Этим чудным апрельским днем Жюли сидела в Люксембургском саду, прячась от яркого весеннего солнца под большой панамкой. Одной рукой она держала мороженое, другой качала коляску с мирно спящим Билли, растворяясь в общей массе точно таких же безмятежных мамаш, выгуливающих своих отпрысков. Пожалуй, впервые за последние годы она чувствовала себя бесконечно счастливой — ведь через месяц ей предстоит не только вновь стать мамой, но и сыграть свою первую свадьбу.
Впрочем, из толпы Жюли все же выделялась. В частности, своим странным внешним видом. Парижанок, конечно, нелегко удивить экстравагантным нарядом, но молодая актриса умудрилась даже в богемной парижской тусовке снискать себе славу «городской сумасшедшей» за свой, мягко говоря, специфический стиль. То она разгуливает по городу со свежими пионами в волосах, то заявляется на тусовку в детских шортах и полосатых гольфах, то появляется в наряде крестьянки восемнадцатого века. Плюс — нарумяненные красные щеки, как у русской матрешки, и огромные накладные ресницы. В тусовке девушку открыто считали чокнутой, придурковатой даже… а многие модные критики, присуждавшие ей гран-при за самый безвкусный наряд, неоднократно призывали актрису к чувству меры. Так, женский журнал Biba писал: «Ну и под конец вечера в клубе появилась наша знаменитая парижская дурища, мадемуазель Депардье, как всегда, в своем духе — пьяненькая, румяная, с венком из маргариток на голове и в дурацком деревенском платьице, из-под которого торчало, как минимум, десять кружевных юбок».
Жюли эпатировала публику не только вызывающими нарядами.
Важным элементом ее образа был еще и… транзистор розового цвета, висевший наискосок на длинном ремешке, болтаясь то на животе, то где-то за спиной. Переносное радио было настроено на классическую волну и распространяло вокруг дивные звуки то оперы, то симфонии или кантаты. Жюли могла резко прервать беседу и начать подпевать в такт музыке, дирижировать или, того хуже, досаждать собеседнику пространным разъяснением на тему звучащего произведения. В своих интервью она любила рассказывать, что предпочитает питаться с собственной грядки, что возня в саду для нее ритуал и она каждый раз перед выходом в сад наводит марафет.
— Для кого?
— удивлялись журналисты.
— Позвольте-ка, я с величайшим почтением отношусь к месье Кабачкам и мадам Морковкам! — парировала Жюли.
— Ходят слухи, что когда-то у вас было одно лицо с отцом, но вы сделали пластическую операцию. Это правда?
— Ну да, я отрезала свой нос и посадила его в огороде среди баклажанов, там ему самое место. Да вот незадача— баклажаны проклюнулись и выросли, а вот нос — нет.
В своем загородном поместье молодая звезда держала небольшое хозяйство, и ее любимые куры, например, носили достойные имена — такие же, как оперные дивы, которых Жюли почитала.
— Да, моих наседок зовут Чечилия (Бартоли), Тереса (Берганса), Мирей (Делюнш), Натали (Дессей), Мария (Каллас). Они ласковые, как собачки, всюду за мной ходят. Правда, дохнут как мухи. Одну недуг подкосит, другую лисица утащит... Кстати, в своем курятнике я принципиально не держу петуха, чтобы избежать мужской диктатуры и сексуального рабства!
Конечно, она прекрасно знала, что за глаза ее называют идиоткой, но не обижалась, ведь именно так себя и воспринимала. До недавнего времени…
Доев мороженое, Жюли поправила панаму, сползшую на глаза, и подоткнула одеяльце в коляске дремлющего сына.
Теплый воздух и радостно трещавшие птицы наверняка навевают малютке Билли сладкие сновидения… Жюли хотелось так сидеть и сидеть, рассматривая проходящих мимо людей, следя за суетливыми пчелами над цветами в клумбах — где-то неподалеку пряталась маленькая пасека Люксембургского сада.
