…И все-таки жаль, что моей Шуре из «Служебного романа» не позволили влюбиться! Я так просила Рязанова — мечталось, чтобы моя героиня преобразилась из настырной в сентиментальную. Всего на минутку, на эпизод…
А кто бы ей ответил взаимностью? Да хотя бы тот самый Бубликов, которого Шура по ошибке «хоронит заживо»! Тем более что в полной версии фильма между ними разыгралась очень страстная сцена: Бубликов гонит Шуру через весь институт.
Очевидно, собирается бить… Так было и в сценарии, который читал Петя Щербаков, но Рязанов подговорил меня на импровизацию… «Спрячьте меня, спрячьте! Я сама бы померла, но венок не подходит — на нем фамилия другая!» — сначала оправдывается Шура. А потом, загнанная в угол, вдруг принимается аплодировать: «Ура! Да здравствует живой товарищ Бубликов!» От неожиданности Петя смущенно раскланивается: «Спасибо, товарищи, спасибо вам за все!» Падаю ему на грудь… Ну чем не начало отношений? Обидно, что сцену вырезали…
Мягков на тех съемках мне сказал: «Столько лет мы служим в одном театре, и лишь сейчас заметил, какой у тебя противный голос». А моего сына потом одноклассники дразнили: «У тебя мама правда такая дурочка?»
Для моей Шуры это все комплименты. Может, и зря мне хотелось ее немного изменить, оправдать – чтоб ее озарило чувство… Мой муж Валерий Миляев очень правильно про меня сформулировал: «Мила всех пытается ободрить». Я неисправимая оптимистка — этим живу и за других радею.
— Наверное, оптимизм вас только и выручил, когда 22 июня 1941 года вы планировали отмечать свой восьмой день рождения…
— К празднику я заучила гопак из оперы Мусоргского — и собиралась виртуозно исполнить его перед гостями. Утром мы с мамой отправились на рынок. Идем по мосту — а в конце огромная толпа. Молчит. Это страшно — молчащая толпа. Над головами из репродуктора разносится металлический голос: «Без объявления войны сегодня перешли границу…»
Какая-то женщина начинает плакать. Мама закрывает глаза ладонями. А чувствую, что мой день рождения под угрозой… И осторожно спрашиваю: «Так мы пойдем за конфетами?» — «Ты что?!» Гопак не состоялся — началась война.
Во дворе дачи мы стали рыть «щель» — канаву буквой «Г», которую сверху надо было маскировать досками. Но я не могла спускаться в эту яму — меня рвало. И вскоре мама стала собираться в эвакуацию… Мой папа, профессор геологии и географии, в прошлом полярник, был тогда в экспедиции на Урале. Родители списались — договорились, что он нас там встретит. Площадь трех вокзалов я с тех пор не люблю. Что-то со мной случается, когда прихожу туда. Вспоминаю горы чемоданов, мешков, на которых сидят дети... Мы 3 дня отстояли за билетами в теплушку. Мама запаслась киселем, который можно было заваривать кипятком.
Другие пассажиры поражались: «Какая умная женщина!» В Вязьме в вагон полезли безбилетники: со швейными машинками, баулами. Ругали Сталина… Я поняла, что начался хаос.
В конце пути нас встретил папа и отвез в село Кундравы под Челябинском. Оно было знаменито тем, что когда-то его захватил Пугачев. И местные помнили бунтовщика так, будто еще вчера с ним пили: вот озеро, где мылся Пугачев, улица, по которой он гулял, кабак, где пировал... Куда ни ступи — всюду до тебя уже поспел Пугачев! В тех же местах родина сказочной «хозяйки медной горы» Бажова. Я часто гуляла одна, взбиралась на какую-нибудь гору и представляла, что я и есть ее хозяйка. Мечты меня спасали.
Как-то мы с мамой шли по городу, а местные мальчишки закричали вслед: «Что, драпали из Москвы, драпали?».
