Лето 1929 года в Крыму выдалось жарким. В Коктебеле царило безветрие, трава высохла, море казалось неподвижным, и волны бессильно лизали берег. Урожай сгорал на корню, и фрукты стоили бешеных денег, за молоко, кило свежего мяса и копченых кур на рынке ломили несусветную цену. Комната в мазанке сдавалась за 80 рублей — совслужащий средней руки столько зарабатывал в месяц.
Поэтому весь дачный Коктебель люто ненавидел пятидесятидвухлетнего поэта Максимилиана Волошина. В его двухэтажном каменном доме жило много народу, всех, кто к нему приезжал, — своих приятелей, друзей друзей и их знакомых, писателей, филологов, летчиков, планеристов и балерин, — Волошин селил бесплатно.
Хозяева беленых сарайчиков и разделенных на части господских домов считали, что он бессовестно подрывает их коммерцию.
До революции с Волошиным воевали владельцы богатых дач — особенно усердствовала певица Большого театра Дейша-Сионицкая, известная в Коктебеле под прозвищем Крокодила. Волошин и его гости — молодая поэтесса Марина Цветаева и ее поклонник Сергей Эфрон, начинающий литератор граф Алексей Толстой, поэты Мандельштам и Ходасевич, прочие художники и писатели — расхаживали по Коктебелю в хитонах и сандалиях, на берегу часто оголялись и устраивали Крокодиле кошачьи концерты.
Благонамеренные дачники установили на пляже столбики: «Для мужчин» и «Для женщин», а Волошин замазал надписи краской. Дейша-Сионицкая написала жалобу уездному исправнику Солодилову, тот отправил бумагу судье и послал запрос «господину Максу Волошину, поэту-декаденту».
Волошин ответил: «…Не трогая самого столба, я счел необходимым замазать неприличную надпись, так как данная формула имеет недвусмысленное значение и пишется только на известных местах. Кроме того, считаю нужным обратить внимание господина исправника, что меня зовут Максимилианом Волошиным-Кириенко, а имя Макс является ласкательным и уменьшительным…»
Вскоре по пути из Феодосии в Судак на чай к Волошину заглянула губернаторша. Пока гостья и поэт Ходасевич чаевничали, исправник Солодилов стоял на страже у ее коляски и, когда губернаторша уехала, взял Волошина под руку, попросив не обижаться на «Макса».
— …Знаете что, Максимилиан Александрович?
Называйте меня, пожалуйста, Мишей.
С тех пор прошло шестнадцать лет, случились революция, Первая мировая и Гражданская войны. Миша Солодилов сгинул неведомо куда, о прежних недругах Волошина тоже не было ни слуху ни духу, и он вспоминал о них с ностальгией — теперь все стало куда хуже: местные власти много раз рвались реквизировать дом, поэта пытались уплотнить, на часть особняка недавно покушался «Курорттрест». Волошина даже внесли в список кулаков и собирались выслать в Сибирь. Но у мягкого, как тесто, добродушного поэта всегда находился заступник.
Волошин не зря много лет провел в Париже: он был по-французски обходителен и умел ладить со всеми. Говорили, что после того как Крым окончательно заняли красные и начался террор, у него жил председатель Крымского ревкома Бела Кун, и хозяин дома так ему понравился, что он убрал имя Волошина из расстрельных списков. Более того, Бела Кун якобы разрешил ему вычеркивать из них каждого десятого по своему выбору.
Утекло много времени. В советской литературе установилась новая иерархия, и после вышедшей в «Правде» разгромной статьи под ногами Волошина зашаталась земля. Поэта не печатали, и они с женой жили на то, что приносили бойко продававшиеся волошинские акварели, и остатки летней складчины. Их траты были невелики, того, что оставалось от мятых десяток и пятерок, которые гости бросали в сколоченный Волошиным ящик, хватало и на зиму.
Обычно к ним в Коктебель приезжали одни и те же люди: внучка Толстого Софья, искусствовед Сергей Дурылин, писатель Сигизмунд Кржижановский.