Ей хотелось мечтать, вспоминать, никуда не спешить и предаваться неге — действиям, прежде ей совершенно не свойственным. Жюли не переставала удивляться себе и счастливым переменам, произошедшим с ней в последний год и капитальным образом изменившим ход ее судьбы. Сегодня ей нравилось щекотать собственные нервы, припоминая ситуации из прошлого, и, кокетничая, задавать себе один и тот же вопрос: неужели все это действительно случилось именно со мной?
…Жюли 14 лет.
Она живет в парижском пригороде Буживаль в большом доме, окруженном старинным садом. Отец весь в делах, она не видит его месяцами. Девочка знает, что он знаменит. Разъезжает по всему миру, работает с легендарными людьми. Но Жюли совершенно не воспринимает его как звезду. Для нее это грузный угрюмый человек, который иногда наведывается в Буживаль. У него потные ладони, длинные сальные волосы и виноватая полуухмылочка. Он воровато оставляет им с братом роскошные подарки в коридоре, будто не может вручить лично — коробки с записками, прикрепленными скотчем: «Для Ж.» или «Для Г.». Внутри всякая всячина — от флакона духов до дизайнерского шмотья, иногда деньги, скрученные в тугой перехваченный резинкой валик.
Жюли с Гийомом между собой называют эти подношения «взятками». Так отец расплачивался с детьми за свое хроническое отсутствие.
У старшего брата была своя жизнь, и Жюли точно знала какая. С наступлением сумерек он часто убегал из дома к железнодорожным путям и уезжал на электричке в столицу. Всю ночь тусовался, выпивал, играл с уличными музыкантами на гитаре. А еще Жюли знала, что Гийом курит траву — за ее молчание он выплачивал сестре по 100 франков в неделю и привозил из города косметику. Конечно, она молчала бы и за просто так, но ей нравилось держать брата в состоянии легкого страха и постоянного напряжения. Пожалуй, он единственный в семействе Депардье, кто готов был потакать ее девчачьим капризам и слабостям. А еще Гийом в отличие от Жюли свободен как птица. И ничего не боится.
Ни злых учителей, ни приятелей, ни родителей… Он и Жюли пытается привить вкус к свободе, но пока безуспешно. Иногда Гийом осторожно впускает сестру в свой мир — зовет к себе на чердак, и там они слушают модные группы, болтают. Она знает, что брат собирается накопить денег и окончательно сбежать из дома. Снять квартиру в Париже и бывать в Буживале лишь наездами. Как же она завидовала его планам! У самой точно не хватило бы духу на такое. И прежде всего из-за матери, которую она очень жалела. Конечно, как и Гийом, Жюли прекрасно разгадывала формулы всех домашних загадок и недоговоренностей — они не раз обсуждали поведение отца. Его хроническое отсутствие, романы на стороне, карманы, набитые купюрами и презервативами (Гийом и Жюли регулярно инспектировали отцовские куртки).
— Знаешь, а ведь мы ему не нужны, — как-то призналась Жюли брату. — И мама ему не нужна. Иначе как можно жить три месяца подряд черт знает где и ни разу не приехать к нам?
В модных журналах, которые Гийом привозил ей из города, Жюли неоднократно натыкалась на снимки папарацци, на которых ее отец был заснят в компании то с актрисой Орнеллой Мути, то с Лаурой Антонелли… Всегда поражали его веселые глаза, пьяные улыбочки, да и вообще беспечность, с которой он проводил время далеко от дома.
А они с матерью жили в сером Буживале, среди старых улочек, рядом с воскресным рынком, супермаркетом и потертыми скамейками на железнодорожной станции. Сколько раз Жюли сидела на перроне, смотря на уходящую за горизонт линию путей, туда, в счастливую и свободную столицу.
Как же ей хотелось уехать и начать совершенно другую жизнь! Увы, это было совершенно невозможно. Ведь она школьница, полностью зависит от матери. И как жить одной в чужом городе? Нет, это не путь.
