Топот бегущих разлетался дробью по каменной мостовой и отскакивал от стен утреннего города. Младший брат летел вперед с обезумевшим взглядом, за ним мчался старший и, нагнав его уже в соборе, занес над головой упавшего орудие расправы…
Лоренцо Бернини, один из блистательных художников Рима, любимец пап и публики, напоминал сейчас библейского Каина, который вот-вот обрушит свой гнев на голову несчастного Авеля.
Все случилось из-за той, чей мраморный бюст изваял Бернини.
Пылкий взгляд, откинутые назад пряди неубранных волос и сползающая с плеч ночная сорочка — такой вышла возлюбленная из-под резца Лоренцо. Тогда погрудных портретов в мраморе удостаивались лишь короли, папы и прочие высокие особы, причем непременно мужчины. Но не женщины, да еще в полуобнаженном виде. Но какое дело Бернини до каких-то канонов и правил? С детства Джованни Лоренцо, или просто Лоренцо, считал себя человеком, которому можно многое. Он уверился в этом, едва отпраздновав свое десятилетие.
— Ну покажи, что умеешь. — Павел V пристально смотрел на маленького Бернини. Глаза понтифика улыбались, но взгляд, как всегда, сверлил собеседника. — Голову святого апостола Павла, нашего небесного покровителя, нарисуешь?
Лоренцо, быстро справившись с волнением, кивнул. Один из папских секретарей принес перо, чернильницу и бумагу, и мальчик присел в сторонке у стола. Поодаль тихо беседовали и голосов не повышали, чтобы не мешать ребенку, быстро водившему по листу пером. С тех пор как скульптор и архитектор Пьетро Бернини переехал из Неаполя в Вечный город и стал выполнять заказы важных особ, заговорили и о его сыне. Племянник Павла V, кардинал Шипионе Боргезе, заметил в саду своей виллы работавшего вместе с отцом мальчугана: тот усердно помогал родителю, обтесывая мрамор. Наконец слух о таланте младшего Бернини дошел до первосвященника…
Закончив рисовать, Лоренцо протянул ему свою работу. На полных щеках папы заиграли ямочки: он был доволен. В эту минуту дверь в залу осторожно приотворилась, и к трону приблизился кардинал Маффео Барберини.
— Вот вам и воспитанник!
— весело объявил ему понтифик. — Одарен и нуждается в покровительстве. Мы надеемся, что из него получится Микеланджело своего времени.
Затем Павел велел принести двенадцать золотых медалей с отчеканенным на них его портретом.
— Подставляй обе руки! — скомандовал он Лоренцо, и медали потекли в сложенные лодочкой детские ладошки. Мальчик, оробев, стал подыскивать слова благодарности и, с трудом произнеся их, пошел к выходу, бережно держа перед собой щедрый подарок. Покинув папские покои, он ссыпал подаренное себе за пазуху.
Увидев медали с профилем папы, Пьетро, ожидавший сына в соседней комнате, улыбнулся и похвалил его.
Дома, оставшись наедине с женой, Бернини-старший сказал:
— Теперь наш малый будет думать, что весь Рим — у него за пазухой.
А если Рим, то, можно сказать, и весь мир, поскольку в этот процветающий город ведут все дороги. О, Лоренцо ждало большое будущее! И спустя некоторое время случилась еще одна история, подтвердившая эти ожидания. В тот день мальчик увидел в соборе Святого Петра окруженного другими художниками знаменитого живописца Аннибале Карраччи и услышал, как тот, окинув взглядом огромную, как космос, базилику, заметил:
— Поверьте, еще появится гений, который создаст под этими сводами сооружения, достойные такого храма.
Лоренцо почувствовал, как к его лицу прилила краска, и подошел к стоявшим возле Карраччи.
— О, если бы это был я! — произнес мальчик негромко, но так, что все с любопытством оглянулись.
И вот что удивительно: никто из знавших Лоренцо уже не думал, что парень воображает из себя невесть что. Ведь тот целые дни проводил в ватиканских мастерских, обрабатывая мрамор и учась передавать в нем любую фактуру, будь то человеческое тело, шелковая ткань или листва.
Однажды он ваял бюст кардинала Боргезе, того самого, который одним из первых заметил талант Лоренцо. Работа была почти закончена, когда через весь лоб изваяния пролегла трещина. Оставалось одно: делать новый бюст, и срочно, потому что Боргезе не терпелось взглянуть, как получился его сиятельный облик.
