После гибели любимого у Габриэль будто закончились все слезы, отпущенные ей всевышним, — сколько можно плакать? День, неделю, месяц? Теперь она все больше отмалчивалась, продолжая работать и двигаться точно во сне. «Надо жить дальше! — Яростно трясла ее за плечи близкая подруга Мися. — Даже не спрашиваю твоего мнения: решено — ты едешь с нами. В Венецию! Немедленно!»
Мися и ее супруг Хосе-Мария Серт буквально силой заставили Габриэль собрать вещи. Страстно влюбленные в Венецию, они знали наверняка — там, окруженная дивной красотой каналов и узких улиц, будто погруженная в сказочную декорацию уютного кукольного театра, она отвлечется, успокоится...
И хотя все путеводители предупреждают о том, как легко потеряться в запутанном лабиринте города, они уверены — Габриэль обретет там равновесие, придет в себя.
Жаркий август 1920 года. Гондола несет Мисю, Хосе-Марию и Габриэль на остров Лидо, в отель, расположенный у самого пляжа. На берегу множество отдыхающих. Они смеются, нежась под полосатыми зонтиками, едят мороженое, дети запускают воздушных змеев — будто сами ангелы жизни режиссируют эти счастливые мизансцены.
Габриэль с опаской поглядывает на людей, на причал, к которому они стремительно приближаются, на своих верных друзей... Пожалуй, она здесь единственная, кто хочет забиться в угол, закрыть глаза и перестать дышать.
Мися и Хосе говорят, что она забудется... Отвлечется...
Интересно, как ее воспринимают окружающие? Худая дама с плотно сжатыми губами, облаченная в такое неуместное здесь глухое платье и шляпку. А ведь критики называли шляпки от Шанель стильной дизайнерской «точкой» в завершении идеального женственного образа. Для нее же они были чем-то большим: Габриэль пряталась под ними от солнца, мира, взглядов посторонних... Прикрывая голову, она будто отводила от себя дурные волны. Так в далеком детстве, съежившись в холодной постели сиротского приюта, она накрывала голову подушкой, создавая, как тогда казалось девочке, идеальное убежище. Думалось: даже настоятельницам не под силу отыскать ее!
Наивная!..
Позже она полюбила китайские ширмы — все по той же причине. Габриэль заставляла ими свою спальню, отгораживала любимое кресло у окна. Конечно, эти ширмы-обманки ни от чего не спасали, но Габриэль они казались щитами, наделенными магической силой.
Вот и сейчас, сидя на залитой солнцем палубе, она вновь неловко пытается спрятаться: там, впереди, живет полноценной жизнью Лидо — там смеются, едят и обнимаются незнакомые и свободные люди.
Мися и Хосе-Мария делают вид, что не замечают ее настроения. Они смеются, переговариваясь на ломаном итальянском с загорелым гондольером, выгружают чемоданы...
— Быстро переодеваемся — и на пляж! По дороге закажем байколи! Ну я тебе говорила — это такое тоненькое бисквитное печенье, с ума сойти! — Мися трещит без умолку. Она готова беспрерывно разыгрывать свой неестественный спектакль под названием «безудержная радость», лишь бы развеять печаль Габриэль.
Они собираются водить ее по музеям и церквям, антикварным лавкам, ресторанам и дворцам, хотят заставить танцевать на балах. Мися уверяет — в отеле их дожидаются пачки именных приглашений! Хосе-Мария пообещал угостить Габриэль фантастическим жарким из дичи в виноградных листьях и напоить розовым frizzаnte. Да так, чтобы голова закружилась.
Первую ночь в Венеции Габриэль провела без сна. Она лежала, вглядываясь в причудливые тени, пляшущие на потолке.
В эти мгновения возвращались самые темные воспоминания. Голова тяжелела, начинало щемить — вот тут, слева в груди. Впрочем, она всегда знала, что именно здесь прячется самое плохое. После смерти матери Жанны, а следом и сестры Жюли от туберкулеза Габриэль навсегда запомнила: болезнь дорогого человека сидела тут, внутри груди, будто в самом центре тела. В будущем, давая интервью, она всегда это подчеркивала: «У моей матери болезнь пряталась здесь», — и прикладывала руку к груди. С близкими друзьями была более откровенной: прикладывая к груди руки, признавалась, что и у нее всегда болит именно здесь. В этом месте, как казалось Габриэль, жило и болело не только израненное сердце, но и душа, пережившая потери.
