Гюнтер терпеть не мог фотоальбомы. «Какой в них толк? — всегда говорил он. — Фотографии кладут туда, как в братскую могилу, чтобы никогда больше не увидеть! А ведь ими нужно любоваться!»
Стены его жилищ всегда были увешаны множеством фотоснимков. Благо и стен, и жилищ хватало — Закс владел домами и квартирами по всему миру: в Париже и Лондоне, Мюнхене и Нью-Йорке, Палм-Спрингс и Гштааде. Здесь, в Гштааде, стен и вовсе не видно: повсюду фото. Что ж, немудрено — в последние годы он проводил все больше времени именно в своем швейцарском доме — огромном шале XVII века.
И хотел, чтобы те, кто ему дорог, были рядом. Хотя бы на снимках...
Он медленно брел по гостиной вдоль этого причудливого вернисажа. Вот огромные, от пола до потолка, снимки обнаженной женщины потрясающей красоты. Как же ее звали? Нина… Нина… Точно Нина, а вот фамилию забыл. Кажется, актриса. Из Швеции? Или из Дании. Откуда-то из Скандинавии, но откуда? А ведь это он сам ее снимал.
Закс печально улыбнулся. Он где-то читал, что когда у стариков слабеет память, первыми уходят события недавнего прошлого. А воспоминания детства сохраняют часто даже законченные маразматики. Похоже на правду: с ярких глянцевых фотографий последних лет на него смотрели все больше лица, никак не желавшие объединяться с копошившимся в памяти ворохом имен.
Зато блеклые черно-белые снимки 50—60-летней давности оживали безо всяких усилий, наполняясь цветами, голосами и даже запахами.
Вот он с теннисной ракеткой в одной руке и кубком в другой. Это 1951 год, он только что выиграл первенство Университета Лозанны. Занятная история: ту победу ему предсказал старик астролог, с которым Гюнтер случайно познакомился в университетском парке. Закс тогда, конечно, поднял его на смех: восемнадцатилетний студент-математик, он и представить не мог, что в век электричества и атомной бомбы кто-то всерьез способен заниматься такой ерундой. Но старик оказался прав: чемпионат Закс и впрямь выиграл. При том, что не должен был: как минимум, двое соперников явно превосходили его.
И что же? Один из них перед матчем с Гюнтером снялся с турнира и срочно уехал домой по семейным обстоятельствам, другой в полуфинале подвернул ногу, едва ковылял по корту и, конечно, проиграл Заксу.
Когда после победы Гюнтер явился к астрологу и признал его правоту, тот только усмехнулся:
— Придет время — и вы докажете эту правоту куда убедительнее, чем победой на корте.
— Вы хотите сказать, что я стану астрологом? — опешил Закс.
— О нет! — рассмеялся старик. — Хотя со звездами, смею уверить, вы всю жизнь будете накоротке.
Что ж, астролог не только знал свое дело, но и чувством юмора явно не был обделен. Хотя тогда Гюнтер этого не понял.
...А вот фото, сделанное годом позже. На нем Закс уже после другой победы — в европейском молодежном чемпионате по бобслею на санях-двойках, в герметичных очках, спасавших глаза от ледяного ветра при спуске на сумасшедшей скорости. Конечно, после победного заезда у него было время их снять. Но он отчего-то решил, что так будет выглядеть на пьедестале эффектнее. За ним тогда по пятам ходили представители сразу трех спортивных федераций — бобслея, тенниса и горных лыж. И готовы были глотки друг другу перегрызть, лишь бы заполучить будущую звезду. А Гюнтер только посмеивался. Ну да, он получал огромное удовольствие и от лыж, и от саней, и от тенниса, но эти фанатики не могли понять, что спорт был для него именно удовольствием!
Нет, против побед он тоже, конечно, ничего не имел, но превратить свою жизнь в конвейер по их производству? Спасибо, увольте!
