Маленькой я все время придумывала и записывала истории. Папа даже хотел выпустить что-то вроде сборника, но потом, видно, перехотел. Уехал. А вскоре и я покончила со сказками.
Каждое наше с Машей лето начиналось одинаково. Родители выбирали день, мы садились в папину машину и ехали на Икшу, в Дом творчества, где у нашей семьи имелась крохотная квартирка на первом этаже.
Папа всегда водил машину очень аккуратно и до неприличного медленно — шестьдесят километров мы преодолевали часа за два с половиной. Дома за городом у нас никогда не было, поэтому сезонное переселение на Икшу считалось эдаким церемониальным выездом на дачу. Родители уезжали в Москву, а мы с младшей сестрой Машей, попугаем Кешей и бабушкой оставались, и начиналось лето!
Конечно, никакими детьми знаменитостей мы себя не ощущали. Потому что трудно себя таковыми ощутить в месте, где по длинным коридорам неспешно прогуливается легендарный Николай Крючков, обаятельно улыбается Иннокентий Смоктуновский, а знаменитый Эмиль Брагинский кричит из своего окна: «Что же это такое?! Сколько можно галдеть?» Эмиль Вениаминович постоянно нас ругал, мы его побаивались.
Это сейчас я понимаю, что мы действительно очень мешали знаменитому сценаристу писать что-то вроде «Гаража» или «Вокзала для двоих». Но тогда утихомирить нас не мог никто. Детей в Доме творчества собиралось удивительно много — человек двадцать. И взрослым «творить» было весьма проблематично. Помню только один случай, когда мы ненадолго затихли. Кто-то из взрослых, устав от наших визгов и криков, предложил нам сыграть в очень спокойную «игру в бутылочку», при этом объяснив как. Мы закрылись в банкетном зале и полностью погрузились в происходящее… Именно на Икше мы с сестрой научились, например, играть в карты, но делали это тайно, так как родители всегда были против азартных игр. Пожалуй, все главные воспоминания детства да и юности связаны с этим волшебным местом.
Чего стоила идея поехать в соседний пансионат «Жемчужина» на велосипедах и представиться иностранцами! Мы знакомились с людьми, в основном с детьми, и говорили с бешеным акцентом: «Тобрий ден, как называть ето мэсто?» И страшно балдели от того, что, как нам казалось, получалось убедительно.
Мы катались на лодках по водохранилищу, смотрели кино в той же «Жемчужине». Первые влюбленности, первые обиды, костры, ночные гуляния... Мы выросли там! Обожали играть в колдунчики и в игру, которая существовала только на Икше, — повстана, от слова повстанцы. Основными придумщиками и заводилами были, насколько помню, Ваня Панфилов, Степа Токарев и Катя Крючкова.
Удивительно, но, проживая в одном городе, в Москве мы не встречались.
Всегда ждали лета и поездку на нашу любимую дачу, где компания собиралась в полном составе. Чрезвычайно занятые родители, постоянно снимающие и снимающиеся, приезжали на выходные. Я прекрасно помню, как вечером в воскресенье папина машина брала курс на Москву, а мы с Машей ехали следом на велосипедах и махали им …
Мои родители очень разные. Сейчас даже не могу понять, как они ухитрялись жить вместе. В каких-то реакциях почти антиподы. И все-таки какая удача для обоих — встретиться!
Мама никогда не хотела быть актрисой. Она занималась стрельбой из лука и стала мастером спорта. Ее спортивный инвентарь до сих пор хранится дома. Нам с сестрой мама представлялась эдаким Робин Гудом с луком и стрелами за спиной. Надо отметить, что ее меткость передалась всем нам по наследству — мы никогда не выходим из тира с пустыми руками.
И вот однажды, как в сказке, молоденькая Вера Глаголева пришла на киностудию к подруге.
К ней подошли: «Девушка, хотите сниматься в кино?» «Почему бы не попробовать?» — уговорила подруга. И мама пришла на пробы к уже известному актеру и режиссеру Родину Нахапетову. Конечно, она видела фильмы с его участием, в то время он был кумиром многих. Но возможность своего появления в папиной картине «На край света» поначалу, как мне кажется, не восприняла всерьез. Папа же сразу понял, что нашел свою героиню, и, как потом оказалось, не только для нового фильма. Через год они поженились, а еще через год появилась я. Папа очень смешно рассказывал о моем появлении на свет, так скажем, в нашей семье это легенда номер один: якобы медсестры подбегали к нему и восторгались моей красотой.
Он был тогда на вершине славы и, естественно, каждая медсестра хотела тем самым сделать ему комплимент. А через год и девять месяцев появилась моя младшая сестра Маша. И папа был безумно горд, что теперь у него целых две красавицы.
