«Я в опасности. Мне необходим врач, психиатр. Немедленно. Прямо сейчас. Кто-нибудь, отзовитесь! Мне очень, очень плохо. Я действительно больна. Мне нужны правильные лекарства. Я готова выехать в Дублин из своего Брея, не переодеваясь. Я ведь знаю, что в моем городке совсем нет врачей, способных оказать квалифицированную помощь. Помогите, прошу вас…» — на этом запись Шинед О’ Коннор в твиттере от 10 января 2012 года обрывалась. Скорого ответа не последовало.
Город Брей считается одним из самых крупных в Ирландии, с населением в 32 000 человек.
Неужели никто из столь многочисленной армии невидимок не мучается от бессонницы, не сидит перед монитором и не пытается помочь Шинед?
В четыре часа утра, отчаявшись, она вышла из своего дома и, еле ковыляя из-за больной ноги, села в машину. Если врачи ей не звонят, она сама отправится в больницу. Но боже, куда ехать в таких разобранных чувствах, в шлепанцах, гипсе на лодыжке, в давно не стиранном халате, накинутом на голое тело? У нее кружится голова, шумит в ушах, тошнота подступает к горлу. Ее остановит первый же патрульный. Увидит обкуренную знаменитость в рванье, отберет права, отправит в КПЗ, где она по традиции изгадит помещение... Организм Шинед в последнее время дал сбой, и наутро после приема антидепрессантов и курения травки у нее обычно случается обильная рвота.
Заметив свое отражение в зеркальце салона, она поморщилась от отвращения. Как же она сама себе надоела! Как надоели одиночество, лекарства, ледяные ночи в Брее и нестерпимо холодный ветер, дующий с океана. Вчера она гуляла по замерзшему пляжу. Шинед придумала себе такой ритуал: приходить сюда за полночь, закрывать глаза и долго-долго слушать океан, потом брести километра полтора до холма Брей Хэд. Когда-то в далекой юности она любила взбираться на него, чтобы посмотреть сверху на город. Огромный ковер мерцающих огоньков, бесконечный Атлантический океан... Тогда ее охватывала томительная истома, предвкушение скорого счастья. Казалось, она взобралась на вершину мира и теперь, раскинув руки в стороны, может повелевать им, как ей будет угодно. Когда-то она действительно в это верила. Там, высоко на холме, среди деревьев и колючих кустарников у нее было заветное местечко — у подножия старого, поставленного еще в 40-е годы креста.
Но прошло время, и хотя Шинед стала богатой и знаменитой, родила четверых детей от разных мужчин, истинного счастья так и не обрела.
И будто посмеявшись над подобными мыслями, судьба устроила ей сюрприз — Шинед оступилась, упала на камни, которыми обильно усеян пляж, и сломала лодыжку. Провалявшись с час, она уже думала, что никогда не вернется домой и отдаст здесь концы, как бродячая собака. К счастью, ее заметили полуночные туристы, проходившие по Променаду, помогли встать и вызвали «скорую».
Сидя в приемной врача, Шинед отметила, что ее никто не узнает. Медперсонал сновал туда-сюда с озабоченными лицами, безучастно скользя по ней взглядом.
В такие мгновения даже ей казалось, что некто по имени Шинед О’Коннор никакая не звезда и никогда ею не была. Она обычная бродяжка, каких много в столь поздний час на выстуженных улицах Брея. Да вон они, сидят в очереди за Шинед, — у кого ободраны колени, кто перепил. И она ничем не отличается от этих отщепенцев: бритая наголо, в татуировках, испачканной одежде, стоптанных кроссовках. Пальто, правда, Armani, но ему уже лет сто, как минимум. Сейчас подойдет ее очередь, ей наложат гипс, а когда начнут заполнять бумаги, ухмыльнутся, услышав произнесенное ею имя. Очередная чокнутая! Кого только не подбирают в ночи на улицах Брея — от Мэла Гибсона до матери Терезы. Тут привыкли к чудаковатой публике…
Шинед уперлась лбом в руль. Ехать или не ехать? Почему никто не ответил на ее крик о помощи в твиттере?
