Автомобиль с открытым верхом плавно трогает с места. Над летним Сараево ослепительно сияет солнце, но машина понемногу набирает ход, и встречный ветерок овевает лица Франца Фердинанда и Софии приятной прохладой. Они расположились на заднем сиденье, он — в голубом парадном мундире генерала от кавалерии и высокой фуражке, она — в белом платье и шляпе со страусовым пером.
Ее рука в белой перчатке ложится на его запястье, и Франц Фердинанд, улыбаясь, накрывает ее своей широкой ладонью.
У здания ратуши толпа народа, многие кричат приветствия, машут белыми платками и букетами цветов. Франц Фердинанд наклоняется к Софии. «Это тебе, — шепчет он. — Все эти цветы — тебе. Ты ведь помнишь, какой сегодня день?» «Думаешь, я могу это забыть? — отвечает она. — Сегодня наш с тобой день. Спасибо тебе». Сегодня 28 июня 1914 года, и эрцгерцог Франц Фердинанд с женой Софией Хотек уезжают в вечность...
Они познакомились на балу в Праге, и это само по себе было удивительно. Эрцгерцог терпеть не мог балы, всю эту расфуфыренную публику, всех этих светских щеголей, охотников за дамами, и барышень, еще более беспощадных охотниц за женихами. И в Праге он тоже бывал нечасто. Но надо же такому случиться — дядюшка-император возжелал, чтобы его наследник самолично проинспектировал стоящие в Чехии войска, которые отродясь не воевали и воевать не собирались.
А тут — ну кто бы мог подумать! — как раз во время его инспекции в Праге случился большой бал. Франц Фердинанд усмехнулся: они, похоже, держат его за дурачка. Кажется, вся Австро-Венгрия уже озабочена тем, чтобы поскорее сыскать эрцгерцогу подходящую партию. Вот наконец и старик дядя подключился: отправляет с инспекцией на балы. Лучше бы уж послал инспектировать охотничьи угодья. Польза для империи та же, то есть никакой, зато хоть удовольствие.
...София Хотек всегда мечтала попасть на такой бал. Хотя и знала, что ей туда дорога заказана, девушкой она была вовсе не глупой. Нет, конечно, на балах она бывала, и не раз. Но то балы в обветшалых богемских усадьбах родительских соседей, где розовощекие провинциальные кавалеры только и говорят об урожае хмеля да защите стада от волков, а старушки-родственницы в чепцах с лентами каждый раз округляют глаза, когда она, едва дождавшись окончания танца, оставляла такого кавалера и уходила к подругам.
А тут — весь цвет империи. Море света, пирамиды фужеров с шампанским и оркестр из самой Вены!
...И вот чего ради все это, спрашивается? С утра — солдаты, тянущие носки на плацу так, что того гляди сапоги треснут. Теперь — этот бал. Сотни, да какое там — тысячи людей, которые могли бы заниматься своими делами. Резаться в карты в казарме, нянчить детей, возиться в саду, почитать, в конце концов, что-нибудь путное. Так нет же, все они по дядюшкиной милости вращаются вокруг него, Франца Фердинанда, как планеты вокруг Солнца, только бы он сподобился обрести наконец любовь.
Эрцгерцог рассеянно кивнул очередному знакомому и опустил бокал на поднос услужливо застывшего рядом лакея.
Обрести любовь — хорошенькое дело… С любовью ему не везло с рождения. Он появился на свет в семье Карла Людвига, родного брата австро-венгерского императора Франца Иосифа и Марии Аннунциаты, принцессы Сицилийской. То есть не с серебряной даже, а с золотой ложечкой во рту. Но отец, хоть и радовался рождению первенца, вниманием сына не баловал. Мать же страдала туберкулезом и чаще всего была слишком слаба. Фарфорово-бледное лицо, хрупкая фигурка, утопающая в ворохе подушек, да легкое, почти бесплотное прикосновение материнской руки к его щеке — почти все, что осталось в памяти Франца Фердинанда.
Ему не исполнилось и восьми, когда Марии Аннунциаты не стало.