Родители все время работали, и мы оставались с маминой мамой, Галиной Наумовной. Лично для меня бабушка была самым близким и дорогим человеком. Ее не стало летом 2010-го, и наверное, в этот момент я по-настоящему ощутила себя взрослой. Как же сейчас мне не хватает того моря любви, которую всегда видела в ее глазах…
Папина мама ушла совсем молодой, ему тогда только лет двадцать было. Мы не знали ее, а он рассказывал о ней совсем немного.
Однажды, правда, показал мне короткометражку, которую снял еще во ВГИКе. Это фильм о судьбе мальчика, который попал в интернат, о личной драме в контексте тамошних порядков. Я спросила папу: «Как же тебе удалось так прочувствовать героя?» Так тонко снять кино мог человек, сам переживший все это! И только тогда папа рассказал мне, что сам после войны несколько лет жил в детском доме. Его мама сильно болела, и он не знал, выживет она или нет. Вся личная трагедия домашнего застенчивого мальчика была в этом фильме. А лет пять назад папа дал мне прочитать свой новый сценарий о его матери и о его чудесном появлении на свет. Вот что действительно потрясает! Бабушка была партизанкой. Единственного сына назвала в честь своего партизанского отряда — Родина, позже имя у папы менялось: сначала в паспортном столе убрали букву «а», а потом сделали опечатку, и Родин Нахапетов стал Родионом.
Бабушку звали Галя, Галина Прокопенко. На долю этой хрупкой женщины выпало очень много испытаний: партизанский отряд, потом туберкулез, позже конфликт с властью и заключение в психиатрическую больницу… Они с папой многое пережили. Наверное, поэтому для него тема его семьи, его мамы, очень тяжелая и больная, сценарий же получился фантастический! Побаиваюсь таких оценок, но мне кажется, это лучшее из того, что он когда-либо написал. Очень надеюсь и верю, что придет время, и он снимет по этой истории фильм!
В кино меня привела мама. В картину «Воскресный папа», в которой она снималась, требовалась девочка моего возраста. Росла я на редкость застенчивой, все время за нее цеплялась, как прищепка, а в поездках тем более.
Воспоминаний о первых съемках у меня немного. Пожалуй, самое сильное — о том, как нас встретили на «Чайке» и мы сидели на заднем сиденье этой роскошной машины, которая мчалась по полупустому летнему Ленинграду. Тогда мы не могли и предположить, что через несколько лет этот город станет для нас родным. Второе, менее радостное воспоминание — у меня так и не получилось подружиться с мальчиком, исполнителем главной роли. Он был на три года постарше. Сцены наши снимали в основном в машине, и он втихаря подсовывал мне то пауков, то пчел. Я дико бесилась, но это соответствовало сюжету, поэтому взрослые не вмешивались. Кстати, я с удовольствием смотрю этот фильм, его часто показывают по телевидению, и это отличная возможность вернуться в детство.
У папы к нашему с Машей участию в кинопроцессе было особенное отношение. Можно даже сказать, пунктик. Помню, мама предлагала перед съемками: «Давай девочек с собой возьмем, пусть в кадре пробегутся». Но папа отвечал твердым отказом: «Скажут, что снимаю своих». Вероятно, ему хватало разговоров о том, что Нахапетов снимает только жену.
Конечно, умозаключения о том, что он делает карьеру супруге, циркулировали, я в этом не сомневаюсь. Но когда маму, человека без профессионального образования, начали приглашать такие режиссеры, как Эфрос, Таланкин, Мельников, — тут уж должны были прикусить языки самые словоохотливые. Кстати, после съемок в фильме Эфроса «В четверг и больше никогда» Анатолий Васильевич звал ее в свою труппу, но мама ответила: «Нет».
За этим ее решением стоял папа, который сделал все, чтобы убедить жену отказаться от предложения поступить в репертуарный театр. И убедил. Впоследствии она сильно жалела, что согласилась с ним.
Не знаю, большую ли роль сыграли подобные разговоры про «семейственность», но ни мне, ни Маше не прочили актерского будущего. В нашей семье существует еще одна легенда, так скажем, легенда номер два: о том, что когда меня распеленали, папа сразу воскликнул «Будет балериной!» Так ли было на самом деле, но у меня действительно от природы высокий подъем стопы. Поэтому, увидев вытянутые носочки, папа вполне мог так сказать. И тут он оказался прав, так как балериной я действительно стала, а как витиевато прошел сей процесс, обязательно расскажу позже.