Никто из миллионной армии поклонников? Почему в критический момент все словно оглохли?
А ведь когда-то ее имя стояло в списке 50 самых красивых людей мира. Ее лицо называли выдающимся произведением природы, а голос — голосом ангела.
Дежурный врач в ночном травмпункте пообещал Шинед долгое выздоровление и попросил «держать ногу в покое». К слову, и он ее не узнал. На улице занимался рассвет. Вернувшись домой на такси, Шинед жадно заглотнула спасительные таблетки, бросилась в постель и проспала целый день. Поднявшись к ночи, села за ноутбук и напечатала послание. И вот теперь она сидит в машине...
Самым разумным было бы дождаться утра и навести справки о хороших клиниках и врачах.
Наверное, это единственное в сложившейся ситуации, что она должна заставить себя сделать. Шинед вылезла из машины и поплелась в дом. Упав на кровать, она быстро заснула.
…В восемь пятнадцать утра ее разбудил телефонный звонок.
— Мисс О’Коннор? Это доктор Теренс Ларкин из госпиталя Святого Иоанна. Со мной связался Барри, мистер Барри Херридж, ваш бывший супруг и мой хороший знакомый. Он настоятельно попросил меня взять вас под свою опеку. Вы готовы к госпитализации?
— Когда? — переспросила Шинед.
— Прямо сейчас. Я направлю машину, — ответил Ларкин.
— А далеко ехать?
— От вас, вероятно, чуть меньше часа. Брей ведь в 20 километрах от Дублина, на Дублин-Брай роад. Здесь находится старый госпиталь Святого Иоанна, — пояснил он.
— Мне нужен психиатр, а не терапевт, — буркнула Шинед.
— Мисс О’Коннор, вы, верно, не слышали ранее о нашем заведении, но… гхм, оно было основано еще в 1882 году… я и есть психиатр. И практикую в госпитале Святого Иоанна, иными словами — в психиатрической клинике.
— Значит, Барри прочел мое сообщение в твиттере, — догадалась Шинед.
Ларкин сделал вид, что не расслышал.
— У нас вам будет комфортно.
Старинное здание полностью модернизировано внутри, вокруг — современные корпуса, имеется даже парковка. Я не зову вас на край света, поверьте!
Побросав что попало в походную сумку, она села к ноутбуку и отправила в твиттер прощальное послание:
«Я уезжаю в клинику для душевнобольных. На самом деле ничего страшного, просто там нашелся врач, который пообещал мне помочь. Так что меня не будет несколько недель, но я обязательно вернусь. Очень надеюсь, что меня подлечат и я вновь захочу жить…»
…Черный седан примчал ее в Дублин. И вот Шинед уже сидит в кабинете доктора Теренса Ларкина, благообразного дяди с бородкой и в больших круглых очках. Он задает ей разнообразные вопросы, заполняя медицинскую анкету.
Она отвечает четко, без эмоций.
Ей 45 лет. Не пьет. Курит марихуану. Принимает антидепрессанты и снотворное по рецептам, выписанным врачами. После развода со своим последним мужем пыталась свести счеты с жизнью, проглотив пригоршню валиума. Обошлось. Когда ей было 33, она уже пробовала умереть, приняв повышенную дозу смеси тяжелых наркотиков, но и тогда ее спасли. Причина? Дикий стресс из-за многолетней судебной тяжбы с бывшим любовником Джоном Уотерсом, который в итоге отсудил у нее право опекунства над их дочерью Ройзин.
В тот раз Шинед рассчитывала, что все пройдет успешнее. Но ее сразу обнаружила домработница и вызвала «скорую». После развода с Барри Херриджем, благодаря которому она и сидит сейчас в этом кабинете в надежде получить квалифицированную помощь, ей расхотелось жить — музицировать, петь, общаться, дышать.
Дети? Кто где, кто с кем. Она не знает, как живется в далеком Лондоне 23-летнему Джейку, он не звонит. Ройзин давно переехала к отцу. Шейна передали отцу социальные службы. А вот малютка Йешуа, которому всего четыре, живет в доме Шинед, правда, находится с гувернанткой практически круглосуточно.