Воспитание в императорских семьях и само по себе не предполагает особых нежностей, ставя во главу угла требования дворцового этикета. А со смертью матери Франц Фердинанд и вовсе лишился того, в чем больше всего нуждался: искреннего внимания и участия. И без того не очень разговорчивый, неспособный к иностранным языкам, да и на родном-то выражавший свои мысли и чувства с натугой, он замкнулся окончательно. Чем сильнее понуждали его проникнуться важностью своего положения — шутка ли, племянник самого императора! — и чем настойчивее посвящали в таинства протоколов и церемоний, тем с большей ненавистью он к ним относился. При первой возможности Франц Фердинанд сбегал из покоев во дворцовый парк.
И самыми близкими ему людьми были не отец, не легион воспитателей, педагогов и гувернеров, не являвшиеся с пышными визитами венценосные родственники, а отцовские садовник и егерь. Наверное, потому что оба просто и честно любили свое ремесло, а не следовали требованиям протоколов и церемоний.
С тех пор и до конца дней любимыми занятиями Франца Фердинанда оставались охота и выращивание роз. Розы в парке его замка в Конопиште, поражавшие красотой, обилием и разнообразием, были предметом зависти всей европейской знати. А эрцгерцог с педантичностью, присущей ему во всем, неустанно обновлял каталог своего розария, занося туда наилучшие характеристики почвы для каждого из кустов, способы подкормки и режим полива. Доступ к сей священной книге имели лишь его садовники.
Журнал охоты у Франца Фердинанда тоже имелся.
И многие отказывались верить в его записи. Шутка ли, только в одну из охот Франц Фердинанд со спутниками застрелили 2140 фазанов и куропаток! Он только усмехался в ответ на недоверчивые расспросы. Уж в чем в чем, а в обмане себя самого эрцгерцог ни разу замечен не был. И приукрашивать охотничьи подвиги было просто ниже его достоинства. К тому же стрел ком он был и правда превосходным. В 1892-м, накануне тридцатилетия, эрцгерцог предпринял кругосветное путешествие, во время которого провел несколько дней во дворце индийского махараджи. Тот радушно развлекал высокого гостя самыми диковинными забавами. Однажды за ужином махараджа вызвал своего придворного, отрекомендовав его как лучшего в мире стрелка.
Хозяин принялся подбрасывать в воздух серебряные монеты, а придворный стрелял в них навскидку. И чаще всего попадал. Через несколько минут Франц Фердинанд потребовал принести его ружье и заявил, что вызывает стрелка на поединок. Махараджа снисходительно улыбнулся, но вскоре улыбка сошла с его лица… Франц Фердинанд поймал изумленный взгляд собеседника. Кажется, он и сам разулыбался невпопад, вспомнив, как выиграл ту давнюю дуэль.
Страсть к охоте даже стоила эрцгерцогу здоровья. Он сделался туговат на ухо, и поговаривали, что причиной тому беспрерывная ружейная пальба, устраиваемая им чуть не по нескольку раз на неделе. Впрочем, сам Франц Фердинанд ничуть по этому поводу не переживал. Он мог бы, пожалуй, без особо ощутимых для себя последствий и вовсе оглохнуть, поскольку к музыке и поэзии был абсолютно равнодушен, а светскими беседами откровенно тяготился.
Многие, кстати, считали его по этой причине человеком весьма некультурным. И очень заблуждались. Да, эрцгерцог не сходил с ума по Вагнеру, как требовала тогдашняя мода, и даже строки Гете не находили отзвука в его душе. Зато он был тончайшим знатоком древнего искусства. Из своего кругосветного путешествия, например, он привез множество поистине бесценных масок, статуэток и шкатулок. Да и дома Франц Фердинанд постоянно пополнял свою коллекцию. Все венские торговцы предметами искусства и древности ожидали его визитов как манны небесной. Мало того, что эрцгерцог мог выложить за понравившуюся вещь баснословные деньги. Он еще и безошибочно определял подделки, тем самым помогая торговцам блюсти качество своего товара и поддерживать реноме.
...София пробиралась за эрцгерцогиней Изабеллой и ее дочерьми к отведенным высокому семейству местам.
Ей ужасно хотелось разглядеть повнимательнее наряды всех столичных дам, но пока больше приходилось смотреть на таких же, как она сама, фрейлин. Бал начался, и, не слишком знакомая с премудростями высшего этикета, София очень боялась попасть впросак. Вот, например, шампанское – уже можно или пока нельзя? Другие, кажется, пока не берут. Дома на балах ответ всегда можно было прочесть во взгляде отца… Ей вдруг стало грустно. Ну не странная ли она, право? Попала на бал, о котором мечтала всю жизнь, а сама грустит о доме, хотя и знает прекрасно, что как раз туда ей дорога теперь заказана вернее, чем раньше — на самые пышные балы. Можно сказать, дома у нее больше и не было...
