Однажды дедушка с бабушкой повели меня в кино, чтобы я наконец повидал родителей: Светлану Светличную и Владимира Ивашова. Единственный кинотеатр Мелитополя носил гордое название «Червона зирка». Зрители, сидя на деревянных лавках, лузгали семечки и сплевывали шелуху на пол. Народу набилось столько, что яблоку негде было упасть! Помню, на экране папа-Печорин вдруг стал душить маму-контрабандистку, а я истошно заорал на весь зал: «Ма-а-ма!»
Родителей я действительно видел редко, они меня, можно сказать, передали бабе Мане и деду Лене на ответственное хранение.
Ну как они будут мною заниматься, когда без конца снимаются? Известность к ним пришла рано, еще до моего рождения: маму, Светлану Светличную, отметили в фильме «Им покоряется небо», а папа, Владимир Ивашов, стал знаменитым Алешей Скворцовым в «Балладе о солдате». Меня в честь его героя назвали Алешей…
В Мелитополе я, кстати, и родился. Не знаю, почему мама поехала рожать на родину. Наверное, чтобы к своим родным быть поближе. Она ведь совсем молоденькая была, студентка четвертого курса.
А как пошел в школу, меня в Мелитополь отправляли на все каникулы.
Частный дом с беседками, увитыми виноградом, Азовское море рядом... Из дома выходишь и попадаешь в сад с абрикосовыми деревьями и знаменитой мелитопольской черешней. Ешь — не хочу! Мы с пацанами купались в реке Молочной, ездили на лиман, жили на море в палатках. Не жизнь, а лафа!
Кстати, мелитопольский дом дед построил собственными руками. Все плотницкие работы делал сам: окна, двери, полы и крышу.
Афанасий Михайлович Светличный в войну служил в СМЕРШе, участвовал в спецоперациях военной разведки, ловил шпионов. Дослужился до подполковника, вся грудь в орденах. Бабушка почему-то стеснялась его имени, ей оно категорически не нравилось: «Ну что это — Афоня да Афоня?
Смешно звучит… То ли дело — Леонид». И она его всю жизнь звала Леонидом.
У бабы Мани была сводная сестра Катя. В нашем дворе бабушки разводили огород: укроп, помидоры, огурцы, абрикосы, виноград… А за домом в винном погребе в бочках бродило молодое вино. Стоило мне засопливиться, как баба Маня тут же приказывала: «Катерина, лезь в погреб за вином! Дите малое простыло». И меня, пятилетнего пацана, принимались «лечить»: ставили вино в армейской алюминиевой кружке на конфорку и добавляли сахарку. Я выдувал это «лекарство», надо сказать, с превеликим удовольствием. Хворь как рукой снимало.
На огороде в основном батрачила баба Катя. Маня больше командовала, куда и что сажать. У нее имелись дела поважнее.
Она ведь всю жизнь была общественницей. Собирать взносы, заниматься выборами, агитацией — вот ее стихия!
Бабушка и в мелитопольской глуши нашла себе применение — на общественных началах стала смотрителем… кладбища. Даром, что оно от дома буквально в ста метрах. Добровольно следила за чистотой и порядком на кладбище, была там и садовником, и дворником, и начальником. Ее труд оценили в горисполкоме и выдали удостоверение директора кладбища. Только подчиненных у нее не было. Да она и одна прекрасно со всеми обязанностями справлялась. Гоняла хулиганов, облюбовавших скамеечки у могил для распития напитков, — будь здоров!
— Ты, Вовка, смотри, не сори тут! Да не нажирайтесь, как свиньи.
И пустую бутылку с собой заберите!
Она знала, о чем говорила. Ведь потом ей этого пьяного Вовку на себе домой тащить.
— Яволь, Марь Федоровна! Не волнуйтесь, все будет чин чином!
Мужики клятвенно складывали руки на груди и, надо сказать, клятву выполняли, зная крутой нрав моей бабушки. Да и дед был неподалеку. А у него, как заядлого охотника, два бельгийских ружья, между прочим, имелось…
Дед с бабкой познакомились во время войны. Какое-то время после ее окончания дед был комендантом одного австрийского города. А там часто проводились парады и прочие торжественные мероприятия по случаю нашей победы. Вот баба Мария к деду и пристала: «Леонид, что ты ходишь как босяк?
Тебе же по чину полагается носить шашку». «Твою мать, — отвечал в сердцах дед. — Ну что я буду, как идиот, с шашкой ходить? Ты меня еще на коня посади!»
Но бабушка от него не отставала, продолжала работать над «имиджем» коменданта.
— Леонид, тебе надо обязательно сшить пальто. Ну что ты из старой шинели не вылезаешь?
Короче, она его все-таки дожала. И пошли они к известному австрийскому портному. А тот почему-то не любил русских. Но деваться-то ему было некуда!
— Герр комендант, простите, но я шил кожаные пальто только для офицеров СС. У меня и лекал других нет… Хитрый был, сволочь!
Видно, гад, надеялся, что дед откажется носить пальто фашистского фасона. Но тот тоже был не лыком шит.
— Ладно, шей, — говорит, — только пуговицы со свастикой замени на простые, коричневого цвета.