Подрастая и узнав легенду номер два, я воображала себя уже сразу готовой танцовщицей. Кружилась и кружилась… Причем мне было абсолютно все равно, где танцевать — шли ли мы по улице в тот момент, были ли в гостях, только я слышала музыку — остановить меня уже никто не мог. Вскоре все наши знакомые без исключения видели меня только балериной. А папа так вообще считал, что лучше профессии просто не существует. В балете, он думал, нет интриг, нет серьезной конкуренции. Есть только ванильный мир, в котором полувоздушные создания под классическую музыку парят над гнусным расчетливым человечеством. Эх, его б тогдашнего да в сегодняшнее время!..
Мы с Машей долго не придавали значения своей фамилии. Не понимали просто. Вот моя шестилетняя Полина прошлась однажды с бабушкой по красной ковровой дорожке кинофестиваля, так потом у подружек, которые побывали на кинопоказах с родителями, спрашивала: «А вам тоже хлопали?»
Не понимает. И мы тогда не понимали! Через несколько лет артисты постарше рассказывали мне, как специально прибегали на подготовительных курсах Московского хореографического «посмотреть на дочку Нахапетова». И все-таки это было как-то около, не касаясь меня.
В самой незамысловатой форме вес фамилии я ощутила уже в Вагановском училище, но это опять позже. Не знаю, как там сейчас, но раньше было очень строго. Приходилось слышать что-то вроде: «Если ты думаешь, что ты дочь Нахапетова…» Мы с сестрой никогда фамилией не козыряли, всегда были достаточно скромными, поэтому, где возможно, называли только имена.
Однако вернемся в Москву. Начальную школу мы с Машей постигали на базе 13-й спецгимназии. Отдали туда нас по простому принципу. Во-первых, рядом с домом. Во-вторых, ее окончил дедушка, а потом там же работал учителем вместе с бабушкой, здесь же учились и мама с братом. Семейная, в общем, школа. Однако сколько себя помню, все свободное время я отдавала балету. Занималась в Доме пионеров у замечательного педагога Анны Леонидовны, которая сама верила в мою балетную звезду и родителей убедила.
Плюс, как и всех начинающих балерин, меня записали на подготовительные курсы Московского хореографического училища. Вот тут-то и началось… Директор Софья Николаевна Головкина решила определить меня не в обычную группу, а в экспериментальную. От обычной она отличалась наличием детей «непростых родителей», вроде Ксюши, внучки Михаила Сергеевича Горбачева, и другой программой.
Когда в Доме пионеров я показывала, чему нас учат на «подготовишках», педагог пожимала плечами: «Странно…
А этот элемент вы совсем не пробовали? И тот тоже?» В конце концов папа понял, что я отстаю от сверстниц, и однажды пришел к Головкиной с просьбой перевести меня к обычным детям. Никуда меня не перевели, а потом и в училище не приняли. С третьего тура я слетела по необъяснимым причинам. Тут хочу пояснить: никакого блата у нас не было, я действительно много занималась, педагоги меня хвалили, поэтому родители были уверены, что дальше учиться буду именно там. Настолько уверены, что даже документы из начальной школы забрали. И вдруг с третьего тура я слетела, и что делать в этой ситуации, никто не знал.
Помню, как в подавленном состоянии включили телевизор, а там шла передача про Вагановское. Судьба? Не знаю, может быть.
Честно говоря, в Ленинград меня не тянуло абсолютно. Мне вообще было сложно отрываться от друзей, привычной жизни в Москве. Уже на перроне папа на прощание сказал: «Ну если и туда не возьмут, тогда все… Ладно…» Меня приняли.
И началась новая жизнь. Интернат для балерин находился в километре от училища, и бабушка не могла допустить, чтобы 9-летняя девочка сама переходила шоссе. А бабушек, естественно, не селили в интернат. Поэтому наша «ссылка» проходила в стенах хрестоматийной питерской коммуналки. С тех пор я не боюсь тараканов — там их было такое количество, что, когда включали свет, пол в ванной пол оживал и существовал сам по себе.
Наша комнатка была настолько маленькой, что там едва поместились стол, кровать и раскладное кресло. Лет через десять после упомянутых событий я с Большим театром была на гастролях в Питере и меня, что называется, потянуло. Пришла. Люди, которые жили в квартире, оказались любезными и разрешили войти. Комнатка пустовала, там даже осталась вся наша нехитрая мебель — кресло и диванчик, на котором я спала. Но крошечной она была неимоверно! И глаза сразу наполнились слезами — столько воспоминаний! Я смотрела и не могла понять, как мы могли жить в таких условиях, а еще там умудрялись помещаться мама с Машей. Мама старалась приехать на выходные, привозила деньги, вещи, продукты. Все переживала, что мы с бабушкой не очень хорошо устроены…
А все силы у нас уходили на балет.