Я им язык показала, а мама меня одернула: «Не смей, сохраняй достоинство». Она все лицо сохраняла... Ребята не унимались: «Драпали, драпали!» Ну, я — снова язык… До самого дома мама молчала, а по приходе разложила меня на полу — и что есть мочи отстегала веревкой. Все свое горе выместила… И я даже не плакала, хотя потом сесть не могла, рубцы остались.
Мама была строгая: «Не вмешивайся в мое воспитание», — говорила она отцу. А папа жалел, баловал… Он был для меня личностью героической: еще студентом участвовал в полярной экспедиции по спасению команды итальянца Нобиле на ледоколе «Красин». И до моего рождения открыл остров в составе земли Франца-Иосифа, тот носит его фамилию. У вас есть свой остров?
А у меня есть — 60 градусов метров земли в океане!
Мама работала стенографисткой у Отто Юльевича Шмидта в Москве — отец приезжал к нему, так родители и познакомились. Я не слышала, чтобы они при мне ругались. И когда отец неожиданно слег с инсультом, мама тоже попала в больницу…
Что такое смерть, я увидела еще маленькой девочкой... В 43-м мы благополучно вернулись в Москву, я пошла во второй класс. И однажды по школе прошел слух, что неподалеку на путях лежат мертвые немцы. В теплушках везли пленных, и если кто-то заболевал – его просто выкидывали из поезда. А одежду снимали — для живых. Мы с классом побежали смотреть: их там была гора… Такие юные лица! Как я их жалела! После этого два или три дня не могла есть.
— Война оправдывает смерть. Другое дело — терять близких в мирное время. Вы учились на первом курсе Школы-студии МХАТ, когда не стало вашего отца…
— Страшная полоса в жизни, словно наваждение… Начались зимние каникулы: я беззаботно сидела дома и думала, как их приятно провести. И тут в дверь постучали: «Там мужчина стоит, прислонившись к стене дома. Двигаться не может. Сказал ваш адрес…» Мы кинулись на улицу. Привели папу (взгляд отсутствующий!), положили на мою кровать: он потерял сознание и 5 дней не приходил в себя. Мать его увидела и впала в прострацию, с тех пор делала все машинально. Я в отчаянии металась по врачам — понимала, что отец умирает. Бегала и думала: «Господи, почему я не поступила в медицинский? Я могла бы его тогда спасти!» Но не достучалась ни в одну дверь…
Нет, врач пришла — и еще живому человеку выписала справку о смерти. Равнодушная женщина!
Бедный папа, доктора от него отступились. Вот я понимаю, что и на меня они сейчас махнули рукой: попробуй их дозовись! Я недавно в больнице лежала, так один в белом халате мне говорит: «А ну-ка, бабка, подвинься!» Я как возмутилась: «Тут лежит не бабка, а народная артистка!» — его словно ветром сдуло… А кто послушал бы 18-летнюю студентку?
Дальше была череда похорон… Сначала не стало отца, а потом и бабушки — она ушла следом, сгорела от рака… Я их провожала одна. Мама попала в больницу и еще два года не могла встать на ноги, снова выйти на работу. Жили мы тогда на мою стипендию в 220 рублей. Ели манную кашу без масла и молока, посыпанную зеленым сыром для вкуса.
Меня, конечно, очень поддерживали однокурсники и любимый учитель Николай Иванович Дорохин. Но неожиданно его хватил инфаркт — и он тоже исчез из моей жизни…
В те дни я просыпалась и думала: «Одна на свете, совсем одна!» Ходила на кладбище — каждый день разговаривала с отцом…
Что-то должно в такие минуты спасать… И как «Отче наш» я читала «Вечера на хуторе близ Диканьки». Из черной ямы отчаяния меня вытаскивал гоголевский юмор. Спустя годы я отдала ему дань: в своем театре «Экспромт» поставила спектакль о матери Николая Васильевича. Когда готовила роль, специально поехала на Украину, в Диканьку, подружилась с местным музеем… Пока ехали на могилу матери Гоголя, спросила у научных сотрудниц: «А у вас ведьмы-то есть?»