Две недели вечерами, плотно закрыв двери в небольшую комнату, куда никому не разрешалось входить, Бернини обтесывал, резал и шлифовал камень. Окончив новый портрет, он перенес его в мастерскую, поставил неподалеку от того места, где уже стоял первый, обезображенный трещиной, и также накрыл «свежую» скульптуру тканью.
Наконец кардинал, приглашенный к Бернини, увидел бюст и, увы, уродливую линию разлома на самом видном месте.
— Вы создали дивное произведение, — произнес он, стараясь не подать виду, что расстроен. — Я говорю не как человек, которого вы запечатлели, а только как почитатель вашего искусства.
В это момент Бернини откинул ткань со второго бюста — и лицо Боргезе просияло.
— Когда же вы успели? — удивился он.
Все-таки не зря о Бернини шла молва, что он работает как одержимый, сутками не покидая мастерской.
— Мои возлюбленные — это мои скульптуры,— твердил он.
…И вот она сидела перед ним, его сотканная из плоти и крови возлюбленная. Далеко не первая в жизни почти сорокалетнего Лоренцо: женщин он любил, и они любили его. Обходительный, светский человек, он был к тому же хорош внешне: стройный, с тонким и смуглым лицом, густыми волосами с легкой проседью и живыми глазами. Даже его временами заносчивое поведение и вспыльчивость не вредили общему впечатлению.
—Что вы хотите?
— смеялся Бернини. — Если я стану спокоен, то как буду творить? Без жара сердца никакое искусство не делается.
И упрекавший ворчал в сторону:
— Он убедит кого угодно в чем угодно.
Так Бернини умел убеждать и женщин, и самые отчаянные из них с радостью отдавали ему, холостому, свои ночи. Он же, до поры до времени легко расточавший ласки, неожиданно для себя влюбился, да так, что не мог больше ни о ком думать. Костанца была столь же порывистым и дерзким существом, как и он сам. Она капризно приподнимала верхнюю губу и смотрела прямо в глаза Лоренцо своими угольными очами. Взглядывала, конечно, украдкой, поскольку была замужем, причем за учеником Бернини, Маттео Буонарелли.
Он был обычным подмастерьем, хотя и способным скульптором, она — женщиной из знатной семьи Пикколомини.
Но какое дело Бернини до закона, если закон сдерживал его страсть?.. Он попросту не умел думать о ком-то еще, когда его несло к вожделенной цели, будь даже этот «кто-то» его собрат по искусству. Маттео мог бы убедиться в этом на примере той истории, что случилась с Франческо Борромини. Почти ровесник Бернини и не менее одаренный, только в архитектуре, он оказался у Бернини в подмастерьях. Барберини тогда как раз стал папой Урбаном VIII, а Бернини, естественно, — первым скульптором и архитектором Рима. И прежний понтифик не обделял его вниманием, даже вручил ему крест ордена Христа и титул «кавалера», а теперь Бернини и вовсе пользовался безграничным расположением к нему римского первосвященника.
Едва получив верховный сан, Урбан призвал к себе своего мастера и произнес фразу, которую долго потом повторяли по всему Риму:
— Великое для вас счастье, о кавалер, увидеть кардинала Маффео Барберини папой. Но еще большее счастье для нас, что кавалер Бернини живет во время нашего понтификата.
Несмотря на пышность этой речи, Урбан требовал,чтобы Лоренцо держался с ним просто, как со старым другом, знавшим его еще ребенком, и разрешал без доклада входить в его покои. Послеобеденные часы папа нередко проводил в беседах со своим «воспитанником», под конец засыпая блаженным сном, и тогда Бернини, прежде чем уйти, должен был затворить и занавесить окна. Как-то раз понтифик решил нанести приятелю визит, о чем сообщил своему церемониймейстеру.
— Святой отец, воздержитесь от такого рода посещения, — ответил тот, — поскольку оно не соответствует вашему достоинству.
— Хорошо, — согласился Урбан.
— Тогда я отправлюсь к своим племянникам и поиграю с их детишками.
— Вот это вполне одобрительно.
— Одобрительно? — удивился папа. — Такое времяпрепровождение и было бы с нашей стороны ребячеством. А нанести визит прославленному художнику означает умножить и нашу добродетель, и его.