«Так и надо», — удовлетворенно кивали педагоги. Вагановская школа одна из самых суровых в мире — это знают все. Помимо занятий я регулярно ходила к массажистке, которая выворачивала мои ноги, пытаясь придать им наиболее идеальную для балета форму. Помню, было жутко обидно, когда меня не отпустили на Новый год в Москву. Каникулы у балетных начинаются позже, и самый домашний праздник в режим не вписывался. Чтобы хоть чуть-чуть меня приободрить, бабушка кое-как втиснула в нашу каморку елку…
Во втором классе училища я была такая «ловкая», что, выполняя па де буре, упала и умудрилась заработать двойной перелом руки со смещением. Пролежала несколько дней в больнице, и бабушка каждый день приезжала на другой конец города с гостинцами.
И даже в этой ситуации меня не отпустили домой! Сломала-то я правую руку, а писала левой. Все изложения сдавала… Тяжело, конечно. Но я держалась, потому что стыдно было в первую очередь перед семьей, понимала: столько усилий тратится на меня одну… Так как же можно подвести?
Дух конца 80-х я помню хорошо. Мы мало что могли позволить себе купить из продуктов, но бабушка хитроумно оправдывала наше краховое финансовое положение необходимостью диеты — мне из-за балета, ей — из-за возраста. Жили мы на Моховой, а училась я на улице Зодчего Росси, поэтому наш путь неизменно проходил мимо кулинарии «Метрополя». Это было невыносимо! Безумной красоты желе в стаканчиках на витринах притягивало взгляд как магнитом.
И мы с бабушкой завели традицию покупать чудо-желе в конце недели.
Был и еще один приятный ритуал. В Ленинграде у нас жили друзья — глава этой семьи композитор Сергей Петрович Баневич много работал с папой в кино, а сейчас, кстати, пишет музыку для всех маминых работ. И вот каждое воскресенье у нас с бабушкой была одна и та же программа: мы сначала катались по каналам, потом шли к Баневичам, где я занималась музыкой, а бабушка запекала рыбу. В нашей коммуналке телефона не было, поэтому после обеда начиналось плотное телефонное общение. Мама звонила из Москвы, папа — из Америки.
Как раз в то время его фильм «На исходе ночи» купила крупная американская кинокомпания 20th Century Fox.
Он подписал контракт и уехал в Штаты. А мы все остались. Время было смутным. Никто не понимал, что будет завтра, что ждет страну в целом и всех нас в частности. Поэтому, наверное, и возникали возможные варианты. Я прекрасно помню разговоры о том, как папа немного оглядится, а потом и нас постарается перевезти. Звучали даже уточнения: мол, как жаль, что в Лос-Анджелесе, где он поселился, нет балетной школы — где же Анечке учиться?..
Я уже говорила про отсутствие телефона, поэтому все мы переписывались. Мама описывала свою жизнь, папа — свою. А я с упоением отвечала. Мне вообще гораздо легче выразить свои мысли на бумаге, чем вслух, поэтому писала часто и с удовольствием. Описывала все подряд. Сестра моя письма писать не очень любила, поэтому я писала письмо от себя и второе от нее.
Одним почерком. А Маша в конце каждого «своего» ставила подпись «Маша», что вполне устраивало нас обеих.
Когда впоследствии папа некоторые из моих писем включил в книгу, он позабыл упомянуть, что эпистолярный жанр всегда был моим коньком. С детства, практически как научилась писать, сочиняла и записывала в блокнотик сказки.
Ничто, абсолютно ничто не могло в его посланиях натолкнуть на мысль, что в США у папы другая жизнь и мы в нее уже не вписываемся. Он ведь действительно был замечательным отцом, все свободное время старался проводить с нами. Вечерами, когда родители приезжали, мы с сестрой устраивали для них концерты. Мама с бабушкой обычно становились зрителями, а папа садился за пианино и аккомпанировал нам.
А после концерта мы с Машей забирались в мягкие кресла в его кабинете, и папа нам читал...
Пусть нас раскидало по свету, но наша семья всегда казалась мне незыблемым, абсолютным тылом. Пару Нахапетов—Глаголева многие воспринимали как единое целое. Я вообще не могу вспомнить ни одной их шумной ссоры. Да и вообще сколько-нибудь заметной. Может, конечно, сдерживала бабушка, которая всегда жила с нами… Кроме того, мама отца всегда невероятно уважала. Мне кажется, 12 лет разницы в возрасте играли в этом не последнюю роль. Когда они познакомились, ему уже исполнилось тридцать, плюс он уже был страшно знаменит и успешен, она же была совсем юной. Поэтому поначалу она принимала его мнение безоговорочно.
