Вчера был особенный день — такие остаются в памяти навсегда. 31 декабря 2010 года он был награжден орденом Британской империи в звании командора. Жена, дети и близкие друзья организовали в уютном лондонском доме семейства Суше в Ноттинг-Хилле настоящий пир по столь счастливому поводу. Да и рождественские празднования еще продолжались. Всюду висели гирлянды из мерцающих фонариков, шуршали ленточки серпантина и бухали несносные хлопушки. Гости смеялись и шутили, а вот у Дэвида на душе было неспокойно… Накануне получения ордена он согласился дать интервью по случаю предстоящих событий.
Вроде как ничего особенного: обычный разговор со стандартным набором банальных вопросов, задающий их флегматичный журналист... Казалось, Суше знал наизусть и предстоящие вопросы, и последующие на них ответы — ведь интервью тоже своего рода спектакль. Спектакль на двоих, идущий не один сезон. Интерес публики к двум актерам не падает — все с повышенным вниманием ждут, какие подробности выудит ловкач репортер (каждый раз его роль исполняют разные люди) из скрытного толстячка-комедианта (а вот его неизменно играет Дэвид Суше). Но в этот раз серьезный журналист Бенджамин Уилсон из Radio Times позволил себе довольно смелую импровизацию, чем и привел Дэвида в совершеннейшее замешательство. «Всем известно, что вы чрезвычайно ответственно готовитесь к своим ролям.
Просиживаете в библиотеках, изучаете чуть ли не историю общества тех лет, на фоне которых развиваются события фильма или спектакля. Вся Англия знает, что, приступая к очередной работе, вы составляете список основных качеств, достоинств и недостатков вашего героя, так сказать, препарируете его личность. Мистер Суше, а вы когда-либо обращали свой взор внутрь себя? Как можно проанализировать человека, который носит ваше имя? Что он за актер, каков его характер? Да и вообще — если бы вы играли самого себя, каким бы его представили?»
Суше не ожидал подобного вопроса. Списки он всегда составляет — это правда. Журналисты трезвонят об этом в каждой посвященной ему статье. Но в этом нет ничего особенного, обычная актерская кухня. Лист делится пополам, слева записываются основные события жизни персонажа, а справа — как они повлияли на характер.
Ну а в самом конце рисуется квадратная рамка, где фиксируется «вердикт» подопытному. Ниже следуют три-четыре детали, на которые Дэвид призывает себя обратить особое внимание. Вот в этих-то итоговых строках и спрятана та самая «изюминка», на которой он впоследствии и выстроит весь образ. Когда он готовился, например, к роли Зигмунда Фрейда, последняя строчка звучала так: «Ущербность, запрятанная глубоко-глубоко. Из несчастья построил целое учение, перевернувшее весь мир». И Дэвид сыграл великого психоаналитика именно таким — нервным, неуверенным, хрупким. Излечивая других, сам он оставался пациентом неизлечимым. Врачом, не способным подобрать лекарство самому себе.
Его Наполеон также утаивал от окружающих страшную правду о себе — трусость. Именно она и толкала его на бесконечные сражения, ни разу не давшие ему подлинной уверенности в победе.
Сыщик Эркюль Пуаро — педант, помешанный на гармонии. Она нарушается, он ее восстанавливает. Миссия его проста: отыскать преступника, получить на завтрак два абсолютно одинаковых по форме и объему вареных яйца, в соответствии со строгой симметрией расставить предметы в своей квартире — ведь любое отклонение от нормы способно ввергнуть мир в хаос! Кстати, Шила, жена Дэвида, и по сей день убеждена, что в тот раз он «схалтурил на подготовке» и попросту сыграл вместо Пуаро самого себя.
Для проницательного охотника на вампиров, профессора и врача Абрахама Ван Хельсинга Суше нашел такую деталь — тот панически боялся вида крови.
Из чего следовало — Ван Хельсинг шел на бой не столько с упырем, сколько со своим страхом.
Да что там, практически все герои Суше отличались тем, что переживания, комплексы и приобретенные фобии толкали их как на великие преступления, так и на великие свершения, — такими неоднозначными были и его Берия, и Сальери, и Яго, и Шейлок из «Венецианского купца»… В трактовке Суше выдающиеся личности оказывались вполне уязвимыми и несчастными людьми, достойными если не жалости, то хотя бы снисхождения. Действительно, журналист из Radio Times прав — всех своих персонажей он подвергает дотошному препарированию в личном «анатомическом театре». И в связи с этим вполне логичен вопрос: а способен ли Дэвид Суше рискнуть ответить на брошенный вызов и дать отвлеченную оценку самому себе?