Через неделю приходит дед за своим пальто. Шикарное, добротное, кожаное. Портной называет цену, а это две месячные зарплаты коменданта города! Деду вся эта бодяга надоела. Он расстегнул кобуру и достал парабеллум.
— А пулю в лоб, фашистская морда, не хочешь?
— Презент, герр комендант, презент!
Дед долго носил это пальто, оно и мне досталось по наследству. Ношу его — не нарадуюсь: добротное, шикарное, кожаное…
Спустя время деда перевели в Советск, там и родилась моя мама.
Долго они с маленькой дочкой переезжали с места на место. Ну а когда дед уволился со службы, ему на выбор предложили несколько городов. Они с бабушкой выбрали Мелитополь. Почему? Да просто однажды зашли на местный базар и обомлели от цен.
— Почем дыни?
— Пять копеек.
— А арбузы сколько?
— Три копейки!
Так они там и остались. Наша улица Пионерская была сплошь заселена ветеранами войны...
Мама занималась в Мелитополе в школьной самодеятельности, бабушка ее обшивала, разучивала с ней стихи. После окончания школы дала денег и отправила ее в Москву учиться на артистку. Там, во ВГИКе, мои родители и встретились…
Мамин жених Володя Ивашов был самым знаменитым студентом ВГИКа. С «Балладой о солдате» он успел съездить в Америку. Привез оттуда джинсовый костюм, ковбойские сапоги и шляпу. Щеголял в обновках, ловя восторженные взгляды девушек. Правда, это было единственным богатством, которым папа мог похвастать. Простой паренек, родом из рабочей семьи, вырос в большой коммунальной квартире.
Мама с папой поженились студентами. Деваться им было некуда, пришлось ютиться с его родителями в Косом тупике.
Папины родители спали в маленькой комнатке на кровати, а в другой, смежной, — сестра Галя на сундуке, на полу — старший брат папы и молодожены. Когда я появился на свет, Галин огромный сундук мне торжественно передали по наследству. На него постелили матрас, там я и дрых.
Вскоре молодой семье дали маленькую «двушку» на Фрунзенской набережной. После коммуналки моим родителям она показалась дворцом!
А тут и детство мое мелитопольское закончилось. Пора в школу идти. Из Мелитополя пришлось выписывать бабу Катю — и она весь учебный год, до моих каникул, за мной смотрела. Каникулы пролетали незаметно. Кончалось лето — и баба Катя везла меня обратно на поезде «Мелитополь—Москва». С билетами была вечная проблема, помню, как однажды мы с ней спали в купе на полу.
Каждый раз баба Катя брала с собой огромное количество багажа — 16 мест.
Многочисленные сумки, баулы и чемоданы с трудом распихивали по всему вагону. Чего там только не было: шубы с нафталиновыми мешочками в карманах, пальто, туфли, пуховые платки... А главное, она свое приданое таскала, хотя никогда не была замужем. А потом все это добро снова паковалось и все 16 мест багажа переезжали обратно в Мелитополь. Смешно, но несколько саквояжей и баулов так и стояли весь год в углу не распакованными.
В квартире родителей она была единоличной хозяйкой. Мама у нее обычно спрашивала: «А где скатерть?» — «Сейчас дам». — «А где гречка?» — «В нижнем шкафу». Баба Катя была «интендантом» дома и завхозом.
Мама с ней не спорила, полностью подчинялась. Баба Катя, командуя на кухне, выгоняла маму: «Да ты это не умеешь!» и варила борщ по особенному рецепту.
Баба Катя очень любила папу, он был ей как сын. А уж обо мне-то и говорить нечего: она мне была самым родным человеком. Родители вечно на съемках, а баба Катя покормит, напоит, в школу проводит и уроки проверит. Но за шалости могла и резиновой мухобойкой по заднице пройтись. Это «орудие воспитания» продавалось во всех хозяйственных магазинах и стоило тогда 20 копеек. Она била с пугающим свистом, зато не больно.
Однажды родители взяли меня с собой на съемки «Новых приключений неуловимых» в Ялту. Мне было лет семь, оставить было не с кем — баба Катя, прихватив свое приданое, укатила в Мелитополь.
Жили мы в гостинице «Ореанда».
Однажды, когда нас не было, воры залезли в номер через окно и украли родительские шмотки, оставив только носки и трусы.
С сыном режиссера фильма Эдмонда Кеосаяна Давидом мы учились в одной школе. Так что в Ялте весело проводили время: купались в море, играли, бегали на съемочную площадку посмотреть, как взрослые дяденьки понарошку играют «в шпионов», а другие дяденьки снимают это на камеру.
Я не отлипал от пиротехников. И влюбился в эту профессию раз и навсегда! Дымовухи, выстрелы, взрывы — вот это было не понарошку. С тех пор я заделался пиротехником-любителем.
Помню, на уроке труда выточил маленькую пушку на токарном станке. Расковыряв папин охотничий патрон, палил из пушки порохом и картечью во дворе. Пушка долбала так, будь здоров!