Рассказать поподробнее о причинах конфликта? Все просто. Шинед — дурная мать. У нее скверный характер. А еще у нее глупо сломана лодыжка, и ее интересует принципиальный вопрос: есть ли в клинике курительная комната?
Ларкин учтиво кивал, резюмируя информацию в узких графах анкеты.
Бросая в сторону пациентки быстрые взгляды, он старался не отрываться от экрана монитора.
Странные ощущения. Он запомнил Шинед, когда лет десять тому назад увидел клип Nothing Compares 2U («Ничто с тобой не сравнится») — ее главный и оставшийся единственным хит. Редкое по красоте лицо, огромные печальные глаза, и голос… хрустальный, сильный, чистый. В нее невозможно было не влюбиться…
Сейчас в кабинете перед Ларкином сидела совершенно другая женщина, даже отдаленно не похожая на ту Шинед, которую он тогда увидел. Полноватая, отекшая, с безобразными татуировками, щекастая, с узенькими глазами. Испытания украли ее красоту.
Опытному психотерапевту не составило труда поставить диагноз — никакая мисс О’Коннор не сумасшедшая.
Испорченная личная жизнь, порушенные душевные связи с детьми, когда-то любимыми мужчинами, затяжное одиночество, творческие неудачи, марихуана и психотропные средства — все это привело ее к состоянию глубокого отчаяния, но уж никак не к безумию. Прав был Барри — ее надо оградить от всех, спрятать в четырех стенах, заставить отоспаться. Она придет в себя, успокоится. И ей точно не место в компании клинических шизофреников.
— У нас прекрасная старинная библиотека, вы сможете брать книги, наслаждаться покоем. Я распоряжусь, чтобы вас поместили в отдельную палату, — заключил Ларкин. — А мы будем регулярно встречаться, разговаривать и лечиться. С вами все будет хорошо, обещаю.
…В старой психиатрической клинике, казалось, обитали духи прошлого. Многое перестроено, но кое-где еще сохранились старые стены, запутанные лабиринты подвалов, где хранился архив клиники с момента ее основания. Оконные рамы в просторном зале ветреными ночами скрипели так, что их жалобное нытье было слышно даже в самых отдаленных уголках больницы. Шинед прикрывала голову подушкой и жмурилась, пытаясь поскорее заснуть… В библиотеке она узнала, что здесь провела последние 47 лет своей жизни дочь великого ирландского писателя Джеймса Джойса — Лючия, которой из-за агрессивного поведения и депрессии был поставлен диагноз «шизофрения». На самом деле причиной психического слома оказалась неразделенная любовь к молодому секретарю своего отца, Сэмюелю Бэккету. Здесь же в 1932 году она и умерла.
Шинед с тех пор постоянно думала о Лючии, живо представляя, как та маялась от тоски, бросалась на санитаров, расцарапывала себе лицо. А ведь ее сумасшествие было всего лишь бегством от нелюбви и одиночества. Разве не от того же убегает и Шинед? И разве не по схожей причине она оказалась в этом странном месте?
…Все началось в августе 2011 года, в конце очередного лета, проведенного в Брее, в пустом доме. Возможно, именно эту дату можно считать отправной для последующих печальных событий. После развода с третьим мужем, австралийским гитаристом Стивом Куни, Шинед купила дом в Брее и поселилась там со своими маленькими сыновьями Шейном и Йешуа в надежде начать все с нуля. Но сочинять музыку в паузах между варкой каши и прогулками «на свежем воздухе» не получалось, и это ее раздражало.
Она нервно обращалась с мальчиками, постоянно срывалась на крик. Как-то раз истерика закончилась тем, что она вырвала из рук Шейна игровую приставку и разбила об стену. К тому же новые антидепрессанты, выписанные доктором, вызывали побочные эффекты — рассеянность и повышенную сонливость. Она могла внезапно заснуть за рулем машины в долгой пробке или на скамье в городском парке, пока Шейн носился вокруг без присмотра, а Йешуа уползал в сторону проезжей части. Шинед постоянно роняла посуду, так что пол в доме был усеян плохо собранными осколками, о которые и она, и мальчики регулярно ранили ступни. Однажды, оставив сыновей, она вышла за продуктами и… потерялась. Ее нашли лишь поздним вечером — спящей у подножия холма Брей Хэд. Встревоженные многочасовым плачем голодных, испуганных детей, соседи Шинед вызвали полицию.