Она происходила из древнего богемского рода, но не очень знатного, да к тому же совсем не богатого.
Была хороша собой, но красавицей ее не назвал бы никто — слишком высока ростом, слишком бледна, не слишком тонка в кости... Ну и, наконец, София была умна, что для невесты из небогатой семьи — совсем уж непростительный недостаток. Родители чуть не с самого ее рождения беспокоились о том, чтобы найти дочери подходящую пару, и беспокоились не напрасно. Женихи не текли к их порогу неистовым потоком. Нет, кое-какой ручеек, конечно, журчал, и поначалу даже довольно бойко. Но разборчивая София решительно отвергла все предложения, а добросердечные родители не нашли в себе сил настоять. Ручеек обмелел, замедлился и к 24-м Cофииным годам и вовсе пересох.
Дело шло к катастрофе: девушка из небогатой семьи после 25 лет автоматически переходила в разряд старых дев. Теперь, на этом балу, ей было — страшно подумать! — уже 30.
А ему всего-то 35, и что за нужда такая — немедленно жениться и нарожать детей? Ну да, да, долг перед престолом — трону нужны наследники. Но что же за мука такая — в самых святых вещах самому собой не распоряжаться?! Жил бы сейчас чудаковатым садоводом-охотником-коллекционером, и никто бы слова ему не сказал. И инспектировать ничего не должен бы был, да и вообще государственными делами не занимался — спасибо двоюродному деду по материнской линии. Тот еще в 1875-м завещал Францу Фердинанду огромное состояние. Правда, оговорил в завещании два условия: первое — внуку надлежало прибавить к своему имени титул гецога д’Эсте, и второе — ему следовало выучить итальянский язык.
Против титулов юный наследник ничего не имел, а вот с языками, увы, дело у него обстояло крайне плохо. Зато с упрямством все было в порядке. С грехом пополам Франц Фердинанд освоил наречие Данте и Петрарки — и сделался одним из богатейших людей в империи.
Но дальше случилось 30 января 1889 года. В охотничьем замке Майерлинг были найдены тела кронпринца Рудольфа, единственного сына Франца Иосифа и наследника престола, и его любовницы баронессы фон Вечеры. Сначала трагедию пытались замолчать, словно бы не веря в случившееся, словно бы ожидая, что кронпринц вот-вот передумает и воскреснет. Потом поползли нелепые слухи о заговоре революционеров, хотя решительно всем при дворе было известно, что революционером скорее стоило называть самого кронпринца Рудольфа.
Он всю жизнь ссорился с отцом, исповедовал самые вольнодумные взгляды, печатался в либеральных газетах, разорвал навязанный ему династический брак и закрутил роман с этой самой несчастной баронессой… В общем, правда была проста и очевидна: кронпринц и его пассия совершили самоубийство.
По правилам престолонаследия преемником Франца Иосифа объявили его младшего брата Карла Людвига, отца Франца Фердинанда. Но это была лишь формальность. Карл Людвиг, будучи всего на три года моложе императора, вряд ли мог считаться наследником. Он тут же отрекся от престолонаследия в пользу сына. Так в неполных 26 лет Франц Фердинанд стал не только одним из богатейших людей Австро-Венгрии, но и наследником австро-венгерского трона.
Их отношения с дядей меньше всего походили на безоблачные. Но за резкостью и упрямством молодого племянника Франц Иосиф видел недюжинный ум. И не жалел сил, посвящая наследника в тонкости императорских обязанностей. А Франц Фердинанд не терпел фанаберию придворных церемоний, был скверным оратором и еще худшим дипломатом, но искренне стремился соответствовать непомерному масштабу свалившихся на него проблем. И очень быстро и неплохо в них сориентировался. Словом, идиллией эти годы назвать можно едва ли, но это было хорошее, интересное время. За пару лет резкий и угловатый Франц Фердинанд, конечно, не стал гладким, как морской голыш, но хоть как-то пообтерся в придворных течениях. И даже обзавелся несколькими людьми, которых именовал, пусть только про себя, друзьями — чуть ли не впервые в жизни.