Помню, как крал из кабинета химии разные порошки, смешивал их с солью и ставил опыты на кухне. Мой арсенал «боеприпасов» постепенно расширялся. Мне крупно повезло, что мамин брат Олег служил на военном аэродроме в Мелитополе. Благодаря дяде у меня целый клад образовался под кроватью: дымовые шашки, пирофакелы, сигнальные ракеты. Потом я тащил весь этот арсенал оружия в Москву. Сверху все боеприпасы я прикрывал майками и трусами, вот баба Катя и не подозревала, что ее любимый внучек везет в неподъемном чемодане.
Дошло до того, что в классе восьмом я подложил взрывпакет под реечку заколоченной школьной двери и поджег фитиль.
Рвануло так, что здоровенный кусок массивной двери взлетел на воздух. Учителя долго ломали голову, кто же мог так сбезобразничать. Но когда я поджег дымовую армейскую шашку в сортире и вся школа исчезла в клубах дыма, меня вызвали в кабинет директора школы.
— Алексей, признавайся, твоя работа?
— Моя...
На этот раз родителей в школу не вызвали, взяв с меня слово, что больше это не повторится. Родители и так не часто ходили в школу, а я невинно пожимал плечами: «Они на съемках». Папа расписывался в дневнике, мама иногда рассеянно спрашивала об отметках. На этом их роль в моем образовании и заканчивалась… Да им действительно некогда было мною заниматься.
Все время снимались. Я очень любил, когда родители были дома. Тогда к нам на Фрунзенскую приходило много гостей. Мама прекрасно готовила, а папа красиво сервировал стол, пел под гитару. Гости после застолья играли в покер и засиживались, как правило, допоздна. Комнатки были маленькие, смежные. Родительская компания азартно резалась в покер, спать в этом шуме ребенку было невозможно. А раз поздно ложишься, завтра не идешь в школу! Ура!
Бывали у нас в гостях и близкие друзья: Женя Жариков и его жена Наташа Гвоздикова. Наташа — мамина закадычная подружка, кстати, моя крестная, а Жариков крестил моего младшего брата. Крестили меня поздно, школьником. Я отчетливо помню, что никак не помещался в лохань.
Меня просто макнули головой в воду и окрестили…
Давид Кеосаян снимался у своего отца в «Неуловимых». И у меня была попытка, правда, первая и последняя. В фильме «Осенние колокола» по сказке Пушкина «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» я играл шестого богатыря. У меня даже текст был — правда, всего одна фраза. Что больше всего мне понравилось на съемках — так это... само отношение к съемкам. Взрослые люди, а все время во что-то играют. Ей-богу, как маленькие! Полная расслабуха — анекдотики, прибаутки, на лошадке раз проскакал — «Все, снято!» Быстро и весело. И опять гуляют всей группой до утра. Но когда я представил, что такая «лафа» будет каждый день, вдруг понял: это же каторга!
В общем, попробовал себя в кино и понял: не мое это! С тягой к этой профессии надо родиться.
Ну, не в родителей пошел, что поделаешь. Они-то любили свою работу, особенно мама. Ночью ее разбуди и скажи: «Светлана Афанасьевна, пожалуйте сниматься!» — и она вскочит и побежит. До сих пор о чем бы ни шел у нас разговор, все сводится к одному: «По-моему, этот эпизод у меня получился. Как я выгляжу? Как смотрюсь на экране?»
Когда на экраны вышла «Бриллиантовая рука», я был в первом классе. И вот тут мамина слава затмила папину. Они по-разному прошли испытание славой. Мне кажется, папу «медные трубы» совсем не испортили. А мама бросилась «пожинать свою славу»: без конца ездила за границу на фестивали. Ее там представляли как самую сексуальную актрису СССР. «Однажды, — рассказывала она со смехом, — в Мали на меня с таким аппетитом смотрели тамошние чернокожие правители, что я испугалась, вдруг они меня съедят!» Из-за границы мама возвращалась совершенно преображенной, вся в обновках.
Вдобавок тащила оттуда два здоровенных чемодана, набитых косметикой, парфюмом, нарядами. Все это мигом заполняло нашу квартиру, ходить было невозможно.
И если мама жить не могла без софитов и всей этой «ярмарки тщеславия», папу на такие тусовки калачом не заманишь, он часто оставался дома: «Иди без меня. Мне что-то нехорошо…» Действительно ли он болел, или притворялся, не знаю…
Естественно, маме каждый раз нужно было окружающих удивлять новым нарядом. Денег на это не хватало, вот она всю ночь перед выходом в свет и перешивала старые платья. Она была большой модницей. Отрезала низ у старой длинной шубы, а из остатков сшила горжетку. Покупала шляпку и тут же переделывала ее на свой вкус: то ленточку пришьет, то вуаль, а то и пуговицу.
Помню, в нашей квартире везде лежали…
пуговицы! Их был, наверное, миллион! Мама их собирала, покупала, отрезала со старых кофточек, а потом хранила все это «богатство» в пяти огромных банках из-под печенья.
Папа все-таки был другим. Как-то я у него спросил: «Пап, а если бы не актером, кем бы ты стал?» Он, ни секунды не раздумывая, ответил: «Егерем!»
Естественно, мне было интереснее с папой. Мама ни охоту, ни рыбалку не любила. А меня уж абсолютно точно не интересовали ее пуговицы! Папа с Женей Жариковым часто ездили на охоту. Стреляли и лосей, и кабанов. Как-то родителям подарили щенка, ирландского сеттера.