Тем же вечером она каялась в Интернете: «Меня гложет изнутри страшная тоска, все валится из рук.
Не могу сочинять, не могу быть хорошей матерью, ничего не могу. Кричу и издеваюсь над сыновьями, довожу их до слез. Прихожу в себя, начинаю слезно вымаливать у них прощение, а потом опять завожусь. Мне, конечно, давно следовало бы поправить нервы…»
Когда содержание этого признания попалось на глаза отца Шейна, бывшего любовника Шинед, музыканта и продюсера Доналя Ланни, он испугался за своего малыша и оповестил социальные службы. Те решили договориться с Шинед по-хорошему, посоветовав ей не препятствовать желанию отца мальчика взять его на воспитание в свою новую семью. «Мисс О’ Коннор, проявите благоразумие. Ваш образ жизни может быть опасным для малыша», — сказали они.
Второго сына у нее отбирали на время, пока Шинед не нашла профессиональную гувернантку, готовую постоянно присматривать за ребенком.
После отъезда Шейна в доме стало тихо.
Шинед могла теперь делать что угодно, не одергивая себя: курить марихуану, лежа на полу и подняв высоко к стене ноги, спать сутки напролет, заниматься «сексом с неодушевленными предметами» — это стало серьезно заводить ее в период затяжного воздержания. Она не стеснялась признаваться об этом в твиттере: «Как живу теперь? Никак. Пытаюсь сочинять в коротких паузах между горячими свиданиями то с бананами, то с огурцами. Покупаю их тоннами — эти ребята быстро выходят из строя.
На меня уже подозрительно поглядывают в супермаркете».
В то лето Шинед серьезно задумала написать мемуары, чтобы избавиться от скопившихся в душе чертей. Да и знакомый журналист Питер Аддер счел идею неплохой, даже пообещал договориться с издателем. Шинед мучилась неделю, но хватило ее лишь на одну страницу: «Не уверена, что меня когда-либо кто-нибудь любил по-настоящему. Родители развелись, когда мне едва исполнилось восемь. Я была третьим ребенком из пяти. Поначалу мы жили с матерью Мэри, но она постоянно нас била, и я убежала к отцу и его новой жене. Но и там мне было плохо. У отца своя жизнь, а я как бы ни при чем. Моталась по дворам, дралась, воровала еду в магазинах. Меня ловили. Однажды отцу надоело, и он отправил меня в католический интернат «Приют Магдалины»… а там начались занятия музыкой.
И встреча с учителем Джозефом Фелви, который первый сказал мне, что я одарена голосом. Он просил стараться, учиться петь… Я пела в хоре и соло. Помню, как сестры плакали, слушая меня. Многие плакали. И учитель Фелви тоже. И я. Это было настоящей наградой. Спасением. Голос пообещал мне новую жизнь, совершенно новую жизнь. Возможность стать другой. Яркой. Новой. Такой, какой я прежде даже не смела себя вообразить! Я ведь постоянно думала — зачем родилась, кому нужна, что мне делать в этой жизни без семьи, среди чужих, безразличных людей? У меня не было друзей, я ничем не интересовалась и ничего не умела. Я была никем. А голос мог подарить мне весь мир!
Выйдя из интерната, узнала, что многое в мое отсутствие изменилось — мать погибла в автокатастрофе. Было больно, несмотря на то что нас никогда ничего не связывало.
Отец вновь сменил жену и давно переехал, мне не хотелось искать его новый адрес. Сказала себе: я совсем одна и буду выживать одна.