Как-то в школьной библиотеке она взяла старую книгу, посвященную жизнеописаниям известных монахов, и была так очарована, что решила поступить в иезуитский католический монастырь. Ей казалось, добровольные застенки — самое романтическое место на земле. Одинаковая одежда, спокойные люди, никаких соревнований, строгость и сдержанность в быту… никаких внешних раздражителей. Она там спрячется, выучится и, кто знает, может, встретит любовь в лице молодого аббата, лишенного каких-либо пороков и недостатков. Так она представляла себе идеального мужчину — полную противоположность отцу, обжоре, пьянице и бонвивану.
Мечты мечтами, а повседневная жизнь Жюли состояла из малоприятных событий.
В школе ее дразнили за большой нос, придумывали неприятные прозвища: «дура-орлиха», «цапля» и «мадемуазель Шнобель». Она не знала, как противостоять обидчикам, плакала, ощущая себя полным ничтожеством, хотя Гийом постоянно убеждал сестру в обратном — говорил, что у нее потрясающие голубые глаза, светлые волосы феи и гениальная фигура. Он обещал, что, когда устроится в Париже и заведет знакомства, то забрет Жюли к себе. Когда сестра поделилась с ним планами возможного поступления в монастырь к иезуитам, Гийом лишь покрутил пальцем у виска: «Совсем сдурела? Вот увидишь, в городе ты станешь другим человеком и сразу забудешь этих провинциальных уродов».
Впрочем, та единственная поездка с братом в город на уик-энд закончилась неприятностью — пока Жюли очарованно рассматривала витрину с модными шляпками, за ее спиной раздалось шушуканье: «Ты посмотри на нее, ну точно Депардье, только девчонка!»
Сомнительный комплимент для подростка, недовольного своей внешностью. Жюли подняла глаза и внимательно посмотрела на собственное отражение в витрине — действительно ничего хорошего. Кудрявая синеглазая худышка с огроменным носом в пол-лица. А еще у нее хриплый, словно «прокуренный» голос — вот уж не повезло, так не повезло. Как же она ненавидела в эти мгновения своего отца-невидимку! Если ему все время некогда, зачем тогда было заводить семью и плодить некрасивых детей?
Он герой, он любим всеми, а его маленькая дочь похожа на бракованный продукт… Ей плохо в своем собственном теле, плохо от своей внешности и плохо в жизни вообще.
Как-то раз, когда Жюли в очередной раз вернулась из школы в мрачном расположении духа, Гийом неожиданно предложил сестре сменить амплуа: «Слушай, это отличная идея. Они ржут, и ты начинай ржать за компанию. Говорят: уродина, а ты соглашайся — конечно, уродина, кто бы сомневался! Вот увидишь, они в два счета отстанут».
Совет брата оказался пророческим. Когда в классе решили приготовить спектакль ко Дню всех святых, Жюли вызвалась играть «дух помойки».
Она и костюм свой описала в красках: «Я надену черное шелковое платье с порванным подолом, красную мамину шляпку с искусственным маком.
Да, и еще прикреплю пару пустых консервных банок к нижним оборкам, чтобы они бренчали при каждом шаге!»
Жюли заявилась на праздник, выкрасив нос черной краской, что в сочетании с хрипловатым тембром голоса придало ей воистину инфернальное обаяние.
Ребята были в полном восторге! Никогда прежде Жюли не слышала от них такого количества комплиментов и была счастлива, узнав, что она «забавная», «смешная», «трогательная», «жутко милая» и «крутая». Гийом оказался прав — роль клоунессы помогла ей выжить… Впрочем, как и другой подарок брата.
Однажды он протянул ей сверток, в котором Жюли обнаружила… переносной транзистор нелепого розового цвета.
Гийом сказал, что в глуши Буживаля лучше друга не сыскать, и показал, как ловить волны.
Сколько ночей она провела, слушая музыку!