Папа обрадовался: «Буду с ним на охоту ездить!» Когда пес подрос, отец взял его с собой. Но охотником сеттер оказался никудышным, его укачало в машине, как барышню. Когда я подрос, папа стал брать меня с собой на охоту…
Да и внимания папа мне больше уделял. Я бы сказал, он делал вид, что строгий. С умным видом расписывался в дневнике, спрашивал об отметках, но на этом строгость его заканчивалась. Как-то я у папани спросил что-то по физике и вызвал у него полный ступор. Через неделю он принес мне книжку «Опыты Перельмана», мол, учись, сынок!
Папа любил усадить меня напротив и вести воспитательные беседы. До сих пор я помню его слова: «Не нужно совершать подвиги, достаточно не делать подлости». Все папины уроки в итоге сводились к одному — будь порядочным человеком.
И я это усвоил. Во-первых, никогда не опаздываю, если даю слово — держу, а уж коли о чем-то договорился, руку пожал — все, железно выполню!
Папа был большим мастером на сюрпризы. Помню, как в детстве мне «лапшу на уши вешали», мол, новогодние подарки под елку Дед Мороз приносит. Я так мечтал с ним встретиться, что как-то 31 декабря сел под елку «дежурить» и просидел до 12 ночи, даже в туалет не бегал, терпел. И вдруг под звон курантов что-то загрохотало, и под елку откуда-то сверху упал подарок. Оказывается, папа сплел из ниточек тоненький трос и протянул его на кухню, выкрасив под цвет обоев. В нужный момент дернул за тросик, подарок под елку и свалился.
А на свой день рождения папа смастерил игральный автомат. Разрисовал пустую полиэтиленовую канистру веселыми картинками, засунул внутрь магнитофон и приклеил «монетоприемник». Автомат назывался «Волшебное зеркальце». Гости бросали монетку и спрашивали: «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи». Тут включался магнитофон, и папин голос объявлял: «Вы прекрасны, спору нет!»
Папа вообще умел удивлять. Он никогда не повторялся, все время придумывал что-то новое. Мог, например, шикануть и на мамин день рождения весь пол усыпать розами. И это при том, что денег особых не было.
Однажды смотрю передачу о папе и диву даюсь: кто-то рассказывает, что, мол, подъезжает Владимир Ивашов к своей альма-матер — ВГИКу на «Волге».
Какая «Волга»? Не было у нас никогда машины. Это уже когда я в армию ушел, у папы появился подержанный автомобиль.
Жили мы, что называется, по средствам. Сказать, что недоедали, не могу. По праздникам доставали «заначку»: шпроты, сервелат финский, баночку печени трески. Да и не думали тогда актеры о деньгах, мечтали о ролях, жили творчеством.
Мама с папой были красивой парой, даже вызывающе красивой. Их называли «Ромео и Джульетта», а за спиной, думаю, им завидовали. Наверное, не зря мне говорил часто отец: «На зависть просто не надо обращать внимания». Он вообще был большой философ…
Многие, наверное, считали моего отца подкаблучником, мол, столько от жены терпит.
А у него просто были свои принципы: не спорь с женщиной, само пройдет… А еще он был однолюбом и умел своей Светке прощать все! Даже, когда не мог простить…
Мама мечтала сыграть Катюшу Маслову или Анну Каренину, но ей мешал образ «роковой блондинки». А мама злилась: ну как меня, такую красивую, такую талантливую, не снимают! Сколько раз она предлагала папе: «Иди, Вовка, на Высшие режиссерские курсы». А он не хотел. Не все же могут по желанию жены режиссерами стать... Она его постоянно пилила — вот, мол, не стал режиссером, а кто меня в кино снимать будет? А он все отнекивался. Опять же учиться четыре года ему было «в лом». Я папу прекрасно понимаю. Это все равно что мне, зубному технику, сейчас сказать: «А давай ты будешь главврачом в поликлинике!» Это же невозможно!
На эту тему родители ссорились. Правда, при мне никогда не ругались, я, придя из школы, мог застать конец ссоры: «гавкнут» друг на друга напоследок и в разные комнаты разбегутся.
Если бы на месте папы был другой мужчина, они быстро разошлись бы. Но с папой трудно было поссориться. Мама вся на эмоциях— а папу вывести из себя практически невозможно. Она в крик, а он любой конфликт дипломатически сглаживает: «Все наладится… Все будет хорошо…» Но если мамины эмоции зашкаливали, он быстро одевался: «Пойду-ка я погуляю…» Брал меня за руку, и мы гуляли часа три с половиной. Как он так точно мог высчитать время, когда дома гроза утихнет?
После ссоры они объявляли друг другу бойкот и какое-то время не разговаривали.
Первым сдавался и шел на мировую, конечно, папа. Всякий раз делал это оригинально: рисовал смешной плакатик, или вдруг маме почтальон приносил телеграмму, где всего два слова: «Светка, целую!» Хотя папа был в Москве и никуда не уезжал.
Сейчас, оглядываясь на жизнь, прожитую папой рядом с мамой, мне хочется процитировать героя Игоря Кваши из «Того самого Мюнхгаузена»: «Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть!» Правда в том, что святых людей нет на свете. И кто прав, а кто виноват в их истории, судить не берусь. Они жили нормальной, интересной жизнью, обсуждали свои творческие проблемы, ссорились и мирились, расходились и сходились…
Как-то, помню, папаня подошел ко мне и спросил: — А как ты смотришь насчет брата?
