное выздоровление объяснили так: «Была бы мальчиком, точно бы умерла…»
Так мамино признание отодвинулось на полгода. А когда я наконец выздоровела, ну как тут скажешь: «Саша, это не твой ребенок»? Язык не повернется. Он ведь уже любит меня, заботится, беспокоится как о собственной дочери. Когда мне исполнился год, родилась Сашка. А там уж и вовсе не до этого стало…
Только сейчас я понимаю, как нашей семье было трудно. Двое детей, да и в той семье у Саши ребенок. Но как-то крутились. Саша официально не работал, мама пела у Дмитрия Покровского в ансамбле, изредка снималась, на эти деньги и жили.
Но ни я, ни Сашка не чувствовали трудностей. Родители нам никогда не давали понять, что с деньгами плохо.
Выручало папино «творчество»: брошки, колечки из мельхиора с перламутровыми вставками. Все это, сделанное его и мамиными руками, продавалось на вернисажах. Мы ездили то в Измайлово, то на Арбат. Ставили на пешеходной улице мольберт и развешивали украшения для продажи. Конечно, маму узнавали прохожие. Реакция была разной: от ехидного «Что, в кино снимать перестали?» до уважительного «Ой, да вы и это умеете делать? Какой же вы талантливый человек!»
На первые заработанные нами с Сашкой деньги (мы наплели кучу смешных браслетиков — фенечек) купили себе настоящие зимние пуховые куртки!
Были еще и мамины гонорары. Я хорошо помню эти редкие дни. Настоящий праздник! Мама обязательно радовала нас чем-то приятным, вкусным и красивым.
Слава богу, сам Покровский похлопотал за свою молодую артистку, и ей выделили двухкомнатную квартирку в Лианозове, где, собственно, мы до сих пор и живем.
События развивались стремительно. С папой Сашей мама рассталась и растила дочек одна. Это был 95-й год. Наступили тяжелые времена. Саша помогал нам чем мог, но он тоже сидел без работы.
Разрыв был тяжелым для обоих. Саша надолго прекратил с нами общаться. Ему до сих пор трудно к нам в Лианозово приезжать — сердце начинает болеть.
Теперь, когда мы встречаемся, тему Кончаловского я не затрагиваю.
Зачем? Я по-прежнему называю его папой, папой Сашей...
Мама ушла из ансамбля, в кино ее не снимали. Какое-то время она работала в одной медицинской фирме, за копейки сидела на «обзвоне» клиентов. Однажды к нам зашла соседка с новостью: «В нашем банке ищут уборщицу». Мама обрадовалась: «Давай-ка я туда пойду». И отправилась на собеседование. Как назло, в это время по телевизору показывали фильм «Гонки по вертикали», где мама играла с Андреем Мягковым. Вот начальник ее и узнал.
— Нет-нет, вы актриса. Неудобно. Что люди скажут?.. Стыдно! — испугался он.
— А мне не стыдно, у меня маленькие дети, и мне нужна работа!
— Ну как актриса будет у нас подметать?! Мы не можем!
Так и не взял…
С деньгами была вечная проблема — вернее, их не было вообще! Но мама как-то выкручивалась. По маминым рассказам знаю, что бывали дни, когда дома кроме хлеба ничего не было. Тогда мы кооперировались с соседками (одна — врач-ветеринар, а другая — баскетболистка). Накрывали стол вскладчину: у нас — хлеб, у врачихи — сосиски, у спортсменки — картошка. Так с миру по нитке и ужинали…
Помню, мне все время ужасно хотелось до отвала наесться шоколада. Ради мечты несколько дней отказывалась от школьных завтраков — копила деньги.
Наконец этот счастливый день настал — я купила семь батончиков «Баунти»! Иду по улице и уминаю их один за другим, урча от удовольствия. Пять штук проглотила, а две шоколадки отдала Сашке.
Наша семья, как и многие малоимущие, имела право получать гуманитарную помощь. Мама приносила посылки с продуктами из Дании: ветчина, сухое молоко, хот-доги в желе, которые почему-то хранились в железных банках. Откроем ящик — и начинается пиршество.
Мы гордились тем, что живем не так, как многие вокруг, и не понимали, как может быть иначе. Как можно ругать детей за двойки, не ездить в горы, не рисовать до трех ночи и всегда есть на обед первое, второе и третье? Видимо, поэтому мамины финансовые трудности, к счастью, мы с сестрой не осознавали.