Вопросом, во что же, собственно, эту самую жизнь превратить, он, помнится, не задавался довольно долго. Мог себе позволить: потомку двух крупнейших состояний Германии не было нужды переживать о завтрашнем дне. Матушка, Элинор фон Опель, приходилась внучкой основателю автомобильной компании. А вот, кстати, и она — решительное лицо с крупными чертами, большие руки, сложенные на коленях. Мама, кажется, всегда переживала из-за своей не слишком аристократической внешности. И старалась компенсировать ее подчеркнуто аристократическим образом жизни. В случае с Гюнтером это означало батальон нянь и гувернанток с самого рождения и закрытую швейцарскую школу-пансион с драконовскими порядками лет то ли с шести, то ли с семи.
Мать всегда точно знала, что хорошо, а что плохо.
Собственно, поэтому они и оказались в Швейцарии: с самого прихода Гитлера к власти Элинор фон Опель во весь голос говорила о том, кем его считает и куда этот негодяй заведет страну. В общем, года через три из Германии им пришлось уехать, причем очень быстро.
А отец остался. В отличие от матери он не получил свое состояние по наследству — всего добился сам. И представить не мог, что бросит свой бизнес, свое детище, отдаст его чужим людям. Вместо этого он предпочел, по сути, бросить жену и детей. Бог ему судья.
Вилли Закс дослужился до оберштурмбанфюрера СС, хотя ни к армии, ни к штурмовым отрядам, ни к охране фюрера никакого отношения не имел. Зато был крупнейшим промышленником — без деталей, произведенных на его заводах, не обходился во время Второй мировой ни один немецкий танк. Говорят, отец частенько сиживал за рюмкой шнапса с Герингом и Гиммлером. В 1945-м его арестовали. Повезло, что американцы: попади он к русским — вряд ли уцелел бы. Но американцы не дураки — им нужна была сильная Германия, а как ее восстановишь, если сажать и расстреливать индустриальную элиту? Вилли Закса освободили, и его компания за несколько лет действительно превратилась в одну из тягловых лошадок возрождения немецкой экономики. Теперь без его поршней, подшипников и амортизаторов не обходились ни одна немецкая машина и даже велосипед.
Вот только мать в отличие от американцев так его и не простила. И хотя официально супруги не развелись, с 1936 года жили врозь и практически не встречались.
Закс тяжело опустился в кресло у затухающего камина. Надо бы подбросить пару поленьев.
— Юрген! Юрген! — позвал он. В доме было тихо.
— Юрген! Грета! Да куда же вы все запропастились?! — Закс с трудом дотянулся до каминной кочерги и брякнул ею по кованой подставке для дров. Вновь тишина, ни звука в ответ.
— Юрген! Ах, проклятье!... — Он бессильно уронил голову, вспомнив вдруг, что часа два назад отпустил всю прислугу. Ну да, так и сказал им: ступайте по домам, сегодня вы мне больше не понадобитесь.
Закс вздохнул и кряхтя поднялся с кресла. Бог с ними, с поленьями, в доме тепло, он просто хотел поглядеть на огонь. Ну да ладно, он ведь еще и на фотографии не нагляделся. Кто тут у нас дальше?
Анн-Мари и Рольф — крошечный, месяцев пяти от роду. Значит, это 1955 год. Возможно, самый счастливый в его жизни, что бы потом ни сочиняли про его жизнь, будто бы сплошь состоявшую из огромного непрерывного счастья.
Анн-Мари была француженкой, они познакомились в университете, курсе на третьем. И случился роман — красивый, бурный, вполне закономерно закончившийся новостью о том, что Анн-Мари беременна. То есть нет, ничего как раз не закончилось, хотя шум поднялся изрядный.
Аристократически, как ей казалось, поджав губы, мать твердила, что 23 года – слишком рано для женитьбы, что есть и более достойные наследника семьи фон Опель партии. Это он еще как-то выдержал. Но когда через несколько дней объявился адвокат, присланный отцом, и доверительно сообщил, что вопрос с беременностью не обязательно решается свадьбой… Адвокату крупно повезло, что разговор был телефонным, иначе он точно недосчитался бы зубов. А так обошлось всего лишь потоком отборной брани, которая только была известна Гюнтеру. Тогда же он перестал общаться с несколькими университетскими приятелями. Решил для себя, что если человеку нужно объяснять какие-то фундаментальные вещи, то лучше ничего не объяснять, а просто не иметь дела с таким человеком. Он в любом случае женился бы на Анн-Мари, узнав, что она беременна, даже если бы не любил ее, — тут нечего и обсуждать.