Какова же она будет? Что он напишет в финальном квадратике такого списка и какими будут последние строки? В чем его изюминка? Впрочем, рассуждать над ответом у него тогда не было времени, и он предпочел отшутиться: «Мой отчет? О, он оказался бы вполне беспристрастным: Дэвид Суше страдает манией величия, оттого и соглашается играть только великих. К тому же так он изживает свои комплексы неполноценности. Их всего два — лишний вес и большой нос. Ну, и любовь к сладкому, если совсем откровенно. Последнее обстоятельство проследить по сыгранному будет сложнее двух предыдущих».
Но так ли это на самом деле? И каким мог бы быть его воистину честный ответ на столь провокационный вопрос?
Дэвид волновался, и даже семейные торжества не могли отвлечь его от этих мыслей. Гости шумели, прислуга разносила умопомрачительные блюда, отобранные женой Дэвида по случаю вожделенного ордена и грядущих новогодних праздников.
Конечно, Дэвид активно участвовал в застолье: хвалил отменное качество паштета, выписанного из Франции, поднимал с гостями бокал своего любимого красного вина Неро д’Авола, доставленного прямо из Сицилии, поддерживал беседу… но в голове постоянно вертелся тот самый вопрос журналиста, на который ему, опытному аналитику, не терпелось отыскать ответ…
Улучив минутку, он сумел незаметно для окружающих проскользнуть в свой рабочий кабинет, повернуть ключ в замочной скважине и, усевшись в кресло у рабочего стола, уединиться перед чистым листом бумаги.
Странное занятие — составлять досье на самого себя. Впрочем, этот вызов он оценил по достоинству и с достоинством же принял. Дэвид провел черту, поделив лист пополам, написав наверху развернутый заголовок: «Дэвид Суше. 64 года. Актер. В театре сыграл практически все знаковые роли в пьесах классиков драматургии — от Шекспира до Чехова, в кино — ничего стоящего, на телевидении — Пуаро, сериал о котором сделал его знаменитым на весь мир. Счастливо женат. Много курит. Педантичен. Любознателен и умен. Хорошо воспитан. Очень любит кекс с шоколадной крошкой». Признание о кексе показалось ему слишком интимным, и он его вычеркнул.
Изучение характера героя Дэвид всегда начинал с его предков.
Для него было принципиально важно понять, откуда тянулись нити характера, привычек и душевных настроений персонажа. Когда-то, готовясь к роли профессора Ван Хельсинга в очередной экранизации «Дракулы», Суше на целых три месяца уехал изучать Румынию. Посещал местные библиотеки, на некоторое время поселился в мрачноватом отеле на границе между Трансильванией и Валахией, взял несколько уроков тамошних диалектов, каждый день проделывал пешком 30 километров через безлюдный лес от Брашова до замка Бран 1377 года постройки. Здесь, согласно легенде, и жил легендарный вампир. Кстати, там актер попал в курьезную ситуацию: блуждая в сумерках по одному деревенскому кладбищу, Дэвид так напугал случайных прохожих, что они вызвали полицию. Суше доставили в участок, где ему пришлось объясняться на «подозрительно хорошем румынском», что он — английский турист, интересующийся традициями и обычаями страны, а не осквернитель могил и конечно же никакой не призрак.
Тяга к исследованию и страсть к познанию, возможно, перешла к нему по наследству — ведь в его венах текла кровь вечных странников, путешественников, блуждавших по миру в поисках лучшей доли.
Согласно семейным хроникам, составленным по разрозненным документам и рассказам прабабушки Амелии, предки Дэвида по линии матери — латвийские евреи. Его дедушка Арнольд Ярше был знаменитым фотохудожником 20-х годов, снимавшим портреты обычных прохожих, рыбаков на судоверфях, а также любившим фотографировать бродячих собак, которые в его объективе выглядели прямо-таки четвероногими философами сырых и голодных улиц.