Были и Михаил Булгаков с женой, но им тут не понравилось: из удобств — два дощатых сортира во дворе, все надо делать самим. Сейчас к Волошину заглянул старый друг. Бывший эмигрант Алексей Толстой стал в СССР таким известным и влиятельным писателем, что за глаза его называли «красным графом». С Толстым они дружили всю жизнь, увидев его, поэт словно вернулся в молодость.
...Начало века, Париж, Толстой, совсем не говорящий по-французски, делает первые шаги в литературе, и он, Волошин, учит его, как себя подавать:
— …Ты граф, Алихан, вот и пиши об уходящей натуре, помещиках и «дворянских гнездах».
Отрасти эспаньолку, сделай себе модную прическу — но при этом носи толстую трость и меховую шапку: пусть французы видят, что перед ними настоящий русский барин! И выучи наконец язык…
С литературным французским у Толстого были проблемы. Зато парижское арго, язык проходимцев и шлюх, граф, завсегдатай кабачков и борделей, освоил неплохо — при этом не вполне понимая, что именно говорит. Волошинскую консьержку, тихую благовоспитанную старушку, речь графа приводила в ужас.
— …Чмоки-чмоки, сладкая! — здоровался он. — Куда ты затусовала моего подельника?
Волошин уверял обескураженную матрону, что она обозналась и приветствовавший ее хам никак не мог быть его другом, тот ведь совсем не знает французского.
— …Но, мсье, он говорит…
— возмущалась старушка. — Еще как говорит!
...В Коктебеле Толстой читал Волошину и его гостям свой последний рассказ, потом они гуляли по взморью, вспоминали молодость, Париж, вдребезги пьяного поэта Бальмонта, глубокой ночью заметившего даму с расстегнутой сумочкой и метнувшегося к ней с криком: «Ваш ридикюль! Ваш ридикюль!»
Бальмонт, тоже не знавший французского, не догадывался, что это звучит как «смешная корова».
Испуганная парижанка с криком помчалась прочь, а Бальмонта забрали в полицейский участок. Там он снова повторил магическую фразу, и тут уж полицейские пришли в неописуемую ярость. К счастью, с Бальмонтом был Волошин, знавший, что «коровами» хулиганы дразнят парижских полицейских. Если бы не он, бедолагу могли бы побить…
...Нещадно палило солнце, отяжелевший за последние годы, привыкший к обильному столу и дорогим винам Толстой искоса поглядывал на легко шагавшего босого Волошина: «Состарился, зимой перенес инсульт. Весь в болезнях, но как легко идет! А что ему: привык лазать по здешним горам, словно коза…»
Он расспрашивал о жене, невысокой живой женщине без возраста с лицом деревенского мальчишки, и Волошин охотно отвечал:
— …Мы познакомились во время Гражданской войны.
Маша шла по улице и плакала: у нее пропала собака. Думала, что ее съели, — такой тогда у нас был голод. Я начал ее утешать… Знаешь, ведь ее жизнь началась ужасно. Мать, оставшись одна с двумя детьми на руках, от нищеты и безысходности пыталась отравиться сулемой. Это вызвало большой шум, Машу взяли на воспитание добрые люди. Некоторое время она жила в семье художника Ярошенко. В юности она знала Горького, Чехова, Станиславского, Веру Комиссаржевскую... Когда я с ней познакомился — Маша была почти безграмотна. Вот как печально все у нее сложилось… Духовно ей лет четырнадцать. Она добрая, вспыльчивая и очень хорошая. Работала фельдшерицей, но бросила службу, чтобы ухаживать за моей мамой, которая умирала долго, мучительно.
Перед смертью мать просила меня: «Пожалуйста, не оставляй Марусю!»
Толстой вздохнул: по мнению многих друзей, мать Волошина, Елена Оттобальдовна, основательно исковеркала ему жизнь. Она рассталась с мужем еще до рождения Макса и растила сына одна. Была красива, резка, ненавидела домашнее хозяйство, которым приходилось заниматься без прислуги. Она относилась к Максу как к своей собственности. Сколько крови испортила ему вечными упреками и скандалами! Выходит, перед смертью Елена Оттобальдовна навсегда определила его судьбу — ведь у Волошина тогда была другая женщина, художница Евгения Ребикова. Толстой искоса взглянул на друга и спросил: — А что же Маргоря?