А он любил...
Тогда же, в 1955-м, родился их сын Рольф. И мать, и отец с появлением внука оттаяли. Элинор упоенно возилась с наследником, а Вилли Закс объявил, что Гюнтеру пора вникать в тонкости управления бизнесом, чтобы сменить его у руля. Гюнтер то и дело мотался в Германию, ездил с отцом по заводам, а к математике в университете прибавился серьезный курс экономики. В 1958-м он был готов вместе с семьей перебраться в Германию и занять важный пост в отцовской компании. Но сначала они с Анн-Мари решили устроить себе каникулы и, оставив Рольфа на попечение бабушки, отправились в Северную Африку — Египет, Марокко, Тунис…
Он всегда был лихим водителем. И Анн- Мари тоже любила скорость: свист ветра, рев мотора и ухающее куда-то в пропасть сердце, когда влетаешь в крутой поворот.
В тот поворот они не вписались... Машину выбросило на обочину и перевернуло. Гюнтер почти не пострадал. Анн-Мари, похоже, сломала несколько ребер. Но была в сознании и улыбалась ему, пока санитары подъехавшей «скорой» хлопотали с носилками. Доктор заверил, что никакой угрозы жизни Анн-Мари нет, но нужна операция, чтобы сломанные кости не повредили внутренние органы. А через два часа уже другой доктор, в больнице, вышел в коридор с лицом белее своего халата и заикаясь выдавил, что возникли внезапные осложнения…
Они тогда так и не сказали, что произошло: видимо, боялись, что он ворвется в операционную и разорвет всю хирургическую бригаду. Правильно боялись...
Гюнтер узнал правду только на следующий день — в присутствии нескольких дюжих полицейских, дежуривших в больнице на всякий случай. Неопытный ассистент перепутал шланги. И когда хирург распорядился дать пациентке кислород, поднес к ее лицу маску с эфиром. Полученной Анн-Мари дозы наркоза хватило бы, чтобы усыпить стадо слонов.
Когда дома сияющий Рольф выскочил на крыльцо с криком: «А мама? Где мама?», Гюнтер понял, что только идиоты думают, будто мужчины не плачут. Он позвонил отцу и сказал, что откладывает переезд в Германию. Ему нужно было прийти в себя, снова нащупать почву под ногами. То же самое необходимо было и отцу, но он не любил сантиментов. И конечно, не распространялся про то, что врачи озабоченно хмурят брови при виде результатов его последних анализов.
Про то, что смертельно устает, плохо спит ночами от давящей боли в груди и ему так хочется, чтобы Гюнтер был рядом. Несколько месяцев спустя Вилли Закс объявил, что берет короткий отпуск, дал помощникам подробнейшие инструкции на время своего отсутствия, погрузил в машину ружье и уехал в маленький охотничий домик в лесной глуши. Где выпил рюмку и застрелился.
Теперь не ехать в Германию было уже невозможно — адвокаты оформляли бумаги на наследство, а компания ждала нового босса. Гюнтер поехал. Встретился с директорами подразделений, просмотрел бухгалтерскую отчетность, прошел с мастерами по цехам... Потом вернулся в кабинет, уперся взглядом в фотографию Анн-Мари, которую первым делом поставил на столе, — и понял, что готов вот прямо сейчас, сию секунду отправиться по отцовским стопам в охотничий домик.
Тогда он нанял лучшего менеджера-управленца, которого только смог найти в Германии, назначил ему заоблачный оклад и уехал.
Куда — было не так уж важно, важнее — откуда. Это был не отъезд, а бегство. Гюнтер бежал от себя, от холодной, с острыми рваными краями дыры в душе, от планов на будущее, похороненных вместе с Анн-Мари, и от беспросветной тоски, в которую превратилась его жизнь. Так он оказался в Сен-Тропе.