Поймав оперную волну, Жюли не могла оторваться. Музыка заменила ей все. Гийом оказался прав — теперь она не хотела расставаться с приемником. Жюли расхаживала всюду с розовым радио наперевес, распространяя вокруг, точно экзотический цветок невиданный аромат, дивные звуки классики. Так шутовской образ местной чудачки приобрел еще один характерный элемент, и Жюли получила еще одно прозвище — Шнобель FM. А Гийом то и дело подтрунивал над домашними любителями классики — сестрой с транзистором и матерью, днями не отходившей от пианино: — Слушайте, девчонки, ну и тоску вы разводите своей муторной музыкой.
И так на душе тошно, а вы все ноете и ноете.
Жюли исполнилось двадцать, когда Гийом, ставший к тому времени молодым, подающим надежды киноартистом, решил сделать ей подарок на день рождения и отвез в клинику эстетической хирургии. Брат полностью оплатил операцию по изменению формы носа: «Честно говоря, я и сам его всегда не любил...»
Жюли помнит утро, когда с нее сняли повязки и позволили посмотреться в зеркало. Первая мысль: «Я больше на него не похожа». Вторая: «Теперь все мечты возможны!»
Совершенно новая девушка смотрела на нее. Прелестная! Ненавистный нос, как оказалось, скрывал множество природных достоинств Жюли — теперь на лице ярко проявились блестящие синие глаза, робкая улыбка, а какие у нее чудесные длинные пшеничные локоны!
Девушке захотелось плакать от счастья. Теперь перед ней открывалось столько возможностей — она спешно переедет в город, найдет работу, и ни у кого не будет повода посмеяться над ней — ведь теперь она такая красивая! Красота казалась ей оружием и броней одновременно. С этого дня все в ее жизни будет иначе, и она забудет трагичные всхлипы маминого пианино, за которым та тосковала без мужа. Она уедет от склочных девчонок, скучных улочек Буживаля, по которым ветер гоняет обрывки газет и пустые пластиковые бутылки. От отцовских фотографий, на которых он обнимает чужих женщин. От коробок «Для Ж.» и «Для Г.». Жюли убежит даже раньше Гийома! И к черту планы поступить в иезуитский монастырь. Она больше не хочет влюбиться в аббата!
Но судьба, как видно, решила взять инициативу в свои руки.
Как-то раз, когда отец появился в Буживале с визитом вежливости, он привез с собой приятеля, режиссера Ива Анжело.
Пока Элизабет радушно подавала на стол свои знаменитые пироги с курятиной, месье Ив с интересом наблюдал за изящной девушкой, разгуливавшей за окном в ореоле пронзительной партии из «Тоски»… Ветер трепал ее длинные светлые локоны, транзистор болтался на животе, а она пинала носком туфли камешки и подсвистывала в такт.
— Почему ты никогда не говорил о том, как прекрасна твоя дочь? — спросил Анжело Жерара.
Жерар отпустил шуточку — вроде «в кино вполне достаточно одного Депардье».
К счастью, Анжело пропустил его слова мимо ушей и, будучи в процессе подготовки к съемкам драмы «Полковник Шабер» с Жераром в главной роли, без его ведома рискнул позвать на небольшой эпизод Жюли. Справилась она блистательно. О ее дебюте заговорили все. Критикам особенно понравились ее печальные глаза, хриплый голос и жесткий характер. Предложения посыпались одно за другим. Казалось, Жюли умела все — и петь хрустальным голосом, и ругаться баритоном, и смеяться, как колокольчик, и отчаянно плакать, и самоотверженно драться...
— Моя школа, — любил повторять Жерар в своих интервью.
На Жюли теперь посыпались предложения от таких «монстров» кино, как Мишель Девиль, Седрик Клапиш, Клод Миллер, Жан-Пьер Жёне, и она стала первой и пока единственной молодой актрисой, получившей за рекордно короткий срок целых три «Сезара».
Ее успехи совпали с семейными драмами — отец произвел на стороне вначале дочь Роксану, затем сына Жана.