Музыка вытянула меня из мрака. Я пела, и мне платили за это огромные деньги. А потом появились мужчины. Очень много мужчин. На одну ночь, на месяц, а то и на пару лет. Иногда кто-то из них становился мужем, но брак исчислялся месяцами. Они всегда уходили, оставляя мне на память детей, с которыми я не умела обращаться и которых плохо любила. Марихуана — моя верная подружка, я также не могу обходиться без таблеток, которые помогают один раз из десяти просто заснуть. По большому счету я считаю себя неудачницей. Моя мечта? Она простая — я хотела бы вести уроки пения в школах. Или, может быть, уйти в монастырь, забыть о том, кем я когда-то была.
Мне кажется, все мои глупости объясняются просто — я никому не нужна».
— Полный отстой! — заключил Питер, пробежав глазами страничку текста на мониторе. — Публике такое не надо. А где подробности твоей интрижки с Энтони Киддисом из группы Red Hot Chili Peppers? Где пикантные нюансы о трех твоих звездных мужьях: музыканте Джоне Рейнолдсе, скандальном журналюге Николасе Соммерленде и гитаристе Стиве Куни, которому ты изменила с Фрэнком Бонадио, родив Йешуа? А шуры-муры с Питером Гэбриэлом?
Питер возмущался патетикой, неуместной лаконичностью и отсутствием козырных моментов: почему Шинед не рассказала, как порвала фото Иоанна Павла II в прямом эфире передачи Saturday Night live, как играла Офелию в театральной постановке «Гамлета» одной малоизвестной ирландской труп-пы, как тайно от всех получила сан священника и нареченное имя Суор Бернадетта?
— Кому интересны крокодиловы слезы и нюансы серой бытовухи?
Ни-ко-му. Где горячие моменты? Где жареное? Уясни четко: никому не интересно, что тебе плохо. Нужны описания приколов, которые ты периодически выдаешь на публике. Вот это пойдет на ура, поверь!
Идея мемуаров была похоронена циничным Питером. Впрочем, Шинед не оставляет надежду когда-нибудь их все же написать, но теперь уже вовсе не для того, чтобы облегчить душу. Она сделает это ради своих детей, с которыми так плохо знакома. Она попросит их не судить строго свою мать, ведь сама была диковатым сорванцом без дома и семьи, не знающим, куда приткнуться.
И пришедшая слава застала ее, воспитанницу интерната, врасплох. Что было делать со всеми этими деньгами, мужчинами? Конечно, ей хотелось любить, но она не умела, не знала как, в интернате такому не обучают. Возможно, по этой причине все мужчины бросали ее спустя короткое время. Нет, она не грешила… просто ошибалась, путалась в чувствах.
А потом Шинед неожиданно увлеклась ведением интимного дневника в режиме онлайн, принялась регулярно откровенничать — сначала на своем сайте, а потом в твиттере. Ее признания порой вызывали оторопь. Неужели не стыдно так открыто рассказывать о своих чувствах?
Так, в то роковое лето она рискнула написать на своем сайте длинное воззвание: «Эй, кто-нибудь!
Отзовитесь! Отчаянно нуждаюсь в очень милом мужчине! Изнемогаю от физической неудовлетворенности, от тупых и глупых любовников-бананов, мне нестерпимо хочется влюбиться! Пойти в брачное агентство стесняюсь. Поэтому пишу здесь. Мне нужен добрый человек, ласковый и кроткий. Иначе он не будет терпеть мой тяжелый характер. Он должен быть ирландцем, впрочем, ничего не имею против, если он прибудет с планеты Зорг. У него обязательно должна быть работа, ведь я ненавижу лентяев. И мечта. Еще мне нравятся романтики. (В сноске вы найдете подробный перечень моих сексуальных требований, набранный мелким шрифтом.) Кандидатуры игроков в регби, врачей, пожарных и Роберта Дауни-младшего будут рассматриваться вне очереди».
Далее следовал мейл, по которому можно направлять фотографии и заявки.
Поклонники Шинед, а также журналисты восприняли обращение как сомнительную шутку, но все же посмеялись. Многие даже зло.