И тут вновь грянул гром.
Как выяснилось, по материнской линии эрцгерцог унаследовал не только огромное состояние. У него нашли туберкулез. И вот тут-то Франц Фердинанд разочаровался в людях окончательно и бесповоротно. Всесильный князь Монтенуово, церемониймейстер императорского двора (и прежде относившийся к эрцгерцогу весьма прохладно), настоятельно рекомендовал императору подыскать другого наследника, поскольку дни этого определенно были сочтены. Через несколько недель после объявления диагноза эрцгерцог обнаружил, что оказался в вакууме, словно заболел проказой. Его сторонились не только слуги и мелкие царедворцы, но даже те, кого он еще вчера готов был назвать друзьями. Все они уже с нетерпением ждали, кого Франц Иосиф объявит новым наследником…
С тех пор Франца Фердинанда можно было записывать в мизантропы.
Он и прежде не очень-то желал нравиться всем и каждому. Теперь же подчеркнуто стремился не нравиться. Сделался вызывающе груб и отчаянно стыдился сколько-нибудь светлых порывов своей души. Один из знакомых однажды застал эрцгерцога наблюдающим из окна похоронную процессию. Хоронили достойного вельможу, при жизни сделавшего Францу Фердинанду немало добра. Эрцгерцог стоял у окна, вцепившись в занавеску, было видно, что он изо всех сил сдерживает слезы. Но стоило ему обнаружить, что он не один, как Франц Фердинанд резко обернулся и, бросив какое-то колкое замечание о покойном, вышел прочь.
Император Франц Иосиф, к чести его, не последовал советам своего церемониймейстера. Он в приказном порядке обязал наследника лечиться. То самое кругосветное путешествие было предпринято во многом по рекомендации докторов, уповавших на смену климата и благотворное влияние морского воздуха. И, как ни странно, рецепт сработал! На родину Франц Фердинанд вернулся в прекрасной форме, и врачи констатировали, что болезнь отступила. Тут же вчерашние друзья вновь раскрыли объятия, а князь Монтенуово рассыпался в поздравлениях. Эрцгергцог даже не дал себе труда их дослушать. Он уже слишком хорошо знал цену придворной любви и дружбе.
Итак, наследник престола был почти здоров, несказанно богат и вполне зрел — разменял четвертый десяток. Дело оставалось за сущим пустяком — подобающим образом жениться.
Понятно, что при перечисленных достоинствах недостатка в претендентках быть не могло. Правда, и на сей счет в империи имелись очень строгие правила. Достойную партию Францу Фердинанду могла составить представительница всего лишь одной из 16 семей в Европе. Но семьи, по счастью, были очень большими, и детей женского пола в них имелось даже с избытком.
И тут началось! Жениться Франц Фердинанд категорически не желал. Невинность он, разумеется, не хранил, регулярно прибегая к услугам жриц любви и просто барышень с широкими взглядами. Но связывать себя священными узами не собирался. Заявлял, что ждет встречи со своей единственной, что хотел бы создать семью с женщиной зрелой и опытной (в житейском, конечно, смысле, поскольку любовного опыта у барышень из хороших семей не предполагалось по определению), и снисходительно именовал юных соискательниц, а заодно и всех молоденьких особ женского пола «мышками».
Император Франц Иосиф хмурился, но терпел. Продолжал возлагать надежды. В 1898-м назначил наследника своим заместителем в верховном командовании армией — второй (а в случае оперативных военных действий даже и первый) армейский пост в империи. И в знак высокого доверия отправил с инспекцией в Прагу. На бал, проще говоря.
А Софии в последний год было уже не до балов. Мать и отец в ее присутствии были хмуры и неразговорчивы. Зато оставаясь одни, напряженно о чем-то говорили часами. София не прислушивалась, не так ее воспитали, чтобы подслушивать чужие тайны. Да к тому же и тайны-то никакой тут не было.
Она все прекрасно понимала. Любимая дочь с каждым днем превращалась во все более тяжкий камень на родительской шее. Семья и так едва сводила концы с концами, чтобы содержать еще и старую деву. И плата за разборчивость невесты тоже была ясна: монастырь.