По отцовской линии родные Дэвида также носили еврейскую фамилию (Сушедовитц) и перебрались в свое время из Киева во Францию, спасаясь от погромов и гонений режима Октябрьской революции. Позже отец Дэвида, Джек, перебрался в Англию, где поступил учиться на медицинский факультет и сократил сложно произносимую фамилию до двух слогов. Окончив вуз, Джек Суше стал одним из самых уважаемых в Лондоне гинекологов (он и по сей день практикует в своей лондонской клинике на Харли-стрит). Дэвид отчеркнул абзац, посвященный отцу, и нарисовал стрелку в правую часть. Ту, в которой он обычно делает краткие пометки на тему «влияния данного факта». Дэвид вспомнил, как отец, повинуясь семейным традициям, старался взрастить достойную смену. Не спросив мнения сыновей, записал всех троих на подготовительные медицинские курсы.
Старший, Джон, был быстро отчислен за профнепригодность (позже он стал известным журналистом и писателем), младший, Питер, справлялся отлично (он-то и продолжил дело отца), а вот со средним, Дэвидом, ситуация складывалась трудная: едва он, облаченный в шапочку, белоснежный халат и целлофановый фартук, переступал порог морга, как его начинало нестерпимо мутить. Пару раз он падал в обморок, как только патологоанатом снимал покрывало с усопшего, а однажды его вырвало... прямо на «медицинский экспонат». Позже Дэвида приступ тошноты охватывал каждый раз, когда преподаватель только раскладывал на столе пасьянс из хирургических инструментов, дабы начать презентацию. Однажды после очередной непроизвольной рвоты прямо на стол и тетрадку с конспектом разразился скандал.
— Су-у-уше-е-е!
— завопил на всю аудиторию взбешенный учитель. — Немедленно покиньте помещение и приведите себя в порядок!
Это стало последней каплей для руководства курсов. Молодой человек был вызван в кабинет директора, где его отчитали. Как он собирается заниматься медициной, будучи столь сентиментальным?
— Никакой мужественности, — качал головой седовласый доктор. — Таких неженок стоит в обязательном порядке направлять на армейскую службу, дабы не только привить основные навыки, присущие сильному полу, но и подготовить к суровым жизненным испытаниям.
Директор пообещал Дэвиду непростую судьбу, если тот серьезно не возьмется за самовоспитание.
Впрочем, на медицину он не в обиде. Она привнесла в его жизнь немало хорошего. Например, строгую дисциплинированность, порядок и аккуратность, которые отец старательно прививал мальчишкам:
— Нет ничего ужаснее, если врач в нужный момент не сможет отыскать требуемый пузырек с микстурой, потому что тот стоит не на своем месте. Или если хирург, во время операции машинально опустив руку, не сумеет нащупать необходимый инструмент. Порой это может стоить пациенту жизни.
Урок Дэвида впечатлил. И с тех пор все его близкие, друзья и коллеги по работе, а с ними за компанию и журналисты иронизируют над его теперь уже знаменитым педантизмом.
«Все вещи в моем доме должны лежать строго на своем месте, мало того, составлять законченную смысловую композицию.
Если привычный порядок нарушен, я впадаю в панику. Да, слышал, говорят, это начальная стадия шизофрении. Но я в таком случае — исключение из правил, ведь стадия эта длится с младых лет и продолжается до сих пор, без перегибов… К счастью, окружение относится ко мне с пониманием. Никто не фыркает, когда я поправляю газеты и книги на журнальном столике так, чтобы они лежали симметрично! Кстати, ежедневная уборка в доме — священный ритуал нашей семьи», — честно признается Дэвид в своих интервью.
Улыбнувшись, он вспомнил, что профессия отца придавала ему ореол божественного избранника в глазах соучеников.
Ох, как же завидовали мальчишки этому упитанному отличнику в старомодных круглых очках и с отутюженными манжетами. Конечно, он никогда им не признавался, дабы не ронять свой авторитет, что отцовская работа не имеет никакого отношения к жизни школьника Дэвида. Медицинские книги с интересными картинками в кабинете, например, всегда хранились запертыми в шкафу. В присутствии детей — Дэвида, Джона и Питера — родители никогда не говорили о врачебных проблемах, отец ни разу не водил сыновей на экскурсию по своей клинике, не представлял детям пациентов, хотя и занимался впоследствии частной практикой на дому.
Но Дэвиду так нравилось сгущать вокруг себя атмосферу таинственности и посвященности!
