Впервые с Таней Друбич мы встретились на съемочной площадке «Ста дней после детства». Мне — 14 лет, Друбич — 15. Мы были с ней совершенно разные: я — блондинка, Таня — брюнетка, я — совсем еще ребенок, она — уже почти девушка. Помню, как сценарист фильма Саша Александров все время шутливо подкалывал Сергея Соловьева: «Смотри, не забудь! Пятнадцать за пятнадцать!» Оказывается, за совращение 15-летнего подростка тогда давали 15 лет тюрьмы…
Но никакие предупреждения никого из нас четверых не спасли.
Начавшийся впоследствии роман Тани с режиссером Соловьевым закончился законным браком, а наша с Сашей платоническая переписка переросла в мучительные отношения длиной в 11 лет…
На съемках Соловьев и Александров все время к нам с Таней присматривались. В сценарии очень многое менялось и дописывалось конкретно под героев. Они оба горели, работая над фильмом, и настолько дополняли и понимали друг друга, что, казалось, представляли собой одно целое. К сожалению, Соловьев с Александровым после выхода фильма рассорились, не поделив, по слухам, авторство сценария. Их пути разошлись навсегда. А жаль…
Что мы с Таней нашли в этих взрослых, в два раза старше, дядьках?! Трудно объяснить. Ни Соловьев, ни Александров не обладали какой-то феноменальной физической формой.
Ни внешности, ни стати. Они брали другим — интеллектом, умением говорить. Посмотрите, какие красавицы жены были у Соловьева: Катя Васильева, Марианна Кушнирова, а затем и Таня Друбич!
На кинопробах нас, детей, отбирал сам режиссер. Он мне сразу очень понравился: маленький, добренький, кругленький, как Колобок. Соловьев все время жизнерадостно смеялся и всплескивал от восторга руками. Помню, прочитала какой-то стишок. Он тут же вскочил с места и воскликнул: «Гениально!» Там же, на пробах, я в первый раз увидела и Александрова, от вида которого, честно говоря, пришла в ужас. Лысый мужик с окладистой бородой — ну просто вылитый Карабас-Барабас. Я даже смотреть боялась в его сторону!
Ассистенты, выполняя волю режиссера, искали на главную роль «молодую Купченко» — голубоглазую белокурую девочку. Остановились на мне. Но когда Соловьев увидел Друбич, сразу же решил: Лена Ерголина — только она! У Тани была броская восточная внешность: припухлые губы, длинная черная коса, правильные черты лица… Одним словом, девочка-картинка, идеал красоты!
В результате меня утвердили на другую, второстепенную роль. Моя героиня носила смешную фамилию — Загремухина. Вначале мне стало немножко обидно, но потом обиды забылись: настолько интересен был сам процесс съемок.
Летом нас увезли в киноэкспедицию. За Калугой была выстроена шикарная декорация танцплощадки. Вся группа жила в хорошей современной гостинице в центре города: девочки — в одном крыле, по пять в спальне, мальчики — в другом.
К нам приставили двух воспитательниц. Они проводили с нами занятия, занимались уроками (съемки захватили и осень). Жили мы как в монастыре: в девять вечера наши спальни запирали на замок. И тут начиналась бурная подростковая жизнь: мы устраивали танцы, крутили шуры-муры. Это были чисто платонические отношения между детьми. И у меня появились какие-то симпатии…
Помню, как тайком перелезали к мальчикам в номер на танцы. Александров смеялся, рассказывая потом: «Мы с Сережей собрались вечером в ресторан. Выходим из гостиницы, поднимаю голову и вдруг с ужасом вижу, как целая шеренга девочек идет по карнизу 11-го этажа гостиницы!» Таня всегда сторонилась нашей компании.
Она жила в отдельном номере вместе с бабушкой. Там все было поставлено очень серьезно. И не потому, что она главная героиня, просто таково было условие ее семьи.
У нас с Таней никогда не было близкого контакта, задушевных разговоров. Какие-то общие фразы: «Здрасте — здрасте». Она — очень скрытный человек, ни с кем не дружила, не общалась. Помню, на ее губах постоянно играла ироническая улыбка. И хотя мы все были почти сверстниками, Таня относилась к нам свысока, словно к детям. Держалась она в основном взрослых.
Кроме того, Таня была не по-детски очень рассудительной и всегда знала, что хорошо, а что плохо. Например, она говорила, что медик — это хлеб на всю жизнь, а актриса — профессия эфемерная, не всегда благодарная.
Таня твердила, что не хочет сниматься в кино, ее туда силком тащат. Но мне почему-то казалось, что она говорит не то, что думает.