Что ж, София не возражала. Только тихо грустила, глядя по утрам из окна своей комнатки и гадая: сегодня или завтра она увидит эту покосившуюся изгородь, старого пса в конуре, эти луга и холмы на горизонте в последний раз. Она уже тайком собрала вещи к отъезду и только не решалась сказать обо всем сама, дожидаясь, когда отец и мать придут к ней и сообщат о неизбежном.
Как вдруг случилось чудо. Родственники замолвили слово друзьям, те похлопотали перед знакомыми — и по прихотливому стечению счастливых случайностей Софию пригласили ко двору фрейлиной эрцгерцогини Изабеллы.
Перспективы замужества это, конечно, скорее сужало, чем расширяло: кто польстится на старую деву в столице, раз уж в провинции охотников не нашлось? Но дочь хотя бы получала денежное содержание и переставала обременять семью. И родители, вознеся благодарение господу, быстренько снарядили Софию в путь. И вот теперь не в монастырской келье, а на роскошном балу фрейлина эрцгерцогини Изабеллы стояла в одиночестве у стены и отчаянно сдерживала слезы, вспоминая старого пса в конуре, покосившуюся изгородь, луга и холмы на горизонте.
Пылали свечи, мазурки сменялись вальсами и полонезами, дамы трепетали веерами и стиснутыми в корсетах бюстами, кавалеры звенели шпорами — короче, скука смертная.
И эрцгерцог, отбыв приличествующее время, совсем уже собрался уйти, когда взгляд его вдруг остановился на стоявшей в одиночестве где-то у стены молодой женщине. Почти не отдавая себе отчета в происходящем, Франц Фердинанд подошел и пригласил на танец Софию Хотек. Когда перед ней остановился с приглашением на танец наследник престола, девушка в первый момент подумала, что он ее с кем-то перепутал. Но грациозно склонила голову, принимая приглашение. И грянула музыка...
Они полюбили друг друга еще прежде, чем смолк оркестр. Это трудно объяснить, но такое случается. А может, они просто были предназначены друг другу судьбой.
Их тайный, почти бесплотный роман тянулся несколько месяцев, Франц Фердинанд и София проявляли чудеса изобретательности, обмениваясь нежными письмами и скрывая свои чувства от мира. Но писем стало мало. Франц Фердинанд зачастил в Пресбург, в имение эрцгерцогини Изабеллы. Натянуто улыбался за обедом, рассеянно вздыхал за кофе, зато охотно играл в теннис, благо спортсменом он был лучшим, чем собеседником.
Эрцгерцогиня была на седьмом небе от счастья. Супруга эрцгерцога Тосканского, она в отличие от родителей Софии входила-таки в круг тех самых 16 избранных семейств, с представительницами которых мог связать себя узами брака наследник престола. И дочерей на выданье у нее имелось целых три! Особые надежды возлагались, конечно, на старшую — бойкую Марию-Кристину, которая по родительскому наущению флиртовала с дорогим гостем, пожалуй, даже чуть больше, чем позволяли приличия.
Но разве цель не оправдывает средства? Наследник, правда, не проявлял ответного пыла, но его вздохи и натянутые улыбки — ведь это же было не просто так!
Момент истины случился однажды вечером, вскоре после отъезда Франца Фердинанда. Слуга, убиравший теннисный корт, нашел часы, забытые эрцгерцогом. И отнес находку госпоже. Та поблагодарила честного слугу и еще прежде, чем он вышел, дрожащими от нетерпения пальцами раскрыла брелок. По тогдашнему обычаю в брелоке часов благородные господа носили миниатюрные портреты своих возлюбленных. Изабелла даже зажмурилась на миг от сладкого предвкушения увидеть там портрет Марии-Кристины. Потом осторожно открыла глаза.
Слабо вскрикнула и зажмурилась вновь. Снова открыла. Ситуация не изменилась: с портрета на нее смотрела ее фрейлина София Хотек.
В тот же вечер София была изгнана из дома, а на следующее утро весь двор гудел, обсуждая ошеломляющую новость о романе наследника с какой-то провинциалкой, выскочкой-фрейлиной и к тому же старой девой. Франц Фердинанд, отправляясь на встречу к императору, был бледнее обычного, на скулах играли желваки. В коридоре дворца его остановил князь Монтенуово.
— Мой дорогой эрцгерцог, — тонкие губы церемониймейстера растянулись в холодной улыбке. — Вы, вижу, взволнованы? Право, не стоит. Признаться, я удивлен — отчего столько шума? Мне ли вам объяснять, что с вашими деньгами и влиянием такие проблемы решаются мгновенно.