Не тогда ли он впервые неосознанно почувствовал вкус к игре в другого человека? И, надо сказать, получалось у него очень убедительно — окруженный приятелями, толстячок Дэвид закладывал одну руку за полу жилетки, другой совершенно по-взрослому поправлял очки и бросал двусмысленные фразы:
— Папа мечтает, чтобы и я стал гинекологом. Учит меня понемногу. Сижу на его приемах, наблюдаю...
Возможно, на генетическом уровне Дэвиду передалось от отца не только кредо «спасать женщин!», но и безмерное к ним уважение, готовность идти на помощь в любое время суток, твердая уверенность — женщинам всегда нужна поддержка, они вечно недомогают, они слишком слабенькие.
Впрочем, именно так отец всегда относился не только к пациенткам, но и к своей обожаемой жене Джоан. Дэвид помнит, как папа однажды раскрыл ему с братьями «основную тайну» счастливого и долговечного брака: «Я сказал вашей маме еще до свадьбы: давай-ка сразу договоримся, что во всем всегда буду виноват я. И конфликтов у нас по этой причине не должно быть. Она согласилась, и… мы прожили с ней полвека в согласии!»
Неудивительно, что у всех братьев Суше такие прочные семейные узы. Правда, супруги часто укоряют их за подчеркнуто снисходительное к ним отношение, как к болезненным детям. Жена Дэвида, актриса Шила Феррис, сетовала в разговоре с журналистами: «Я могу позволить себе любую безумную покупку, нервный срыв и театральную истерику по поводу остывшего глинтвейна. Дэвид смотрит на меня с умилением, одобряя все: да-да, можно-можно, ты же у меня такая замечательная!»
Вот почему в левой части страницы, анализируя первый факт своей биографии, Дэвид написал: «Вечно женат».
Ему понравилась подобная формулировка. В ней заключалось все. И годы счастливой любви, и уютный дом, и ощущение внутренней гармонии, уюта и согласия — такой глубоко личный оазис, в котором он блаженствует и по сей день.
С Шилой, кстати, он познакомился при весьма комичных обстоятельствах — летом 1977 года в Лондоне, на телевизионной студии, где в соседних павильонах одновременно снимались два враждебных друг другу сериала. В одном, под названием «Банда Грэма», играла Шила, в другом — «Профессионалы» — Дэвид. Конечно, он, жгучий брюнет, не мог не заметить голубоглазую красавицу-блондинку, выбегающую, как и он, покурить в паузах между эпизодами.
(Привычка курить появилась у него еще в морге, где он пытался заглушить специфические запахи.)
В поисках сигарет и зажигалки девушка смешно вытряхивала на пол содержимое своей увесистой дерматиновой сумки, и Дэвид с интересом изучал, какие она любит леденцы (лимонные), какой помадой красит губы (перламутрово-розовой), как далеко живет (у нее имелся самый дорогой проездной). Однажды он не вытерпел (красотка демонстративно не обращала внимания на его ласковые взгляды) и позволил себе поинтересоваться — по какой причине в сумочке находится значительный запас одноразовых салфеток?
— Потому что я соплячка. Ну, не в смысле глупая и маленькая, — отозвалась Шила. — Просто у меня начинается насморк по любому поводу, от сквозняков до пиротехнического дыма.
— О, это поправимый недуг, — радостно отчеканил Дэвид. — Я из семьи потомственных медиков и вполне мог бы помочь вам профессиональным советом.
К счастью, девушка не стала уточнять, в какой именно области врачует семейство молодого человека, иначе Дэвид получил бы от нее не только от ворот поворот, но и звонкую пощечину.
Заручившись согласием Шилы, Дэвид суетливо предложил девушке не только консультацию по поводу насморка, но и вечернюю прогулку после съемок. Так начался их роман, который продолжается уже тридцать с лишним лет…
Шила родила ему сына Роберта и дочь Катерин. Семья путешествует с ним по всему миру, стараясь не расставаться более чем на пару дней. И эта верная сплоченность также перешла к нему по наследству от предков, никогда не разрушавших свои семьи.
В левой стороне листа Дэвид написал: «Мать и бабушка — популярные актрисы старого мюзик-холла. Фирменный номер мамы Джоан — песня «Люби меня и завтра», исполняемая ею в военной униформе, с платком в руке, прижатой к груди, и с сиротливо вскинутой вверх левой бровью».