Мама, случалось, пыталась отказаться от чего-то. В «Зонтике для новобрачных», к примеру, сниматься не хотела, так как должна была играть там совсем молоденькую девушку, а у нее на тот момент мы с Машей были уже достаточно большими, и ей казалось это неправильным. Но в итоге папа ее убедил. Пусть у нее нет пресловутого образования, но у нее есть колоссальный опыт и нечто такое внутри, что в свое время так удачно разглядел папа. Думаю, она всегда ему будет за это благодарна. Он изменил ее жизнь полностью. И, несомненно, была любовь. Это же так важно, чтобы любовь была…
Разговоры о том, что чувство ушло вместе с пониманием, появились гораздо позже разрыва. Мы действительно не замечали никаких трещин. В моей голове мы были семьей-картинкой из «Советского экрана».
Красивые мама с папой, мы с Машей… Это все мои личные воспоминания. Никто и представить себе не мог, что крушение будет таким коротким и точным. Как удар.
К тому времени, когда мы собрались прилететь в США, папа уже встретил свою новую любовь, продюсера Наташу Шляпникофф. Смелости сообщить нам это хотя бы по телефону у него, видно, не хватило. Да и если бы мама знала, что у отца другая женщина, вряд ли вообще полетела бы тогда в Америку… Но это предположения, основанные на моих воспоминаниях и ощущениях. А согласно им, мама должна была ездить по Штатам со своей антрепризой «Джазмен», а мы с Машей все это время жить с папой. Вот и все. О том, что папа от нас уходит, стало известно уже в Лос-Анджелесе. Маша была помладше, и мама всегда знала к ней подход. У меня же произошел настоящий срыв.
Именно в тот момент я поняла смысл выражения «земля ушла из-под ног». Я не представляла, как жить дальше. Мы ехали в Америку, чтобы быть всем вместе! А что же теперь?.. Кстати, папа с нами так и не смог тогда поговорить, он объяснился только с мамой.
Далее мама совершила удивительный по мудрости и рассудительности поступок. Она сказала, что, как бы то ни было, мы с Машей все равно отправляемся к папе, в его новую семью, а она едет на гастроли. Как она смогла принять такое правильное решение, я не представляю! Вот он, пример для многих. В этот момент она не думала о себе, она думала только о нас с Машей. С позиции сегодняшнего возраста я понимаю, что это был самый верный шаг. Если бы она не оставила нас с папой тогда, потом мы бы с ним вообще не виделись! А так пусть тоненькую, но ниточку надежды удалось сохранить.
Но это говорю я сегодняшняя. А вот тогда, маленькая, бунтовала, как могла. Для начала я пообещала перебить в новом папином доме всю посуду. Когда увидела, что угроза никого особо не впечатлила, заявила, что сбегу. Надо заметить, у Наташи есть дочка от первого брака — Катя. Если другую женщину я как-то еще могла пережить, то «другая девочка» подкосила мой мозг окончательно. То мною овладевала идея голодовки, то я разрабатывала план по возвращению отца домой чуть ли не принудительно... Папа, конечно, очень старался — совместные поездки в Диснейленд, походы в кино... Он не отходил от нас ни на шаг. Читал сказки, укладывал спать... Наташа тоже проявила максимум терпения и мудрости, да и с Катей мы быстро нашли общий язык.
Но, несмотря на то что все вроде бы наладилось, уезжая, мы с сестрой не удержались и поставили папе ультиматум. Отдали ему письмо, которое он торжественно обещал не читать, пока не взлетит наш самолет. «Папа. Ты думаешь, мы маленькие и ничего не видим и не понимаем? Ты должен решить, кто тебе дороже: мама, мы с Машей и Кеша(попугай) или Наташа, Катя и Лаки(собака). Если ты выберешь их, знай: мы к тебе больше никогда не приедем. Твои родные дочери Аня, Маша».
Вот так. Писем было много. Я всеми своими детскими силенками требовала выбора и выливала чувства в привычной форме.
Как мама? Она невероятно сильный человек. Помню, мы сидели на пляже, и мама пыталась нас успокоить, говорила, что из любой ситуации есть выход и обязательно все у нас будет хорошо!
А как жить, когда сама осталась одна с двумя маленькими детьми, да еще и на два города, думаю, она тоже не представляла. Но мама не любит показывать слабость, это мы усвоили на всю жизнь… А вытащила ее, думаю, работа. Именно в этот момент мама решила попробовать себя в качестве режиссера и начала съемки картины «Сломанный свет». Снимали в Ленинграде, поэтому мама с Машей перебрались поближе к нам с бабушкой. С нами она вела себя так, будто ничего значительного не случилось.