— «Шесть штук! Да вон две идут». Женщины оглянулись, будто услышав нас, — и машина заглохла. Как тут не верить Гоголю? Мне было интересно узнать, что чувствует женщина, которая родила гения. К сожалению, как и ей, мне довелось пережить свое дитя…
— Студенческая жизнь, наверное, тоже помогала отвлечься от горестных мыслей? Это же первые шаги на сцене, первая любовь…
— В театр меня часто водила мама — я в детстве знала всех замечательных артисток Москвы. И в какой-то момент стала воображать себя на их месте: мечтала, что когда-нибудь сыграю на сцене Шурочку Азарову…
При поступлении провалилась везде. Мнила себя драматической актрисой: подготовила для комиссии монолог Катерины из «Грозы».
Но происходило что-то странное: я плачу, а зрители смеются! В Малом театре мне вообще сказали: «Какая же из вас артистка, когда глаза разные?» Потом долго-долго вглядывалась в зеркало. И только женщина-педагог во МХАТе — такая некрасивая-некрасивая, в очках — подозвала меня и посоветовала: «По-моему, девочка ты способная, но не то читаешь. Выбери что-нибудь комедийное». На обратном пути иду мимо Дома пионеров, слышу: кто-то читает стихи. Постучала, зашла, тоже выступила, пожаловалась педагогу на судьбу… У него была итальянская фамилия — Стабилини. И он дал мне ценный совет на всю жизнь: «Деточка, преподаватели тоже люди. Им просто скучно — все читают «Ворону и лисицу». Актер должен уметь выделиться». Тогда мы стали с ним разучивать басню Крылова «Разборчивая невеста»: в ней сваха на чем свет честит привередливую девицу.
А фразой: «Ну, чтобы все имел — кто ж может все иметь?», — Стабилини игриво предложил намекнуть на мужские таланты потенциального жениха. Я была необразованной в этом плане, но попыталась представить. И, кажется, удалось: педагоги Школы-студии МХАТ проснулись и слушали меня разинув рты…
Кстати, в дипломном спектакле «Женитьба Бальзаминова» я тоже играла сваху. И у самой с годами страсть к сватовству открылась. Да-да, на моем счету шесть счастливых браков! Просто иногда вижу, что люди подходят друг другу, и незаметно подталкиваю их к союзу.
Моя сестра была разведена, а друг мужа — вдовец. Оба люди образованные, спокойные. У нее — девочка, у него — сын. Я неназойливо их сводила: пригласила в театр, а потом к себе домой — помочь клеить обои.
И он страшно влюбился. Живут до сих пор, мы дружим… Хорошо получилось! Или, было дело, свела пожилых — обоим за 60. Она очень умная — инженер-металлург, он даже композитор. Через пять лет, правда, умер, но в любви и согласии.
А других посватала — вышло из этого трое детей. Мне уже и платок, как свахе, подарили. И вдруг жена возьми да влюбись в друга мужа! В результате разошлись, она четвертого малыша родила… Но я переживаю страшно — это моя неудача!
Я уверена, что люди должны жить семьями. Что мужчин надо беречь, кормить. Когда муж приходил с работы, я сначала на стол накрывала, а потом уже разговоры разговаривала… Мы ведь с Валерием полвека вместе прожили, есть что посоветовать молодым.
Первое чувство у меня, как у многих, случилось в школе — влюбилась в учителя математики.
Мой муж даже немного на него похож, только Анатолий Иваныч был красивее. Так что для меня контрольная по математике становилась тяжелым испытанием — губы тряслись от волнения, но все равно получала пятерки. После школы долго не случалось ничего похожего на тот первый трепет...
А вообще всем советую: не женитесь на артистках! Они легкомысленны, в головах вместо мужей — Гоголи и Пушкины вертятся (смотря что к постановке готовится). Я, правда, артистка не типичная — отличница-разотличница, нос не задирала, а на первом курсе мне было вообще не до любви со всеми моими горестями… Красивой себя никогда не чувствовала — очень средней.