Школа заканчивалась, нам с Сашкой надо было поступать в институт.
Именно в этот момент маме позвонил Витя. Он решил, что ей необходима помощь.
— А почему ты не хочешь сказать Кончаловскому?
— Ну что я ему скажу? У меня растет твоя дочь? Сколько лет уже прошло…
— Так и скажи...
Но мама даже не рассматривала такой вариант. И тогда Витя сам решил исправить мою судьбу, за что я ему очень благодарна. Он взял да и позвонил Кончаловскому в Америку. «Здравствуйте, Андрей Сергеевич, — наговорил он сообщение на автоответчик. — А вы знаете, что у вас есть дочь Даша?
Мама ее — Ирина Бразговка. Им сейчас очень трудно».
Конечно, для отца эта новость была как гром среди ясного неба! После такой насыщенной, интересной жизни в Голливуде ему, наверное, было сложно вспомнить, что у него там было с Ириной Бразговкой. Но надо отдать ему должное: он сразу же откликнулся и позвонил ей.
Помню, как однажды вечером мама стала куда-то собираться, долго выбирала наряд, прихорашивалась. Мы подумали с Сашкой, что она идет на свидание. Обрадовались за маму, нам хотелось, чтобы у нее появилась личная жизнь. А оказывается, это был тот самый поворотный вечер, когда они после долгих лет встретились с Кончаловским — он хотел узнать про дочь.
В тот вечер Кончаловский позвал ее в ресторан — встреча была волнительной. Маме было непонятно, зачем они встречаются. Что тут обсуждать?
В ресторане кроме музыкантов никого не было. Мама очень волновалась и много курила, хотя в жизни вообще не прикасается к сигаретам. Кончаловский начал говорить: «У тебя дочь…», но мама его тут же перебила: «У меня две дочери». Потом после паузы он спросил: «Подожди… Я не очень хорошо помню... Как все это было? Я уехал тогда-то, а через сколько родилась Даша?» И стал на салфетке высчитывать даты, пытался что-то вспомнить.
— Ну что ты хочешь о ней узнать? Да, она умная…
— А какие у нее волосы?
— Она блондинка.
— У меня никогда не было детей-блондинов…
— Я могу идти? — спросила с облегчением мама.
— А почему ты мне ничего не сказала тогда?..
— Я решила, что это только моя жизнь и мои решения. Я надеялась только на себя.
Все это мама долго от меня скрывала. Но в какой-то момент я начала подозревать: что-то не так. У мамы, например, появились деньги. Откуда? Странно… Интересно… «Хочешь учить язык?» — однажды спросила она меня. «Хочу!» — ответила я. И пошла на какие-то дорогущие курсы английского языка. Они стоили, между прочим, тысячу долларов! Вот после этого у нас и состоялся тот памятный разговор на кухне, из которого я узнала, кто мой настоящий отец.
Помню, Андрей Сергеевич несколько раз звонил нам домой.
Пару раз я подняла трубку и сразу узнала его голос: «Иру, пожалуйста…» Мне было очень обидно, что он ни разу не заговорил со мной. Переживала сильно, что он не хочет со мной встречаться:
— Мам, ну я же не уродина и не дурочка какая-то. Тебе же за меня не стыдно. Так почему он не хочет со мной познакомиться?
— Он очень занят, — успокаивала она меня. — Ты только не рассчитывай на близкие отношения…
Я не могла понять, что Кончаловскому просто нужно было время: он не знал, с чего начать..
Наше первое официальное знакомство с Андреем Сергеевичем (именно так — по имени и отчеству — я его долго называла) произошло на Красной площади. Кончаловский ставил там праздничный концерт к 850-летию Москвы и пригласил выступить ансамбль Бориса Базурова, где пели мы с мамой. Помню, как мама подвела нас с сестрой к нему и представила: «Это Даша, а это Саша». А я от волнения брякнула: «А вы знаете, Андрей Сергеевич, у меня нос, как у вашего предка, художника Сурикова!» Он засмеялся. А потом почему-то все время интересовался: «Тебе не холодно? Тебе не холодно?» И так несколько раз. Видимо, тоже волновался. А я ужасно злилась: неужели нам больше не о чем поговорить? Позже в папиной книге я прочитала о той нашей встрече: «Когда я увидел Дашу, сразу понял — это моя кровь!» После концерта мы все вместе поехали в ресторан.