Ты совсем ее не вспоминаешь? Она тебе больше не пишет?
И осекся: лицо Волошина окаменело.
Маргоря, Маргарита Сабашникова... Первая любовь и первая жена Максимилиана Волошина. Она оказалась его проклятием, хотя разобраться в том, кто из супругов больше испортил другому жизнь, не смог бы и царь Соломон. Но жениться им точно не следовало... А все безрассудная любовь Макса и почти слепая женщина Анна Минцлова, которую все считали провидицей. Именно Минцлова убедила Маргорю в том, что они с Максимилианом созданы друг для друга. Результатом предсказания оказались две сломанные судьбы. Хотя писать стихи Макс стал гораздо лучше. Может, слепая провидица была права — судьба хотела именно этого…
Тем же вечером Толстой уехал в Судак, на прощание расцеловавшись с хозяином и сунув в дощатый ящик толстую пачку денег.
Гости дома отправились спать — разошлись по своим комнатам, каморкам и флигелям. А Волошин все сидел в библиотеке под книжными полками, напротив головы египетской царицы Таиах. Ее лицо напоминало Маргорино: такой же высокий лоб и узкий разрез глаз, такие же тонкие губы… В роду у Маргариты наверняка были буряты, не зря ее родня торговала с Китаем. Они познакомились в Париже, и Макс влюбился в нее с первого взгляда. А Маргоря… Порой ему казалось, что она вообще не может любить.
Худенькая, бледная, бесплотная. Тихий голос, светлые русалочьи глаза. Она и была похожа на русалку... Талантливая художница, ученица Репина и немного поэтесса.
Богатая купеческая дочь, изучающая искусство в Париже… В ней была тайна, и она манила.
Его отношения с женщинами складывались непросто. С виду похожий на разбойничьего есаула — широкоплечий, румяный, с окладистой бородой, Волошин относился к дамам не так, как другие мужчины. Что тому причиной — жизнь со строгой матерью, державшей его в ежовых рукавицах, или то, что он был сугубо книжным человеком и относился к жизни как сюжету? А может, мучительная, унаследованная от матери и так до конца не преодоленная застенчивость? Он этого не знал и не слишком задумывался о таких вещах, но первая женщина появилась у него лишь в 24 года, и это была парижская проститутка, к которой он подошел около памятника Дантону. Слегка потрепанная жизнью девчонка, пожалуй, даже трогательная — в ее квартирке жила крошечная декоративная собачка…
Вечер обошелся в двадцать франков.
Он был у нее несколько раз, и этот опыт не принес ничего радостного: любовь без любви, ее физическая сторона внушали отвращение.
Иное дело — чистая, одухотворенная страсть к прекрасному, почти неземному существу. Желание всем пожертвовать для любимой, вытерпеть ради нее невозможное… Он должен был выбрать Маргариту — хотя бы потому, что она не походила на обычную девушку, и ухаживания напоминали погоню за вечно ускользающим миражом. Он ее развлекал, показывал Париж, который знал, как никто: ведь Макс жил здесь с 1901 года. Маргоря не догадывалась о его чувствах, и лишь когда он, обезумев от отчаяния, перестал с ней встречаться, а на недоуменное письмо ответил, что уже два года влюблен, девушка поняла, что происходит.
Однако выводы, к которым пришла Маргарита, оказались неутешительными: Макс Волошин человек милый, но смешной. Слишком толстый. Носит безобразно укороченные брюки и нелепое пальто в талию. На то, как он идет по улице, невозможно смотреть без улыбки — вот парижане и смеются. Но он хороший, очень хороший! Просто Макс — не ее человек…
Все это Маргарита Васильевна в простоте душевной сообщила ему и предложила остаться друзьями. Он согласился — а куда деваться? Совсем потерять ее он не мог.