После смерти матери отец, вечно странствующий торговец, отдал Габриэль на воспитание родственникам.
Но возиться с девочкой им не хотелось. Так Габриэль попала в мрачный монастырь в Обазине. Она тогда еще надеялась, что заточение временное и отец совсем скоро заберет ее отсюда. Не догадывалась, что ее бросили. «Вы не знаете, как больно жить с подобным ощущением — у тебя нет ничего своего, и ты можешь рассчитывать только на чью-то жалость. Клеймо сиротства — это как смертный приговор», — вспоминала она о времени в приюте.
Ощущение собственной ненужности, незначительности даже, останется с ней навсегда. Если Габриэль и удалось состояться в профессии (она боролась с комплексами, стремясь быть лучше, нравиться всем, стать примером для подражания, яркой звездой), то в личной жизни она проиграет по всем пунктам: не сумеет стать ни матерью, ни счастливой невестой, ни любимой женой, ни беззаботной любовницей...
Габриэль всегда ощущала себя заранее проигравшей. Удивительно, но много позже все образы прошлого станут для нее творческим сырьем, из которого Шанель будет черпать вдохновение. Так, знаменитые шляпки — не те ли самые подушки, под которыми она пряталась приютскими ночами? Ну а сам знаковый черный цвет — разве не истинный сокровенный тон самой жизни Габриэль Шанель?..
Мужчины… Они приходили на короткое время и растворялись в пространстве — в точности как ее отец. Неумолимо и навсегда. Порой ей казалось, что в них, какими бы разными они ни были, Габриэль всегда искала родные черты Альбера Шанеля. Хотя каким он был, могла лишь воображать.
Англичанин Артур Кейпел, которого друзья звали Бой, покорил ее сердце мгновенно. Зеленоглазый брюнет с изысканными манерами, владелец угольных шахт в Ньюкасле, хозяин собственной жизни, он с энтузиазмом поддержал желание юной девушки открыть свое дело — шляпную мастерскую. Он не рассмеялся, не нашел это вздорным, Габриэль была удивлена и польщена чуткостью и полным взаимопониманием, которое возникло практически сразу. Впрочем, ничего странного — Бой тоже помнил безрадостное сиротство, воспитывался в монашеском заведении, страдал от унижений... С младых лет он привык рассчитывать лишь на себя, прекрасно зная, что значит одиночество, сердцем чуял душевно уязвленных. В хрупкой черноглазой Габриэль он сразу заприметил существо «своей крови».
Они поселились вместе в холостяцкой квартире Боя на авеню Габриэль (какое роковое совпадение), он арендует под ее мастерскую бельэтаж на рю Камбон.
Чтобы любимая женщина смогла открыть свое дело, Бой взял кредит под ценные бумаги — это была авантюра, но он ни секунды не сомневался в том, что поступил правильно.
Идиллия продлилась недолго… Бой занялся политикой, у него появились амбиции, связи и статус секретаря британского отдела межсоюзнического комитета, готовившего Версальский мирный договор. Карьера неожиданно стала важнее личного счастья — и, как следствие, возникла необходимость заключить «правильный» брак со знатной дамой, дочерью барона. Да и палата лордов «одобрила» их союз.
Для Габриэль поступок мужчины, которому она так безмерно верила, был ударом. Но она забыла о гордости и продолжала встречаться с Боем: сильное чувство способно простить измену.
Бой скучает без любимой, в браке ему живется тяжело. Бывшие любовники регулярно видятся, подолгу гуляют в парке обнявшись, строят планы. Они уедут далеко-далеко, на край света, например в Египет. Там, где никто не будет их искать. Предстоящее Рождество Бой проведет с женой и сообщит ей о своем намерении развестись, так что Новый год они с Габриэль встретят вместе в Каннах. Там и договорились увидеться.