И взяв с собой шестнадцать кардиналов, Урбан отправился в гости к Бернини.
Народ на улицах с любопытством наблюдал эту процессию.
Наконец, подтверждая верность давнего пророчества Карраччи, Бернини доверили возвести в главном римском соборе кафедру и киворий — сень, которая обозначила бы место погребения святого Петра. В помощники дали худого, аскетичного на вид человека — архитектора Борромини.
Когда огромный балдахин возвысился в центре собора, собравшиеся со всего Рима и окрестностей верующие, которых, казалось бы, мало чем можно было удивить в Вечном городе, пришли в восторг. Бернини выдали щедрую плату — аж десять тысяч скудо, еще и его братьев оделили хорошими должностями при папских базиликах. (Что касается денег и подарков, то мастер никогда не испытывал в них недостатка.
Например, английский король Карл I преподнес ему кольцо со своей руки, и это кроме прочих богатых даров, а кардинал Ришелье — алмазное украшение.)
О его же помощнике, Борромини, никто не вспомнил. Тот, нервный, самолюбивый, знавший себе цену, расстроился и затаил обиду.
…И вот спустя годы пришла очередь потерять душевный покой Маттео Буонарелли, но он либо ничего не знал о неверности своей супруги, либо предпочитал молчать: все-таки ее любовник — его учитель, которого к тому же опекает сам папа римский. По всему выходило, что скромному помощнику мастера лучше делать вид, что ничего не происходит. Так Костанца стала любовницей Бернини...
Обычно она входила к нему через неприметную для посторонних дверь и чувствовала себя в этом богатом доме, комнаты которого были увешаны картинами и уставлены скульптурой, так же легко и просто, как в своем скромном жилище. Порой Костанца была очень серьезной и, опустившись на кровать Лоренцо, задумчиво смотрела вдаль, иногда она сердилась или капризничала, а то вдруг смеялась и сводила его с ума своей непредсказуемостью. Вскоре, однако, до Бернини дошли слухи о том, что Костанца не верна не только своему мужу. Поползли разговоры, что она изменяет и Лоренцо, причем с его младшим братом Луиджи... Он тоже был скульптором и архитектором, но разве кто-нибудь осмелился бы сравнить его талант с талантом брата?
Ревность терзала Лоренцо, мешая работать, в конце концов он решил проверить, болтают ли о Костанце ерунду, или молва не так уж неправа.
Однажды как бы между прочим он сообщил Луиджи, что уезжает из города по делам на несколько дней, но конечно же никуда не поехал.
В первую же ночь слуга, посланный к дому Костанцы, сообщил, что тот, кого подозревают в связи с синьорой Буонарелли, прокрался к ней. Лоренцо вместе со слугой притаились у дома. Открылась входная дверь, из которой воровато выскользнул на улицу Луиджи. В следующий момент, ломая кусты и чуть не падая, Лоренцо бросился к нему. Началась погоня по улицам Рима, пока старший с железным прутом в руках не настиг младшего, едва вбежавшего в собор Святого Петра. Здесь, у входа, Лоренцо стал наносить брату удары прутом и, наверное, забил бы до смерти, но, к счастью, мать, которой успели сообщить о схватке ее сыновей, позвала гвардейцев, и те растащили дерущихся.
Костанцу нашли в комнате обливающейся кровью: лицо женщины было располосовано ножом.
Выяснили, что увечья синьоре Буонарелли нанес слуга кавалера Бернини, им же подосланный. Слугу арестовали. Синьору тоже заключили в тюрьму: за прелюбодеяние. А Луиджи отправился в изгнание, в Болонью.
— …Ну что ж? — папа Урбан VIII посмотрел на Бернини. — За драку, да еще устроенную в храме, приговариваю вас к штрафу. И к женитьбе. Дадим вам в жены самую красивую девушку Рима, — понтифик улыбнулся, — чтобы на других не заглядывались.
Невесту Лоренцо и вправду подобрали на зависть: Катерина, дочь секретаря Сообщества святейшей Аннунциаты, Паоло Тезио, была умна и красива.