Соловьев, восхищенный своей юной актрисой, как Пигмалион, лепил из нее прекрасную Галатею. За «Галатеей», впрочем, повсюду буквально по пятам следовала ее бабушка. Она была очень дружна с женой Сергея Александровича Марианной Кушнировой. На съемки в Калугу та приезжала беременная на последнем месяце. Марианна училась на кинокритика и слыла первой красавицей ВГИКа. Она успела сняться в фильме мужа «Станционный смотритель». Они с Таней прекрасно общались, были как подруги. Помню, как они вдвоем — Таня и Марианна — частенько гуляли вдоль пруда. Таня все время говорила: «Какая Марианна красивая! Как она мне нравится!» Наверное, из-за того, что Друбич держалась на расстоянии от всех, вокруг нее постоянно роились сплетни.
Кто-то из ассистентов говорил, что Таня из очень богатой московской семьи. Во всяком случае, ее мама приезжала в Калугу проведать дочку на белой «Волге». Она была большим начальником в «Общепите» и помогла фильму с «реквизитом», однажды достав много банок с дефицитным компотом из вишен.
А вот моя мама никогда ко мне не приезжала. Но я была только этому рада. Мне совсем не хотелось ее видеть…
У мамы была сложная судьба несостоявшейся певицы. Она окончила Гнесинку и пела в Академическом хоре под управлением Соколова. Но когда я родилась, она, к сожалению, не смогла больше работать. И вечно попрекала меня своей погубленной карьерой.
Позже, когда я подросла, мама вдруг решила, что девочка непременно должна стать артисткой и компенсировать ее творческие потери. С одной стороны, она посвятила мне свою жизнь, а с другой... Мама, конечно, меня безумно любила, но, оказывается, можно залюбить человека так, что не давать ему жить. Детства у меня не было совсем. Я оказалась загруженной по полной программе: училась в музыкальной школе, в английской спецшколе, занималась фигурным катанием, а тут еще появилось кино.
Как-то мама прочитала в газете объявление: «На «Мосфильме» на маленькую эпизодическую роль ищут девочку». Она взяла меня за руку и привела на киностудию, не понимая, какую судьбу выбирает дочке… Мне 13 лет.
Цыпленок-табака в сшитом мамой синем платьице с жабо. Не знаю, то ли жабо заметили, то ли меня… но на роль утвердили. Через два месяца раздался звонок: «Приводите дочь пробоваться в «Сто дней после детства». Мама ликовала: мы дошли до съемок, а там впереди — манна небесная, «Оскары», слава! И естественно — как приложение — принц на белом коне! Знала бы она, какой принц ждет меня в Калуге…
Начались съемки. Платье для моей Сони Загремухиной выбрали самое невзрачное, с какими-то жуткими крылышками. Меня это очень расстраивало, платье явно портило фигуру. И я объявила реквизиту бой: заливала его чернилами, старалась порвать ненавистные крылышки. Мне не хотелось появляться рядом с главной героиней эдакой дурнушкой с двумя хвостиками!
Настал день съемок на танцплощадке. Я сама выбрала в костюмерной красивое платье с кружевами, распустила волосы, подкрасила губы. Может, все бы и сошло мне с рук, но вдруг на съемочной площадке появился грозный Александров. При виде его я каждый раз внутренне сжималась, потому что он все время надо мной подшучивал. Увидев, как я преобразилась, он лукаво усмехнулся, и меня тут же переодели в ненавистное платье, заплели косички и умыли. После съемок я подошла к нему, едва сдерживая слезы. Была даже готова залепить пощечину, но сдержалась. Он прочитал в моих глазах готовность бороться за свое женское начало и с этого момента, видимо, стал смотреть на меня другими глазами.
Мы начали о многом беседовать. Я даже представить не могла, что мы сможем так подружиться! Это была странная дружба подростка и взрослого мужчины.
Александров рассказывал о кино, литературе, о моей роли, я делилась с ним своими детскими сердечными переживаниями. И моя роль в фильме постепенно стала укрупняться.
Роль Сони удивительно мне подошла. Но об этом я еще не догадывалась, играла эту девочку совершенно интуитивно. Моя героиня, как и я, была вся в комплексах, ей казалось, что ее никто не любит, и она всеми силами хотела добиться любви окружающих.
Когда фильм вышел на экраны, на меня посыпались предложения играть в кино сереньких мышек. А я, борясь с комплексами, соглашалась только на роли красавиц, принцесс и царевен…
Прошло два года. Помню день премьеры фильма в Доме кино, как нам тепло аплодировали зрители, как Таня Друбич стояла на сцене рядом с режиссером.