Стрелка вправо — мать помогла Дэвиду найти призвание. Лицедейство! Он помнит, как остолбенел от восторга и ликования, когда Джоан впервые взяла сына в театр и позволила стоять за кулисами во время своего представления.
Вокруг сновали смешные взрослые, переодетые в чужие костюмы. Грим менял их стиль и придавал им совершенно иные черты характера. Только что кто-то из них стоял тут же, рядом с Дэвидом, сквернословил с приятелем, по-бытовому обсуждая проблемы текущего на кухне крана, но едва сей простак выбегал на подмостки, как заливался чудесным пением, превращаясь в легкого и беззаботного паяца, которому рукоплескала чуть ли не до слез растроганная публика. При этом дядька был совсем невзрачным, но как же преображалось его лицо под влиянием света, музыки и роли! И Дэвиду точно так же захотелось оказаться в центре внимания, петь, выделывать уморительные па, напялив элегантный сюртучок с плюшевой маргариткой в петлице. Артист казался ему самым счастливым человеком на земле, ведь публике не важно, что он имеет лишний вес, нелепый нос или уши торчком, — ему прощалось все!
Дэвид и по сей день влюблен в свою профессию именно по этой причине — перевоплощаясь, он может вволю похулиганить, придушив понарошку негодяя, от души наподдав по мягкому месту несносному министру в политической сатире или соблазнив королеву: актер — бог и маг одновременно!
С такими светлыми планами на будущее он поступил в Лондонскую академию музыки и драматического искусства, а после попал в труппу Королевской Шекспировской компании, театр, где быстро стал ведущим артистом, игравшим все главные роли классического репертуара.
Когда ему предложили сыграть роль
частного сыщика Эркюля Пуаро, Суше подумал, что его агент случайно перепутал конверт, полученный от продюсеров, — он был, наверное, адресован другому артисту.
К тому же в 1985 году Дэвид уже играл в детективной ленте по Агате Кристи — вечного противника Пуаро, нудного и недалекого спорщика, инспектора Джеппа. Не понравилось. Да и романы подобного жанра он, интеллектуал, никогда не жаловал, считая их бульварными. Дэвид попытался убедить агента в том, что произошла явная ошибка. Именитый продюсер Брайан Истмен, вероятно, хотел пригласить на роль частного детектива кого-то другого... Но агент настаивал: «Нет, мистер Истмен имел в виду именно тебя».
Решающее слово, как всегда, сказала жена: — Нельзя все время быть серьезным!
Почему бы тебе не попробовать себя в легком жанре? Ради шутки? Знаешь, я где-то прочла, что только у прирожденных трагиков получаются великие комические персонажи…
Поначалу Суше именно так и относился к своему новоиспеченному герою — шут, да и только. И снимается он не более чем в детективной комедии. Его Пуаро ходит мелкими семенящими шажками, будто ноги у него связаны, а обувь маловата. По-дурацки подкручивает предельно неестественно набриолиненные усики, все время хитренько улыбается, мурлычет по-французски отдельные фразы, английский корежит специфическим акцентом — действительно клоун. К тому же маленький и полный, он комично смотрелся подле своего долговязого и туповатого напарника Гастингса.
На съемочной площадке телесериала Дэвид впервые за долгую карьеру в кино и театре испытал подозрительную легкость. Все-то у него получалось с первого дубля, все шло как по маслу… И в какой-то момент Дэвид призадумался. Такого прежде с ним никогда не случалось. Когда-то, готовясь к одной роли, Суше пришлось в сорок лет специально обучиться игре на кларнете, а для другой — окончить курсы парикмахерского искусства. Да и не только эти профессиональные заслуги можно еще вспомнить. А тут такая беспечность, такая непростительная самоуверенность! Сомнения вновь рассеяла Шила, тонко подметив:
— Я и не представляла прежде, что этот Пуаро… так похож на моего мужа! Да тебе и играть-то нечего!
Получалось, он и в реальной жизни уморительно гримасничающий «забавный толстячок»?
Совсем непрезентабельно и даже немного обидно.
— Конечно, папа, — вторил матери Роберт. — Разве ты не расставляешь вазы вдоль воображаемой прямой, как и он? И, как он, точно так же не семенишь в шлепанцах по мокрой веранде?
— Глупенькие! — пытался защититься от родственников Дэвид. — Эркюль любит шоколадные конфеты, а я — кексы с шоколадной крошкой. Разве вы не понимаете, что в этом — принципиальное отличие!..