— Не знаю…
Я не против.
Брата мама тоже поехала рожать в Мелитополь. Я уже что-то осознавал, мне десятый год пошел. Помню, как мы всей семьей встречали ее у роддома, потом поехали на бабушкино кладбище возлагать цветы на братскую могилу. Родители хотели назвать брата Филиппом, но я этому яростно воспротивился:
— Здрасьте! Это значит, его каждый придурок Филиппком будет дразнить?
— Ну почему? Филипп Алексеевич очень красиво звучит…
— Да хоть чертом лысым называйте, а я буду его звать Олегом!
И родители смирились. Все хлопоты с ребенком легли на плечи нашего «завхоза» бабы Кати, а я был ответственным за его моцион на свежем воздухе.
Мне на улицу выносили коляску с маленьким братом и строго-настрого приказывали гулять во дворе.
Но как только за мамой закрывалась дверь, я начинал «лихачить», выписывая коляской на скорости немыслимые кренделя.
Разница в возрасте у нас с братом была приличная — десять лет. Отсюда и интересы разные. Помню, я как-то по обыкновению «химичил» на балконе. Залил в колбу с ртутью какую-то гремучую смесь, и вдруг оттуда полез бурый газ. Маленький Олег прыгал вокруг меня и канючил: «Дай посмотреть, дай понюхать». Он так мне надоел, что я протянул колбу: «На! Понюхай». А он, глубоко засунув нос в колбу, вдохнул в себя этот газ и брыкнулся на пол без чувств.
Я перепугался, бросился на кухню, схватил стакан воды и вылил ему на голову. Олег еле очухался.
Учились мы с братом средне. Я, например, окончил школу со средним баллом 3,75. Пятерки были по труду, физкультуре и начальной военной подготовке. Однажды, как назло, мама решила для проформы заглянуть в дневник. И я тут же получил подзатыльник. Кстати, в девятом классе, когда я был уже на голову ее выше, мамины подзатыльники прекратились…
Жили мы тесновато: в маленькой «двушке» с трудом умещались родители, мы с Олегом, да еще и баба Катя со своими вечными баулами. Помню, как-то возвращаюсь из школы, открываю дверь ключом, а квартира… пустая.
Родители впопыхах забыли мне сказать, что мы переехали в новую трехкомнатную на проспекте Гагарина.
С проспекта Гагарина после окончания школы меня забрали в армию. Кстати, служить мне пришлось не два, а три года.
Благодаря маминым хлопотам меня определили по обслуживанию высшего генеральского состава. У нас были особые объекты в Москве — Генеральный штаб, Главное политуправление. Наша часть стояла в Баковке. Однажды мы с товарищами пошли в «самоволку», поехали на «газике» в Москву. Вечером возвращаемся в часть, они достают из портфелей килограммовую банку черной икры, коньяк, водку, батон колбасы. Сели пировать, я выпил рюмку и спать пошел. Утром нас всех и повязали. Как выяснилось, мои товарищи бомбили буфет Главного управления в течение полугода.
Я ничего не знал, но меня это не спасло. Их до суда в тюрьме держали, а меня — под надзором командования. Мне дали 10 месяцев дисбата, а им — год и полтора. Если бы не известность родителей, возможно, была бы и тюрьма, а так дисбатом отделался.
Но это все равно была тюрьма, только без судимости. В зоне проволока колючая, вышки, часовые, бараки — все, как полагается. Я ходил на работу на цементный завод.
Эти 10 месяцев дисбата стали для меня уроком на всю жизнь. Выйдя оттуда, я начал ценить элементарные вещи, на которые в обычной жизни не обращаешь внимания: чистая простыня, горячая вода, возможность пойти, куда хочешь.
Из армии я вернулся в 1982-м, ну не буду же я с родителями жить? И папа единственный раз в жизни выхлопотал однокомнатную квартиру для сына. На этом родительские «походы» что-то выбить, получить, выпросить закончились.
Помню, как папа мечтал построить дачу. На «Мосфильме» родителям обещали выделить участок, папа только о доме и говорил. Но дальше разговоров дело так и не пошло. Папе не помогли ни известность, ни премия КГБ, которую ему дали за роль в «Бриллиантах для диктатуры пролетариата». Ну не мог папа прийти куда надо и сказать: «Хочу дачу! Помогите!»
В конце концов папа все-таки построил дом, о котором мечтал, но только… крошечный. И ничего на это не потратил: ни нервов, ни времени особого, ни денег…
Это был макет 50 сантиметров на 30. Из бруса, с окнами, крыша черепичная. Можно было поднять крышу и рассмотреть дом изнутри. Там даже ванная миниатюрная была, а в ней наклеена плитка, стояли раковина и крошечный унитаз. Мы над папой посмеивались:
— Тут только тебя не хватает в микроскопическом размере!