В институте была зажата, не умела кокетничать, хотя очень дружила с мальчиками. И вдруг получаю роль Глафиры в «Волках и овцах», а ведь она соблазняет богача Лыняева! И ради Глафиры я решила научиться обольщать: буквально кого увижу в коридоре Школы-студии, — сразу глазки строю и хихикаю. А непривычно — иногда прямо заставляешь себя! И тут даже некоторые мужики наши, как говорится, накрылись. Поверили! Я уже Глафиру отыграла, а они все ухаживают! И мне даже стало немного совестно, ведь всерьез из них никто не нравился. Так вот как расставляют сети коварства! На юге я сразу двоим назначила свидания и про обоих благополучно забыла. Идеалу трудно соответствовать! А я всегда хотела увидеть и понять: «Это он!» И чтобы на всю жизнь. С Валерием именно так и произошло, но гораздо позже — уже после института.
Мама на меня, как некоторые, со свадьбой не наседала.
Я же пускала в свои сердечные дела только подруг — Майю Гогулан и Галю Волчек.
Мы с Галиной оказались самые юные на курсе, обе пришли после 10-го класса. Но она была как-то взрослее и даже меня нянчила. «Муль-куль-мульк» — так меня называла Волчек. И с бывалым видом затягиваясь сигаретой, наставляла: «А ты еще маленькая, тебе нельзя курить!» Категорически запрещала! Я была отличницей, а Галя в школе неважно училась, но по жизни казалась намного умнее. С юных лет стала очень сведущей в нашей профессии: идем как-то по улице Горького, и все прохожие с ней здороваются. «Галя, ты всех знаешь и помнишь по именам?» — поразилась я.
«Да, — ответила она. — У меня с детства такая память». Наверное, еще поэтому Волчек стала преемницей Ефремова и до сих пор руководит театром «Современник».
— Это Галина Волчек пригласила вас в труппу «Современника»?
— Я сама туда попросилась — и так всем хотела нравиться! Коллектив замечательный: Ефремов уничтожал все ссоры — это считалось унизительным. Конечно, эмоции иногда расплескивались. Однажды меня в гримерке попросили послушать запись новой песни, я включила магнитофон — и мелодия достигла чувствительного слуха Вали Гафта, который в этот момент был на сцене... Распахивается дверь, он вбегает, вопит: «Кто мешает мне играть?» Чуть ли не с кулаками на меня набросился! И долго я у него еще прощения просила, а он даже не здоровался.
Но потом остыл: «И ты прости меня, старуха!»
При Ефремове царила демократия: на собраниях он был готов слушать критику даже в свой адрес, но нам было просто не за что его ругать! Только Витя Сергачев всегда стоял особняком: «А я против!» В зале ежедневно были аншлаги.
Зрители все нам прощали… В спектакле между сценами иногда выключают свет, чтобы заменить декорации. Играли «Пятую колонну», и Ефремов в темноте случайно оступился — упал прямо на женщину в первом ряду. Та помогла ему подняться обратно, а потом выяснилось, что она из Минкульта и вообще сломала палец. И ничего!
А как-то собрались на генеральную репетицию, смотрим: нет Нины Дорошиной и ее супруга Олега Даля.
Звоним им домой — в трубке тихий голос: «Мы ничего не ели и ослабли — не можем выбраться из постели». Готовить Нина не умела или не любила. Пришлось ехать за ними на такси, по пути Петя Щербаков возмущался: «Мила, я не понимаю, как такое возможно! Нечего есть? Взял 20 копеек, купил батон хлеба, пакет молока — и сыт!». Когда голодающих привезли, все были рады тому, что они просто живы... И тут же бегом на сцену!
— А романы с актерами у вас случались? Как вышло, что ваш муж оказался далек от театрального мира?