Закс провел пальцами по выцветшей фотографии морского берега и поморщился, поняв, что смотрит не на снимок, а на собственную руку. Пальцы с узловатыми суставами, кожа в старческих пигментных пятнах… Годы могут прибавить вам денег, мудрости или авторитета, но вот чего они точно не прибавляют — так это красоты.
Не то чтобы ему это сейчас так важно, но, вспоминая Сен-Тропез конца 50-х, трудно не вздохнуть ностальгически по одному из символов тогдашнего самого модного места на свете. По золотоволосому красавцу в белых брюках, спортивном пиджаке и ярко-синей рубашке, расстегнутой на мускулистой груди. Режиссер Микеланджело Антониони запомнил этот его костюм и нарядил так героя своего фильма Blow Up. А уж после фантастического успеха картины, кажется, все мужское население Европы норовило влезть в белые брюки, втиснуться в синюю рубашку поуже и пониже расстегнуть пуговицы. Что ж, в добрый час! Они были только копиями, а оригиналом оставался он — Гюнтер Закс.
Ему нужно было снова ощутить себя живым, вернуть способность радоваться.
И Сен-Тропез был самым подходящим для этого местом на свете. Европа понемногу отошла от войны. И отдыхать, любить, наслаждаться жизнью было уже не зазорно. Другое дело, что позволить это себе могли немногие — только самые богатые и знаменитые. Они-то и собирались тут, и Гюнтер удивительно легко вписался в круг богемы. Знаменит он, правда, не был, зато по части богатства с ним мало кто мог потягаться. В свои 27 лет он обладал состоянием более чем в 100 миллионов долларов — если перевести эти деньги в нынешние, счет наверняка шел бы на миллиарды.
— В деньгах нет ничего плохого или постыдного, — сказал он однажды в интервью. — Нужно просто уметь ими пользоваться.
Тогда он пытался вылечить ими душу. И терапия, прямо скажем, была интенсивная.
Закс купил роскошную яхту «Дракула», и о безумствах на ее борту слагались легенды. Он являлся на званые вечеринки в полном обмундировании прусского полковника и в сопровождении шотландского волынщика — чтобы не упрекнули в возрождении германского милитаризма. Гюнтер мог за одну ночь проиграть в казино Монте-Карло 300 тысяч долларов, еще и подкинуть приятелю, заметив, как тот побледнел после неудачной ставки.
Зимой компания перебиралась в Санкт-Мориц. Собственно, Закс и открыл для богемы это местечко, да и вообще радости зимнего отдыха. Режиссеры и дипломаты, актрисы и банкиры буквально визжали от восторга, осваивая горнолыжные склоны. Сам Гюнтер предпочитал санно-бобслейную трассу Креста — одну из самых старых и опасных в мире.
Ветер в лицо, скорость больше 100 километров в час — и овации друзей на финише. Конечно, его подвиги повторять никто не решался. Зато погонять ночью по льду озера на спортивных «Астон Мартинах» желающих хватало. Однажды их даже забрали в полицию — местные жители устали терпеть рев моторов за полночь. Но муниципалитет быстро замял скандал: чиновники прекрасно понимали, сколько денег в городскую казну приносят нашествия Гюнтера с компанией и какую славу Санкт-Морицу они создают.
Впрочем, Закс в любом случае не в долгу перед Санкт-Морицем, скорее уж наоборот. Это ведь Гюнтер открыл там клуб «Дракула» (ну да, опять Дракула — в те годы вампирская романтика отчего-то очень его привлекала), который и до сих пор, кажется, остается одним из самых модных ночных заведений Европы.
А много лет спустя он пожертвовал огромную сумму на сооружение в Санкт-Морице нового олимпийского санно-бобслейного комплекса. Говорят, благодарные жители всерьез намерены присвоить комплексу имя Гюнтера Закса: осталось только дождаться, когда он умрет. Что ж, теперь уже недолго...