Думаю, на самом деле мама всегда понимала, что, если бы она не оставила нас тогда у папы, о дальнейшем общении не было бы и речи, так как эта травма стала бы самой большой в его жизни. Но это опять только мои догадки. Как было на самом деле и велись ли какие-то разговоры, я не знаю.
Но время показало, что все произошедшее было к лучшему. Надеюсь, папа счастлив, они с Наташей уже больше двадцати лет вместе. Мама тоже встретила свою любовь. И снова я вынуждена оговориться — так рассуждаю я, сегодняшняя, женщина с собственным оконченным браком за плечами.
А тогда… Травма нам была нанесена серьезная. Плюс еще переходный возраст… Что-то во мне надломилось. И когда я вернулась в Ленинград, в училище, меня все перестало устраивать. Раздражало то, как мы живем. Я устала. Видела, как за три года «балетной ссылки» вымоталась бабушка. И больше не хотела бороться.
И вот… Точно так, как обещала проучить папу, зачем-то проучила маму. Подговорила лучшую подругу Аню, тоже балерину, сбежать из дому.
Куда? Ну в Америку, конечно, я же была — все знаю! План был таков: на перекладных на поезде добраться до Икши, там отсидеться, потом я как-то делаю визы… Не помню, что мы наплели в железнодорожной кассе, но нам продали два билета до Москвы. И мы покатили в жутком поезде на сидячих местах. Мама Ани перед занятиями проводила ее до станции метро, поэтому когда ей позвонили из училища узнать, почему дочери не было на занятиях, тут же забила тревогу. Позвонили моей маме. Вся школа встала на уши. Нас искала масса народу. Уже в Москве я с перепугу пыталась придумать «чудесную» версию про то, как нас похитили… Но, слава богу, не успела, потому что на вокзале нас уже встречали.
У нас с мамой, конечно, состоялся серьезный разговор. Других факторов тоже накопилось, но побег стал последним толчком к принятию решения — из училища меня забрали.
В результате «ссылка» на радость всем закончилась. Но балет для меня закончиться не мог. В Ленинграде я уже участвовала в спектаклях на настоящей сцене, забыть которую не хотела и не могла.
Решили попытаться перевестись в Москву. Тут я очень благодарна Софье Николаевне за то, что она меня не просто зачислила, но и позже определила в свой класс. Ту старую историю мы с ней никогда не вспоминали. После выпускных экзаменов я сразу попала в труппу Большого театра. Значит, все было правильно.
Когда появился Кирилл? Мама уже сняла «Сломанный свет», а мы с бабушкой еще жили в Ленинграде. Я точно помню, как впервые увидела его в нашей коммуналке.
Мама с ним и Машей приехали на его старенькой «девятке» в гости. Наши с бабушкой сердца он покорил с лету посредством электрической лампочки. Она перегорела. А Кирилл очень высокого роста. Поэтому он даже не попросил стул, а просто поднял руки вверх и заменил ее на новую.
На мамином лице было написано, насколько ей важно, чтобы ее мужчину приняли мы с Машей. Если бы этого не произошло, думаю, ничего у них не вышло бы. Принять Кирилла оказалось совсем несложно. Первое время мы, конечно, называли его на «Вы» с добавкой «дядя». А вскоре он стал просто Кириллом.
Поверьте, сложно встретить мужчину, который так относился бы к своим родным детям, как он относится к нам с Машей.
И даже когда родилась их с мамой общая дочь Настя, ничего не поменялось ни на миллиметр. В любое время к нему можно обратиться за помощью. Я не деньги сейчас имею в виду. Примчится, выслушает, посоветует. У меня всегда было ощущение, что этот мужчина за нас всех несет ответственность.
Иногда, вероятно, от этой гиперответственности, Кирилл здорово перерабатывал на посту главы семейства… Помню, мое 17-летие решили с ребятами отметить на Николиной Горе, где мы тогда снимали дом. Естественно, праздновать планировали без взрослых. Так вот Кирилл волновался по этому поводу куда больше, чем мама. Под предлогом, что никто, кроме него, не пожарит шашлык нормально, он полдня простоял у мангала, как на наблюдательном посту. И ночью бодрствовал, чтобы все оставалось под контролем.
Я его часто подкалываю, вспоминая этот случай: «Следил за мной?» Кстати, за Настей он так пристально уже не присматривал. Говорит, времена изменились.
С папой мы общались ровно и регулярно. Во время своих приездов в Москву он обязательно посещал спектакли с моим участием. Детские эмоции сгладились, боль утихла. Да и не до того уже было. Я выросла и сама влюбилась!