Но в заветную ночь она его так и не дождалась. На пути к Габриэль Бой попал в аварию. Машину занесло на скорости, она перевернулась в воздухе и рухнула плашмя на обледенелый асфальт...
Когда Габриэль примчалась к месту аварии, тела любимого там уже не было.
Его забрали в морг. Уехали и полицейские. На пустой дороге лежала лишь груда искореженного металла. Тихо падал снег. Она села на обочину и заплакала…
...За окном занимался рассвет. Над Венецией медленно вставало солнце. Сегодня они идут на «Петрушку», русский балет, поставленный другом Миси — Сергеем Дягилевым, а после — к нему в гости, на традиционный «чай с бубликами» и конфетами. «Если, конечно, нам достанется! И Сергей не съест в одиночку целую коробку, как это с ним часто бывает. Вот увидишь, ты будешь много смеяться», — вспомнила Габриэль обещание Миси. Она закрывает глаза и забывается коротким сном… А хотелось ли ей вновь научиться смеяться?
…Это стало настоящим душевным потрясением! Смешной человечек в колпаке с помпоном носился по сцене, издеваясь и потешаясь над всеми, — поколачивал жену, строил козни соседу, легко и обаятельно приканчивал своего очередного врага.
Нижинский, танцевавший Петрушку, гибкий и чувственный, облаченный в янтарно-розовые ткани, летал над сценой, будто не касаясь пола даже кончиками пальцев. Подлинная магия! И все это в декорациях шумной Масленицы, русских горок, балаганов и каруселей — Габриэль была потрясена и очарована. Ей захотелось стать частью этой веселой творческой семьи!
Много позже, когда Мися увидит ее новую коллекцию, сразу отметит: «У тебя появились новые цвета! Вот тут — золотой, а там — оранжевый, желтый…» И правда, возвращаться к привычному черному ей почему-то расхотелось.
Надежды Габриэль оправдались быстро — Мися познакомила ее с Дягилевым, они стали регулярно встречаться.
Бродили по площади Сан-Марко, сидели в его любимом кафе «Флориан», катались на лодках... Это он посоветовал ей начинать утро в свободной хлопковой пижаме, стоя на веранде с бокалом чего-нибудь освежающего, и, закрыв глаза, вдыхать полной грудью запах просыпающегося города. Он был влюблен в жизнь и чувствовал вкус кратких моментов, наполненных простым ощущением счастья. Габриэль часто наблюдала, как идут репетиции, часами сидела неподвижно, будто завороженная. Дягилев продолжал работать, несмотря на катастрофическое отсутствие денег, а его танцоры — упорно оттачивать каждое па, не зная, что будет с их театром завтра… Легкие, будто невесомые, красивые люди кружились в ярких декорациях Бакста, в теплой цветовой гамме, которую теперь Габриэль чувствовала и принимала.
Удивительное превращение: Габриэль восхищалась золотыми византийскими мозаиками собора Санта-Мария Ассунта на острове Торчелло, золочеными консолями и канделябрами, в которых ловила свое отражение.
Она вдруг открыла, что золотой цвет гораздо совершеннее и универсальнее черного. Он живой, он бликует и не поглощает свет. Она находила мистическим факт, что ее зодиакальный знак — полный мужества и силы Лев — был и символом Венеции. Все складывалось именно так, как планировала Мися, — Габриэль успокоилась, отвлеклась. Ее все реже посещали мрачные мысли, ей хотелось чаще быть среди новых друзей, подольше оставаться на улице, уходить из кафе последней. К тому же ее забрасывал письмами Стравинский — оказывается, Габриэль еще не утратила дара обольщения!
А недавно на одном из светских раутов она познакомилась с великим князем Дмитрием Павловичем, кузеном императора Николая II. Между ними, несмотря на 11 лет разницы, возникла чувственная симпатия. Как иронично заметила Мисе Габриэль, видимо, ей на роду написано влюбляться в таких же сироток, как и сама. Она их чует сердцем… (Мать князя, греческая принцесса великая княгиня Александра Георгиевна, умерла при родах.)