Дальше были долгие прогулки, разговоры и чаепития, совместные поездки, ссоры и примирения…
Они так крепко сдружились, что буквально проросли друг в друга корнями: Маргарита не могла без него обойтись. Да, она его не любила, но не любила она и никого другого... С годами даже брак с Максом стал казаться ей вполне приемлемым. Тут-то и появилась Анна Минцлова.
Слепая, безумная, вдохновенная — она и в самом деле предсказывала судьбы. А еще она была другом Волошина — у Анны часто случались страшные мигрени, а он умел снимать боль.
...Медовый месяц вылился в сущий кошмар. Вояж по реке из Линца до Констанцы, затем Бухарест, Константинополь и морское путешествие в Крым... У них то и дело заканчивались деньги, к тому же грянула первая русская революция, моряки Черноморского флота забастовали, и плыть в Крым оказалось не на чем.
Они ехали третьим классом, ночевали в монастырских приютах и дешевых гостиницах. Коктебель, Москва, имение Сабашниковых… Обосноваться решили в Петербурге — тут-то и началось одно из самых захватывающих приключений его жизни, после которого он остался без жены.
К этому времени Волошин был уже довольно известным поэтом. В петербургских редакциях его хорошо приняли, в том числе и в доме кумира Макса — поэта и философа Вячеслава Иванова. Во время первой встречи они проговорили до пяти утра, на следующий день он снял жилье под квартирой Иванова, в знаменитой «Башне» дома 35 по Таврической улице. Здесь, в полукруглом огромном эркере, собиралась художественная элита столицы: Блок, Бунин, Ремизов, Городецкий, Сомов и Кузмин.
О Вячеславе Иванове и его жене Лидии Зиновьевой-Аннибал, далеком потомке петровского арапа Ганнибала, рассказывали разное — и о мистических спектаклях и ритуалах, совершавшихся в «Башне», и о поражавших обывателей особенностях их супружеской жизни. Волошиных встретили с распростертыми объятиями: Иванов заметил, что Маргарита похожа на Весну Боттичелли, и решил называть ее Примаверой.
В «Башне» все стены были округлыми или скошенными, комната Вячеслава Иванова — длинной, алой, напоминающей адское жерло. Такими же необыкновенными были и проходившие здесь вечера: поэт Михаил Кузмин с ярко накрашенными губами и обведенными черной тушью глазами читал стихи, от которых обычных людей бросило бы в краску; гостьи Иванова просили хозяина помочь им родить сверхчеловека.
Среди людей здешнего круга заурядным делом считались тройственные союзы. История Брюсова, Белого и Нины Петровской завершилась выстрелом из браунинга. Отношения Блока, Любови Менделеевой и Белого балансировали на грани безумия. Вячеслав Иванов тоже был горячим сторонником тройственных «духовно-душевно-телесных» союзов. Из их брака с Лидией Аннибал как раз выпал поэт Городецкий, Примавера пришлась по душе ему и его жене, а очаровывать супруги умели...
Вскоре в издательстве Иванова вышел альманах «Цветник Ор» — в нем были и его сонеты, и сонеты Маргариты. Язвительный Брюсов, не любивший Иванова, иронизировал:
— …Какая откровенность речей! Одна другому: «Твоя страстная душа!»
Другой первой: «Моя страстная душа!» Затем: «Смыкая тело с телом!» И еще: «Страсть трех душ томилась и кричала». И чтобы совсем было понятно: «Сирена Маргарита!»
Мужу «сирены» была отведена роль четвертого лишнего, и он принял ее покорно и смиренно. Макс считал Иванова своим учителем и хотел, чтобы все были счастливы. Но вскоре тройственная идиллия рухнула: Лидия Аннибал заболела скарлатиной и скоропостижно скончалась. После похорон Иванов женился на своей падчерице Вере, дочке Лидии от первого брака. Маргарите Сабашниковой в его жизни больше не было места, но Макс тоже ее потерял: супруги не развелись, не разорвали отношения, но о совместной жизни больше не шло и речи. Самое тяжелое, что расставание затянулось на много лет, и душевная боль терзала его, не отпуская.
…Волошин по-прежнему сидел в своем старом коктебельском кресле, всматриваясь в неподвижную маску царицы Таиах.