Поговаривали, правда, что приданое в две тысячи скудо дал девушке сам жених, чтобы та могла внести достойную лепту в семейную казну. Но к тому моменту состояние Лоренцо превышало сто тысяч, и к чему ему вообще было невестино приданое, будь оно даже богатым? Если только построить на эти деньги диковинную сценическую машину для театральных постановок, которыми, кроме всего прочего, занимался неугомонный Бернини... А так ему вполне хватало на безбедную жизнь. Главное, что жена была покладиста и, судя по ее характеру, оставалась бы верной мужу до конца дней.
В общем, все устроилось, и даже Костанца благодаря своему многострадальному мужу Маттео, не бросившему в трудный час непутевую жену, покинула застенок и вновь оказалась на свободе.
Печально, что Луиджи, вернувшийся в Рим, был обвинен в содомии и казнен, но здесь уже, понятное дело, никакой вины Лоренцо не было...
Жизнь Бернини опять вольно катилась по широкой дороге. Вот и папа Урбан дал ему новое почетное задание: возвести по двум сторонам от собора Святого Петра две колокольни. Бернини приступил к строительству: звонницы он задумал высокими, в несколько ярусов, чтобы превышали соборный купол Микеланджело Буонарроти: если ему, Бернини, предрекали славу нового Микеланджело, каковую он вполне оправдал, то почему бы теперь не поспорить с титаном Возрождения?.. Одна из башен была уже выстроена, когда обнаружились неприятности: основание колокольни и соборный фасад покрылись трещинами. Среди знающих людей пошли разговоры:
— Разве можно возводить такие тяжелые башни на болотистой почве?
И что с того, что Бернини перед началом строительства получил заключение двух архитекторов о том, что и почва, и фундамент собора выдержат задуманные им нагрузки?
Отвечать за все теперь приходилось ему одному: сам бросил вызов — сам и расхлебывай. От расстройства Бернини заболел, перестал есть и почти не выходил из дому. Урбана, его покровителя и защитника, уже не было в живых, а новый папа, Иннокентий X, относился к таланту прославленного мастера более чем спокойно.
Решили собрать коллегию, чтобы обсудить вопрос: как быть дальше со строительством звонниц? Одним из приглашенных на заседание был Борромини.
О, он ничего не забыл, но совершенно не собирался уничтожать своего давнего соперника. Первоклассный архитектор, Борромини все разложил по полочкам, сказав как будто бы между делом:
— Если бы кавалер Бернини обратился ко мне за помощью, я посоветовал бы ему прежде всего сделать подкоп под фундамент и оценить, насколько подходит данная почва для задуманного строительства. Но, к сожалению, кавалер ко мне не обратился.
И ведь Борромини был совершенно прав, прав и в том, что намекнул на самоуверенность «первого архитектора» Рима. В результате папа принял решение башню уничтожить. Почти год ломали ее, год крошили камень, и все это время длилась душевная мука Бернини, которая усугублялась тем, что зодчим номер один в Риме стал Франческо Борромини.
Не успокаивало даже то, что колоннада собора все равно принадлежит ему, Бернини, а сколько его скульптур украшает внутри и снаружи главный храм Рима!.. Но больше заказов от Святого престола не поступало. Чтобы не впасть в отчаяние, он продолжал работать. Вот исполнил по заказу знатного семейства Корнаро «Экстаз святой Терезы» для церкви Санта-Мария делла Виттория.
А когда услышал, что папа Иннокентий X заказал Борромини обустроить фонтан на римской площади Навона (ему же, Бернини, никто даже не предложил участвовать в конкурсе!), кровь ударила в голову от ревности.
Выслушав возмущение Бернини, его друг князь Никколо Людовизи посоветовал не отчаиваться, а действовать хитростью и умением: сделать модель фонтана и принести в дом Людовизи (Иннокентий как раз должен у него обедать).
В день Благовещения понтифик, встав из-за стола, направился к выходу. На его пути князь и установил вылепленную Бернини модель фонтана с фигурами, олицетворявшими четыре реки. Когда Иннокентию сказали, что это работа Бернини, он рассмеялся:
— Вот они — проделки князя Людовизи! Значит, фонтан должен создать Бернини, а кому не понравится, пусть не смотрит.
Позвав к себе опального скульптора, папа объявил, что заказ переходит к нему. Если бы Бернини мог дать волю своим чувствам, он, несмотря на возраст, выбежал бы из папских покоев вприпрыжку, как мальчишка. Отныне понтифик, как когда-то Урбан, приглашал его к себе для бесед — короче говоря, завязалась дружба.