Тем не менее через несколько дней на ее адрес пришло первое и единственное письмо от некоего Барри Херриджа, педиатра, написанное возвышенным слогом:
«Дорогая мисс. Смею надеяться, что я — именно тот человек, которого вы ищете. Врач, одинок. Родители говорят, что жизнь незаслуженно жестоко обошлась со мной, не послав мне верного сердца и большой любви. Кто может знать наверняка, чем окончится наше первое свидание? Впрочем, когда двум людям плохо и зябко в этом мире, разве они не сделают все, чтобы согреть друг друга?» Шинед растрогало письмо незнакомца, хотя очень не понравилась фотография.
Мистер педиатр выглядел типичным маменькиным сынком: в аккуратной одежде, со старомодной прической, высоко вскинутыми бровями и странноватой улыбкой. Тем не менее она сразу же согласилась на свидание, которое они назначили на нейтральной территории, в Дублине, в пабе Across the water. Приехав раньше, Шинед решила устроить сюрприз и заказала своему будущему возлюбленному пинту смоляного Гиннеса и баранину с картошкой. Сама она была так взволнована, что есть совсем не могла. Ровно в шесть вечера на пороге бара появился стройный молодой мужчина в длинном твидовом пальто и нелепой широкополой шляпе. И хотя Барри здорово отличался от присланной фотографии, странноватая улыбка в пол-лица, которая покоробила Шинед, так и осталась при нем.
— Мило, что вы вздумали меня накормить, — вежливо обратился он к новой знакомой, прежде чем поцеловать руку. — Я до последнего не верил, что вы это серьезно.
— Серьезно что? — переспросила Шинед.
— Ну, ищете мужчину. Тоскуете в одиночестве. Когда моя мать узнала, что вы назначили мне свидание, она не постеснялась в выражениях. Назвала меня дурнем, падким на сладкую ложь… К счастью, я ее не послушался. И вот я здесь, с вами. И вы кажетесь мне еще более красивой, чем были раньше…
— Почему вы решили, что мы поладим? — недоверчиво переспросила она.
Барри опять растянул рот в улыбочке: — Все просто.
Мы оба — взрослые одинокие люди, озверевшие без секса и ласки. Говорю как врач: лучшее для нас с вами лекарство — немедленно отправиться в постель.
Шинед присвистнула. Его открытость подкупала. Он с удовольствием съел все заказанное для него Шинед, заметив, правда: «Хм, лишний раз убеждаюсь в том, что каре ягненка с айвой и гибискусом, которое нам дома готовит мать по выходным, все же получше местной баранины».
Второе упоминание о матери за столь короткое время первого свидания насторожило Шинед. Впрочем, в этот вечер ей категорически не хотелось быть мнительной. Она видела перед собой вроде как нормального парня, а ведь ей так давно хотелось быть хотя бы с кем-то. Много позже, пытаясь разобраться в своем опрометчивом поступке и стремительной свадьбе через несколько недель после знакомства, она поняла: причина заключалась именно в этом желании — «быть хотя бы с кем-то».
Отчаянном желании одичавшей молодой женщины, готовой схватиться за любого, кто ее приласкает. Как бродячая собака, не иначе.
Барри запретил Шинед платить за ужин и предложил немедля отправляться в отель, чему, собственно, она совсем не противилась.
В постели новоиспеченный любовник продемонстрировал Шинед, что он тщательно изучил список сексуальных предпочтений, которые она подробно описала в сноске. Было видно, как Барри старался ей угодить и понравиться. Но спустя пару часов он неожиданно вылез из-под одеяла и засобирался… домой.
— Видишь ли, я же не предупредил мать, что так задержусь. Да и не знает она, где я… а после работы я обычно никуда не хожу.
Третье упоминание о матери совсем напрягло Шинед, но она решила не портить себе настроение дурными предчувствиями. Ей было хорошо с этим чудаковатым молодым человеком, который, казалось, был искренним.
Очень скоро Шинед обнаружила, что Барри, по профессии педиатр (специализирующийся на терапии сложных детей, бывших наркоманов), и с ней обращается как с ребенком, нуждающимся в помощи. Пожалуй, именно этого ей так всегда не хватало во взаимоотношениях с мужчинами. Он был ласков, гасил всякий спор, а малейшую жалобу Шинед «разбирал и анализировал». Например, когда она неумело приготовила ему омлет, инкрустированный битой скорлупой и горелыми ломтиками хлеба, Барри невозмутимо съел все до последней крошки: «Это ничего, ты привыкнешь.