Однажды, только влюбившись в Маргариту, он поцеловал гипсовый слепок в губы — и почувствовал себя счастливым… Куда все это делось, почему ушло?
Тем временем Алексей Толстой развалился на заднем сиденье открытого «Паккарда», с тихим урчанием пожиравшего километры каменистой крымской дороги. Машина везла его в санаторий ЦК: «красный граф» любовался яркими южными звездами, подставлял лицо теплому ночному ветерку и думал о старом друге: «…Хороший он человек, но не такой, как все. В этом его беда. Фантазер, чересчур сложно себя придумал».
Он вспомнил, что говорила о Волошине его первая жена: «Как мужчина Макс недовоплощен...»
Кажется, так...
Что бы это значило? Он что, импотент? Да нет, не похоже — это никак не вяжется с тем, что он о Максе знает. Тут другое: сам Волошин признавался не раз, что ему тяжело прикоснуться к женщине, которой он поклоняется… Бедная Маргарита, бедный Макс! Говорят, такая же история была у Блока.
Толстому вспомнилась одна из их парижских встреч — она случилась после того, как Волошин расстался с женой, шел по улице несчастный, понурый, жаловался на дурное настроение, головные боли и ноющую ногу. Граф, знавший толк в таких делах, спросил друга, как давно у него не было женщины.
Макс потупился:
— Года два…
Толстой охнул: «Что за беда!» Сам он не прожил бы так и двух дней.
— Но почему?!..
Волошин признался, что должен любить. Без любви ему ничего не нужно.
Откинувшись на кожаные подушки «Паккарда», граф покачал головой: вот чудак! Милый, нелепый, несчастный человек!
Машина мягко подкатила к железным воротам, Толстой успел к вечернему чаю. Он не знал, что больше никогда не встретится с Волошиным...
А Волошин вспоминал, как оказался в любовном треугольнике, но кто кого тут любил, понять трудно.
Дело прогремело на всю Россию, обросло слухами, а кончилось тем, что его едва не застрелили. Все началось с того, что он познакомился с полноватой, прихрамывающей, не отличающейся особой красотой девушкой, молодой поэтессой. Елизавета Дмитриева преподавала в школе историю и прославилась тем, что на вопрос попечителя учебного округа: «Скажите, дети, кто из русских царей вам больше всего нравится?» ее ученики дружно ответили: «Гришка Отрепьев!»
В детстве она заболела костным туберкулезом и несколько лет провела в постели. Это было внутренне изломанное, робкое существо — с Волошиным Лиля Дмитриева познакомилась в «Башне», на вечере у Иванова. Она писала стихи. Из-под пера Лили выходило нечто звонкое, романтическое, полное роковых страстей.
Но в сочетании с ее скромной внешностью вирши казались смешными. Дмитриева пережила роман с поэтом Николаем Гумилевым, певцом сильных страстей и дальних путешествий: сперва ее обидел он, потом его бросила она — в итоге все так запуталось, что разобраться стало невозможно. При этом у нее имелся жених, инженер-гидролог Васильев, кроткий, некрасивый, нежно любящий Лилю молодой человек.
В Коктебель к Волошину Лиля приехала вместе с Гумилевым, но для Николая поездка оказалась безрадостной. От Гумилева она отдалилась, с хозяином дома, напротив, сблизилась — на этот раз тот сумел обойтись и без любви. Потом Гумилев с Лилей уехали, вскоре в Петербург вернулся и Волошин — звали дела: Макс заведовал литературно-критическим отделом журнала «Аполлон».
И вдруг на литературном небосклоне Петербурга взошла новая звезда — молодая поэтесса-аристократка, красавица, которую никто не видел в глаза, Черубина де Габриак.
Звонкими романтическими стихами Черубины зачитывались решительно все любители поэзии. Главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский часто беседовал с ней по телефону и заочно влюбился в незнакомку. Успех Черубины оказался головокружительным — и тем громче был последовавший за ним скандал.