Я все время ловила на себе его изучающий взгляд. «Тебе нужно спортом заняться», — вдруг сказал он. А потом, через паузу: «Ну-ка покажи большой палец! Нет, не наш...» Я, конечно, расстроилась и под столом без конца рассматривала свой злополучный палец.
Рядом с отцом сидела Юля Высоцкая, тогда еще его подруга. Надо ли говорить, что все чувствовали себя не в своей тарелке. Как-то Юля призналась мне, что в тот момент очень нервничала. Она не была еще женой Кончаловского, а тут Бразговка как снег на голову с двумя детьми свалилась. Юля не понимала… Все это было как-то нестандартно, необычно — как все в нашей бразговской жизни. Не думаю, чтобы она ревновала. Отношений между мамой и Андреем Сергеевичем уже давно не было и быть не могло, но ей было тревожно: моя мама тоже красивая женщина, а тут еще новоприобретенная дочка.
Как история повернется — непонятно…
Прошло время. Отец позвал меня к себе в гости. Я с замиранием сердца позвонила в дверь его квартиры на Малой Грузинской. Андрей Сергеевич лежал в постели с переломанной ключицей. А сломал он ее на Мальте. Ехал на мопеде, а в этот момент ему позвонили и сообщили, что его «Одиссея» взяла приз «Эмми». И он, видимо от радости, свалился с мопеда.
«Иди сюда, садись! — Я присела рядом. — Понимаешь, — сморщил он лоб, — я не уверен, что ты моя дочь… Все так странно!» Я все понимала. И абсолютно на него не обиделась. Ну каково это, когда на тебя сваливается взрослая дочь?!
А еще через какое-то время Андрей Сергеевич сказал, что хочет меня удочерить. Никто ничего от него не требовал, ни на что не претендовал, он сам это решил. Он ведь прекрасно видел, что меня с детства не настраивали — мол, ты дочка Кончаловского, вот подрастешь, и мы его прижмем!
Не стал ничего проверять, не назначал никаких генетических анализов. Я очень ему за это благодарна, хотя если бы он настоял на этом анализе, я бы поняла…
В свидетельстве о рождении в графе «отец» у меня был прочерк. И вот в семнадцать лет из Бразговки Дарьи Александровны я стала Михалковой Дарьей Андреевной. Еще один сюрприз! Я-то думала, что отец — Кончаловский, а он по паспорту — Михалков. Помню, сидим в загсе все втроем, оформляем документы, а папа твердит: «Бери, бери мою фамилию, она поможет».
Надо отдать должное отцу, он помогал всем.
Когда Сашка пошла учиться на киноведческий, он приглашал ее к себе в монтажную на практику. И всегда спрашивал меня о Саше. Всю одежду, что дарил мне Андрей Сергеевич, мы с ней делили пополам. Но все равно я металась меж двух огней…
Как-то, помню, мы с Сашкой собрались на концерт любимого «Аукцыона», а в четыре часа папа пригласил меня в «Метрополь» на встречу с друзьями. Конечно, я выбрала второе. «Да успею на концерт!» — успокаивала я себя, но, понятное дело, не успела. Сашке было очень больно. Получается, я ее предала. Она и не скрывала, как ей противно. Но я не могла отказаться от всего, что мне предлагал Кончаловский! Это было такое искушение!
Меня понесло, и я не оглядывалась назад, невольно причиняя родному человеку боль. Во всяком случае, это было честно с моей стороны: раз уж бьешь, то бьешь! А не делаешь вид, что не бьешь. Да и потом, почему надо скрывать, что ты счастлива? Я этого не понимала. А Саша, видимо, испытывала разочарование во мне. Казалось, нас ничто в жизни не сможет разъединить, а тут — раз! — и мы на разных берегах…
Я старалась сгладить ситуацию, как-то задобрить сестру. А она смотрела на меня и молчала, только однажды обронила: «Ты очень изменилась. Зазвездилась…» Я же не видела себя со стороны, а она замечала что-то такое тонкое, какие-то неуловимые для меня перемены.
Мне безумно нравилось все, что со мною происходит. Вдруг стала важна вся эта мишура, этот «глянец»: приемы, интервью, фотовспышки.