Элизабет подала на развод. Гийом давно жил отдельно, много пил, плотно сидел на наркотиках, постоянно попадал в полицию. Семья распадалась. Жюли заставляла себя не думать об этом, пыталась отстраниться, убеждала: больше не имею к Депардье никакого отношения, больше от него не завишу.
На первые гонорары она купила небольшую квартиру близ Люксембургского сада. В публичных выступлениях ее отец, постоянно попадавший в эпицентр скандалов различного масштаба (вождение в нетрезвом виде, хулиганское поведение в общественных местах, бесчисленные романы, вызволение сына из полицейских участков за торговлю наркотиками), признавался: «Я никогда не вел счет своим отпрыскам, но уверен — у меня их более дюжины и разбросаны они не только по Франции, но и по всему миру.
Детей люблю, всегда признаю свое отцовство».
О, как же Жюли хотелось поставить на своем прошлом жирный крест! В интервью она всегда подчеркивала: «Это просто некий субъект, который произвел меня на свет. Этим его роль в моей жизни ограничивается». Она и не предполагала, какая глубокая травма терзала ее душу. После разрыва с очередным сердечным другом по совету матери Жюли решила обратиться к психологу. На первом же сеансе профессионал безошибочно распознал, что его новая клиентка — просто ходячая антология женских проблем: вечные конфликты с мужчинами, ссоры на пустом месте, неуживчивость, отсутствие доверия к противоположному полу, скрытая агрессивность...
— Вы настроили себя неправильно.
Вы обороняетесь, встаете в боксерскую позу, даже если человек, с которым вы общаетесь, не проявляет себя как противник. Вы готовы лупить его со всей мочи, а ведь он еще даже не поднял рук.
Расставаясь, ее доктор выразил надежду, что лечение все же пошло ей на пользу, и пожелал девушке более не размениваться на лакеев, а сразу «встретить короля». Вот тогда она действительно избавится от всех своих психологических проблем… Безупречный мужчина ее вылечит.
Скрипача Лорана Корсиа Жюли встретила в 2001 году.
Она с трудом пробралась за кулисы театра после концерта, чтобы лично выразить юноше свое восхищение его игрой.
Кареглазый красавец был удивлен, увидев растрепанную блондинку с живыми пионами в волосах, в старинном платье времен Наполеона, транзистором наперевес и маленьким клатчем от Dior.
— Вы — самый волшебный человек, которого я когда-либо встречала! — сказала Жюли и, опустившись на одно колено, протянула ему цветы.
Лоран опешил и стал поднимать девушку.
— Что вы делаете, встаньте сейчас же, так же нельзя!
— смущенно лепетал он.
— Я была на всех ваших выступлениях и знаю, что говорю. Таких, как вы, нет.
Убирая инструменты и снимая ноты с пюпитров, богемные коллеги Лорана по оркестру с интересом и опаской посматривали на странную поклонницу своего коллеги. Пытаясь побыстрее выпроводить чудачку, Лоран подтолкнул ее к выходу. «Спасибо-спасибо, как-нибудь увидимся», — бросил он ничего не значащие слова.
— А когда? — ухватилась Жюли.
Лоран молчал. Юный виолончелист не умел непринужденно общаться с девушками — все свободное время он посвящал музыке и репетициям.
— А давайте я вас сама приглашу. Как насчет того, чтобы сейчас же отправиться в ресторан?
Тут неподалеку мексиканский. Там та-акой острый чили подают к начос, закачаешься! А потом я вас отвезу домой на своей машине, идет?
Лоран совершенно растерялся под ее напором, но согласился — девушка была уж очень красивой! В кино он никогда не ходил, поэтому не признал в Жюли молодую звезду.
…Так начался их роман. Рядом с Жюли Лоран будто заново родился, открыл для себя жизнь, о существовании которой даже не догадывался. Появившись на свет в мрачном пригороде Дранси — том самом «перевалочном пункте», куда во время Второй мировой войны свозили евреев со всей Франции, чтобы после депортировать в Аушвиц, все детство и юность Лоран, сын учителей начальных классов, провел в доме, стоявшем в двух метрах от станции, с которой когда-то отправлялись поезда смерти.