— С актерами ни боже мой — это для меня родственники! А будущий муж был не так уж и далек от моего круга — познакомила нас тоже сцена. Когда я окончила Школу-студию МХАТ, меня сразу пригласили там преподавать у первокурсников.
Моими учениками стали Жанна Прохоренко, Игорь Васильев, Всеволод Шиловский… Я была всего-то на два-три года старше, но они меня слушали.
Потом стали звать вести кружки и однажды попросили помочь с новогодним вечером в физическом институте Академии наук… Помню, как заблудилась на Ленинских горах — тогда там было много пустырей. Иду через метель, думаю: «И найдут мои останки только весной!» Сквозь снежную пелену вижу силуэт… Это и был Валерий Миляев: «А я вас вышел встречать — так и думал, что потеряетесь» И вдруг достает из кармана мандарин!
Мы ставили пьесу «Архимед», которую он же и написал. Валя уже был известным в узких кругах бардом. Мне говорили: «Поосторожнее с эти студентом!
Наверное, он зазнается!» Валерик оказался очень скромным. Я сразу поняла, что передо мной необычный человек.
Потом мы с ним катались на лыжах — оказались в общей компании. Я это обожала: нарядилась в модный спортивный костюм... Прихожу на вокзал, вижу — стоит Валерий. Одет чудовищно: хэбэшные штаны, вытянутые на коленках, и оранжевый свитер. Я думаю: «Вот ужас!» Потом я даже написала песню про «желтый свитер», который так меня впечатлил. Но зато Валя гениально катался. И я уже чувствовала, что эти пируэты он делает для меня...
Мне казалось, что Валерий не обратит на меня внимания — мы слишком разные. В моей песне «Половинка» есть такие слова: «Все время боюсь я, что буду несчастной».
Он молчаливый, я мертвого заболтаю. Впрочем, кое-что нас как раз объединяло — оба сочиняли песни. И они расходились по «сарафанному радио», звучали на студенческих слетах…
На обратном пути в электричке Валерик играл на гитаре — и вдруг запел мою «Улицу Горького»: «Я не глупая, я не умница, просто женщина, просто люблю…» Потом вдруг начал извиняться: «Простите, это женская песня, но все равно моя любимая». Я спрашиваю: «А вы знаете, чья она?» — «Ады Якушевой». — «Ка-ак? Моя!» А когда в следующий раз мы поехали кататься на лыжах, уже и поцеловались.
На 8-е Марта гуляли с ним по улице Горького, и Валерий вдруг преподносит мне музыкальную пудреницу в честь праздника. Я думаю: «Какая пошлость!» «А ты открой!»
— будто угадывает он мои мысли. И — о чудо! — она играет мою «Улицу Горького»! Валя вытащил из нее механизм и заменил нутро.
Я признавалась в любви с помощью песен: «Только мне все кажется, что между мною и тобой ниточка завяжется». Валерик стеснялся говорить, что его очередное сочинение посвящено мне, — просто садился рядом и пел: «Приходит время, люди голову теряют, и это время называется «весна». Музыка объединила нас с первой встречи, и потом мы много путешествовали с концертами. Наши песни исполняли Гелена Великанова, Анна Герман...
Сначала «Весну» пели Татьяна и Сергей Никитины. А как-то я даже предложила ее Гафту — все-таки он артист другого плана. Тот пришел в неописуемый восторг и несколько дней при встрече кричал мне: «Гениально, старуха!
Приходит время! Время приходит! Время!» Но песню так и не исполнил.
— А почему вы расписались уже после рождения первого сына?
— Нам это было неважно. Я хотела ребенка, мне было уже «не шышнадцать». А свадьбы как таковой не планировалось — просто сходили в загс. И зажили с моей мамой в коммуналке: ее кровать была за шкафом, а в середине комнаты стоял детский манеж. Мы с Валерием по очереди баюкали малыша… И мама нам очень помогала, а когда заболела, пришлось отдать ребенка в круглосуточные ясли. Для Ваньки это была тюрьма: как увидит рябины у забора детсада — в рев. Мы с мужем тоже очень страдали.