Мне ужасно льстило представляться всюду Кончаловской. Казалось, я вытащила счастливый билет в другую жизнь! Принцесса на горошине…
Однажды как-то встретилась со старым другом у «Маяковки». «Ой, Даш! Я слышал, ты теперь не Бразговка, а Михалкова. Жаль… Ты для меня всегда была Бразговка», — сказал как-то разочарованно и пошел. Надо же, как неожиданно! Мне даже пару раз друзья пеняли: «Ну и что теперь? Автографы у тебя просить?» Не знаю, была ли это зависть… Может, им казалось, что я хвастаюсь…
Да не этим были забиты мои мысли. Вначале я очень стеснялась отца, старалась изо всех сил казаться лучше, чем есть на самом деле. Мне было важно произвести на него благоприятное впечатление.
«Что тебе купить?» — спрашивал Андрей Сергеевич. Я скромно опускала глаза: «Ничего…» — «Чем тебе помочь?» — «Ничего не надо…» Хотя мне много чего хотелось, но смелости не хватало что-то просить. Мне самой нравилось, что я такая бескорыстная…
У меня было чувство, что он даже доволен, что я уже большая и из меня можно что-то лепить. А мне было жаль, что я уже не маленькая и не могу сесть к папе на коленки, чтобы он меня покачал и погладил по голове…
Андрей Сергеевич стал для меня абсолютным авторитетом. Во всем. Он мог сказать вдруг: «Не морщи лоб!», и во мне тут же включалась «программа»: я переставала поднимать брови вообще! Как-то он заметил, что я взялась за сигарету, и был поражен: «Ты что, куришь?!» Я тут же нашлась: «А ты матом ругаешься!»
«Ничего-ничего, вот когда будешь по утрам коричневую мокроту сплевывать, прекратишь…»
Все, что он изрекал, я записывала в свой дневник. Каждый раз, возвращаясь после наших встреч, записывала наши беседы в тетрадочку. Например: «О чем ты мечтаешь?» — «Хочу белую лошадь». — «Хорошо. Ты готова ради своей мечты убить? Нет? А украсть? Нет?» — «Я буду учиться и работать». — «Вот это и есть компромисс между мечтой и ее реализацией», — учил он меня.
Все его фразы, даже случайно оброненные, я с маниакальной старательностью фиксировала. Шла по дороге домой и твердила их про себя, боясь забыть или перепутать. И очень расстраивалась, если забывала. Ну не будешь ведь звонить потом и просить: «Повтори, пожалуйста, что ты сказал вчера».
Я была простодушным, наивным человеком.
Папа всегда говорил, что я похожа на щенка сенбернара, который весело скачет и от радости не замечает, что всех обслюнявил и перемазал грязными лапами.
Как-то отец представил меня дедушке Сергею Владимировичу. Я даже приезжала к нему в гости на улицу Воровского. Он подарил мне свои книжки и подписал на память. А с Сашей Михалковой, дочкой отца от француженки Вивьен, мы подружились. Она на десять лет меня старше. Это волшебная девушка: она жила в эко-поселениях во французских лесах без электричества, при свечах, держит лошадей, трепетно относится к живописи, лечит людей, и у нее, кстати, четверо детей!
Однажды на съемках телевизионной передачи я познакомилась с Анной Михалковой. Трогательно грустно обсудили в гримерке, каково быть дочерьми таких занятых и известных людей, повздыхали вместе о редких встречах с папами. С дядей Никитой Михалковым мы не знакомы.
Помню, как со мной захотел пообщаться брат Егор. Наверное, ему было интересно посмотреть, что за новая дочка у папы появилась. Как-то позвонил и пригласил вечером посидеть в кафе. Мы с ним выпили за знакомство по бокалу «Маргариты». «А теперь я повезу тебя к себе и покажу новую квартиру», — предложил Егор. Он водил меня по квартире и твердил: «Это я все сам сделал! Все сам придумал!» Что это за загадочный порыв с его стороны? Тогда мне показалось, он что-то хотел мне этим сказать... На том наше общение прекратилось.
Егор вечно занят, занят, занят...
Мне кажется, какие-то глубокие переживания таятся в его душе. Что-то, наверное, родители ему недодали в детстве. Кончаловский в одной передаче и сам говорил, что он «неважный» отец, не знает, как себя вести с маленькими детьми.