Заплатите семье этой бедняжки — и пусть отправляется в монастырь или в какое-нибудь удаленное поместье. Уверяю вас, и месяца не пройдет, как в обществе обо всем забудут.
— Вздор! — резко ответил Франц Фердинанд. — За что я должен платить семье Софии и куда она должна уезжать? Она — моя невеста, и я женюсь на ней!
Самообладание – главная добродетель любого опытного царедворца. Но в тот раз оно изменило даже церемониймейстеру.
— Что-о-о? — отшатнулся князь. — Но вы не можете…
— Я? Я-то как раз могу, уверяю вас! — и Франц Фердинанд решительно зашагал прочь.
И он действительно смог, хотя для этого и потребовалось превратить свою любовь в предмет обсуждения всей Европы.
Император Франц Иосиф был в ярости. Кричал, что лишит эрцгерцога права наследовать престол. Тот, по-бычьи склонив упрямую тяжелую голову, отвечал, что подчинится любой воле императора, кроме одной-единственной: решать за него, Франца Фердинанда, кого ему любить и на ком жениться. Жена покойного отца, мачеха Мария Тереза (одна из немногих на свете, с кем Франца Фердинанда всегда связывали действительно близкие и доверительные отношения) спрашивала, отчего он так упорствует, рискуя лишиться трона. «Оттого, что могу быть счастлив только с Софией, — просто отвечал тот. — А счастье для меня важнее, чем трон».
О романе Франца Фердинанда и Софии, о гневе императора и туманном будущем Австро-Венгрии кричали газеты всего мира, даже приход нового столетия и связанные с ним надежды и страхи теперь волновали публику куда меньше. Дошло до того, что разрешить эрцгерцогу жениться на женщине, которую он любит, императора Франца Иосифа просили Папа Римский, кайзер Германии и российский император, словно бы не было в мировой политике более важных дел!
И старый император сдался, правда, обставив свою капитуляцию массой чудовищных условий. Брак Франца Фердинанда и Софии должен был признаваться морганатическим. Рожденные в нем дети не имели права претендовать в будущем на престол. Франц Фердинанд клялся и после восшествия на трон не предпринимать ничего для изменения положения своих детей и жены.
А София получала от монарших щедрот титул светлейшей герцогини Гогенберг и думать не должна была о том, что имеет хоть какое-то отношение к великой династии Габсбургов. Единственная привилегия, которая уравнивала ее в правах с мужем, состояла в том, что после смерти она могла быть похоронена в одном склепе с ним. Когда Франц Фердинанд рассказал ей об этом, София улыбнулась: «Большего мне и не нужно».
28 июня 1900 года Франц Фердинанд и София приняли все условия и торжественно поклялись их соблюдать. 1 июля в небольшом богемском городке на родине родителей невесты состоялась свадьба. Только родственники невесты на ней и присутствовали. Не приехали ни братья Франца Фердинанда, ни его сестра, ни сонмища кузин и кузенов — ни единого человека из семьи Габсбургов.
Не сказать, чтобы жених питал к ним особо нежные чувства. Но чтобы не заметить свадьбы…
Зато вскоре после свадьбы в продаже появились открытки с изображением Франца Фердинанда и Софии. А также с гирляндами, голубками, всей прочей подобающей атрибутикой и надписью: «Любовь побеждает все». У публики открытки пользовались бешеным успехом. Говорят, автором идеи был князь Монтенуово...
Франц Фердинанд и София поселились в замке эрцгерцога в Конопиште, неподалеку от Праги. Поначалу они часто наезжали в столицу, но прием, который получала при дворе София, быстро отбил у них такую охоту. Стараниями Монтенуово статус Софии как неравной эрцгерцогу подчеркивался при всякой возможности. На балах Францу Фердинанду полагалось входить в залу одним из первых.
Его жене — одной из последних. Столкнувшись с этим впервые, эрцгерцог вспыхнул, круто развернувшись, вышел из залы и ждал у двери добрых полчаса, пока лакей не выкликнул наконец имя светлейшей герцогини Гогенберг, чтобы войти вместе с женой. Император кряхтел, Монтенуово кривился, гости шушукались, но отныне и впредь Франц Фердинанд поступал только так. В другой раз София (в отличие от мужа очень музыкальная) упросила эрцгерцога сходить на премьеру в Венскую оперу. Однако у входа Монтенуово любезно сообщил эрцгерцогу, что сидеть им с супругой придется врозь: София не имела права находиться в императорской ложе.