Маковский с художником Сомовым ходили по особнякам знати, опрашивая швейцаров: «Не здесь ли живет мадемуазель де Габриак?» Самое поразительное, что они нашли-таки ее дом — хотя Черубина была мистификацией, выдумкой Волошина. В Коктебеле Макс сказал Лиле, что ее поэтическое будущее безнадежно: Золушка не может писать стихи, достойные королевы...
Тут он осекся и добавил:
— …Но это можно поправить. Вот только найти бы имя… Ага, вот оно! Габриак, французский морской черт. Ты станешь Черубиной де Габриак…
Когда Волошин вернулся в столицу, Сергей Маковский получил конверт со стихами — дорогая бумага была переложена полынью. О том, что под именем Черубины де Габриак пряталась Елизавета Дмитриева, не знал никто, кроме них двоих и Алексея Толстого, во время их разговора читавшего книгу в соседней комнате. Волошин заметил его слишком поздно, но граф пообещал молчать и слово сдержал. Лиля выдала себя сама: успех ее второго «я» доконал хрупкие нервы поэтессы- невидимки.
Вымысел вытеснял реальность, и она не находила себе места от беспокойства — а ну как ее разоблачат?
И в результате сделала то, чего боялась больше всего: открыла тайну поэту, вместе с которым занималась оккультизмом. Тот рассказал секрет Михаилу Кузмину, и скоро об этом стало известно всем. Маковский сделал хорошую мину и предложил Лиле сотрудничество, но та ответила, что, похоронив Черубину, похоронила и себя...
Гумилев почувствовал себя оскорбленным успехом отвергнувшей его женщины. Волошину передали, что он публично сказал:
— Я хорошо знаю госпожу Дмитриеву. Как женщина она гораздо интереснее, чем как поэтесса. По крайней мере в некоторые моменты…
При встрече Волошин влепил ему пощечину.
Гумилев побледнел и прошипел:
— Ты мне за это ответишь!
Стреляться договорились с пятнадцати шагов.
Дело было в конце ноября, отмерявший расстояние между дуэлянтами Алексей Толстой проваливался в снег. Мириться Гумилев отказался — он жаждал крови. Лилин обидчик отлично стрелял, но почему-то промахнулся. Секундант Гумилева Кузмин от страха прятал лицо за доверенным ему хирургическим ящиком и не видел, как Волошин поднимает древний, едва ли не пушкинской поры дуэльный пистолет. Тот дал осечку, и дуэль окончилась ничем, пострадал только Кузмин, упавший на свой ящик и больно ударившийся.
С тех пор прошла целая жизнь.
Гумилев воевал, стал георгиевским кавалером, а после его расстреляли большевики. Лиля Дмитриева бросила писать стихи и вышла замуж за своего гидроинженера Васильева. Умерла бывшая Черубина в 1928 году в ссылке....
Волошин подошел к открытому окну. Иссиня-темное небо, яркие точки звезд, запах полыни и морской соли… Как и тридцать семь лет назад! Тогда он, шестнадцатилетний, приехал в Крым с матерью и врачом Павлом фон Тешем. Сперва жили по-цыгански, в двух хатках, в окружении купленных фон Тешем домашних животных. Коровы подходили к столу, толкались рогами и отнимали хлеб, куры выклевывали куски из рук, а поросенок подружился с собакой, перенял ее повадки и кидался на прохожих.
Мать с фон Тешем построили дом, затем — другой, и сейчас он в нем живет.
Тут, в Феодосии, он окончил гимназию, отсюда уехал в Московский университет, в котором так и не доучился. Крым, Коктебель, древняя Киммерия… Это его рай и убежище — сюда он возвращался зализывать раны, здесь доживет свой век.
Казалось, что старый дом дышит. Потрескивали полы, что-то шуршало за плинтусом — мышь? А может, затаившийся домовой, добрый дух этого места? Перед Первой мировой дом едва не сгорел: под железной печкой треснула кирпичная подушка, и пламя добралось до пола. В 1927-м его чуть было не развалило землетрясение: дом покосился, но все же устоял. Так продолжится и впредь, когда хозяина не станет.
Долгие годы дом будет стоять и собирать тех, кто знал хозяина, — об этом позаботится Маша...
Подпишись на наш канал в Telegram