Мне было всего 17 лет, когда за мной начал ухаживать артист Большого театра Егор Симачев. Родители мой выбор одобрили, и через год мы стали жить вместе. Это были такие юные отношения, которые иссякают чаще всего просто по мере взросления…
То, что балетные часто связывают свою жизнь со своими же, на самом деле закономерно.
Когда ты все время идешь к большой балетной цели, технически сложно найти мужа из другой сферы. И потом, жену-балерину не каждый сможет принять. Я знаю примеры, когда любящие пары все-таки расставались, потому как единственный выходной в театре — понедельник, а так каждый день в 11.00 — класс, потом начинаются репетиции, а в 19.00 у тебя спектакль. Приходишь домой без сил. Какому мужчине это понравится? Разве что если он сам из балета. Плюс — на гастролях вместе. Кстати! Еще одну историю вспомнила про груз фамилии!
ГАБТ активно гастролировал, и в очередную поездку ехали балеты, в которых я танцую, но по необъяснимым причинам без меня. Егор уезжал, а я оставалась. В конце концов, никогда до этого ничего не потребовав и ни разу ни у кого ничего не попросив, я решила все-таки узнать, почему меня не берут на гастроли.
Набравшись смелости, пошла к заведующему балетной труппой. Каково же было мое удивление, когда мне было сказано: «Вы же Аня Нахапетова, вы ездить не будете!» — «Но почему?!» Видимо, руководству балета казалось, что у меня и так все есть. А в то время только на поездках артисты и зарабатывали… К счастью для меня, руководство у нас в то время менялось постоянно, и новое начальство не придерживалось принципов старого. Потихоньку я начала ездить и все больше и больше танцевать. Теперь уже могу смело сказать, что объездила почти весь мир, выступала на самых больших и лучших сценах.
...Вернусь к моему первому опыту семейной жизни. К регистрации или пышной свадьбе мы не стремились. В брак собрались вступить, потому что все совпало: я была беременна, и мы как раз проезжали мимо загса.
Когда мы поженились, подружки спрашивали: «Ну, не испортились еще отношения?» Мол, после официальной росписи у многих вдруг возникают проблемы. Я радостно отвечала всем: «Нет» — и тут все началось. Сейчас понимаю: решающей стала нагрузка после рождения ребенка — мы ее не потянули. Начались постоянные ссоры, споры, крики. В какой-то момент стали жить отдельно и пришли к выводу, что такая жизнь нас устраивает больше… Конечно, моя мама, когда мы поставили ее в известность, очень расстроилась, да и мама Егора, Татьяна Борисовна, тоже. Прожив вместе 11 лет и имея маленькую дочку, мы решили разойтись! Понять этого никто не мог. Для моих родных Егор по сей день остается очень близким человеком, да и для Егора моя семья, думаю, никогда не будет чужой!
Полинка была слишком маленькой, чтобы как-то переживать из-за нашего расставания. И мы решили, что для нее же лучше, если она будет расти вне скандалов и всяческих разборок. Удивительно, но она совсем не помнит тот период, когда Егор жил с нами… Хотя Полина — девочка эмоциональная, тонко чувствующая. Бывший муж поначалу даже хотел прибегнуть к помощи детского психолога, чтобы как можно мягче донести до дочки информацию о том, что в его новой семье будет малыш. Опасения были небеспочвенными. Дочка очень болезненно восприняла эту новость. Сначала Полина заявила, что не даст маленькому свою фамилию. Потом порывалась забрать от бабушки все игрушки, чтобы «тот мальчик» в них не играл. Но все прошло, сейчас она с удовольствием снимает братика на телефон, когда они вместе оказываются у бабушки.
В моей личной жизни тоже все перевернулось. Со Стасом Николаевым мы познакомились в 2002 году на съемках картины Юнгвальд-Хилькевича «С ног на голову». Дружили семьями, я знала его супругу, он — Егора. Симпатизировали друг другу, но иных мыслей никогда не возникало. По крайней мере у меня. А Стас говорит, что влюбился с первого взгляда и я была для него какой-то недостижимой мечтой. Встречаясь, мы все время говорили о совместной работе, мечтали создать некий синтез балета и драмы, даже пьесу подбирали. Но, видимо, искали вяло, так как ничего не нашли, плюс у каждого из нас была своя жизнь, заботы...
В канун нового 2009 года мы встретились в ресторане, и он неожиданно преподнес мне подарок — пьесу. Стас сам ее написал и договорился в Театре сатиры, где тогда работал, что мы начинаем репетировать.