И хотя после окончания войны прошла целая вечность, электрички все равно продолжали уходить в злосчастный городишко, заставляя дребезжать и вибрировать посуду и стекла в окнах во всей квартире так, что маленькому Лорану казалось, будто призраки рвутся внутрь, чтобы забрать с собой всю их семью. Он, как и Жюли, ловил волны на стареньком транзисторе деда и тоже планировал убежать из скорбного дома. Мечтал стать хиппи и упрашивал родителей записать его в музыкальную школу — ведь хиппи должен уметь играть на гитаре!
Но после первых же занятий преподаватель Лорана вызвал к себе отца и заявил: у мальчика редкий музыкальный дар. Его стоит развивать на более благородном инструменте. Так в жизни Лорана появилась скрипка, начались нескончаемые часы сюит, репетиций и занятий.
В 12 лет его приняли в Парижскую консерваторию, и сама Мишель Оклер вызвалась обучать талантливого мальчика. Он упражнялся по семь часов в день, а в 18 лет занял первое место на конкурсе имени Паганини… Лоран не имел никаких дурных привычек и никогда не бывал в свете. Его жизнь была целиком посвящена только музыке.
Вот почему с Жюли у него все было впервые — первые каникулы, первая квартира, первая сумасшедшая влюбленность...
Девушка также потеряла голову от чувств и готова была отказаться от карьеры, лишь бы ни на секунду не расставаться с Лораном. Жюли самоотверженно колесила с ним по миру, стояла за кулисами, пока Лоран исполнял соло, и безжалостно отказывалась от ролей.
Иногда ее узнавали, но она отвечала уклончиво: «Актриса? Да нет, вы ошиблись — я носильщик. Да-да, служу у месье Скрипача, таскаю футляр с его инструментом».
Ее психолог оказался прав — лечение пошло ей на пользу, она действительно встретила своего Короля, мужчину, которым по-настоящему восхищалась. Шутя, она признавалась журналистам: «Мне кажется порой, что Лоран — это мой оживший транзистор». (Кстати, теперь она все реже брала на прогулку своего знаменитого розового дружка.)
Семь лет они прожили вместе, и Жюли вспоминает о том времени с легкой грустью. И без сожаления, что они расстались. Вряд ли оба сумели бы провести друг с другом остаток жизни. Для Лорана на первом месте была скрипка, на втором — музыка для скрипки, на третьем — репетиции музыкальных произведений для скрипки, на четвертом — концерты, которые они со скрипкой давали, и лишь на пятом — все остальное и Жюли.
Любимый инструмент Лоран обожал — бережно протирал, «укладывал спать» на специально купленную кушетку (она стояла в их спальне), разговаривал с ним вполголоса, гладил...
Порой, когда не спалось, Жюли с опаской поглядывала на силуэт скрипки, делившей спальню влюбленных, и ей казалось, что инструмент дышит. Не исключено, что стоит Жюли заснуть, как музыкальный болван спрыгивает с кушетки, подбирается к ней и строит мерзкие рожи: «А Лоран все равно любит меня больше!»
В быту Лоран был совершенно беспомощен и считал, что им необходима прислуга.
Поначалу Жюли сносила присутствие в их небольшой квартире трех чужих людей — повара, уборщицы и секретаря, и ее вроде как не смущало, что они с Лораном никогда не бывают наедине. Но со временем… Лоран, например, совершенно не интересовался ее жизнью, а к актерской профессии относился снисходительно: «В этом есть что-то дрянное. Ты кривляешься за деньги. Не думаю, что это достойное занятие». На премьеры ее фильмов он принципиально не ходил.