Говорят, что тогда, убедив жену пойти вместо премьеры куда-нибудь поужинать, Франц Фердинанд пропустил ее вперед и на минуту задержался возле князя Монтенуово.
— Вот что, князь, — вполголоса произнес он.
— Я, как вы знаете, охотник и у себя в Конопиште…
— О, если это приглашение, то благодарю за честь, но я, увы, к охоте равнодушен, — улыбнулся Монтенуово.
— Я и не думал вас приглашать. Хотел только сказать, что держу для охоты свору злющих псов. Но такого, как вы, еще не видел!
Словом, с годами Франц Фердинанд и София выезжали в свет все реже. И не слишком об этом жалели. Через год после свадьбы у них родилась дочь, по настоянию отца названная в честь матери. «Я мечтаю только о том, чтобы она во всем была похожа на тебя», — сказал тогда Франц Фердинанд. Затем родились двое сыновей — Максимилиан и Эрнст.
И эрцгерцог, которого все считали человеком холодным и грубым, оказался вдруг удивительным отцом. Возможно, памятуя о собственном детстве, он старался уделять как можно больше времени и сил своим детям. Не уставая повторял, что ему не важно, какие титулы они наследуют. Важнее, чтобы они выросли достойными людьми.
Впрочем, сам Франц Фердинанд вынужден был отлучаться в столицу часто. Старый император стремительно дряхлел, а с ним – и сама империя. Франц Иосиф торопился ввести наследника в курс дел и обсудить возможные реформы. Эрцгерцог оказался толковым политиком. Он чувствовал растущее недовольство славянской знати, ущемленной в правах по сравнению с австрийцами и венграми. И предлагал наделить все важные национальности в империи максимальной автономией, преобразовав страну скорее по образу США.
А еще был категорическим противником всяких войн. В общем, он много чего задумал. Но в июне 1914-го по поручению дяди отправился инспектировать войска в Боснии.
Накануне отъезда он вызвал своего племянника, Карла. Именно ему предстояло наследовать трон у самого Франца Фердинанда, чьи дети по условиям морганатического брака были этого права лишены. Эрцгерцог сделал кое-какие распоряжения, а затем подвел Карла к стене кабинета и указал на дверцу потайного сейфа. «На случай, если со мной что-то случится, все самые важные бумаги там», — пояснил он.
— Что может случиться, дядя? — растерялся Карл.
— Случиться может все, — невесело усмехнулся Франц Фердинанд. — Ходят слухи, что кое-какие горячие головы в Боснии не рады моему визиту…
— Покушение? Но зачем же тогда ехать? Нужно отменить визит!
— Видишь ли, это не первое известие о готовящемся на меня покушении, — покачал головой эрцгерцог. — Надеюсь, и не последнее. Не хочу расстраивать, но это часть жизни наследника и тем более императора. Так что привыкай. К тому же, согласись, если о покушении известно заранее, оно вряд ли оканчивается удачей… Да и вообще нельзя же из-за каждого нелепого слуха менять планы. Все слишком давно решено и подготовлено. Нужно ехать.
Была и еще одна причина той поездки, о которой эрцгерцог не упомянул. 28 июня исполнялось четырнадцать лет с тех пор, как он и София получили главное — счастье быть вместе.
И возможность поехать вместе с женой была для него очень важна. В последнее время Франц Фердинанд вообще зачастил за границу с инспекторскими и дипломатическими миссиями. Многие при дворе удивлялись, зная, что дипломат из эрцгерцога никудышный. Но дело было вовсе не в дипломатии. В свои поездки он отправлялся с Софией. В Лондоне и Берлине, Петербурге и Париже ей оказывали именно тот прием, которого она была достойна. Их принимали как равных, в честь Софии произносились тосты, ей целовали руки первые люди Европы. В этих поездках она получала все то, чего подчеркнуто и с изощренной жестокостью лишали ее в родной стране. Нуждалась ли она во всем этом? Может, и не очень, но сам Франц Фердинанд слишком ненавидел несправедливость, чтобы не пытаться ее исправить.