Папа никогда не давал мне советов, кем быть. С такой фамилией меня легко приняли бы во ВГИК. Но мне хотелось попробовать все, чем люди занимаются. «Отслужив» в дисбате, я устроился на работу во 2-й медицинский сторожем, потом на хлебозаводе был грузчиком и механиком, работал и инкассатором. Мой крестный Виталий Мельников посоветовал мне пойти работать в Строгановское училище: «Там выберешь себе специальность».
Через год спрашивает: «Ну, на кого учиться пойдешь?» — «На ювелира». Он засмеялся: «Иди лучше на зубного техника» — «А что это такое?» — «Ну, в принципе это та же ювелирка, только денег больше…» И я окончил медучилище.
Но еще раньше, чем профессию, я нашел себе... жену.
С Олей мы познакомились на Азовском море. Сразу же после армии я поехал проведать мелитопольскую родню. Соскучился по бабе Кате, которая пестовала меня всю жизнь. С ребятами поехали на море, тут я и Олю встретил…
Вернулись мы в Москву вместе, вечером Оля уезжала поездом к себе в Харьков. Я привел ее познакомиться с родителями. У нас дома она провела весь день.
Когда я, проводив Олю на вокзал, вернулся, мама сказала, как отрезала: «Это все несерьезно!»
Она была недовольна моим выбором, но, думаю, успокаивала себя, что курортный роман быстро закончится. Я же каждую неделю ездил к Оле в Харьков. Помню, в очередной раз собираюсь на вокзал, мама недовольно спрашивает: «Ты куда?» — «К Ольге». Она — в крик. Естественно, как все мамы, боялась, что провинциалка гоняется за московскими метрами. Забыла, что сама родилась в Советске.
Мама пыталась меня отговорить от брака с Ольгой, приводила разные доводы, даже запрещала. Папа дипломатично молчал. Однажды выхожу к лифту, а он за мной выскакивает и что-то сует в карман. Смотрю, а там 25 рублей. Ему-то как раз Ольга сразу понравилась...
Мы с Олей поженились в Харькове. Какое-то время мама на меня обижалась, потом мудро решила, что это все-таки моя жизнь. И успокоилась. Тем более что у них с папой начались свои сложности…
Наверное, оттого что мы с родителями уже жили отдельно, для меня как гром с ясного неба была новость: папа ушел из дома с вещами. Что там у них произошло, не знаю. Но я понимал, этот уход для него — серьезный поступок, с его-то терпением. Папа жил какое-то время у своей сестры Гали в Отрадном. Может быть, он решил переждать, пока мама успокоится после очередной ссоры. Не знаю…
Да и с моей стороны было бы глупо приставать с отцу с расспросами: «Интересно, а что у вас случилось? Расскажи». Никто же не умер? Трагедии особой не было. Но на этот раз все могло закончиться разводом.
Еще до своего ухода отец, оказывается, на съемках в Белоруссии познакомился с молоденькой актрисой Светланой со смешной фамилией Аксюнчик. Я узнал об этом де-факто. Как-то мы с Олегом приехали на день рождения к тете Гале. Мамы, естественно, там не было. У нее вообще были не особенно теплые отношения с сестрой мужа. И там среди гостей я увидел незнакомую девушку. Потом узнал, что папа с ней вместе ездил на Дон. У него началась вторая молодость, он весь светился. Но жениться на этой девушке так и не посмел. Ни о каком разводе с мамой и речи не шло. Для него долг перед женой и детьми был выше чувств. Он переживал за нас с Олегом и боялся, что больше всего в этой ситуации пострадаем именно мы. Хотя мы были уже далеко не дети. А Света Аксюнчик, говорят, уехала насовсем в Америку. И все рассосалось… На этот раз мама сама пришла к отцу и сказала: «Я без тебя не могу», он ответил: «Я тоже…»
Папа вернулся к маме, потому что, наверное, любил… Через месяц родители помирились и даже обвенчались. 35 лет прожили вместе… это вам не шутка…
Помню, в стране началась антиалкогольная кампания. Спиртные напитки невозможно было купить. Папаня решил гнать самогон дома. Накупил книжек с рецептами и углубился в их изучение. Друзья подарили ему стеклянный лабораторный аппарат с настоящим змеевиком. Но «агрегат» кокнулся во время сборки.
— Леха, труба! Что делать?
Голос папы в телефонной трубке был очень расстроенный. А я тогда работал в поликлинике. Спустился в подвал, где хранилась списанная стеклянная посуда, и за один день собрал ему самогонный аппарат.
Когда я притащил подарок, у отца слезы выступили. «Какая мощь!» — не скрывал он своего восхищения. Папа с энтузиазмом стал гнать самогон. И, надо сказать, делал это с большой выдумкой: и цедру лимона добавлял, и лепестки розы, и корень лимонника. Думаю, он мог бы открыть в Москве небольшой бар со своими фирменными напитками.
90-е годы. В кино — кризис, Театр киноактера разогнали, забрав здание под казино. Родители, звезды экрана, оказались никому не нужны. Мама страдала, что ее не зовут в кино, а папа переживал — как теперь кормить семью?
Делать ему было совсем нечего, вот он и занялся столярными работами. Папа покупал на барахолке на Преображенке инструменты, помню, притащил домой какую-то особенную пилу.
Он так был доволен своей редкой покупкой, что чуть ли не спать с этой пилой ложился.