А мне все равно. Ты ведь не кухарка, а певица… и твое место не у плиты. Хочешь, готовить буду я?»
Став свидетелем того, как Шинед прикрикивает на маленького Йешуа, Барри заметил:
— Он ведь совсем не виноват в том, что ты не умеешь объяснять иначе. Что на тебя кричали, когда ты была такая же маленькая… Он не знает, что его мама — озлобленный и недолюбленный зверек.
Барри категорически не нравилось ее увлечение травкой, и он предупредил, что в самое ближайшее время серьезно займется ее лечением.
— Ты, конечно, будешь брыкаться, но у меня богатый опыт в этой области. С подобными пациентами я работаю каждый день. И не таких обламывал…
Шинед смеялась в ответ. Было забавно наблюдать, как он нервничает и краснеет, словно помидор на грядке.
Пока Барри был на работе, Шинед отсылала о нем в твиттер восторженные отзывы:
«Любить снова! Смеяться снова! Просыпаться на плече мужчины, которому я небезразлична!»
«Порадуйтесь за Шинед! Кажется, она влюбилась!»
«Мы сошли с ума, но это так — 8 декабря 2011 года мы улетаем в Америку, а 9 декабря сыграем в Лас-Вегасе свадьбу!» «Молитесь за нашу любовь!
Он любит меня! Я люблю его! И пусть все кажется невероятным сном, неправдой! Я очень хочу, чтобы сон этот никогда не прекращался!»
9 декабря 2011 года в знаменитой церкви Little White Chappel состоялось торжественное бракосочетание. Шинед, облаченная в розовое платье, похудевшая и похорошевшая, будто стала моложе. Ее даже не портили ни татуировки, ни стрижка под ноль. В свой строгий классический костюм Барри добавил веселый штрих, выбрав рубашку точно такого же цвета, как и подвенечное платье Шинед. Вот такими счастливыми их и запечатлели сразу после церемонии фотографы из Daily Mail. Затем молодожены сели в розовый Cadillac, на котором, согласно местным городским легендам, когда-то разъезжал сам Элвис Пресли, и отправились в гостиницу.
Не прошло и двух дней, как идиллия дала серьезную трещину. Оказалось, Барри до последнего скрывал от семьи свою связь с Шинед. И рассказал матушке о предстоящей свадьбе лишь накануне вылета в Лас-Вегас.
— Идиот! Полный идиот! — голосила та. — Ты что, не знаешь, с кем связался? Это же шлюха, грязная девка, многодетная мать, наркоманка! Все газеты об этом пишут! Я думала, ты меня разыгрывал! Приключений захотелось? Погоди, получишь от нее сполна!
Естественно, миссис Херридж не замедлила высказать свои соображения журналистам. Из этих интервью Шинед узнала «приятную» для себя новость — она никогда не сможет переступить порог родного дома мужа.
«Как он мог меня предать? — вопрошала мать Барри со страниц таблоидов.
— Мы спокойно жили, я ждала его после работы. Ужин сытный, рубашки выглажены. Чего еще надо? Живи — не хочу. Зачем ему эта лысая образина? Но я так просто не сдамся. Это мой ребенок, и я его верну, вот увидите».
Каждый вечер Барри получал от нее конверты с фотокопиями бульварных газет и журналов, в которых рассказывались скабрезные истории о прошлом Шинед. Миссис Херридж потрудилась собрать пухлое досье на свою ненавистную невестку. Мало того, даже принялась названивать Шинед, пока сын был на работе. И если та не снимала трубку, оставляла на автоответчике послания: «Оставь моего мальчика в покое, дрянь. Тебе что он, что другой — все на одно лицо!»
Тем временем между супругами начались стычки из-за того, что Шинед отказывалась бросать курить и не хотела лечиться.
Мало того, как-то даже попыталась засунуть сигарету с марихуаной в рот Барри, за что получила пощечину.
— Ты не понимаешь, я врач! И каждый день вижу детей, которые прошли через это, — кричал он.