Сейчас, с возрастом, он изменился, стал трогательно чувствительным и где-то сентиментальным. У него растут маленькие дети, и с ними он пришел к пониманию отцовства, которого у него не было раньше. Так приятно наблюдать, как он заботится о детях и скучает по ним, как он с ними нежно общается…
Когда Андрей Сергеевич мне предложил уехать в Америку учиться, я не раздумывая согласилась. Надо было готовиться к экзамену по английскому языку, и мне было позволено стать на время хозяйкой в его квартире в легендарном доме на Малой Грузинской.
А ко мне туда на свидания стал приходить Степа — моя первая любовь. Иногда он оставался на ночь. Отец, естественно, об этом ничего не знал. Однажды приходит утром домработница, открывает дверь своим ключом и видит картину: Степа спит в отцовской спальне. Она тут же позвонила Кончаловскому в Америку. На следующий день папа строго отчитал меня по телефону: «Значит так. Я тебя пустил в квартиру, чтобы ты там занималась». — «Больше не буду, Андрей Сергеевич…» Степе пришлось ретироваться…
Только в Америке я стала называть Кончаловского папой. Это произошло как-то внезапно, тихонько, даже шепотом. Просто однажды вместо «Андрей Сергеевич» я сказала «папа»…
Все, что со мной там происходило, было похоже на сюжет голливудского фильма.
В Сан-Франциско я приехала по студенческому обмену изучать язык. Жила в центре, в маленькой квартирке филиппинки по имени Жозефина и с ее маленькой дочкой. В тот момент она драматически расходилась с бойфрендом. Чуть ли не каждый день приходилось терпеть скандалы. Жозефина то грозилась выброситься из окна, то кричала на своего горе-любовника, а однажды, засыпая, я услышала ее разговор по телефону: «У меня тут гостья из России живет, я не знаю, что с ней сделаю, если ты меня бросишь». Сейчас вспоминать это смешно, а тогда было очень страшно. С помощью папиной подруги меня переселили в семью русского священника.
Отец давал мне ежемесячно деньги, которые я тут же тратила на телефонные разговоры с мамой. В первые дни я была так счастлива, что приехала в эту страну-мечту, что пошла в магазин и купила себе за 400 долларов костюмчик. Ничего, что он странно выглядит, зато GAP! Только спустя пару часов я поняла, что купила дорогущую пижаму и денег до конца месяца у меня почти не осталось.
Помню, позвонила папиному помощнику — очень забавному румыну: «Флорин, я так по тебе соскучилась! Я даже не знаю, что тебе сказать…» — «Пока ты не знаешь, что сказать, я тебе сам скажу, дорогая. Ты наговорила на 400 долларов!»
В задачу Флорина, как я понимаю, входила экономия отцовских денег. Я его даже так и называла — «эконом». Отец и меня учил ценить деньги и беречь их, потому что они не просто достаются.
«Деньги нужно уважать», — часто повторял он.
Как-то собралась в магазин купить себе нижнее белье. Звоню из Сан-Франциско папе: «Можно я куплю себе пару трусиков и лифчиков?» У меня была его карточка, которой я могла пользоваться в крайних случаях, и о своих тратах я всегда предупреждала. «Да-да, конечно! Позвони только Флорину и предупреди его». После шопинга звоню Флорину и отчитываюсь: «Купила на 80 долларов белья» — «Подожди, а что ты там купила?» — «Три пары трусов и три пары лифчиков…» — «Ты что, свиноматка!? Зачем тебе три пары лифчиков?» Мы долго вместе хохотали над этим.
На каникулы я приезжала погостить к отцу в Лос-Анджелес. Они с Юлей снимали там дом, когда Кончаловский писал сценарий для фильма.
Отец очень заботится о своем здоровье, сейчас это передалось и мне.
А в Лос-Анджелесе было ощущение, что он только и делает, что занимается спортом. По утрам каждый день два часа — в тренажерном зале, потом обязательный зеленый китайский чай из большого чайника. После короткого перерыва — пробежка. Пару раз и я пыталась к нему пристроиться, но очень быстро выдыхалась. Он меня замотал: «Сейчас такая будет красивая горочка… А за ней еще одна — дивной красоты…» И так мы обежали несколько горочек. Вернувшись домой, я смеялась: «Пап, у меня мышцы ног плачут. Я им говорю, что это полезно, а они просят меня, чтобы я с тобой больше не бегала».