Конечно, она мечтала о семье, детях, надеялась, что Лоран сделает ей предложение, но тот все медлил. Перелом в отношениях наступил после неприятного инцидента. Возвращаясь как-то поздно ночью после сольного концерта Лорана домой, они пересеклись на пустынной парижской улице с парочкой подвыпивших бродяжек, к счастью, совсем не опасных.
Бомжи попросили мелочи на пропитание или что-нибудь из одежды. Уже дома Лорана вдруг прорвало, и он устроил подруге скандал:
— Такие истории прежде со мной никогда не случались. Это все из-за тебя. Ты посмотри, как одеваешься, как ведешь себя! Мне неловко появляться с тобой на публике… на тебя все показывают пальцами!
И добавил:
— Я честно пытался к тебе приспособиться, но… меня очень раздражает все, что ты делаешь. Я не понимаю, как ты можешь вот так жить...
После того как они расстались, Жюли очень долго была одна. Она продолжала сниматься и эпатировать публику экстравагантными появлениями в свете.
Ее искренне считали чокнутой.
Весной 2010 года, в первый же съемочный день картины «Я — ничья земля», Жюли влюбилась без памяти. Случилось это в студийной столовой, когда мерное позвякивание посуды и гул голосов были нарушены неожиданным появлением в зале полноватого растрепанного блондина в желтых шароварах на подтяжках. Она сразу же узнала певца, композитора, режиссера и актера Филиппа Катрина, он также был занят в проекте. Молодой человек подошел к стойке раздачи и громко отчитал картофельное пюре:
— И ты, надо полагать, рассчитываешь, что тебя все будут есть? Ошибаешься. Ты осело и растеклось, даже моя слепая бабушка пройдет мимо, отдав предпочтение твоему собрату — месье Фритюру.
И Филипп принялся накладывать в свою тарелку жареные палочки.
Девушки из группы смотрели на него с неподдельным восхищением, а он, чувствуя, какой эффект производит, кривлялся изо всех сил. Пожонглировал помидорами, добродушно потрепал бутылку вина и состроил страшную рожу при виде кувшина с прохладным лимонадом. Из-под коротковатой футболки с надписью Sweet cat виднелся пухлый живот, но сей факт, как и прочие неряшливые детали одежды и внешности, казалось бы, совершенно не смущал Филиппа. Он был таким, каким был, и чувствовал себя отлично. Жюли завороженно следила за молодым мужчиной. Как видно, судьба предначертала ей влюбиться не в короля, а в шута… Схватив поднос и обведя зал глазами, Филипп сразу же обратил внимание на Жюли — она сидела напряженно выпрямившись и сверлила его глазами.
— К тебе можно?
— на всякий случай поинтересовался он.
Она кивнула. В другой раз она наверняка отвесила бы шуточку, ведь Жюли всегда нравилось дразнить парней, но сейчас язык точно присох, а лицо и уши пылали. Филипп, казалось, не замечал произведенного им эффекта и болтал без умолку. Смеялся, ронял приборы на пол, почему-то яростно чесал за ухом и нервно сражался с закрывавшими глаза длинными прядями волос. А еще он перевернул лимонад и в довершение ко всему поперхнулся. Да так, что Жюли пришлось вскочить и дубасить его по спине изо всех сил.
Расстаться они уже не смогли. Тем же вечером, усадив девушку на свой тарахтящий мопед, он повез ее к себе, на тихую улицу Ласепед.
…Пронюхавшие об их романе журналисты торжествовали — даже странно, что эти двое сумасшедших так долго не могли найти друг друга!
Теперь каждое появление комического дуэта на публике превращалось в шоу — Филипп, отрастивший тоненькие усики, в красных панталонах в клеточку и помахивавший желтой тростью с насаженным на нее ананасом, и Жюли в деревенском платьице, с корзинкой вместо дамской сумочки и вплетенными в длинные светлые волосы свежими ромашками.
Они мгновенно попадали в центр всеобщего внимания.
В пухлом Филиппе все казалось вызывающим, нелепым и смешным. Особенно его забавные истории, то ли правдивые, то ли выдуманные, которыми он веселил подругу.