Но те, кто думал, что Гюнтер просто сорит деньгами, крупно ошибались. Закс вернул себе вкус к жизни. А заодно вновь обрел способность трезво рассуждать. И пока многие его приятели валялись в постели до полудня, он с раннего утра созванивался со своими менеджерами и банкирами в Германии, обсуждая инвестиции и стратегию производства. Он вообще умел пользоваться деньгами. Увидев, как растет популярность Сен-Тропеза и Санкт-Морица, открыл на обоих курортах сеть модных бутиков Mic-Mac, приносившую очень неплохой доход.
Были и другие удачные вложения, хотя тогда они вложениями совсем не казались.
Гюнтер первым привез в Европу Энди Уорхола, познакомившись с ним у кого-то в гостях в Нью-Йорке. Основал собственную галерею в Гамбурге, созвал весь бомонд и самых состоятельных людей и закатил роскошный банкет по поводу открытия выставки. К концу вечера гости выпили полторы сотни бутылок лучшего шампанского, рассыпаясь в комплиментах, — и разошлись, не купив ни одной картины. На Уорхола было больно смотреть. «Брось, — хлопнул его по плечу Закс. — В Германии просто не принято набрасываться на живопись так сразу. Уверяю тебя, завтра с утра у нас оборвут телефон и все картины будут проданы!». Энди поплелся в отель, а Закс заночевал в галерее. И полночи клеил на картины бумажки с надписью «продано».
Он сам скупил всю выставку. Теперь каждая из этих картин стоит безумных денег. Так что можно признать инвестиции удачными. Хотя тогда он всего лишь не хотел расстраивать беднягу Энди.
Да и картины Дали доставались ему, конечно, не за те деньги, которые объявляют сегодня на аукционах. Правда, Сальвадор всегда прекрасно знал себе цену. Но Гюнтеру уступал работы по-дружески, а то и просто дарил. Они ведь и правда были друзьями — насколько вообще можно дружить с таким сумасшедшим, как Дали. То он являлся на организованную Гюнтером лекцию в старом водолазном шлеме и битый час вещал в нем с трибуны, так что никто не понимал ни слова. То зазывал на виллу к Заксу принцессу Грейс, а сам мчался на рынок и покупал живого поросенка, чтобы в нужный момент заставить его верещать и до смерти напугать несчастную властительницу Монако.
Дали считал это отличным розыгрышем. Хорош розыгрыш — Грейс два года после этого не разговаривала с Гюнтером! Хотя, наверное, без этого своего безумия Дали не был бы гением…
Закс перевел глаза с фотографии Дали на соседний снимок. Брижитт... Они познакомились, кажется, в 1966-м. Да, точно, в ресторане Сен-Тропеза. Он просто увидел ее за столиком и подошел. Бардо потом писала в воспоминаниях, что знала многих мужчин, но загипнотизирована мужским обаянием и напором была один-единственный раз — в тот самый вечер. Ей, правда, хватило сил побороть гипноз: из ресторана она ушла со своей компанией, отказавшись продолжить вечер в обществе Закса. На следующее утро он нанял вертолет и скупил все красные розы на одной из ближайших плантаций.
И когда Брижитт вышла на порог своей виллы, к ее ногам с неба хлынул ливень из сотен, тысяч алых роз... А у ворот стоял улыбавшийся Гюнтер.
Скоро они летели через Атлантику в самолете, одолженном по-дружески у сенатора Эдварда Кеннеди, младшего брата покойного президента. На церемонии бракосочетания в Лас-Вегасе Брижитт была в умопомрачительно коротком белом мини, а он — в мокасинах на босу ногу и черной «вампирской» накидке с капюшоном поверх расстегнутой, как всегда, рубашки. Едва поставив подписи под документом, новобрачные умчались в аэропорт, чтобы тем же самолетом улететь на Таити.
Многие друзья тогда недоумевали: к чему эта свадьба?
Любите друг друга сегодня — так на здоровье, понятно ведь, что уже завтра обоим может захотеться чего-то нового. Наверное, они были правы. Круговорот жизни, бурлившей на Лазурном берегу и в Швейцарских Альпах, на краткий миг объединил их с Брижитт, но остановить этот поток было не в их силах. Пусть так, но в тот момент им обоим так хотелось хотя бы попытаться.