С тех пор я отлынивала от пробежек. Они бегали с Юлей вдвоем. Но в спортивный клуб я ходила и даже очень втянулась.
Уезжала в Америку плюшкой-подростком, а приехала подтянутой мускулистой красоткой.
С папой и Юлей было интересно ходить за покупками. Они пробовали, например, какой-нибудь сыр и не скрывали восторга, как дети: «М-м-м! Какая прелесть». Однажды в одном супермаркете к отцу подошел незнакомый мужчина. Он узнал режиссера Кончаловского и стал настойчиво предлагать ему свой сценарий. Еле отбились. «Это же Голливуд! Тут надо ловить счастье за хвост всюду!» — объяснил папа.
Поначалу мы с Юлей привыкали друг к другу. Юля переживала, наверное, что я не так к ней отношусь. Но я никогда не давала понять, что вижу на ее месте свою маму. Ни в коем случае! И никогда не думала что-либо с кем-то делить и на что-то претендовать.
Да и виделись мы редко. Мы скорее с ней подружки, чем мачеха и падчерица.
Помню, как в Италии, где я гостила у отца, мы с Юлиной сестрой Инной повадились ходить в одно кафе. Там было очень весело: молодые красавцы, необременительные знакомства, хохот и вкуснейший капучино. Мы подбивали Юльку на вечерний совместный легкий загул.
Отец к идее отнесся вроде бы снисходительно. Но они отправились бегать, и Юлька вернулась еле живая. Упала на диван и простонала: «Я, пожалуй, дома останусь». Папа хитренько улыбнулся. Оказывается, они пробежали в два раза больше обычного, и сил ни на какие вечеринки у нее не осталось.
Это было лето, когда папа с Юлей пригласили всех детей погостить к ним в Италию.
Я искренне восхищалась Юлей: «Ты герой! Никого не забываешь, всех собираешь». Она вообще молодец, старается со всеми детьми Кончаловского быть в хороших отношениях, обо всех заботится, все время какие-то подарочки привозит. У отца семеро детей! И у Юли всегда для всех есть добрые слова, продуманные подарки.
Первое, что сделал папа, когда я приехала в Америку, это отвел меня к хорошему дантисту. Я всегда росла сорванцом в джинсах, никогда не носила юбки и страшно гордилась своими железными передними зубами. Как-то в детстве пыталась перепрыгнуть пружинную кровать и приземлилась неудачно на металлическую перекладину. И с первого по седьмой класс носила серебряные коронки. Школьники бегали от меня.
В Америке папе дорого обошлась реконструкция всех моих зубов.
Как-то он взял меня на вечеринку, посвященную предстоящему вручению премии «Золотой глобус». Номинировался папин фильм «Одиссея», и он был приглашен отпраздновать номинацию. «Это твое лучшее платье? — вдруг с подозрением спросил папа, глядя на меня. — Хм. Ну ладно, поехали». И мы отправились покупать мне платье. Мы неслись с огромной скоростью по хайвею в папином кабриолете. Кстати, я поняла, что гламурно сидеть на переднем сиденье, на заднем — волосы невообразимо спутываются и холодно.
Мы приехали в бутик. Я и слово-то это только тогда выучила. Папа сидел в кресле, а я ему демонстрировала наряды. Выхожу в очередном платье, а он головой качает: «Нет-нет, а вот это, пожалуй, возьмем!»
Я себя чувствовала настоящей Золушкой, которая по мановению волшебной палочки превращается в принцессу. Вечером у меня глаза разбегались — столько звезд я так близко никогда в жизни не видела! Джон Войт, Микеланджело Антониони, Жаклин Биссет, Джим Керри… Папа со всеми меня знакомил: «Это моя дочь». Боже мой! Мне казалось, я сплю…
Помню, как-то мы приехали на чью-то виллу в Малибу. Роскошный дом, антиквариат, собственный пляж... Папа сказал: «Вот, Дашка, выучишься на юриста — и одна твоя подпись будет стоит пять тысяч долларов!» А потом посмотрел на меня и добавил: «Хотя нет. Ты будешь ходить в туалет через улицу в своей деревне…» Это он о нашем любимом доме в деревне Заноги Псковской области, о котором я ему как-то восторженно рассказывала.