Начались работы над фонтаном, и, не остыв еще от восторженных чувств, Бернини даже придумал сюрприз для папы. Желая поскорее увидеть, что получается из затеи, Иннокентий явился на место строительства и, осмотрев каменные чашу и фигуры, поинтересовался, когда же пустят воду.
— Не так скоро, ваше святейшество, — ответил Бернини, — на это необходимо время.
Папа вздохнул и повернулся к выходу с площадки… В этот момент за его спиной забили струи воды. Обернувшись и увидев довольное лицо Бернини, понтифик произнес:
— Этим зрелищем, мой дорогой, вы удлинили мне жизнь на десять лет.
После чего приказал слуге пойти в находившийся поблизости дом Людовизи и принести сотню золотых, которые и раздали всем, кто трудился на строительстве фонтана.
Но знал бы понтифик, насколько не уверен в себе был Бернини! Как-то, спустя время, проезжая по площади Навона и увидев свое детище, он задернул шторки кареты со словами:
— Мне стыдно, что я так плохо сделал его!
Меж тем слава о Бернини дошла до других земель. Когда французский король Людовик XIV пригласил Бернини перестраивать Лувр, в Риме забеспокоились: французы хотят навсегда залучить к себе их мастера! Но Иннокентий, дабы укрепить отношения с французским двором, согласился на дальнюю поездку своего любимца, которому уже было под семьдесят. Добирался до Парижа Бернини так: во всех городах и селах, через которые он проезжал, его встречала местная знать, а простой люд, стоявший по обочинам дорог, радостно махал руками, приветствуя путешественников.
— Моя поездка — это путешествие слона, — пошутил Бернини.
Слоны тогда были для Европы диковинными животными, и на них тоже сбегались поглазеть толпы любопытных.
Наконец после долгого переезда показался королевский дворец. Подъехав к нему, Бернини заметил в одном из окон Людовика XIV, смотревшего вниз из-за занавески.
За столом гостя усадили вместе с министрами и принцами крови, так и оставив за ним это место; король часто звал его к себе для бесед, а позируя для портрета, сидел смирно, как послушный ребенок.
— Чудо! — воскликнул Бернини по окончании первого сеанса. — Король, к тому же молодой и, как всякий француз, человек темпераментный, позировал целый час, не шелохнувшись!
В другой раз, когда Людовик вновь сидел перед ним, готовый «не шелохнуться», Бернини подошел к королю и раздвинул пряди волос, закрывавшие лоб.
— Ваше величество являет собой такого короля, — заявил он, изъясняясь с пышностью, бывшей тогда в ходу, — который смело может показать свой лоб всему миру.
Придворные тут же переняли новую прическу, получившую название «а-ля Бернини». А тот вспомнил совсем другой портрет...
Много лет назад в один из вечеров он смотрел на Костанцу, присевшую на край его постели и сбросившую ночную туфлю. В этот момент Бернини взял возлюбленную за плечи, откинул ей со лба пряди волос и, вглядываясь в ее лицо, принялся набрасывать углем на бумаге очертания любимой. А на следующий день втайне ото всех стал по этим рисункам высекать из мрамора ее изваяние. Закончив, поставил его в одной из комнат, куда не захаживали посторонние.
В тот день, когда Лоренцо вбежал домой после драки с Луиджи, он схватил мраморный бюст и поднял его над головой, собираясь разбить об пол. Но... не смог этого сделать. Вскоре подоспел из Флоренции один из Медичи, охочий до всяческих произведений искусства. Он купил скульптурный портрет Костанцы для своей коллекции и увез его на родину...
Из Франции в Рим Бернини возвращался человеком, сделавшим еще одно большое дело в своей жизни.
Людовик оплатил работу скульптора по-королевски, даже назначил ему пожизненную пенсию. Что было совсем не лишним для большого семейства архитектора Лоренцо: все-таки одиннадцать детей, внуки… Встречать мастера высыпал едва ли не весь город. А Бернини ехал в карете и, вспоминая свою жизнь, думал о том, какими тяжкими трудами пришел к часу своего триумфа.
Вдруг взгляд его словно споткнулся, и сердце полетело куда-то кубарем: в стороне от людской толпы стояла постаревшая, усталая, с извилистым шрамом на лице, но все еще прекрасная Костанца...
Подпишись на наш канал в Telegram