Не вышло... Уже вскоре после возвращения с Таити в Париж они поселились в разных квартирах, хотя и проводили ночи, часто «гостя» друг у друга и с большим удовольствием. Брижитт была бесконечно занята на съемках, их графики категорически не совпадали, и раздельная жизнь казалась логичным шагом. А то, что каждый не имел ключа от квартиры другого, — то был жест высокого доверия. Потом выяснилось, что в квартире Брижитт частенько ночевал актер и певец Майк Сарн.
Затем его сменил Серж Генсбур… Не сказать, что сам Гюнтер все это время вел монашеский образ жизни. Но, наверное, если бы Брижитт хотелось сохранить их отношения, все могло бы сложиться иначе. Она и сама это чувствовала. Во время развода Бардо была непривычно тиха и не предъявила никаких претензий на состояние Закса.
Гюнтер оценил ее благородство и на годовщину развода преподнес в подарок уникальный бриллиант размером с крупную виноградину. А через несколько лет обнаружил в каталоге одного аукциона и этот бриллиант, и обручальное кольцо, и все остальные драгоценности, которые успел подарить Бардо за их недолгий брак. Он тут же набрал номер Брижитт: «Что случилось? Мне-то казалось, что мы остались друзьями». — «А разве нет?»
—удивилась Брижитт. «Но тогда зачем ты продаешь все, что я тебе подарил?» — «Ах, ты об этом! Нет, ты неправильно понял. Я просто открываю фонд помощи животным, и мне нужно много денег».
Аукцион прошел с большим успехом и принес Брижитт крупную сумму. На следующий день Гюнтер назначил ей встречу в ресторане. И выложил на столик перед Бардо и кольцо, и бриллиант, и все остальные драгоценности. «Я снова дарю их тебе, — сказал он. — Вдруг однажды животным опять понадобится твоя помощь». И улыбнулся — почти так же, как тогда, когда под ноги Брижитт с неба струился дождь из алых роз. И она, кажется, вдруг почувствовала почти то же, что переполняло ее душу несколько лет назад. Но, конечно, было уже поздно.
Иногда он ловил себя на странной мысли. Неужели тот Гюнтер, который рыдал ночами после смерти Анн-Мари, и тот, который всего 3 года спустя стал одним из самых знаменитых плейбоев, — это один и тот же человек? И не находил ответа. Неужели он превратился в покорителя женских сердец только потому, что его собственное было разбито? Но ведь та боль постепенно улеглась, утихла. А список любовных побед продолжал пополняться. И до, и после Брижитт в его объятиях засыпали самые красивые и желанные женщины. Потрясающая Тина Онассис, бывшая жена греческого магната. Сорайя Асфандияри — она свела с ума иранского шаха и покинула его дворец, не сумев подарить монарху наследника. Юная и ослепительная Бритт Экланд, которой еще только предстояло стать девушкой Бонда в «Человеке с золотым пистолетом». А сколько других имен, которые он не вправе открыть…
Когда в июле 1965-го дипломат Порфирио Рубироза, некоронованный король плейбоев, разбился на своем Ferrari, организатором похоронной церемонии друзья покойного единогласно выбрали Гюнтера Закса. Это был символический жест: титул первого плейбоя перешел к нему.
Положа руку на сердце он готов признать, что в его жизни было до смешного мало случайных, мимолетных связей. Любоваться прекрасными линиями тела спящей рядом женщины, чувствовать тепло ее дыхания на своем плече было для него даже важнее мгновений любовного восторга. Гюнтер всегда стремился превратить каждый свой роман в долгую, красивую сказку. И, кто знает, будь Анн-Мари жива, возможно, они вместе счастливо состарились бы, храня верность друг другу. Как в итоге все вышло с Мирьей.