Кстати, этот дом часто снился мне в Америке…
Года четыре я ходила заряженная этой звездной атмосферой, и мне казалось, что я кому-то интересна. Мне хотелось кричать: «Это я! Смотрите — это я!» Очень много соблазнов подстерегало меня — ведь я родственница великих людей, вот вы — нет, а я — ДА!
Пришла в себя я не сразу. Разлука сделала меня другой. Вдруг почувствовала, как дороги мне мама и Сашка, как мне их не хватает. Я писала письма Сашке, звонила маме. Вроде бы мы общались. Мама с сестрой тоже присылали мне трогательные весточки.
Поучилась в Америке год и отказалась — поняла, что очень скучаю по дому, по родным. Когда я сказала маме, что возвращаюсь, она очень расстроилась.
Она уже свыклась с мыслью, что я буду жить в Америке. Надеялась, что хоть одна дочь пристроена и уже не надо волноваться за ее будущее.
«А я думал, что ты тут за американца выйдешь замуж…» — разочарованно протянул папа. Он ведь хотел там остаться жить. Даже в шутку подумывал выдать маму замуж в Америке: «Может, Ире какого-нибудь адвоката подыскать?»
Папа хотел, чтобы я поступила в Москве на юрфак. И даже оплатил репетиторов. Но я взмолилась: «Не мое…» Он ответил: «Ну что ж… Я тоже хотел бы виртуозно играть на баяне, но не умею же».
Словом, не оправдала я отцовских надежд и вернулась обратно к сестре и маме. Нашла себе институт, факультет, о котором мечтала, и папа, ни секунды не раздумывая, оплачивал все четыре года моей учебы.
Я очень признательна ему за это…
А тут в 20 лет я познакомилась с Севкой, в 23 родился Гаврила. Потом появился на свет Давид. Сева — оператор и талантливый фотограф. Свободный и очень необычный человек. Он во многом повлиял на меня, научил меня легче относиться к жизни, смотреть на суть, а не на форму.
Мы часто забываем, что такое человеческие отношения: все чего-то требуют друг от друга, чего-то ждут, хотят что-то изменить в любимом... «Ты моя половина!» Я не могла представить себе жизнь без Севы. Но мои ожидания не оправдались, я не смогла любить Севку таким, какой он есть. И через семь лет мы расстались. Сейчас дружим семьями: он с замечательной девушкой Надей родил чудного красавца — сына Васю.
Мои мальчишки воспринимают его только как своего брата и рады ему всегда.
А в моей жизни случилась еще одна встреча. Как-то на отдыхе в Египте я познакомилась с аниматором из Туниса. Скоро я рванула туда спасать его душу. Мне казалось: жизнь настолько прекрасна и удивительна, но он живет в своем отеле и ничего этого не замечает. А я ему открою весь мир! Привезла философскую книжку. Сижу, с восторгом его «просвещаю», а он твердит одно: «Я тебя люблю!» Я ему: «Да ты подожди, послушай», он опять за свое: «Я тебя люблю». Когда поняла, что беременна, было уже очевидно, что я не стану женой Хакима никогда. И тем не менее решила — буду рожать.
Смешно, но я с юности мечтала о ребенке-метисе. Мне всегда нравились дети смешанных кровей — эдакая гремучая смесь традиций, рас и талантов.
Севка даже говорил, что я по-своему решаю арабо-израильский конфликт: старшие детки у меня еврейских кровей, а Захар — чистейший араб.
Мне было очень сложно и боязно сказать о своем решении отцу. И тогда я решила вначале поговорить с Юлькой. Мы встретились в кафе. Я все ей рассказала. «Ты понимаешь, я не знаю, как папе об этом рассказать, мне кажется, он разозлится…» — «Подожди, я тебе просигналю, когда он будет в хорошем настроении». Я благодарила бога, что есть Юля, готовая понять и помочь.
Папа ни во что не вмешивался: наверное, он уже понял, что я настолько самостоятельная, что отговаривать меня, если я что-то решила, бесполезно…
Мама была в ужасе: «Даша, что ты делаешь?
Одумайся! Таких историй миллион!»