Ему, например, никогда не нравилась его настоящая фамилия — Бланшар, в которой угадывались разные вариации значения слова «белёсый». А поскольку юношей он был влюблен в Катрин Денев, решил, что артистический псевдоним с ее именем будет звучать намного достойнее. А то Филипп Беленький-бледненький-выбеленный производил совсем уж глупое впечатление.
Удивительно, но, будучи отчаянным сорванцом, двоечником и задирой, Филипп исправно посещал церковную школу (его отец был священником), и родители надеялись, что сын посвятит свою жизнь служению богу. Но бурный темперамент, сочинительство озорных песен и аншлаги на дворовых концертах провинциального городка Шантонне окончательно сбили его с пути истинного. Филипп заявил, что категорически не желает быть священником и вообще планирует незамедлительно отправиться в самостоятельное плавание.
Но до того, как стать звездой, он где только не работал — крутил кино в передвижном кинотеатре, вел передачи на какой-то маленькой радиостанции, работал на бойне Сен-Фюльжен в качестве «чистильщика пола от крови и внутренностей», служил курьером в компании Citroen и учителем физкультуры в сельскохозяйственном лицее.
А потом он собрал свою группу, выпустил дебютный альбом «Китайские свадьбы» и…
объявил себя музыкальным деятелем, работающим в стиле «смехо-поп». Критики называли его «Монти Пайтон по-французски» — за черный юмор, необычные образы и необузданный полет фантазии. В своих клипах он взрывал банки с вареньем, переодевался в английскую королеву, рисовал на лысых затылках музыкантов лица — так, что казалось, будто те играют на своих гитарах, держа их за спинами.
Девушки были без ума от «уморительного толстячка», вешались ему на шею, а он без разбора женился—разводился—рожал детей—крутил романы. А еще у него дома был платяной шкаф, в котором хранилась одежда умерших клоунов. Да-да, Филипп специально разыскивал таковую в костюмерных цирка и на блошиных рынках.
…Рядом с Филиппом Жюли постоянно смеялась. Ей нравилось, что жизнь вдруг превратилась в сплошной праздник — даже завтрак вдвоем был похож на маленькое представление. Филипп разговаривал с круассаном, отчитывая его за не слишком хрустящие бока, журил горячий кофе за горький нрав и «назло ему» насыпал сразу три ложки сахарного песка.
Любовь Жюли он считал «ошибкой Христа»: «Видимо, месье Иисус планировал подарить ее принцу Альберу или на худой конец красавчику Венсану Касселю. Но тут его скрутил кашель, и Иисус выронил листок со своей разнорядкой, тот упал в кучу старых листьев, и таким образом Жюли попала ко мне. Она — мой выигрыш в лото, мое великое и абсолютно неправдоподобное счастье!»
…Жюли с улыбкой рассматривала смешное личико спящего сына. Она чувствовала себя невероятно счастливой. Прошлые печали остались в далеком прошлом. Она сумела найти любовь, ей постоянно предлагают интересные роли, а уже через месяц она родит своего второго малыша, который наверняка появится на свет с фирменным пшеничным чубом, как у Филиппа.
Вчера Филипп наконец-то сделал ей предложение, он планирует в самое ближайшее время устроить «свадьбу-хохму»: они и приглашенные друзья облачатся в те самые костюмы умерших клоунов из его коллекции и разыграют похороны Одиночества. Отличная идея.
Филипп без умолку горланит свои смешные песенки, и Жюли кажется, будто они с ним герои комедии и живут внутри веселого водевиля. А их повседневность — сплошная радость, смешные пляски и веселые песенки.
Кстати, она окончательно рассталась с розовым транзистором, который ей подарил когда-то брат Гийом, недавно умерший посреди своего нескончаемого бегства от прошлого. Ей расхотелось слушать возвышенную и печальную классику. Она навевает лишь грустные воспоминания о той девушке, которой она была когда-то очень и очень давно…
Подпишись на наш канал в Telegram