Хотя бы в таких поездках. И тем более — в день их годовщины.
Все случилось именно 28 июня. Террористы из организации «Черная рука» долго готовились к приезду эрцгерцога. Фанатичные сторонники независимости любой ценой, они нашли нескольких смертников — больных туберкулезом студентов, которым казалось, что умереть в тюрьме или на эшафоте, отправив кого-то на тот свет, гораздо почетнее, чем в больнице, кашляя кровью. Одним из них был Неделько Габринович, другим — Гаврило Принцип.
Опытный охотник, Франц Фердинанд успел краем глаза заметить странное движение в толпе. И повернулся в машине ровно в тот момент, когда Габринович швырнул бомбу. Не задумываясь, рефлекторно эрцгерцог отбил ее рукой.
Бомба отлетела под колеса машины сопровождения, грохнул взрыв. Габриновича схватили, водитель машины погиб на месте, несколько офицеров кортежа были ранены — бомба оказалась начинена гвоздями. Франц Фердинанд и София не пострадали.
После скоропалительного совещания прямо на улице решено было продолжить маршрут и ехать на прием в ратушу. Городской голова, еще не знавший о покушении, начал цветистую речь. Франц Фердинанд скрежетал зубами от бешенства и не выдержал уже через пару минут. «Господин градоначальник, — прервал он оратора, — я уже вдоволь послушал, как рады мне в Сараево. Я и сам приехал сюда с миром. Зачем же встречать меня бомбами?!»
По залу побежал взволнованный гул, градоначальник растерянно смолк.
Тут София притянула Франца Фердинанда к себе и что-то зашептала ему на ухо. Ожесточенный, взведенный на манер сжатой пружины, готовый раз и навсегда обвинить мир в несправедливости и драться с этим миром, покуда будут силы, эрцгерцог вдруг опустил плечи и чуть заметно улыбнулся. Какие она нашла слова? Какие находила всегда в течение четырнадцати лет их жизни — такой непростой и такой счастливой? Жаль, никто не слышал тех слов. Хотя слова-то наверняка были очень простые.
— Простите, что перебил, — произнес Франц Фердинанд. — Продолжайте, прошу вас.
Когда с речами было покончено, эрцгерцог решил изменить программу визита и поехать в госпиталь — справиться о здоровье раненных при взрыве офицеров.
Софии предложили остаться в ратуше или отправиться в гостиницу. Она покачала головой, заявив, что поедет с мужем.
— Думаю, не стоит, — нахмурился он. — Вряд ли Сараево кишит террористами, и все-таки это может быть небезопасно.
— Именно поэтому я и должна быть с тобой, — ответила она.
Он хотел сказать что-то, но посмотрел супруге в глаза и понял, что никакие слова не нужны. Эрцгерцог взял ее за руку, и они вместе направились к выходу, где их уже ожидала машина с открытым верхом.
Пройдет четверть часа и генерал Потиорек, сопровождающий эрцгерцога с супругой, сообразит, что не сказал водителю про изменение маршрута и что тот везет их на новый прием. Он прикажет остановиться и ехать в госпиталь.
И машина, маневрируя на узкой улочке, перегородит ее целиком, отчаянно пытаясь развернуться. В этот момент из-за угла выйдет Гаврило Принцип, оказавшийся тут совершенно случайно, не знающий ничего о том, стало ли первое покушение удачным, а потому бесцельно и нервно слоняющийся по городу. Он даже не станет возиться с бомбой, а просто выхватит из кармана револьвер. Не попасть с двух шагов в пассажиров стоящей машины было невозможно. Первая пуля разорвет сонную артерию эрцгерцога, вторая пробьет брюшную артерию Софии. Она умрет почти мгновенно, осев на колени Францу Фердинанду и зажимая руками живот. Из-под пальцев ее будет расплываться на белом платье кровавое пятно. Он еще успеет крикнуть: «София, нет! Не умирай! Не смей умирать, София! Ради наших детей — живи!!!» А потом голос его сорвется на булькающий хрип.
Но все это будет потом.
А пока автомобиль с открытым верхом плавно трогается с места. Рука Софии в белой перчатке ложится на запястье мужа, и он, улыбаясь, накрывает ее своей широкой ладонью. Они уезжают в вечность.
Подпишись на наш канал в Telegram