Иногда летом отвозили сына родителям Валерия.
Я вела себя разумно: если оставляла им ребенка, то вместе с подарком. Хотя порой могла и строгость проявить. Бабушка Валерия жаловалась, что зять вовремя не идет за стол — и приходится все заново разогревать. Однажды мы были на даче, и я свекра предупредила: «Если не сядете за стол сию минуту, как позовут, будете есть остывшее. Я прослежу!» Как миленький пришел!
Ваньку мы везде тащили за собой. Когда ему было всего 6 месяцев, подруга пригласила нас в гости, в деревню Жучки. Привезли мы ребенка в обычном рюкзаке – детских тогда еще не было. Положили Ваньку в коляску, соорудили над ним тулуп наподобие чума, оставили во дворе и уехали кататься на лыжах. Вернулись — из дырки в тулупе идет еле заметная струйка пара. После такого испытания Ваня повзрослел прямо у нас на глазах: в 6 месяцев взял ручками куриную ногу и вгрызался в нее всеми своими четырьмя зубами!
Когда постарше стал, мы его за собой стали на санках тягать по лыжне.
Пока я лежала в роддоме, муж находился на даче — так совпало, что в тот день у соседей умер малыш. Упал в ванночку и захлебнулся. Валя понял, насколько хрупка жизнь ребенка… И когда Ваня подрос — стал учить его плавать, неожиданно кидая в воду. Я каждый раз хваталась за сердце!
Однажды Валера пошел гулять с коляской и пропал до самого вечера. Когда появился на пороге, я закричала: «Как ты мог, дурак?» Муж был шокирован — оказывается, хуже никто никогда его не обзывал. В другой раз чуть не подрались из-за горчичников: пора их снимать с Ваньки или не пора. Мнения разошлись — и я запустила в Вальку будильником.
А он его ловко поймал. Тогда я быстро уступила, поняв, что погорячилась. Главное — не переполнять чашу терпения и уметь вовремя остановиться!
Мне очень хотелось, чтобы вторым номером у нас родилась девочка. А Валера мечтал о семерых сыновьях. И вот они с семилетним Ваней приходят в роддом: «Кто?» «Мальчик», — вздыхаю. И тут Иван вносит предложение: «А ты еще там посиди — может, и девочку выдадут!»
У нас всегда были собаки. Это началось с мечты Миляева — и я подарила мужу Пушка. Большой и кудлатый друг сам увязался за мной на улице. Как-то захожу в детскую: Пушок разлегся на Сашкиной кровати, а сына нет. Я как закричу: «Валя, Пушок Сашку съел!» Прибежал муж и нашел ребенка на соседней кровати — тот уснул рядом с братом.
А я и Ваньку теряла мистическим образом… Однажды оставили его в пеленках на кровати, ушли на кухню, и вдруг слышу короткое: «А!» Бегом назад — пропал ребенок! Окно открыто! «Валечка, Ваню птица унесла!» — в ужасе заголосила я. Муж заглянул под диван: Ванька уткнулся лицом в пол. Я же говорила: не женитесь на артистках!
— Вы быстро вернулись в театр после рождения сыновей?
— На десятый день после родов я вышла на сцену и танцевала, хотя это было ужасно — сквозь боль. Меня могли бы заменить, но я хотела, чтобы видели – я снова в седле! У нас так было принято!
И на время гастролей мне приходилось разлучаться с семьей. Однажды возвращаюсь: меня встречают три человеческих остова и скелет собаки.
«Товарищи, что вы ели?» - ужаснулась я. — «Папа крошил хлеб в тарелку и заливал сырым яйцом. А Пушок ел сухарики, даже если они уже с плесенью!»
Готовка всегда была на мне — я это обожаю. Если мне не спится, значит, надо встать и испечь блины. Невестка иногда жаловалась: «Перестаньте ночью греметь сковородками!» А это я еще и в воздухе переворачиваю! Удовольствие, как в цирке!