Как-то своими руками смастерил стол. Стол получился добротный, не гвоздиками тяп-ляп сбитый из готовых реечек, а весь на шипах, капитальный. А еще я помню, как он ловко обращался с иголкой. У нас дома сам перетягивал диваны, кресла. Но это хобби денег не приносило.
Что же делать? Когда только намечался этот кризис в кино, один папин друг, бизнесмен, предложил ему работу — взял к себе в фирму пресс-секретарем. Бизнесмен торговал унитазами, ваннами, раковинами. Ну какой может быть пресс-секретарь в фирме сантехники? Естественно, папа ничего не делал, только зарплату получал, это была благотворительность чистой воды.
Конечно, такая работа продолжалась недолго: не будут же тебе вечно платить зарплату за красивые глаза?
И папа пошел работать на стройку простым рабочим. Таскал рубероид, цемент и кирпичи. Ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, как все работяги. Если его узнавали в метро, он тут же переходил в другой вагон. Однажды во время разгрузки машины с шифером ему стало плохо. Вернулся домой белый как полотно. Он надорвался на работе, открылась язва, а с ней шутки плохи — ничего тяжелого поднимать нельзя. Папу неудачно прооперировали, пришлось делать повторную операцию. Сердце не выдержало наркоза, и папа умер на операционном столе...
Когда отца не стало, я купил ящик водки. Недели две лежал и смотрел в потолок… На поминки в Дом кино пришло много актеров и режиссеров.
А самое главное, память папы пришли почтить его друзья — егеря. Такой чести даже генералы, с которыми они охотились, не удостаивались. Он был для них своим парнем. Помню, после охоты мужики собирались в избушке. Выпивали, травили анекдоты. Вдруг папа начинал читать им Бодлера. А они его слушали затаив дыхание.
Маме после смерти папы пришлось несладко. Она даже занималась оптовой торговлей обувью, ездила, договаривалась с поставщиками. А еще в ней проснулась наша бабушка-общественница. Мама на добровольных началах мыла подъезд и драила лифт, денег за это не брала, ходила на все субботники, убирала территорию вокруг дома.
Но жить одной она так и не научилась. Мама периодически влюбляется, и тут я ей не судья. Через три года после ухода отца рядом с ней появился некий товарищ, моложе ее лет на 20. Бард, поэт! Я ее пытался вразумить: «Да посмотри на него, это же типичный брачный аферист!» Она сильно гневалась: «Ты ничего не понимаешь! Он гений, поэт, послушай, какие стихи пишет!» — и принималась читать какую-то белиберду. С ней говорить на эту тему было бесполезно. Все равно что слепоглухонемому фильм показывать. Она никого не слушала: ни меня, ни свою близкую подружку Гвоздикову, которая ей глаза открыть пыталась. Они даже поссорились на этой почве и с тех пор не разговаривают.
Помню, звонит мама:
— Приходи на свадьбу.
— Нет, не приду. Какая свадьба? Ты что, с ума сошла? Ты же говорила, что ни на кого отца не променяешь?!
Маме было уже за шестьдесят. Конечно, можно было впустую потратить силы и нервы, чтобы ее переубедить, но я посчитал, что лучше в это дело не лезть. Не маленькая девочка, сама разберется. Да живи с кем хочешь...
Вот они вдвоем с женихом в загс и сходили. Олег пришел к маме только на свадебное застолье.
Нового маминого мужа я видел всего один раз в жизни. Ну зачем мне с ним общаться? Абсолютно посторонний для меня человек. Как-то заехал к маме за дедовскими стульями. Ее молодой муж помог мне их довезти. Вот и все, больше я его не видел. Да что мне на него смотреть? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, какой человек перед тобой.
Он заставлял маму в интервью говорить только о себе, раскручивался за ее счет. Я знал, что это долго не протянется. Случилось так, как я и предполагал. Только еще быстрее. Через месяц звонит мама:
— Ты знаешь, мы не подходим друг другу… Мы разошлись…
— Мама, зачем тебе это надо было? Столько писанины развели: вначале женились, потом разводились!
Но разве она меня послушает? У нее вообще нет авторитетов: всегда поступает так, как хочет.
А потом мы с мамой крупно поссорились и долго не разговаривали. Мама с братом решили разменять родительскую квартиру на проспекте Гагарина. Они уже друг другу мешали: Олег — взрослый молодой человек, у него друзья, посиделки за пивом.
Разменяли мирно, без скандалов, только… меня не поставили в известность. Мама с Олегом посчитали, что мне уже ничего не полагается из наследства. Я долго с ними не общался, звонили друг другу, только чтобы поздравить с днем рождения. Мне показалось, что они со мной поступили несправедливо. До сих пор мы с братом жили дружно, не ссорились и не дрались, а тут словно черная кошка между нами пробежала…
Слава богу, с братом я успел помириться, и меня не мучает совесть…
Олег так и не нашел себя в этой жизни. Школу не окончил, после 8-го класса решил стать портным, но и в ПТУ не доучился: «Не хочу быть портным, буду автомехаником!» Хорошо! Но и тут у него ничего не получилось. Мама пристроила Олега к Стасу Намину рабочим сцены.
Он и там долго не продержался. И в личной жизни ему не повезло — развелся через год после женитьбы. Дошло до того, что Олег стал торговать на Тишинском рынке шмотками. Мама ему даже помогала пару раз.