На тот момент он уже был в разводе, естественно, я это знала, больше скажу, я всячески уговаривала его одуматься. Мои отношения с Егором тоже не складывались…
И вот начали мы репетировать пьесу с оригинальным названием «Люпофь». Заполняли образовавшуюся пустоту. И в конце концов нас друг к другу потянуло. Наш спектакль мы играли на сцене Театра сатиры два с половиной года. Это сейчас я получаю огромное удовольствие от драматических спектаклей, а тогда все для меня было впервые, и единственным человеком, кто в меня верил, был Стас.
После нашей «Люпфи» режиссер Гульнара Галавинская пригласила меня в Другой театр, в спектакль «Стеклянный зверинец», на роль Лауры.
Ввестись надо было срочно, всего за пять репетиций. «Это невозможно», — сказала моя мама, однако в меня верил уже не только Стас, но и Гульнара. Точные задачи режиссера, помощь артистов и моя балетная закалка сделали свое дело — мы работали практически сутками, и все получилось. Потом режиссер Другого театра О. Цехович пригласила в спектакль «Три девушки в голубом» по пьесе Л. Петрушевской. А в прошлом сезоне у меня состоялась премьера в антрепризном спектакле, где режиссером впервые выступил прекрасный артист Валерий Яременко, — «7..., 14..., 21, или Арифметика мужских измен» по пьесе Д. Аксельрода «Зуд седьмого года» (Был такой фильм, где мою героиню играла Мэрилин Монро. Его мало кто помнит, а вот кадр из него с ее подлетевшей юбкой — думаю, все.) Стас, как первый мой учитель, очень гордится теперь мной и с удовольствием приходит на все мои новые спектакли.
Кино в мою жизнь вернулось снова с легкой маминой руки.
Она готовилась к съемкам фильма «Одна война». Я прочла сценарий и настолько прочувствовала эту историю, что не прийти к маме на кастинг просто не могла. Набралась какой-то жуткой наглости и напросилась. Кстати, я до последнего момента была уверена, что мама меня не утвердит. Тут надо пояснить: во-первых, в нашей семье по-прежнему не принято снимать своих. Во-вторых, ни разу от мамы я не слышала в свой адрес похвалы, какие бы спектакли она ни смотрела. А тут заявка на одну из главных ролей! Даже с папой, помню, тогда поделилась: «Кастинги продолжаются, значит, ищут кого-то еще…» И все-таки мечта моя сбылась — меня утвердили.
Несмотря на то что «Одна война» собрала больше тридцати наград на всевозможных кинофестивалях, от Казани и до Монте-Карло, в плей-листы центральных российских фестивалей она не попала. Первое время переживали, конечно, было не совсем понятно отторжение нашего фильма на родине, тем не менее, приезжая за границу и показывая кино там, мы имели всегда колоссальный успех. Мне, например, посчастливилось представлять картину в Каннах, на Неделе российского искусства. Это был мой первый опыт, волновалась я ужасно. Мне объяснили, что надо сказать несколько слов о фильме перед началом просмотра, а затем после показа ответить на вопросы зрителей. Включили свет. Переводчица предложила спрашивать, однако не было ни одного вопроса, весь зал встал и начал аплодировать. Это было потрясающе!
Такое же чувство гордости я испытала на премьере нашего фильма в Доме кино. Мама с кем-то говорила в фойе. Фильм закончился, и люди, спускаясь по ступенькам из зала, не пошли сразу по домам, а вдруг плавно окружили маму и аплодировали минут десять. Я такого еще ни разу в своей жизни не видела. Да и ей, что скрывать, было безумно приятно. Конечно, папа видел «Одну войну», после просмотра он позвонил, и они долго о чем-то говорили с мамой. Знаю, что папе фильм понравился и он гордится нами.
«Две женщины» по Тургеневу мама пыталась запустить очень долго. Не выходило. И только минувшим летом она смогла приступить к съемкам. Из-за этого мы все лето провели в деревне Новоспасское, в 400 километрах от Москвы. В этот раз мама сама предложила мне сыграть крошечную роль служанки. Приехала и Маша, привезла для съемки своих собак породы русская борзая.
Мы с сестрой помогали маме организовывать быт — убирали, готовили, следили, чтобы все было под контролем и ей ничего не мешало работать. В картине в крошечном эпизоде снялась и моя дочка. Так что иногда на фоне официально-дистанционного обращения «Вера Витальевна» площадку накрывало детским воплем: «Баба Вера!!! Я правильно бежала?» Кто-то подошел к Полине: «Поля, у тебя такая красивая и молодая бабушка, почему же «баба», а не просто Вера?» На что дочка ответила: «Вер много, а бабушка Вера у меня одна».
Благодарим ресторан-клуб «Кафе Манон» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram