Я пришел в кино из циркового училища. Но на арену вышел один только раз в клоунской программе Толи Марчевского. Мы с сыном смотрели представление, и Толя на весь цирк вдруг объявляет: «Знаете, кто у нас здесь сидит?» Вывел меня подыграть в номере. Вот и весь мой цирковой опыт…
Кинематограф — великий обманщик. Со мной он сыграл не слишком добрую шутку — использовал лишь одну краску, намеченную в фильме «Доживем до понедельника». Но я — актер, главное для меня — играть. И сегодня я рад тому, что театр дает мне возможность быть разным.
За этот сезон я сыграл в театре «Школа современной пьесы» четыре премьеры, особенно люблю два последних спектакля — «Снег» и «Вальс одиноких». Таким Юрия Чернова телевизионная публика не видела…
И я все еще жду. Актер — такая профессия, что надежда не покидает нас никогда. Моя любимая роль еще не сыграна.
Одна очень симпатичная мне роль была в антрепризной постановке «Незамужняя женщина», там я играл с Раей Рязановой, Мариной Яковлевой и Димой Журавлевым. Из-за «Незамужней» пропустил свадьбу сына. А семья для меня — святое, ведь именно семья когда-то удержала на краю пропасти, все тогда же, после «Понедельника»…
Со свадьбой Максима связан почти мистический эпизод.
В театре — как в бою: дезертиру — высшая мера наказания. Заменить меня было некому, пришлось ехать за тридевять земель — в Тюмень. Приезжаем — афиша огромная на местном драмтеатре, билеты раскуплены, зритель ждет. А я как на иголках: каждые полчаса домой звоню. Мне сын докладывает: сейчас за невестой заехал, сейчас ждем регистрации, сейчас голубей пускаем, в ресторан отправляемся... В общем, у сына свадьба, а я — на сцену...
Спектакль заканчивается. Выхожу к зрителю и на аплодисментах говорю: «Дорогие, не могу не поделиться радостью — сегодня сын у меня женился». Зал поднимается и, не сговариваясь, скандирует: поздравляем, поздравляем! У меня на глазах — слезы… Вечером идем с актерами в ресторан — с меня ведь причитается.
Все сошлись на водке. Подзываю официантку:
— Принесите нам самой лучшей водки, пожалуйста!
Она приносит. На этикетке написано: «Максим». Мы выпили за здоровье молодых по рюмке, я ту недопитую бутылку сунул в портфель и привез домой. На таможне ребятам все объяснил, они расплылись в улыбке: «Вам — можно, Юрий Николаевич!»
Надеюсь, на свадьбе дочери Ярославы погуляю на славу.
Когда Максимка родился, я второпях его и жену Валю из роддома на случайном грузовике забирал. Хотел — на «Волге», да как-то так получилось…
После картины «Доживем до понедельника» роли посыпались как из рога изобилия.
Но мне постоянно предлагали играть то пьяниц, то бандитов. Сначала было вроде ничего… А потом понял, что «зацикливаюсь» на этом амплуа, сын невольно подсказал. Максимку стали дразнить в школе из-за меня, он дрался, ему было стыдно… Макс у меня с пеленок в театре, на все репетиции его таскал, когда с ним некому было сидеть. Но на театральную стезю сын не ступил — видно, свои выводы об артистической «удаче» сделал еще в детстве…
А я мечтал о сцене с пятого класса.
Самара. Шестидесятые. Оттепель. Головокружение... Мир был молод и наивен, порой — категоричен, но искренен, как добытая на черном рынке пластинка с записью: «We all live in a yellow submarine…» Раннее детство: наша семья жила в бараке, потом в «хрущевке» — везде весело, шумно, все соседи как одна семья.
Помню себя пареньком, волосы — ярко-красного цвета… Я хотел изобразить стихию, бунт, революцию. И изобразил. В виде выбритых проборов и огненного петуха на голове.
— Юр, привет, с ума сошел? Чего ты на башке-то устроил? Отец тебе задаст трепку! — предупреждали друзья.
Напрасно я надеялся на отцовское понимание. Хоть и имел он дело с искусством, поскольку был художником — занимался наглядной агитацией на Куйбышевском авиационном заводе «Прогресс», этот мой авангард оценить не смог.
Сцена по наведению порядка на моей голове имела сильно выраженный идеологический подтекст.
— Ты хоть знаешь, что одна из их песенок называется «Катись, Бетховен!», — возмущался отец. — У нас на заводе рассказывали, будто на их концертах люди с ума сходят, орут как ненормальные, впадают в буйное помешательство! А о чем они поют свои дурацкие песни, ты знаешь? И чтоб я больше не видел эту дурацкую прическу!
«Дурацкие песни» и «дурацкая прическа» — это отец подхватил из заметки Никиты Богословского «Навозные жуки» в «Литературной газете».
Я же до хрипоты спорил с отцом. Едва начинала звучать знакомая мелодия, я становился сам не свой, в общем — вел себя как типичный меломан. Отец ворчал, отмахивался, приводил доводы, от которых уже исходил запах «нафталина»… Мама улыбалась и подпевала, она, как все воронежские, голосистая.
— Валентина Ивановна, уважь!
— просили соседи по праздникам.
Мама брала в руки гитару. Она знала всего три аккорда, но когда звучно, во весь голос запевала, подхватывала вся улица.
Иностранные языки в СССР, несмотря на повсеместное преподавание, были частью враждебной капиталистической культуры. Наверное, имперское чувство самодостаточности мешало нормальному изучению английского в школах. В общем, о чем поют Beatles, Чак Берри, Рей Чарльз, Чабби Чекер, Элвис Пресли, Rolling Stone и им подобные, я толком не знал, хоть и приобрел во дворе кличку Роллинг. Но музыка той эпохи, долетающая из Европы через все явные и неявные заслоны, «разжижала» кровь советского общества, и по-своему правы были наши идеологи — из-за этих свободолюбивых песенок в конце концов дал трещину «советский Иерихон».
Славное время!
Я чувствовал себя воплощением экстравагантности, и конечно же в этом было много актерства. В моду вошли брюки-клеш, и я ночи напролет модернизировал свой гардероб: кроил и вшивал в штаны клинья, цеплял лампочки на проводах — чтобы мигали при ходьбе, упрашивал крестную шить мне «клоты» из полосатой материи. Так что к моменту покорения Москвы в семнадцать лет я стал настоящим стилягой…
«Взрыв» сознания, превративший меня в «штатника», — так на сленге шестидесятых называли тех, кто слепо следует моде, произошел в старших классах — к тому времени я уже сформировался в «звезду» местного масштаба.
А поначалу все было совсем иначе: я числился в отличниках, активистах — читал со школьной сцены стихи тонким и звонким голосом, и моя фотография служила украшением «Доски почета». Единственное, что отличало меня от идеального советского пионера, — неудержимое желание веселить всех до упаду. Учителя в шутку говорили: «Зачем тебе учиться, ты ж прирожденный артист!»
И наконец случилось то самое событие, после которого судьба человека с актерскими способностями проходит точку невозврата. Я тогда окончил шестой класс...
Отец каждое лето подрабатывал в заводском пионерлагере «Орленок», я, естественно, — с ним. Дни в «Орленке» пролетали стремительно, я ведь был при отце не «рекрутом» — свободным гражданином.
И поскольку папа напряженно работал, я болтался сам по себе. А раз так — все, что было тайного в лагере, стало явным для меня. Кто осведомленнее — тот и главный. Под моим началом собирались мальчишки, и вместе мы совершали налеты на соседний с лагерем частный сад. Отцу за это выговаривали. И он крепко задумался на тему моего воспитания.
И вдруг в лагерь приехала группа с телевидения — снимать передачу о юбилее «Орленка». Отец подрядил меня прочесть стихотворение «Рассказ танкиста», помню свой тонкий голосок… Но режиссеру понравилось. Я получил предложение, от которого не отказываются: попробоваться ведущим в прямом эфире в одну из телепередач.
Дебют, как известно, момент тяжелый. В назначенный час я встал в нарисованный на полу круг и жду, когда зажжется зеленая лампочка — это был сигнал для объявления следующего номера.
Чувствую, покрываюсь холодным потом. Слова-то знал назубок — все в этом были уверены. Но стоило лампочке зажечься, как текст вылетел у меня из головы. Бросил взгляд на режиссера — а он, как назло, уткнулся в пульт за стеклом. Слышу:
— Тишина! Мотор!
Что делать? Стоять и краснеть? Прямой эфир, мой позор увидит весь город!
Я с улыбкой извинился перед телезрителями, «вышел из кадра» — сиганул в рабочую зону, глянул на бумажку с текстом, вернулся и все объявил как положено. Режиссер и команда сначала испытали шок, а потом — прилив нежности ко мне: не сбежал, проявил смекалку — молодец!
«Боевое крещение» состоялось, практика на телевидении оказалась настолько успешной, что вскоре я вел уже несколько передач, мое лицо замелькало на экране, я играл в спектаклях народного театра. В общем, зазвездился...
С легким сердцем отправился завоевывать Москву, на одном плече — гитара, на другом — рюкзак... Сомнений в себе — ни малейших.
С вокзала явился в приемную комиссию ГИТИСа. Поселился в общежитии на Трифоновской, 45 «б». И впервые в жизни столкнулся с настоящими трудностями.
Я стал частью абитуриентского «косяка», подав документы во все театральные вузы. Поток переплывал из ГИТИСа во ВГИК, из ВГИКа во МХАТ, оттуда в Щукинское училище при театре Вахтангова, в Щепкинское при Малом театре…
Меня «прокатили» на вступительных экзаменах в ГИТИСе и в Щепкинском. Я был несколько обескуражен, огорчен, но не раздавлен. Москва заряжала такой бодростью, что чувства юмора я, на свое счастье, не утратил. Как и уверенности в себе.
И вот в один прекрасный день подходит ко мне в общежитии на Трифоновской паренек и просит подыграть ему на гитаре в этюде. Я спрашиваю: где, ведь во всех театральных заведениях творческие туры уже прошли. А он отвечает: в цирковом училище на отделении эстрады и клоунады… Ну мне-то все равно, я знать не знал про какое-то там цирковое.
Пришли. Он поет, я играю. Он поет, а я вижу — педагоги как-то странно переглядываются, даже смешок пробежал: «Олег Попов, ну вылитый!», все внимание — на меня.
Приятелю моему говорят: спасибо. А меня очень заинтересованно спрашивают:
— А вы к нам на какое отделение поступаете?
— Да я… просто так… Артистом хочу стать.
Уговорили хором: мол, посмотри, Юрий Никулин и Олег Попов сколько в кино снимаются! А сколько клоунов на эстраде работает: и Борис Амарантов, и Александр Жеромский, и Леонид Енгибаров… Подкупило и то, что цирковых артистов обучают не только акробатике и жонглированию, но и фехтованию, пантомиме, игре на различных музыкальных инструментах. Согласился… Про свое тогдашнее сходство с «солнечным клоуном» я уже знал: примеряю шапку в магазине, а на меня пальцем показывают: Олег Попов.
Конечно, мне это льстило, а потом я и сам познакомился с Олегом Константиновичем на съемках двухсерийной картины «Карнавал».
Я играл юного ученика «солнечного» клоуна, и на площадке многие считали меня сыном Олега Попова. Для съемок мы выехали вслед за гастролирующим московским цирком в Минск. Вечерами — представления, а все остальное время — съемки.
Странно, что фильм «Карнавал» не указан в моей фильмографии. А вот картина «В зоне особого внимания», где я не снимался, в список попала. Наверное, виной тому обычная путаница с моим лицом. Меня часто принимали в жизни за других… В юности сравнивали с Олегом Поповым.
В зрелости путали с Валерием Золотухиным. Я не обижаюсь, нет, а за что, ведь это уважаемые ребята. У меня есть фотография с Валерой и с Джиной Лоллобриджидой, она нас, кажется, приняла за близнецов, долго присматривалась. Он «родства» не признает, да и я думаю — не похожи мы. Но людям виднее.
Олег Попов — клоун уникальный, мы много общались. И я учился у него не только по роли в фильме, я старательно запоминал все его движения. Но вот знаю, как делался номер с солнечным зайчиком, а повторить все равно не смогу. Даже если загримируюсь под Олега Попова.
Цирк люблю и уважаю всем сердцем. А поначалу не понял, куда попал.
ГУЦЭИ — единственное в мире училище циркового и эстрадного искусства, богатейшие традиции, легендарные имена!
Чему мы там только не учились! И пластике, и игре на всех мыслимых музыкальных инструментах (так я стал человеком-оркестром, чем очень горжусь), и верховой езде! Я получил такую разностороннюю подготовку, о которой артист может только мечтать. И эквилибрист, и жонглер, и мим, и фокусник, и клоун.... Я могу все, тренируюсь каждый день, дома есть булавы — жонглирую, стул на голове держу... Форму терять нельзя: во-первых, чтобы на показе кого-нибудь не зашибить, во-вторых, вдруг пригодится?
У нас был дружный талантливый курс, я учился вместе с Миколасом Орбакасом, Валерием Морозовым, Катей Троян, Сосо Петросяном, Анатолием Марчевским — в будущем известные артисты эстрады и цирка. Мы дурачились, развлекали какими-то сумасшедшими стихийными концертами девчонок — у нас появлялись первые фанатки.
Но в стенах училища шла серьезная работа, сюда нередко заглядывали известные и малоизвестные актеры — подучиться каким-то трюкам, спросить совета, попрактиковаться... Курсом старше учились Гена Хазанов, Илюша Клявер, Володя Кирсанов... В общем, фантом кино постоянно маячил перед глазами. Казалось, до мечты — руку протянуть…
В 1967 году студентов циркового училища пригласили на съемки фильма «Христос приземлился в Гродно». По сюжету — шестнадцатый век, много массовых сцен, бои, драки, скачки... Снимала киностудия «Беларусь-фильм». Я, естественно, ринулся в эту работу. Поехал в Белоруссию. Съемки проходили у красивейшего озера Нарочь.
На площадке меня поставили старшим группы. День мы гоняли на лошадях, изображая славян. День — изображая татар. Ох, до чего мы в роли вживались. Местные даже присказку придумали:
— Мань, снимай скорее белье!
— Кто? Цыгане?
— Хуже! Артисты!
Мы действительно были хуже саранчи: копытами коней вытаптывались колосистые поля, ради эффектных съемок вырубались сосны.
Помню, конь подо мной пляшет, я жду команды. А сам думаю: что бы такое сделать, чтобы мама меня в фильме из толпы выделила? И придумал — увидел какой-то флаг, хватаю древко. Третьей руки недостает: надо же еще поводья держать и врага саблей рубить.
— Группа Чернова, пошла!
— кричит помощник режиссера.
Как я умудрился удержаться на коне и пронестись с этим флагом сквозь «сечу», понятия не имею. Но — восторг неописуемый!
Лошадей обожаю. Помню, на съемках фильма «Тайна золотого брегета» несусь по самому краю обрыва, лошадь переходит в галоп. До меня долетают какие-то крики, но я слышу лишь стук копыт о землю и удары собственного сердца. Чувствую себя героем вестерна, удальцом-молодцом… Я умею красиво гарцевать, лошади меня слушаются.
— Юр, с ума сошел? Ты знаешь, какая там высота? — упрекает каскадер.
Посмотрел вниз после съемки. Мать честная! Если бы сорвался — костей бы не собрал…
Я люблю адреналин, движение, динамику, опасность. Внутри что-то вспыхивает. Возникает обостренное ощущение реальности, я зажигаюсь, скидываю шкуру комика… Самое страшное — остаться рабом одного амплуа в кино, хочется роли, которая сломала бы представление о тебе как об актере…
Первый курс циркового училища был позади, подошла пора летних каникул. Один мой друг все время околачивался на Киностудии им. Горького. Как-то режиссеру Борису Григорьеву потребовалась массовка для картины о герое Гражданской войны Василии Блюхере «Пароль не нужен». Я искал подработку. И приятель взял меня с собой. Нам предложили сыграть эпизодические роли красноармейцев, которые во время привала устраивают что-то вроде политагитки перед товарищами.
Мне по роли нужно было изображать солдатика, нарядившегося в японского генерала. Наклеили черные усы, бороду, а на белобрысую голову надели папаху.
И вот хожу я по киностудии при полном параде: выгоревшие волосы, черные торчащие тараканьи усы, черная клинышком борода, шаровары, рубаха, шапка… Мать родная не признала бы! Хожу, насвистываю. И вдруг навстречу женщина, второй режиссер Ростоцкого-старшего Зоя Курдюмова. Зоя Дмитриевна считалась асом по части открытия новых имен в мире кино.
Увидев меня, она громко расхохоталась и поманила пальцем:
— А ну иди сюда. Ты кто таков?
— Я из циркового училища, Юра Чернов. Меня сниматься к Борису Григорьеву взяли.
— Вот что, Юра, шагай за мной, Григорьев подождет!
Она хваткая была женщина в прямом и переносном смысле. Ухватила меня за руку и привела к Станиславу Ростоцкому. Тот, бросив взгляд, коротко сказал:
— Будем снимать.
Как только я вошел в комнату, где сидели люди из съемочной группы, тут же кто-то громко произнес:
— О, Сыромятников!
Так я познакомился с персонажем, которому обязан своей известностью.
Меня переодели: лицо двоечника, школьная форма короткая, будто с чужого плеча, только вот портфель слишком приличный. Была дана команда «отфактурить» портфель, чтоб реалистичнее выглядел. «Обживать» пришлось перед съемкой на школьном футбольном поле — тут же сбилась группа желающих помочь.
Вышли мы на поле. Парни — в свитерах, один я — в школьном костюме с портфельчиком. Начали: принялись гонять его вместо мяча.
Ой, что тут поднялось! Из окон понеслись строгие голоса: «А ну, двоечник, прекрати пинать портфель!» Тут же откуда-то понабежали тетки и принялись меня стыдить громче, чем болельщики «Спартака» на международных матчах:
— Ах ты, паразит, двоечник несчастный!
Ты что ж, паразит, вытворяешь?! Мать тебе, паразит, все новое купила! Ты зачем одежду и портфель портишь!?
Наблюдавшие за этой картиной киношники просто катались со смеху — попадание оказалось «в яблочко».
— Тетеньки, тетеньки, успокойтесь, я артист, мне это для работы надо…
Короче говоря, на роль Сыромятникова меня утвердили мгновенно. Костюмчик быстро обрел нужную «характерность»: все кругом топорщилось, пуговицы едва держались…
Команда на съемках собралась потрясающая! Когда я прочел сценарий и узнал, что сниматься буду с Вячеславом Тихоновым, чуть с ума не сошел от счастья. Кажется, чуть ли не по потолку прошелся! Вячеслав Васильевич оказался очень хорошим, доступным человеком.
Когда снимали сцену классного бунта — на улице, — он принес термос с горячим чаем и бутерброды, внимателен был к нам, как отец.
— Мама! Я снимаюсь с Вячеславом Тихоновым! — кричал я в телефонную трубку с «междугородки».
— Сыночек, какой ты счастливый, неужели с ним разговариваешь? — верила и не верила мама.
— Мам, да ты что, он — мой учитель!
Потоки счастья уносились по проводам в Самару чуть не ежедневно.
— Сыночек, ты такой счастливый, возьми хоть автограф у него! — кричала в ответ взволнованная мама.
Атмосфера на площадке соответствовала весенней тональности картины.
Съемки происходили в реальной московской школе в районе Медведково, в память о нем там на стене теперь памятная табличка. В массовке снимались старшеклассники, и в конце концов мы так сдружились, что нас: — меня, Олю Остроумову, Игоря Старыгина и Валеру Зубарева — стали считать учениками медведковской школы. Мы и работали, и хулиганили по-настоящему. Однажды после съемки выпили с Валерой и потеряли портфель со сценарием. Стыдно было! Боялись, как взаправдашние школьники, переживали, что кто-то чужой прочитает текст и мы кого-нибудь этим подведем. Но обошлось — портфель нашелся.
Кстати, фраза Вячеслава Тихонова, когда мой герой стоит у доски: «Поставишь единицу — получится Юрий Никулин» — это отсыл к цирковому училищу, где я готовился стать клоуном-эксцентриком.
Вначале в сценарии был Олег Попов, но мы с Вячеславом Васильевичем уговорили Ростоцкого на Никулина поменять — очень мы уважали Юрия Владимировича.
Во время работы над фильмом «Доживем до понедельника» я сдружился с Аркашей Листаровым, он играл в эпизоде Вовку-двоечника, который от матери получал подзатыльник. «Ты чё дерёшься...» — помните? Аркаша тоже учился в цирковом. Ростоцкий частенько просил нас с Аркашей поработать над реакцией класса. Например, в сцене, когда я стою у доски и отвечаю урок истории. Нужно было, чтобы мои «одноклассники» покатывались со смеху. Съемки, конечно, дело радостное, но когда нужно несколько дублей — тут не до улыбок.
По просьбе Ростоцкого мы с Аркашей вставали за камеру и чудили, как могли. Очень был талантливый парень, жаль, погиб молодым в автокатастрофе.
Те съемки проходили на удивление легко и весело. Как начались — с вороны, вернее, двух ворон, ручной и дрессированной, которые разлетались в разные стороны и даже в кадр обе попали, так и закончились — смехом, оттого что мне в лоб въехали распахнувшейся дверью. Эпизод с дверью пришлось снимать с нескольких дублей. Думали — раз цирковой, среагирует как надо. И на раз-два-три открывали дверь. Не получалось синхронно, хоть убейте. Я уже и ногу подставлял, чтобы упасть вовремя от толчка. Никак: какая-то секунда проходила, и только после этого я падал. Режиссер все браковал. И наконец говорит: — Слушай, Юра, подставляй-ка ты свой лоб.
Ничего, шишка до свадьбы заживет.
Пришлось подставить — из любви к искусству. Правда, я немного схитрил. Подхожу к двери и говорю: «Посмотрим!» — это была команда Тихонову и Печерниковой — открывайте, я рядом. Они стояли и ждали моего сигнала. Так что удар в лоб был настоящий…
Для меня съемки в фильме «Доживем до понедельника» малой кровью не обошлись. Я разрывался между учебой и съемочной площадкой. И кто б меня за это осудил? Эх, я-то знал кто…
Фильм гениальный, он стал главным событием Московского международного кинофестиваля 1969 года, его сразу назвали «шедевром советского кинематографа»… Я тогда перешел на второй курс, и в Самаре сразу стал национальным героем…
Папа в целях рекламного продвижения фильма в нашем родном городке нарисовал для премьерного показа гигантский плакат со сценой, где я у доски отвечаю Тихонову на уроке истории. Этот плакат закрыл собой фасад Дома культуры и висел целый месяц.
Вячеслав Васильевич очень хорошо ко мне относился. Интересовался, кто я, откуда. На премьерных показах фильма часто выступал и говорил в мой адрес немало добрых слов. И вот настал черед творческого вечера и показа картины в Самаре. Вячеслав Тихонов и директор фильма Григорий Рималис перед встречей попросили провести их к моему отцу. И вот в скромной мастерской моего папы открывается дверь и на пороге — кумир миллионов Вячеслав Тихонов. Папа, конечно, был растроган.
Вячеслав Васильевич похвалил меня — а для отца эта похвала стала как орден Славы на грудь.
А вот в цирковом училище меня быстро вернули на землю. Вызвали на «ковер», отчитали, поставили перед выбором: или кино, или учеба. Но я понимал, почему условие было таким жестким. Труд циркового артиста складывается из немыслимых простому смертному ежедневных усилий. На тебя тратятся, ты сам тратишься, постигая мастерство профессии, где требуется ювелирная точность, стопроцентная выверенность движений, абсолютное владение телом.
Здание училища построено так, что кабинеты и аудитории находятся на втором этаже, огибая по кругу манеж — основное место учебы. И вот, помню, начинается занятие: литература или история цирка, кидаю взгляд с балкона — на манеже студент Сережа Игнатов подбрасывает в воздух кольца.
После литературы — переменка, уходим на историю КПСС — Сережа Игнатов кидает кольца. Выходим с занятия, гляжу с балкона — Сережа жонглирует. И так с утра до ночи, не давая себе никакой поблажки. Результат — Всемирной ассоциацией жонглеров Сергей Игнатов назван лучшим жонглером в мире.
В цирке нужна полная сосредоточенность и самоотдача, манеж компромиссов не терпит. А у меня — кино… Отчисление стало реальной угрозой. И, возможно, я совершил роковую ошибку в тот момент. Судьба дала мне следующий крупный шанс. После «Понедельника» предложили съемки в фильме с рабочим названием «Спасите гарем». За мной какое-то время охотились ассистенты режиссера Владимира Мотыля, уговаривали: роль будто специально для тебя написана, на гитаре играешь, поешь…
Меня утвердили. А я находился в каком-то вакууме: между состоянием триумфа и состоянием провала — из-за нажима руководства училища. И отказался… отказался от роли Петрухи в «Белом солнце пустыни» — побоялся остаться без диплома, ведь на несколько месяцев пришлось бы уехать на съемки… Впрочем, что об этом теперь вспоминать. Никакого смысла…
Любой актер, глядя на удачную творческую работу коллег, испытывает чувство зависти, черной или белой — кто на что горазд. Когда вышел в прокат фильм «Белое солнце пустыни», я испытал двойное потрясение. Стараюсь не говорить об этом, и так все понятно… Ее благородие госпожа Удача прошла совсем близко от меня… Теперь уже мне предстояло добиваться ее благосклонности.
Нервное напряжение росло. На третьем курсе обнаружилось прободение язвы, перед экзаменами меня забрали в больницу и запретили делать резкие движения. Так что цирковой артист я получался — с «некондицией»: акробатика стала для меня табу. Когда «звездная пыль» улеглась, я получил диплом циркового училища. И мне пришлось все начинать заново. В актерской профессии так всегда — каждый день нужно доказывать, что ты чего-то стоишь.
Мои испытания начались с Московской областной филармонии. Я вроде бы и был артистом. И не был им. Моя партнерша, мы с ней одного выпуска, как и я, подавала на манеже большие надежды. Но что-то случилось, и цирк ей тоже стал «заказан». Мы сделали хороший номер в лубочном стиле. Нас постоянно приглашали на гастроли в «звездной» компании, режиссером концертов был известный на всю Москву Александр Павлович Конников, создатель Московского мюзик-холла, а впоследствии — художественный руководитель московского Театра эстрады.
Мы открывали сезоны на Берсеневской набережной в Летнем театре на территории сада «Эрмитаж»…
Актеру нельзя превращать жизнь в гонку за мечтой — большой ролью, иначе легко можно проиграть эту самую жизнь… Помню, накануне Дня Победы мы — Рома Карцев, Витя Ильченко, Люба Полищук, Рудольф Рудин — репетировали спектакль. А в парке прогуливался Леонид Осипович Утесов. Я жил тогда напротив Театра миниатюр — в Малом Каретном переулке (кстати, поначалу-то меня прописали в квартире, где родился Высоцкий, но комнату потом дали в Малом Каретном). И вот пока Леонид Осипович говорил с ребятами, я пулей понесся домой.
Нашел гибкую пластинку с песнями Утесова, вернулся. Он дождался меня, поставил автограф, сказал мне кое-что, вселил надежду. Я тогда чуть репетицию не сорвал. А память о важной встрече осталась — автографом на пластинке.
Я должен был играть и верить в себя. Но предлагали лишь крохотные эпизоды в кино. Позвали в фильм «Иван Васильевич меняет профессию» — там я мельком проскочил в сцене с Куравлевым: белобрысый балалаечник из царского оркестра. Балалайкой я увлекся в цирковом училище. Кстати, с ней у меня связана одна страшная история. 11 сентября 2001 года мы были на гастролях в Америке, с Ирой Муравьевой играли спектакль «Жена-интриганка» в Сан-Франциско. На поклоне я всегда делал один и тот же трюк: ставил балалайку себе на голову и кланялся.
И вот на последнем спектакле балалайка упала и разбилась вдребезги, впервые в жизни такое случилось. Возвращаемся ночью в гостиницу — спать не могу, голова идет кругом: что делать, где достать балалайку? Утром ведь вылетаем в Нью-Йорк, а вечером там спектакль. Продюсер, советский эмигрант, меня успокоил, пообещал собственную балалайку из дома принести. И все равно меня мучила какая-то тревога, сердце сжималось, одолела бессонница. В четыре утра включаю телевизор: горит северная башня Всемирного торгового центра. Переключаю на другие каналы — то же самое! Пронзает мысль: война! И вдруг второй самолет врезается в южную башню, слышу панический возглас новостной ведущей…
Что чувствовали родные в России — остается только догадываться. Звонили мне, я успокаивал: «Не волнуйтесь, у меня все отлично, купаемся в бассейне...»
Пять дней мы «загорали» в отеле невольными заложниками 11 сентября. Ребята потом подтрунивали: «Юра, это все из-за твоей балалайки».
Возвращаясь в семидесятые годы, могу сказать одно: я задыхался от ощущения своей актерской ненужности. А жизнь шла своим чередом. Меня узнавали по «Понедельнику». Наливали. Часто компании собирались прямо в моей комнатке в Малом Каретном. Жена Валя терпела-терпела, но однажды ее терпение лопнуло. Пришла, а дома — попойка. В общем, сгребает Валя без лишних слов всю закуску и выпивку, завязывает в скатерку и выставляет за порог. А вслед за выпивкой — и дружков моих.
...Я сделал все, чтобы жениться на ней. Торопился с регистрацией: Валя уезжала в командировку, занималась тогда польским театром, а я требовал оформить отношения.
Регистрация выпала на 1 апреля, в этот день никто жениться не хочет. Но мне было не до шуток. Боялся, что сопьюсь без семьи. Чувствовал: Валя — мой «якорь».
И опять странное совпадение, как после — на свадьбе сына. В театре заболел актер, и меня попросили заменить его вечером в спектакле. Так что моя собственная свадьба прошла в первую очередь под «знаком» работы. Я по гороскопу Бык, рожденный под созвездием Тельца, то есть — сплошная «пахота».
— Не могу. У меня свадьба!
— Вот-вот, органичнее играть будешь. Как с утра в образ жениха войдешь, так до вечера и не выходи.
Играть-то пришлось Жениха в спектакле по пьесе Василия Шукшина «Точка зрения»! Вот так 1 апреля моя свадьба состоялась и в реальности, и на сцене: вечером актеры всей гурьбой явились ко мне домой. Валя со своей родней и друзьями сидела и ждала меня — жениха.
Жена меня охраняла и сохраняла. Трудностей мы много вместе пережили… Не было ролей, она говорила: «Сегодня нет — завтра будут». И так — месяцами, годами. Говорила: «Не волнуйся из-за ерунды. Ты — замечательный. Ты — лучше всех». Спасало…
Валя очень терпеливая. Это на сцене и в кино я играл тихих да скромных. А дома был Отелло. Однажды поздно вечером заприметил женщину в таком же плаще, как у жены, и устроил слежку. В другой раз так изревновался по поводу ее замечательного платья, что порвал его прямо на ней в клочья.
Мы к друзьям отправились, а платье очень шло Валентине, и я все думал: чего она нарядилась, для кого?! Требовал, чтобы в брюках ходила, ноги прятала: домострой! Порванное платье могло обернуться разрывом. Валентина просто опешила, сказала мне только: «Уйди!» Ушла сама. Я потом искал ее целую неделю по всей Москве, выследил. Как-то утром Валя открыла дверь квартиры своей сестры и обнаружила меня спящим на подъездном коврике… Пожалела.
Валя в молодости была очень похожа на актрису кино Жанну Прохоренко, помните ее в замечательном фильме «Баллада о солдате»? Однажды мне надо было срочно куда-то уезжать, и она в этом своем серебряном плаще металась в очереди у касс: «Мне билет на съемки надо, пропустите вперед, пожалуйста!»
Кассирша увидела: «Ой, Жанна!» Тогда не надо было паспорт показывать, и Валя воспользовалась именем популярной актрисы, взяла мне билет.
Мы познакомились, когда я поступал на заочное отделение в ГИТИС, она в то время работала на кафедре истории зарубежного театра. Потом стала преподавать, защитила диссертацию. Валя читала историю театра соцстран. Многие артисты приходили к ней на занятия. У нее училась Люба Полищук, и каждый раз перед экзаменом просила меня: «Скажи Вале, что я не знаю ничего, пусть двойку не ставит». Но Люба была ответственная, всегда готовилась, так что пятерки получала заслуженно.
Валентина — женщина серьезная, доктор педагогических наук, проректор Художественно-промышленной академии им.
С. Г. Строганова. Она мой тыл. Никогда во мне не сомневалась, никогда не считала неудачником… Слава богу, я смотрю на актерскую профессию с пониманием ее коварной сути. И «оттягиваю» нужную жизненную энергетику на семью, которую очень люблю. Дети, дом, дача, уют, покой — это обязательные условия для того, чтобы со сценой у меня сложились гармоничные отношения. Это помогает держать удар…
В Театре миниатюр я оказался почти случайно. Бывший выпускник нашего училища актер Илья Баскин эмигрировал в США, сейчас снимается в Голливуде, перед отъездом он предложил меня на свои роли. Главный режиссер Рудольф Рудин мою кандидатуру одобрил. Это был решающий момент в моей судьбе. Да и спектакль, с которого я начал в Театре миниатюр, имел символическое для меня название: «Хочу в артисты»…
Как часто бывает, один верный шаг вовлек в череду удачных событий. Тогда я стал наконец актером с активным сценическим графиком, поступил в ГИТИС и сыграл главную роль в хорошем фильме. Филармония осталась в прошлом.
Семидесятые... Судьба будто испытывала меня. Мне поступило предложение сняться в фильме «Дерсу Узала» Акиры Куросавы. И одновременно позвал Сергей Юткевич в свой фильм «Маяковский смеется». Надо ж так случиться! Мне, изголодавшемуся по настоящей актерской работе, предстояло выбирать между режиссерами, перед каждым из которых я в равной степени преклонялся. Если бы знать заранее, что советско-японская картина «Дерсу Узала» войдет в список величайших фильмов за всю историю кино, удостоится главного приза на Московском кинофестивале, что ей суждена «оскароносная» судьба!
Я метался, мучился в раздумьях.
Даже спиритический сеанс устроил. В предновогоднюю ночь начертил алфавит, взял тарелку, нарисовал стрелку – смеха ради, конечно, просто забавлялся с друзьями. Вызываю дух Маяковского, задаю в шутку вопрос: ждет ли успех фильм «Маяковский смеется»? И вдруг тарелка затряслась, заходила ходуном. Меня даже пот прошиб. Тарелка покрутилась, сначала вроде выходило «да». А потом — резко — «нет». Маяковский посмеялся над нами…
Меня утвердили на роль у Акиры Куросавы, но для съемок требовалось надолго уехать в Уссурийск. И Сергей Иосифович Юткевич уговорил остаться в Москве.
— Юра, не сомневайтесь, моя картина обречена на успех, и — сами подумайте — после этого вас все киностудии приглашать будут.
Когда он появлялся в павильоне, устанавливалась гробовая тишина. Его уважали и любили, перед ним благоговели — он был носителем старой культуры, почетным членом Французской киноакадемии, Героем Социалистического Труда.
Поначалу планировалось создать полнометражную двухсерийную ленту. Но Сергей Иосифович уже был старым человеком, перенесшим тяжелую болезнь. И в определенный момент съемки приостановили. Смонтированный материал недотягивал и до одной серии. Тогда режиссеру пришла гениальная мысль: разбавить его кукольной и рисованной мультипликацией. Сам Юткевич учился у Мейерхольда и был живым носителем традиций Вхутемаса.
Анимационные вставки в этом фильме совершили настоящий революционный прорыв в отечественном кино. «Маяковский смеется» по стилистике возвращал зрителя в эпоху Маяковского, «Окон РОСТа», Кукрыниксов и Остапа Бендера. Фильм получился ярким, необычным, вполне в духе творчества великого поэта. На съемках собралась отличная компания: Галина Волчек, Михаил Глузский, Ия Саввина, Леонид Броневой, Алексей Яковлевич Каплер...
Помню, как Сергей Иосифович работал, добиваясь от меня полного понимания характера персонажа. Специально для съемочной группы устраивал просмотры зарубежных кинолент. Показал запрещенный на тот момент в СССР фильм «Заводной апельсин» — скандальное, нашумевшее тогда на весь мир кино. Мы питали надежды.
Но, несмотря на звездный состав, экспериментальный фильм Юткевича остался незамеченным. Перспектива «большого кино и крупных ролей», которой я грезил, работая над «Маяковским», помаячила и вновь рассеялась как дым. Фильм имел очень незначительные сборы в прокате, а на экранах телевизоров его почти не показывали. Конечно, в глубине души я чувствовал себя разочарованным, все-таки ожидания сулили большее. Зато благодаря фильму я имел счастье познакомиться с Юткевичем и дочерью Маяковского. Она приехала из Америки — крупная женщина с резкими чертами лица, выразительными глазами и сильным голосом. Встреча с ней состоялась в музее поэта на Лубянке…
Надежда обманула, но я это пережил…
В девяностые годы я стал сниматься реже, больше времени уделял сцене.
Ушел к Сергею Проханову в Театр Луны. Там нашлось несколько стоящих ролей для меня, особенно мне нравился спектакль «Ночь нежна». Однако время настало трудное, нужно было содержать семью. Затянула антреприза. Я создал собственный эстрадный коллектив, ездил с ним по стране и даже в Америку и Финляндию в перестроечный период. Но соскучился по театру, и Любовь Полищук привела меня в «Школу современной пьесы» — на тот момент этот театр уже стал серьезным явлением российской театральной действительности. Сейчас я — актер театра «Школа современной пьесы». И каждый день, проходя по дороге на работу мимо цирка на Цветном бульваре, мысленно здороваюсь с бронзовым Юрием Никулиным:
— Привет, Юрий Владимирович! У меня пока — слава богу. До завтра.
Подпишись на наш канал в Telegram