Бывало, муж придет на кухню и заведет разговор на свою техническую тему: «С помощью лазеров мы когда-нибудь сможем просканировать ауру человека и узнать его мысли…» «Я и так знаю, о чем ты думаешь: что хочешь есть», — тут же парирую.
Мы с Валерой много ездили — вместе и врозь.
Я побывала в Европе, на Кубе и даже в Сингапуре. В Америке полтора месяца гастролировали. Публика рвалась на «Крутой маршрут» и «Три сестры». Эмигранты надарили мне кучу вещей. А в чемодане увезти можно было только 50 килограммов. Тогда я в тридцатиградусную жару надела на себя две юбки, три кофты и зимнюю шубу!
Обычно перед выездом за границу артистов экзаменовали партработники, чтобы мы не сболтнули какую-нибудь глупость. У Мягкова спрашивают: «Вы сегодняшние газеты читали?» Он: «Вы читали и я читал, так что же я нового могу вам рассказать?» И уперся, как партизан!
Людмила Гурченко, которая в 65-м году тоже работала в «Современнике», пригласила меня с мужем принять участие в ее концертной поездке. Я играла с ней в «Старшей сестре», Валя отвечал за звук.
И вдруг на выступление не приезжает Игорь Васильев, у которого в спектакле большая роль. Люда решительно дает текст моему мужу: «Учи — будешь играть!» От волнения на сцене Валерий обеими руками вцепился в края своего свитера и оттягивал их к полу. Но это удачно совпало с настроением героя. После спектакля к нему подбежали зрительницы: «Вы играли прямо по Станиславскому!» Мне кажется, Люся даже немного заревновала.
Мы вместе с мужем выступали на капустниках. Правда, если в разгар банкета кто-то при нем выдавал матерное слово — Валя вставал и уходил. И мне тоже из солидарности приходилось удаляться.
С легкой руки Рязанова меня окрестили «королевой эпизода» — так он меня назвал в одном из интервью.
Но разве Шура в «Служебном романе» не одна из основных героинь? «Самая обаятельная и привлекательная», «Шанс», «Учитель пения» — да у меня в кино почти 90 ролей, а не эпизодов!
Фильм «Помни имя свое» снимался в Освенциме. Мы с Людмилой Касаткиной, взявшись за руки, рыдали целый год… И крепко подружились. Когда кому-то плохо — всегда созванивались... На ее 70-летний юбилей мы пришли вместе с мужем. За кулисами куча народу — здесь и цыгане, и Кобзон. Последний регулирует очередь: «Пойдете следом за лошадью», — говорит он мне. Я в ужасе: «Кто же меня заметит после лошади?» Белогривая красавица из уголка Дурова выходит на сцену, встает на колени, уходит — и за ней подметают в совочек… В общем, выкладывается по полной программе. Я от отчаяния начинаю импровизировать: «Кипучая, могучая, никем неповторимая, Касаткина, Касаткина — народом ты любимая!»
Муж с ходу аккомпанирует на гитаре. И моя энергия поднимает зал. Это я вам о своем характере: всю жизнь старалась проявить себя по завету педагога Стабилини.
Рада, что судьба свела меня в кадре с любимым Депардье. В «Зависти богов» я играла свекровь и должна была кормить его огромной бараньей ногой. Жерар с аппетитом стал ее уплетать. А мне говорят: «Отодвинь тарелку, он же все съест, на второй дубль не останется!» Но я его так люблю, что не могу от ноги оторвать. За что Депардье под конец съемок меня троекратно целует. Всем на зависть!
— А вы с мужем когда-нибудь друг друга ревновали?
— Валя очень нравился женщинам, хотя не отличался красотой и нос у него был длинный… Но липли как мухи! Стихи ему писали! И он, похоже, иногда отвечал… Бывало, какая-нибудь прямо у меня на глазах к мужу льнет. Я реагирую: уйди, мол, уйди! А иногда — игнорирую: пускай, дескать, пускай. Творческий человек, ему приятно! Я как-то всегда была в муже уверена.