Дальше — больше. Однажды на съемочной площадке случился казус: костюмер потеряла реквизитную скатерть, а с ней и картонную коробку со старинной фарфоровой посудой, специально приобретенной ассистентом художника-постановщика на блошином рынке на Портобелло-роуд.
Без них невозможно было работать, ведь снимался эпизод, когда гостеприимный Эркюль сервирует ужин собственного приготовления для инспектора Джеппа и своей верной секретарши мисс Лемон. Утонченные яства подаются в красивой посуде, в тарелках, накрытых серебряными крышками. Ведь для Пуаро еда — священный ритуал. Так что нет соответствующей посуды — нет и сцены, съемка останавливается.
Пока все как угорелые носились по студии, Дэвид… принялся допрашивать свидетелей. Опрос продолжался более двух часов. Выслушивались показания всех художников и рабочих группы, занимавшихся реквизитом, и было выяснено — последним, кто видел кухонную утварь, оказался… недавно нанятый на работу молодой и неотесанный бутафор Джулиан Молл.
Приобретя ценные вещи три дня тому назад, он оставил нераспакованную коробку в студийной мастерской на второй этажерке от окна. Там ее благополучно и нашли. И лишь когда утерянные предметы оказались на своем месте, кто-то в группе пошутил: «А ведь это Дэвид их нашел… точнее, Пуаро». И все рассмеялись. «Хотелось бы мне, нам… то есть Пуаро, — запнулся Суше, — всегда заниматься только таким безобидным криминалом». Актер и его герой окончательно слились в образ одного человека. Теперь уже и сам Дэвид то и дело подмечал в своем повседневном поведении комичные детали: как и Эркюль, он любовно и старательно выравнивал криво лежащие на столе книжки, поправлял лацканы пиджака, а затем слегка прихлопывал ладонью карман; натирал до зеркального блеска ботинки. Мало того, он стал приносить на площадку и расставлять в декорации свои личные вещи — флакон одеколона, пресс-папье, тотемную африканскую статуэтку — так, будто бы квартира Эркюля была естественным продолжением его собственной, такой привычной.
Как-то незаметно съемки затянулись на целых десять лет.
Не слишком ли много для «шуточной роли»? За это время Пуаро стал полноправным членом не только каждой семьи в Англии и многих странах мира, но и вторым «я» Дэвида… Во всяком случае, жена и дети всегда знают, к кому обратиться, если в доме запропастились коробок спичек, собачья миска или программа телепередач.
Дэвид начертил финальный квадратик, в котором обычно пишет свои выводы. Странное это дело — составлять досье на себя. Не получается совсем.
События всей жизни невозможно заключить в столбцы, классифицировать. Тогда почему же с другими прежде ему это удавалось? Впрочем, может, «персонаж» такой попался? Блеклый, несобытийный… вся-то жизнь его, будто спокойно текущая река. Никаких громких скандалов, потрясений, резких рывков в сторону. Он плывет в своей лодке по ровной и гладкой поверхности, с улыбкой поглядывая по сторонам. Счастливый человек? Вполне. Гармоничный, пребывающий в полном согласии с собой и окружающей действительностью. Такого сыграть было бы трудно, зацепиться не за что. Никаких остров углов, конфликтов и дрязг! Милый, тихий человек, всю жизнь влюбленный в свою жену, заботливый отец. А еще поглотитель книг, заядлый путешественник и, говорят, интересный фотограф (обожает снимать «портреты» деревьев в своем саду).
Ну как играть такого счастливчика — все время глупо улыбаться, что ли? Вряд ли зрителям будет интересен подобный герой — ведь они любят принимать активное участие в судьбе персонажа, сострадать ему, сочувствовать… плакать и негодовать. Да и женщины всегда отдают предпочтение «плохим парням». Нет, определенно мистер Дэвид Суше не маньяк, не психопат, не нытик и не трус. Человек он совсем не яркий и как актерский материал совершенно неинтересен для анализа и изучения. Нет в нем изюминки, нет трагедийности, драмы, гамлетовщины.
Тут Дэвид вспомнил, что вычеркнул фразу о кексе с шоколадной крошкой. А вот эта черта была бы интересна для исследования — чревоугодие. Непомерное потребление сладкого…
Хм, есть над чем поразмыслить…
Подпишись на наш канал в Telegram