Мирья Ларссон... При первой встрече он был очарован экзотическим звучанием ее имени, пожалуй, не меньше, чем ее красотой. Юная модель-шведка возникла в его жизни в 1969-м, через год после развода с Брижитт. Возникла почти случайно — еще один мотылек, завороженный сиянием огней красивой жизни. За десять лет Гюнтер перевидал сотни таких. Но тут вдруг почувствовал, что не хочет, чтобы она, как все другие, спалила свои крылья. И однажды под утро, уткнувшись губами в ослепительно белую и прозрачную, как изысканный фарфор, кожу между ее лопаток — как раз там, где и надлежало крыльям быть — пробормотал: «Выходи за меня, Мирья. Только предупреждаю: я самый великий плейбой в мире». «Знаю, — сонно рассмеялась она. — У другого в постели я бы и не оказалась. И я согласна». Так и получилось, что почти на всех остальных фотографиях он всегда рядом с потрясающей блондинкой.
Красивой даже сейчас, сорок с лишним лет спустя.
Правда, остальные женщины никуда из его жизни не ушли. Но теперь он смотрел на их красоту через объектив фотоаппарата. Он давно начал фотографировать своих подружек обнаженными. Но в какой-то момент понял, что не желает прятать эти фотографии и стыдиться того, что начиналось как сугубо интимное хобби. Гюнтер Закс стал фотографом, мало того — знаменитым фотографом. Он пробовал снимать пейзажи, пробовал выстраивать в кадре безумные сюрреалистические композиции в духе друга Дали, но очень скоро понял: лучше всего ему удается то, что всегда казалось самым прекрасным, — обнаженная женская натура. Его первые выставки произвели фурор. А когда в 1972-м респектабельные модные журналы набрались наконец храбрости признать сексуальную революцию, на самой первой глянцевой обложке с обнаженной моделью было фото, снятое Гюнтером Заксом.
С тех пор его выставки объехали весь мир, а работы висят в тех же музеях, где красуются картины его друзей Энди и Сальвадора. Забавно. Он, конечно, и мечтать о таком не смел.
Закс почувствовал, что устал. Пересохло во рту, перед глазами приплясывали россыпи звездочек, временами кружилась голова. Нечего сказать, перетрудился — обошел собственную гостиную, разглядывая фотографии на стенах. И ведь даже не обошел еще до конца. Впрочем, может, уже и не стоит. Ему все чаще попадались снимки, на которых он никого не узнавал. Лица, наверняка казавшиеся когда-то важными и дорогими, стали совсем чужими, на их месте в памяти ворочалась отвратительная серая пустота.
Он подошел к окну и уперся лбом в стекло.
Стемнело... Над белевшими в сизом сумраке вершинами зажигались первые звезды. Вот так же он стоял у окна и смотрел на звезды лет 20 назад, когда вдруг вспомнил старика астролога из Женевы. Вспомнил впервые за много десятилетий и поразился, поняв, что тот имел в виду, когда сказал: «Со звездами вы всю жизнь будете накоротке». Старик оказался прав — почти вся жизнь Гюнтера прошла среди тех, кого называли звездами. Но неужели все это можно было определить всего лишь по времени и месту рождения? И Закс тогда решил проверить, тут же сообразив, что лучшего места, чем Швейцария, для его изысканий просто не найти. Войны и революции обошли ее стороной, и в здешних архивах хранились данные о времени и месте рождения миллионов людей.
А также об их браках, детях, разводах и смертях. Чем не вызов для астрологии — ведь тенденции становятся очевидными, когда изучаешь большие объемы данных.
С деньгами и влиянием Закса не составило труда получить доступ к архивам и собрать команду профессионалов. Не только астрологов: суть в том и состояла, чтобы вместе с астрологами исследованием занимались представители официальной науки — математики, специалисты по статистическому анализу. Изучая данные о более чем миллионе швейцарцев, они выясняли, насколько соответствовали ключевые события жизни этих людей — браки, разводы, рождения детей, обстоятельства смерти — тому, что пророчили им знаки зодиака.
Работа растянулась почти на пять лет, но дело того стоило. Выходило, что астрология все-таки работает. Разумеется, не все Весы, Львы или Козероги вступали в брак, рожали детей или оканчивали свои дни так, как и предписывали их гороскопы. Но чаще так, чем иначе, — совпадений было слишком много, чтобы объяснить их случайностью или статистической погрешностью. Книга Закса «Астрологическое досье» вышла в 1997-м и стала бестселлером, наделав много шума в Германии и Швейцарии. Гюнтер не подвел старика из Лозанны, недаром ведь тот говорил: «Вы докажете правоту астрологии куда убедительнее, чем победой на корте».
Жаль только, что официальная наука так всерьез и не заинтересовалась его работой. Отчасти виной тому была репутация самого Закса. «Знаменитый плейбой доказывает истинность астрологии!»
— кричали в те дни газетные заголовки. Вряд ли это была лучшая рекомендация для почтенных академиков. Он вздохнул. С конца 50-х и до сего дня его продолжали называть плейбоем. Как будто не было спортивных побед и успехов в бизнесе, славы фотографа и сенсации, которую сотворила его книга. Наверное, напиши он великую симфонию, газеты сообщили бы, что знаменитый плейбой решил попробовать себя в роли композитора… Что ж, в общем-то он не возражал, хотя всегда говорил, что слово «джентльмен» нравится ему больше. Однажды, объясняя причины успеха у женщин, он сказал журналисту: «Все очень просто. Ведь женщины влюбляются в актеров голливудских фильмов, правда? Так вот, они влюбляются потому, что актеры изображают идеальных мужчин. А мы не изображаем, мы такие и есть, мы так живем». И это правда. Любой из них, входивших в избранный круг тогдашних плейбоев, был превосходным спортсменом, обладал безукоризненными манерами, свободно изъяснялся на 3-4 языках.
И, кстати, никогда не обсуждал с друзьями за завтраком свои давешние подвиги — это было табу. Ну, и еще, разумеется, они были богаты...
В этом, кажется, и проблема. Денег сегодня стало слишком много, поэтому плейбои перевелись. Теперь дикие русские олигархи качают свои капиталы из земли вместе с нефтью, а недоучившиеся американские студенты делают их из воздуха на интернет-технологиях. А что в итоге? Это раньше махнуть с подругой на Таити было жестом, приводившим весь мир в восхищение. Сегодня вскарабкайся ты хоть на Эверест — застанешь там груды использованных салфеток и пустых банок из-под колы. Пожалуй, новым героям придется подождать, пока технологии не предоставят им возможность выгуливать своих подруг на Марсе и Венере.
Вот и славно, а до тех пор у кандидатов в плейбои будет время подучиться языкам и манерам и заняться спортом.
Ну а пока век плейбоев окончен. Он — последний. Не способный без передышки обойти по кругу собственную гостиную. Не всегда вспоминающий имена детей. Опасающийся выйти на улицу в одиночку, потому что пару раз уже забывал, где он и как найти дорогу домой. И скрывающий от семьи простое объяснение происходящему, которое пару месяцев назад поведал ему врач. Наверное, хватит. В конце концов, он прожил большую и красивую жизнь. Остается сущий пустяк — так же красиво ее закончить.
Гюнтер Закс с усилием отстранился от окна и тяжело двинулся в кабинет. Он снова скользнул взглядом по большим фотографиям обнаженной красавицы. Гунке! Ее звали Нина Гунке. Память, будто бы перепугавшись, шла на попятную, словно кричала, что сможет все вспомнить, что ничего еще не потеряно. Но Закс ей больше не верил. Да и не в его правилах менять важные решения. Он улыбнулся напоследок — в пространство, всем лицам, смотревшим на него с фотографий, живым и ушедшим, близким и забытым... А потом ступил в кабинет и аккуратно прикрыл за собой дверь.
***
Гюнтер Закс покончил с собой 7 мая 2011 года в возрасте 78 лет. В предсмертной записке он попрощался с родными и указал, что поставленный диагноз — болезнь Альцгеймера — лишает его возможности контролировать собственную жизнь.
Полагая эту возможность главным достоянием человека, он счел самоубийство единственным достойным выходом.
Подпишись на наш канал в Telegram