И у меня случались увлечения. Если Валерий что-то и замечал — то делал вид, что не замечал. Это с его стороны мудрость. А по своему опыту могу сказать: если вы любите мужа и хотите с ним быть, но вдруг возникает чувство к другому, надо его загасить на корню. Главное, чтобы близкий человек не пострадал!
Валерик был чуть моложе меня, но это неважно — все равно он умнее. Как глава семьи говорил мне: «Я тебе ставлю задачу на год, а ты ее выполняешь».
Например, чтобы написала новую пьесу для спектакля. Очень важно, что у нас с мужем было общее дело: сначала нас объединяла музыка, а потом — семейный театр «Экспромт». Мы вместе сочиняли сказки, очень добрые: у нас даже оловянный солдатик не сгорает, а женится на балерине. И «Медной горы хозяйку» из своих детских воспоминаний я поставила. Сын Ваня, талантливый художник, — нарисовал избушку, которая поворачивается и становится горой. Сейчас мы заказали бронзового Ефремова в образе доктора Айболита, которого ваяет Андрей Волков. Скульптура будет стоять в холле нашего театра.
Мы с мужем всегда старались осуществить наши мечты. Вот я часто говорила, сидя на нашем участке в деревне Шишкино: «Эх, была бы калиточка в заборе, чтобы сразу на поле выходить».
И в мой день рождения она вдруг чудесным образом там появилась. Красивая, кованая. Валерик мой был на все руки мастер.
«В каждом возрасте свои радости, ну а умному дом и сад», — эти строчки я уже в последние годы нашей жизни посвятила мужу. Они с Сашей любили сажать деревья. У младшего сына это вообще было призвание: сначала он отучился на психолога, но не стал работать по специальности. Устроился садовником в детский парк… «Людей надо воспитывать садами», — говорил Саша. И всем своим друзьям сосны на дачах посадил.
Именно Саша привел нас к мысли о венчании: сначала он заключил свой брак перед богом. А 5 лет назад мы с Валерием были в Лебедяни, под Липецком. Мне там очень понравился священник.«Вот такой бы нас повенчал», — говорю.
И тот мне отвечает: «Приходите завтра». Как-то легкомысленно это у нас произошло. Но, может, так и надо.
Мне интересно соотносить свою жизнь со звездами. У меня даже есть астролог — Сергей Безбородный, к которому я обращаюсь по любому вопросу: «Что сегодня за день? Я отвратительно себя чувствую!» — и он объясняет почему. Это не гадание, а наука. Поверила я в это после такого случая: один знакомый был под следствием и уже шел сдаваться. Взял на суд белье и копченую колбасу. Я понимала, что на него возвели напраслину, и обратилась к астрологу. Тот построил какую-то карту: «Не беспокойтесь, его оправдают». И парень вернулся домой уже в три часа. С тех пор я верю звездам. А может, надеюсь, что они смогут предупредить какие-то несчастья… Три года назад Саша подхватил этот жуткий свиной грипп — и сердце не выдержало…
Ему было 40 лет! Потом я попала в больницу: играла графиню в «Пиковой даме», и это оказалась роковая для меня роль! Натерла ногу валенком, в рану попала инфекция… А когда меня уже собирались выписывать, я вдруг заболела гриппом. Тем же, Сашкиным… И самое страшное, что заразила им Валерика! Муж сгорел за 4 дня, тоже сердце… А мое сердце, видно, оказалось крепче, но все равно я не смогла прийти к Вале на похороны — лежала в реанимации… Страшный наворот смертей, уже второй раз в моей жизни: за последние два года я потеряла сына и мужа. Держусь только ради Вани, внуков. Но никто никого не заменит. Мне, конечно, тоже надо было умереть, но я почему-то осталась…
Подпишись на наш канал в Telegram