Два года назад я отвезла Захара знакомить с папой. Помню, как Хаким возил по набережной маленького сынишку в колясочке. До сих пор надеюсь, что он сможет приезжать в Москву и общаться с ним. А сейчас я, как мама когда-то, пока не говорю Захарке, кто его отец. У него просто не уложится в голове, что папа его любит. Если любит, почему его нет рядом? Наверное, нужно, чтобы прошло время. Но я мечтаю, что когда-нибудь они будут общаться…
Надо ли объяснять, что у меня было ощущение, что я больше никогда не выйду замуж? Ну куда мне? С тремя-то детьми… Потихоньку я успокоилась: в конце концов, трое моих малышей — это мой защитный барьер.
Проверка, которую выдержит только настоящая любовь. И произошло чудо…
Как интересно порой складывается судьба. Пятнадцать лет назад мужчина моей мечты увидел мою фотографию в журнале «Караван историй», и что-то его зацепило. Время от времени этот журнал всплывал в его жизни, и он каждый раз задерживался на странице, где на фотографии мы с мамой сидим обнявшись.
Прошло много лет. У меня родились дети, он женился, и у него появилось двое ребятишек. Так получилось, что я была знакома с его женой. Однажды они вместе с детьми приезжали к нам в деревню. Маме он так понравился, что она, оказывается, подумала: «Ну почему не у нас в семье этот человек?» В этом она призналась только недавно.
Ее мысль материализовалась…
Как-то летом мы большой компанией отправились кататься на кайте и серфинге на море. Я с тремя детьми и они всей семьей. Жили дикарями, веселой компанией, разбив на косе палатки. Как-то вечером все легли спать, а мы с Толиком, обеспокоенные усилившимся штормовым ветром, остались сторожить лагерь. Слово за слово — и разговорились. Оказалось, что у нас с ним очень много общего. Мы думали об одном, мечтали, мыслили одинаково…
А потом он стал мне иногда звонить, писать какие-то сообщения... Он долго и мучительно уходил из семьи — как человек деликатный, не хотел никого ранить. А это не получалось — ведь у него там росли двое ребятишек. Нам всем троим было непросто: и мне, и ему, и Маше.
Но мы все достойно из этой ситуации вышли. Без ненависти… Недавно мы с Машей поговорили. Я сказала: «Я прошу прощения у тебя за все то, через что тебе пришлось пройти, но поверь — я ничего не планировала». Мы все общаемся, и дети наши дружат. Наша общая с Толей дочка Аська души не чает в Маше, обожает ее от всей души.
Мама живет то у Сашки, которая снимает квартиру, то с нами. Мы замечательно помещаемся: мама — в маленькой комнатке, а мы все — в большой. Дети спят на двухъярусных кроватях, мы с Толиком рядышком. Когда в семье все дружно и гармонично, теснота лишь добавляет уюта. Мне даже нравится, что у нас такая высокая плотность населения — мы все близки друг другу, и проблемы у нас общие.
Папа сразу же меня предупредил: «Я тебе буду помогать до тех пор, пока ты не выйдешь замуж».
Но этого обещания он не сдержал — помогал мне, даже когда родились дети. Он, как настоящий заботливый отец, дает своим детям самое важное: образование и образ мышления. Я благодарна ему за все, что он для меня сделал. Помогает всегда в каких-то глобальных вещах: квартира, репетиторы, поездки, здоровье, детские сады... Помогал мне с юбилеем детского садика — мы записали видеообращение: он сидит с Аськой на руках и приветствует детвору.
Как-то папа сказал: «Ты сама выбираешь свой путь… С двумя детьми трудно реализоваться. А с тремя…» Сейчас я понимаю, что дети — уникальная возможность реализоваться полностью. Это как круглосуточная работа. Как-то папа на вопрос, кем работает его французская дочь Саша, ответил: «Мамой».
Теперь с таким же успехом он может сказать это и про меня. И я горжусь этим. Вот, говорят, родила четверых — героиня. Всегда отвечаю на это — посмотрим, какие это будут люди. Родить и выкормить трудно, но это — полдела.
Мы, дети Кончаловского, общаемся редко. Но папа всегда делает все возможное, чтобы нас собрать, чтобы мы не терялись. Мы — одна кровь, и есть какое-то неуловимое ощущение чего-то целого, когда мы все сидим с папой и Юлей за столом. И у меня есть свой большой абажур над столом, почему-то без него я не представляю себе уюта. Откуда это? Наверное, семейное…
Благодарим шоу-рум DONGHIA, J.Robert Scott и de Le Cuona за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram