Долгие годы особняк, расположенный на углу Токмакова и Денисовского переулков, что в Басманном районе Москвы, находился в запустении. Штукатурка давно осыпалась, обнажив кирпичную кладку XIX века, крыша обрушилась, та же участь грозила постигнуть и хрупкую колоннаду.
Недавно здание отреставрировали, но затерявшееся среди громоздких панельных домов, оно, увы, не вернет уже своего былого великолепия, и мало кто, завидев его, задастся вопросом, какие тайны хранят эти старые стены. А тайны действительно есть… Последним владельцем имения был почетный гражданин и предприимчивый купец Николай Александрович Варенцов, он приобрел его в 1889 году.
В конце XIX века ампирный особняк с белыми колоннами и мезонином выделялся среди своих одноэтажных соседей, даже несмотря на то что был скрыт от взгляда прохожих облаком пышной сирени и жасмина. Николай Варенцов занимал особняк вплоть до прихода к власти большевиков. Ему нравился не только сам дом, но и его расположение — купеческие семьи давно облюбовали этот район. Многие родственники Николая Александровича проживали в этих местах...
Например, неподалеку от новоприобретенной усадьбы, по улице Новая Басманная, располагался небольшой особнячок, принадлежавший двоюродному дяде Николая Александровича, тоже почетному гражданину, Сергею Михайловичу Варенцову.
Сам Николай Александрович не имел счастья знать дядю, но в своих воспоминаниях уделил родственнику немало места и даже поведал миру скандальную историю его любви.
...В 1860-х Сергей Варенцов был еще очень молод и отличался, по признанию многих, необыкновенной красотой. И хотя благородная внешность позволяла ему легко заполучить любую скучающую в замужестве купчиху или даже дворянку, он влюбился в юную дочку купца Рыбникова девицу Софью. Вздумал было свататься, да Рыбников, будучи расчетливым (как все купцы) и сердобольным (как все отцы), предпочел выдать дочь не за молодого красавца, а за умудренного жизнью богача Андрея Александровича Корзинкина. Венчание состоялось в церкви Трех Святителей на Кулишках, неподалеку от Китай-города. Конечно, сама невеста предпочла бы стоять у алтаря не с барином почтенных лет, который ей в отцы годился, а с молодым красавцем, но против родительской воли не пойдешь.
Меж тем Сергей Варенцов никак не мог забыть девицу Рыбникову и, чтобы хоть как-то унять душевную муку, рассказал о своем горе близкому другу, художнику Василию Пукиреву.
Да, видно, так хорошо рассказал, так ярко описал несправедливость положения, что в 1863 году на академической выставке появилась картина «Неравный брак» кисти Пукирева. Изображенные на ней печально опустившая очи долу девушка и ее старый жених затмили другие полотна. Картину тут же приобрел для своей коллекции Третьяков, а сам Пукирев стал чуть ли не главным живописцем современности.
Единственное, что омрачало успех художника, так это ссора с другом.
Сергей Варенцов пришел в неистовство, увидев полотно Пукирева. Мало того, что товарищ использовал рассказанную им любовную историю в корыстных целях, так еще имел наглость запечатлеть на картине его, Сергея Михайловича! Художник расположил Варенцова прямо за невестой, с грустным лицом и скрещенными на груди руками. Сходство было очевидно, и вскоре уже вся Москва судачила о Варенцове и его несчастной любви. Чтобы пресечь кривотолки, Пукиреву пришлось не только пририсовать другу на картине бородку, которую Сергей Варенцов отродясь не носил, но и изменить внешность.
Вскоре Варенцов женился, причем весьма удачно. Что до его пассии — героини картины «Неравный брак», то замужество Софьи Корзинкиной оказалось на редкость счастливым, и, возможно, впоследствии она была благодарна отцу за то, что батюшка выбрал ей в женихи не молодого повесу, а надежного спутника.
Такова история, которую поведал Николай Александрович Варенцов в своих воспоминаниях.
Он записал ее, сидя в кабинете своего особняка в Токмаковом переулке. А вот о другой любовной истории, которая развивалась прямо в этих стенах больше ста лет назад, он и не подозревал...
…— Какая прелесть! Неужто котенок? Киса-киса-киса, иди к мамочке!
Сашенька Струйская присела на корточки и, отбросив в сторону соболью муфту, пылко прижала мяукающего зверька к груди.
— Я подумал, котенок вам угодит. Хотя если вы не любите кошек, могу приказать его вынести.
— Ну что вы, он чудо!
— Обняв котенка, Александра Петровна попыталась встать, но это сделать оказалось не так-то просто — мешало тяжелое верхнее платье из плотной шелковой ткани гродетур и то, что Струйская была на пятом месяце беременности. Всего полгода назад 16 лет от роду она вышла замуж. И не за кого-нибудь, а за крупного помещика и уважаемого дворянина Николая Еремеевича Струйского.
«Крайне удачная партия!» — радовалась мать Сашеньки. Другого такого жениха в их Пензенском захолустье не сыскать! А тут военный, гвардеец Преображенского полка и, говорят, любимец императрицы — такая партия сулит Сашеньке многочисленные блага. Да и собой Струйский не плох. Не красавец, конечно, зато всего на пять лет старше невесты, что редкость по нынешним временам.
Дело закрутилось быстро — венчание Александры Петровны и Николая Еремеевича состоялось спустя несколько месяцев после знакомства.
Той же зимой супруги Струйские решили наведаться в Москву. Все равно зимой в деревне делать нечего. Имение в селе Рузаевка, задуманное Струйским, еще не достроено, да и Сашеньке неплохо показать настоящую городскую жизнь. О том, где в Москве остановиться, вопрос не стоял — конечно, в особняке Струйского.
К приезду молодых особняк в Токмаковом переулке спешно подготовили: где-то подкрасили стены, выбили ковры, сняли с мебели чехлы и закупили на рынке провизии. Струйский с беременной женой прибыл на неделю раньше назначенного срока, но все было готово в лучшем виде.
Даже котят приготовили для барыни целых пять штук, разных видов — вдруг ей какой-то не понравится?.. Но довольная сменой впечатлений, Сашенька и не думала привередничать: котенку девушка тоже понравилась, и он, пригревшись на груди, громко мурлыкал.
За этой картиной с умилением наблюдал молодой супруг. Николай Еремеевич был доволен своим выбором: Александра чудо как хороша — белокожая, синеглазая, миниатюрная, к тому же покладистая. Не слишком образованна, зато плодовита. Только поженились, и вот уже он ожидает потомство. Для Струйского вопрос продолжения рода был особенно важен. Его первая жена умерла чуть больше года назад при рождении девочек-близнецов, и Николай хотел как можно быстрее расстаться с печальными воспоминаниями.
— Посмотрите, он зевнул!
— Сашенька подошла и с детской непосредственностью принялась тыкать мужу в лицо котенком.
— Прошу прощения, я рассчитывал зайти по-простому, по-соседски, но, видимо, помешал...
Молодые обернулись, котенок изогнулся, выпрыгнул из рук Сашеньки и забился под шкаф-бюро. В дверях стоял высокий господин лет 35. У него были тонкие черты лица и светлые глаза. Густые волосы, припорошенные снегом, собраны в низкий хвост. Через секунду Николай Струйский горячо обнимался с неожиданным визитером.
— Федор, друг мой, для вас двери моего дома всегда открыты, вы всегда вовремя! — Схватив приятеля за локоть, Николай подвел его к супруге: —Александра, позволь представить тебе моего, а значит, отныне и твоего близкого друга, величайшего живописца Федора Степановича Рокотова!
Сашенька сдержанно кивнула, хотя ей уже нравился этот «величайший живописец».
Надо же, покраснел как мальчишка, когда муж принялся его представлять. Тем временем Струйский не унимался — продолжал нахваливать супруге товарища. Неожиданно на него будто снизошло счастливое озарение, и он разве что не подпрыгнул на месте.
— Я придумал, Федор, я все придумал! Вы напишете наши портреты: мой и Александры! Будет ваш мне свадебный подарок, а мы украсим твоими полотнами портретную галерею в строящейся Рузаевке.
Тут уже зарделась Саша. Никто еще не писал с нее портрета, и она совершенно не знала, как себя в такой ситуации вести. Заметив смущение Александры Петровны, Рокотов начал было возражать:
— Я был бы счастлив, но, боюсь, не в состоянии передать всей прелести вашей молодой супруги, Николай Еремеевич.
— Что за глупости, право! — Струйский досадливо поморщился. Он легко раздражался, когда кто-то решался с ним спорить.
— Я… Мы действительно будем польщены, если вы нарисуете наши портреты, — неожиданно подала голос Александра. И тут же устыдилась собственных слов и того, как неожиданно горячо они прозвучали. Развернувшись, она направилась к котенку, который устроился на кушетке с пестрыми подушками.
Струйский велел принести чаю, за которым последовал ужин. Говорил преимущественно Николай Еремеевич, Рокотов лишь изредка вставлял свои замечания, как правило весьма меткие. Что до Саши, то она будто воды в рот набрала. Время от времени, подняв глаза от тарелки, она ловила на себе взгляд Рокотова, и отчего-то на душе у нее становилось и сладостно, и тревожно.
…— Растопите печь в спальне тоже, я скоро лягу.
Девушка помогла Александре Петровне снять шубу и вышла из комнаты. Сашенька огляделась. Как сегодняшний приезд напомнил ей тот, два года назад. Был такой же зимний вечер, так же бесшумно падал за окном снег. Но как сильно изменилась за это время она сама!
Смешно вспомнить, какой наивной девочкой ступила она впервые в особняк в Токмаковом переулке. Сейчас ей восемнадцать, а кажется, целая жизнь пролетела...
Александра тяжело опустилась в кресло — очередная беременность давалась ей нелегко. Она уже родила Струйскому двоих детей, и вот на подходе третий. Один из малышей скончался, едва его окрестили, второй слаб здоровьем, но что поделаешь — на все воля божья…
Сашенька огляделась. Комната навевала воспоминания, от которых теперь ей становилось и горько, и смешно. Как играла она с котенком, как думала, что влюблена в мужа, как мечтала о долгой и счастливой супружеской жизни... Оказалось, по молодости она и не ведала, за какого самодура вышла замуж. Тяжелый характер ее мужа особенно проявился в Рузаевке.
Струйский, считая себя прирожденным стихотворцем, потратил изрядную сумму на строительство у себя в деревне типографии, которая занималась только тем, что печатала вирши хозяина.
Но это чудачество можно было бы стерпеть, если бы не жестокость Николая. Заскучав, барин начинал «охоту на ведьм» — затевал самый настоящий судебный процесс над своими крестьянами, заставляя их каяться в несовершенных убийствах и кражах. Несчастные были вынуждены сознаваться, иначе их ждала плеть, а то и расплата пострашнее...
После первого такого показательного процесса Сашенька с рыданиями кинулась перед мужем на колени, умоляя не стращать невинных, но Николай лишь с досадой отмахнулся от нее. Постепенно супруг так увлекся «судебными процессами» и типографией, что все огромное хозяйство легло на хрупкие плечи вечно беременной Саши.
Ей приходилось разбираться в счетах и учиться строжайшей экономии, причем такой, которая не отразилась бы на гостеприимстве хозяев. Ведь в Рузаевку то и дело наезжали важные гости, например князь Долгорукий. Ворочаясь по ночам в кровати, Саша постоянно думала: вот здесь можно сэкономить, а тут ни в коем случае. Забывалась беспокойным сном лишь под утро, когда в права вступал новый, полный тягот день.
А ведь как славно начиналось их супружество! И эта поездка в Москву… Струйский представил беременную жену московскому обществу (уже тогда бы заметить Сашеньке, как странно косятся на ее супруга люди!), задаривал ее дорогими тканями для платьев, баловал лакричными конфетами.
Но уже через неделю после приезда в город перестал ночевать дома. Приходил под утро, неопрятный, с потухшим взором. На жену, ни о чем не спрашивающую (так учила маменька), не обращал внимания. Заваливался спать и храпел до вечера.
Конечно, бывали и дни «просветления», когда Струйский неожиданно вспоминал о молодой беременной супруге, был с нею ласков и внимателен. Предоставленная самой себе целый день, Сашенька скучала и даже взялась за книги, до которых в родительском доме ее не допускали, они теперь казались ей новым, диковинным удовольствием. Через день приходил Рокотов, помнивший об обещании Струйскому, и писал портрет Сашеньки. Поначалу сеансы тяготили Александру Петровну, от запаха красок кружилась голова, она не знала, куда деть руки, куда смотреть.
Но Федор Степанович оказался не только хорошим живописцем, но и прекрасным собеседником.
Видя смущение девушки, он занимал ее разговорами. И вот уже Сашенька смеялась, рассказывая, как у них в деревне крестьянский мальчик бегал за петухом, а потом уже петух, почувствовав страх мальчика, погнался за ним. Бывало, правда, Александра Петровна вспомнит, что негоже такие темы в приличном обществе затрагивать, и неожиданно замолчит, пригладит выбившуюся прядь, чинно сложит руки и принимается сосредоточенно созерцать изразцы на печке. Рокотов, чувствуя настроение модели, помолчит несколько минут, а потом возьмет да и спросит что-нибудь неожиданное, вроде: «Так догнал петух мальчика или до сих пор бегают?» Сашенька прыснет, и разговор опять продолжится.
Рокотов оказался полной противоположностью Николаю Струйскому.
Если муж Сашеньки был высокомерным, самовлюбленным и категоричным, то Рокотов отличался мягкостью и терпением. Всего в жизни Федор Степанович добился своим талантом. Родился он в семье вольноотпущенных крепостных, принадлежавших когда-то князю Репнину. Это так записали, на деле же, видно, мальчик был незаконнорожденным сыном кого-то из господ. Иначе как объяснить, что Репнины позаботились о судьбе Федора и отдали его под опеку графа Шувалова, дабы тот поспособствовал зачислению талантливого «крестьянина» в Академию художеств? Карьера Рокотова складывалась удачно, портреты его пользовались у знати большим спросом. В Петербурге Федор познакомился, в частности, с молодым Николаем Струйским, о котором ходило много противоречивых слухов.
Мол, военный из него никудышный, да и человек сомнительных достоинств и переменчивого настроения — может на кого-то вмиг разгневаться, а через минуту петь ему дифирамбы. Тем не менее дружба завязалась.
Струйский чувствовал в Рокотове ту внутреннюю силу и доброту сердца, которых ему самому так не хватало, потому тянулся к художнику. Знакомство продолжилось и в Москве. По мистическому стечению обстоятельств особняк Струйского в Токмаковом переулке находился неподалеку от дома на Старой Басманной улице, где снимал квартиру-мастерскую Федор Рокотов. Получив известие о женитьбе Николая Еремеевича, художник удивился. Он-то думал, что после смерти первой жены Струйский повременит с новым браком, но не прошло и года, как он вновь венчается.
Что ж — дело барское.
Проходя зимним вечером мимо имения в Токмаковом переулке и увидев в окнах огни, Рокотов, снедаемый любопытством, поспешил с визитом к другу. Его взору предстало печальное зрелище: совсем юная девушка непередаваемой красоты с котенком на руках и его как всегда взбудораженный приятель, который, очевидно, не ценит, какое сокровище ему досталось. Следующие несколько месяцев Рокотову предстояло укрепиться в своей догадке.
Струйский ожидаемо стал пить и гоняться за юбками, а его молодая жена оставалась дома со своими невеселыми думами. Поначалу Рокотов рисовал ее через день, потом каждый день. Все это время Федор Степанович думал, что, сочувствуя бедной девушке, скрашивает ее замужнее одиночество, пока не понял —он влюбился.
Собираясь, как обычно, к Струйским, он злился на себя за это невольное чувство. Уже подходя к особняку, Рокотов понял: что-то произошло — прислуга суетилась, бегая с вещами по двору, окна барских покоев плотно занавешены изнутри.
— Ранним утром изволили уехать, просили передать вам поклон и вот это письмецо, — кокетливая девица из дворни протянула Рокотову изящный голубой конвертик.
Художник смутно надеялся, что письмо от Сашеньки. Но нет — мелким бисерным почерком Струйский извинялся перед «дорогим другом» за спешный отъезд. Он хочет, чтобы его первенец родился в Рузаевке. Портреты по-прежнему ждет с нетерпением, «надо же чем-то украшать стены».
Так что пусть Рокотов не беспокоится о вознаграждении и заканчивает работу.
Неожиданно послышалось жалобное мяуканье. На талом снегу Рокотов увидел подросшего котенка, того самого, которого так полюбила Сашенька.
— Барин не велел брать — сказал, зверья в деревне хватает, — поймала взгляд Рокотова девица.
Тем временем Сашенька тряслась в карете и, отвернувшись от мужа, украдкой смахивала слезы, причину которых и сама себе не могла объяснить.
…Александра Петровна вздрогнула — кажется, она задремала. В печи тлели головешки, в комнате стало жарко. Надо, пожалуй, перекусить и лечь спать.
Поддерживая живот (видимо, ей на роду написано путешествовать на сносях), Сашенька встала и хотела было позвать девушку, как вдруг заметила то, что по приезде упустила из виду. В углу комнаты стоял занавешенный тканью какой-то предмет.
Неужели Николай опять купил какую-то драгоценную безделушку? Или заказал новую машину для своей типографии? Она сдернула ткань. Перед ней стояли два портрета. С одного, будто живой, на нее смотрел собственный муж. Острый нос, губы сложены в самодовольную ухмылку, густые брови… А справа… Справа, будто в зеркале, Александра Петровна увидела себя. На ней белое платье с золотой накидкой, в которой она позировала Рокотову, но выражение глаз совсем не детское. В них и печаль, и глубина, и обреченность...
Александра Петровна осторожно коснулась полотна. Федор Степанович уже тогда предчувствовал, какая судьба ждет его модель. Как хорошо он ее знал! Возможно, даже был влюблен… Она решительно встряхнула головой: влюбленность — удел тех, кому нечем заняться, а Саша не может позволить себе такую роскошь.
Госпожа Струйская приказала подать чай и упаковать портреты. Завтра предстоит много дел, связанных с продажей дома в Токмаковом переулке. Собственно, ради этого она и приехала — муж заявил, что ему «некогда» отлучаться.
Никто не догадался бы, что на сердце у молодой женщины. Только подушке той ночью доверила она свои горести, оплакивая несчастное замужество и несостоявшуюся любовь. Впереди ждала тяжелая жизнь: за 23 года брака она родила Струйскому 19 детей, оставаясь женщиной мудрой, будто бы не замечавшей глупости и измен мужа.
С Рокотовым она больше не встречалась. Но портрет Александры Петровны, который написал художник в Токмаковом переулке, навсегда сохранил для потомков ее печаль и красоту.
Подпишись на наш канал в Telegram