Но Шинед крутила пальцем у виска:
— Ты чего, это же совсем безобидная штучка. Пустяк, дурная привычка.
Нежность, которую оба испытывали друг к другу в первые дни, испарилась как дым…
Она писала в твиттере: «Я вдруг остро поняла, что если он останется со мной — я испорчу ему жизнь. Меня ненавидят его родственники, для матери я — исчадие ада».
«Зачем закрывать глаза и обманывать себя, что все пройдет и станет лучше? Ничего не пройдет, и лучше не станет».
«Барри был любимым ребенком, всегда мечтал стать врачом. Его жизнь — это сплошные прямые линии без ям и тайных троп. А что сказать обо мне? Разве он может меня понять?»
Через 18 дней после свадьбы Шинед объявила, что разводится. Барри собрал вещи, пока ее не было дома, и ушел. Когда она вернулась — сразу окунулась в привычную тишину, которую почти забыла. На кухне, в коридоре, в комнатах было тихо-тихо. Гувернантка уложила Йешуа и ушла, в почтовом ящике компьютера не было новых писем, на плите под крышкой остался ужин, оставленный для нее Барри. Та самая баранина с айвой, приготовленная по рецепту его матери. Шинед выкинула ее в помойное ведро.
Она думала, все обойдется, образуется. Пройдет несколько дней — и Барри все же вернется. Он действительно возвращался, но совсем ненадолго. Супруги пытались что-то склеить, занимались любовью, но все ломалось. Переступая порог, вдыхая специфический запашок ее травки, он заводился, кричал: «Кто я тебе? Игрушка?» За спиной Барри незримо витал призрак его властной матери. Шинед будто слышала истеричные вопли: «Лысая образина, оставь в покое моего мальчика!»
В таком ритме прошел тревожный январь 2012 года. Нервы Шинед сдавали. На концертах в клубах она могла разрыдаться прямо посреди песни, могла попросту забыть, что у нее запись, и не приехать в студию, где ее часами ждали музыканты.
И вот теперь Шинед торчит тут, в госпитале Святого Иоанна.
В больнице с Шинед все очень милы. И здесь даже сносная кухня, что редко бывает в казенных домах. К тому же есть библиотека, где можно пропадать часами, сидеть и читать, поджав под себя ноги в уютном кожаном кресле. Вчера она случайно узнала от старенькой медсестры некоторые подробности о Лючии Джойс, отныне своей верной спутнице. Любопытно, что в 1998 году 26 июля, день ее рождения, в Ирландии был официально объявлен праздником. Он так и называется — Lucia Day, так как призван обратить внимание обывателей на проблему шизофрении и повысить осведомленность граждан об этой болезни. Оказывается, многие в Ирландии живут, не зная о своем диагнозе… Об этом еще Джойс рассуждал. Рассказывая сказки своему маленькому внуку, он придумывал колоритных злодеев, говоривших почему-то «с сильным дублинским акцентом».
Может, тут воздух особенный? Может, Шинед стоит уехать подальше из своей мрачной Ирландии, где скопилось так много плохих воспоминаний?
Например, куда-то на юг. Где всегда тепло, солнце круглый год и нет этого холодного ветра с океана.
Каждый день доктор Ларкин ведет с ней душеспасительные беседы на самые разные темы. Наивный человек! Он думает, что таким образом лечит ее. Но и у Шинед, и у доктора Ларкина есть очень серьезный противник, которого оба, даже если очень захотят, одолеть не смогут. Прошлое. Как бы ни старалась Шинед от него спрятаться, оно все равно настигает и обгоняет ее. И история с Барри — яркий тому пример. Почему Ларкин упорно не желает соглашаться с Шинед, когда она говорит ему: «Возможно, я попросту неспособна быть счастливой?
Черти варят меня в своем котле и не хотят отпускать. Вырываюсь ненадолго, а они опять тянут в свое варево»? Но профессор Ларкин, вот упертый человек, и слышать ничего не желает: он искренне верит, что время залатает ее раны и она вернется к жизни с новой надеждой на счастье.
И ему очень нравится идея переезда на юг…
Подпишись на наш канал в Telegram