Парню 34 года. Закончились его поиски себя тем, что он уехал жить в Кинешму. Мама купила ему в деревне домик и подержанную «Оку», чтобы он на ней ездил в магазин. Олег стал жить в заброшенной деревне отшельником, где кроме него было всего два человека: один мужик, который работал в Кинешме в МЧС, да дед старый, одинокий. Ни магазина, ни почты, ни транспорта, связь с внешним миром только по мобильному телефону. Поле и лес.
А что делать в чистом поле?
Естественно, пить! В Москве Олег сдавал свою квартиру. Она была совершенно «убитая»: братец любил пострелять из лука по двери, он ее даже пробил в нескольких местах. На эти деньги и жил. Летом еще ладно, можно в лес по грибы сходить, на рыбалку или охоту. А зимой — тоска! Четыре часа солнце светит, а в остальное время суток — темень, хоть глаз выколи. Да и холод лютый, в его избушке только печка дровяная да лежанка. Некому ни «с добрым утром» сказать, ни «здрасьте», ни «до свидания». Иначе говоря, Олег добровольно сослал себя в ссылку.
Мы с братом изредка созванивались. Помню, как-то звонит: «Приезжай, братец, на охоту. Тут следов на снегу видимо-невидимо! Даже никуда ходить не надо, хоть из форточки стреляй! Все зайцы твои». Он очень меня зазывал, по его голосу я понял, что он страшно тоскует по человеческому общению.
Мы с другом поехали к нему. Еле нашли эту деревню. Раннее утро. Темно, вокруг покинутые заколоченные домишки, света ни у кого в окошках не видно. Снегу выше головы. Е-мое!
—И где же твое жилище?
— Здесь, недалеко.
А домика-то и не видно. Вокруг поле, занесенное снегом. Шаг в сторону от протоптанной тропинки — и ты проваливаешься в сугроб по шею. Идешь, как по минному полю, а вдоль тропинки палочки натыканы, чтобы не сбиться. Друг встал на лыжи, все поле объехал, никаких звериных следов так и не нашел…
Прошло время. Однажды маме позвонил сосед и сказал, что Олег умер. Он заметил, что брат давно не выходил из избушки, зашел проведать и нашел его тело.
Я считаю, что умер он от тоски… от одиночества… от своей невостребованности… от жизни… хотя, собственно, это и жизнью-то нельзя назвать.
Для матери это был очередной тяжелый удар. Она с головой ушла в профессию. Только там нашла спасение. Кинофестивали, съемки у Киры Муратовой, она воспряла духом — снова нужна, востребована…
А тут еще в ее жизни появился «стилист» по имени Руслан. Она как с ума сошла. Как только из уст мамы полились дифирамбы в его адрес, я про себя подумал: «Ну, все. Снова здорово...» Только разница в возрасте стала еще больше, этот был уже не на 20, а на 30 лет моложе. А когда я увидел этого молодого человека, все стало ясно. Такие «стилисты» всегда крутятся вокруг стареющих звезд.
Ну, а с другой стороны… хочется ей, нравится, что он ее одевает, прически придумывает и глаза красит — да ради бога! Я только рад за нее. Мне с ней не жить, ну что я буду расстраиваться?
Мама с жаром нахваливала его всем СМИ: «Русланчик, Русланчик, только Русланчик!», таскала на все свои съемки, выводила в свет. Когда он наконец исчез с ее горизонта, я напомнил: «Ну и что я тебе говорил? Я ведь тебя предупреждал, что он похож на альфонса». Она никогда никого не слушает, вот поэтому я и не лезу со своими советами. Спросит — скажу прямо. Я ее хорошо знаю — девушка с характером!
Мама и с моей женой в напряженных отношениях. То она не может без совета моей Ольги обойтись, а то они вообще прекращают разговаривать. У нее так и со мной. Чуть что не так — можем и по месяцу не созваниваться.
Мама и с внучкой сейчас не общается.
Почему? Отчего? Трудно понять. Это какие-то бабские дела, я в них не лезу. Моя дочка Маша — вся в меня, в артистки ни за что идти не хочет. Выучилась на стоматолога, продолжает династию зубных врачей. Маша не любит болтать впустую. Она — конкретный человек, все эти актерские дела от нее далеки…
Слава богу, со временем все обиды забываются, мы становимся терпимее друг к другу. Я был на дне рождении у мамы, звоню ей, она — мне. Недавно с переломом руки она лежала в больнице, я ее навещал. Так что у нас все наладилось…
А недавно мы с мамой и с моим внуком Вовкой ходили в цирк. Давно все вместе никуда не выбирались.
Представление закончилось. Идем к метро. Сели на лавочку отдохнуть — все-таки возраст дает о себе знать, мама стала быстрее уставать. Я ей предложил: «А ты не хочешь поменять квартиру поближе к нам? Живем ведь в разных концах Москвы…» Она помолчала, а потом говорит: «Я подумаю…»
Ведь по сути у мамы, кроме меня и маленького правнука Вовки, и нет никого больше на всем белом свете… В Мелитополь больше ездить не к кому, да и дом наш снесли — теперь там многоэтажка стоит…
Подпишись на наш канал в Telegram