Любовное увлечение, русский балет, дягилевские вечера с бубликами — теперь у Габриэль не оставалось времени ни на грусть, ни на воспоминания. Она вновь строила планы — отправиться в путешествие со своим князем, выписать чек Дягилеву на возобновление постановки «Весны священной», помочь ему посетить с гастролями Южную Америку… Удивительно, как одно путешествие способно изменить все.
Как-то раз, петляя по городу, Габриэль оказалась на площади Сан-Поло и забрела в церковь Санта-Мария Глориоза деи Фрари.
И почему она раньше никогда здесь не была? Высокий аскетичный храм, построенный монахами из кирпича, казался печальным даже в солнечный день.
Внутри было тихо и безлюдно. Лишь скупые лучи прорезали сумеречное пространство, весело играя на позолоте стен, выхватывая из темноты, как в театре во время представления, картину Тициана «Мадонна Пезаро» над алтарем. Лик Богоматери казался таким умиротворенным, таким спокойным, хотя впереди ее ждали страдания и она не могла не предчувствовать их. Тициан навечно остановил это мгновение покоя и радости… Мгновение счастья — не это ли испытала и сама Габриэль здесь, в Венеции?
Что ждет ее впереди? Сумеет ли она удержать надолго новую любовь, молодого князя? Она не знала ответов… да и не хотела знать. Куда лучше, как учил ее Дягилев, вкушать моменты счастья, дышать ими полной грудью. Пусть и короткое время…
Опустив глаза, Габриэль заметила у самого алтаря странный предмет. Это была невзорвавшаяся австрийская бомба, сброшенная на церковь в конце зимы двумя годами ранее… Ее решили не убирать отсюда — ради будущего, в назидание. Как символ несостоятельности зла, потерявшего свою разрушительную силу в обители веры…
...После путешествия в Венецию Габриэль Шанель вернулась домой обновленной и радостной. Это был период больших надежд, больших планов.
Увы, такой недолгий...
Она еще не знала, что совсем скоро расстанется с великим князем Дмитрием, разочаруется в любви герцога Бендора Вестминстерского и потеряет любовь поэта Пьера Реверди.
Не знала, что ей вновь предстоит пережить смерть любимого мужчины. Габриэль примет предложение художника Поля Ириба, будет готовиться к первой в своей жизни свадьбе… но за считанные дни до торжества Поль замертво упадет прямо у нее на глазах. Как установят позже врачи — смерть наступила от внезапной остановки сердца.
В ее жизни появятся лекарства — без них она не сможет ни успокоиться, ни заснуть.
Однажды, примеряя шарф у зеркала, Габриэль вдруг увидит себя совсем иной — незнакомой женщиной с бледным лицом, морщинами и усталым, погасшим взглядом. Открытие ее ошеломит. Это она? Как же старит одиночество, как уродует… Женщине, оказывается, не нужна мода, косметика, не нужны институты красоты. Ей нужен взгляд любящего мужчины, без которого она быстро увядает. «Без мужчины женщина никто. Ей в принципе незачем жить», — откровенно признается она в свете.
Габриэль возненавидит свое отражение — будет пытаться заретушировать, задрапировать его. Не получится. Внешне ее называли эталоном элегантности, той великой Шанель, которой мечтали подражать тысячи женщин. Но внутри она останется тем самым «отражением в зеркале» — пожилой и разуверившейся во всем женщиной.
Она окончательно поселится в парижском отеле «Ритц», чтобы не иметь постоянного пристанища, находиться в состоянии вечного поиска пути. Ей не захочется иметь свой дом, где она еще сильнее чувствовала бы свое одиночество. А в отелях всегда суета, шум, смена лиц... Никто никого не запоминает, никто ни на ком не задерживает взгляда. Габриэль это устраивало. Она будет покидать номер, обеими руками вцепившись в свою дамскую сумочку, которую называла «моим кладбищем», — там хранились старые письма и фотографии, с которыми не хотелось расставаться.
Но все это будет потом. Пока она этого не знает. Пока Габриэль Шанель стоит в церкви, смотрит на Мадонну и неразорвавшуюся бомбу, мечтает, строит планы, и ей вновь хочется жить…
Подпишись на наш канал в Telegram