Потом она села в машину Сергея Александровича, и они уехали. Я удивилась, но тут же вспомнила, что Таня мыла режиссерскую машину еще в Калуге. Того, что у них уже тогда начались какие-то загадочные отношения, я не замечала. Если бы мне кто-то об этом рассказал, не поверила бы!
Спустя много лет, когда мы были уже близки, Александров раскрыл тайну отношений Тани и Соловьева. Уж он-то был в курсе всего! Оказывается, вначале он тоже был влюблен в Друбич и пытался добиться взаимности. У них с Соловьевым возникло даже какое-то соперничество. Но Таня, обозвав Александрова козлом, выбрала Соловьева.
Как-то в Интернете я наткнулась на откровения Александрова.
Оказывается, по его словам, он ходил к жене Соловьева и помогал ей купать маленького сына Митю. Соловьев вечно пропадал на съемках, а Марианне одной с ребенком приходилось туго. Однажды она спросила у него по-дружески: «Санек, скажи, может мужчина в 30 лет стать импотентом?» Она и не подозревала, что у ее мужа другая…
Друбич с Соловьевым долго скрывали свои отношения, поженились только через три года после окончания съемок, когда Таня уже стала совершеннолетней…
У нас с Сашей все развивалось по другому сценарию. После выхода фильма на экраны начался наш эпистолярный роман. Целый год я писала ему письма со всех съемочных площадок. Даже призналась в своем увлечении одноклассником Женей Лунгиным.
(Женя был старшим братом ставшего позже известным режиссера Павла Лунгина.) Помню, как я страдала от нескончаемого потока Жениных девочек и не понимала, что интересую его только как коллекционная марка. Еще бы! Ведь я — восходящая кинозвезда, девочка, которая снялась в «Ста днях после детства». Александров в ответных письмах как опытный товарищ давал мне советы. Вот тогда он, наверное, и понял: девушка-то уже созрела…
Окончив школу, я поступила в «Щуку». Уже на первом курсе мои однокурсники вовсю крутили романы, я же держалась в стороне, ровесниками совсем не интересовалась. У меня даже обидное прозвище появилось — «синий чулок». Никто и не подозревал, что у этого «синего чулка» давно уже взрослый любовник!
Мы сошлись с Александровым, когда я заканчивала школу. Александр Леонардович ко мне очень трепетно относился. Я была абсолютным ребенком, парниковым растением, с мужчинами в возрасте, конечно, не общалась. К моменту нашей встречи на фильме «Сто дней после детства» он развелся с женой. Она уехала во Францию, выйдя замуж за писателя Владимира Максимова…
Именно я настояла на нашей близости, прекрасно понимая, что если сама не предложу, этого не произойдет никогда! Я понимала, что очень ему нравлюсь, хотя мы об этом в письмах не говорили. Иначе бы не решилась… У меня даже какой-то спортивный интерес проснулся: а что же будет дальше?
Помню, в этот день мы с Александром Леонардовичем в очередной раз встретились в ЦДЛ.
Посидели, посмеялись. А потом я, набравшись храбрости, сказала: «Я хотела бы посмотреть, где вы живете».
Сашина «двушка» в панельном доме была уставлена книгами от пола до потолка. Он был не просто образованным человеком, кинематографисты его прозвали «ходячей энциклопедией».
Я помню, как сама подошла и поцеловала его. Он был совершенно обескуражен моей смелостью, даже потом признался: «Ты вела себя так, словно у тебя за плечами безумный опыт». Но это было не так. Мой великовозрастный любовник был поражен тем, что стал моим первым мужчиной…
Наш роман бурно продолжался неделю. А потом Александров вдруг решил, что мы должны жить вместе.
Я собрала чемодан и под негодующие крики матери перебралась к нему.
Для моей мамы это был тяжелейший удар. Помню, как она, впервые увидев его на премьере в Доме кино, брезгливо поморщилась. А когда узнала, что ее 17-летняя дочь живет с этим типом, ужаснулась. Мама пыталась меня остановить, но я твердила одно: «Я его люблю. У нас серьезные отношения». И она скрепя сердце смирилась с моим выбором — мол, подождем, скоро само пройдет.
А мне казалось, эта любовь навсегда! Поначалу действительно все было очень хорошо и замечательно. Единственное — я стеснялась появляться со своим возлюбленным на людях: наверное, из-за бороды он выглядел намного старше. Окружающие часто принимали нас за папу с дочкой.
Помню, однажды едем на электричке за город. Я с двумя хвостиками и в короткой юбчонке — девчонка-девчонкой — что-то тоненьким голоском громко рассказываю ему про уроки, экзамены. А он меня за рукав дергает, мол, тише, люди кругом!
Мы даже в Дом кино не ходили. Скрывались ото всех. Я наивно думала, что мой роман — тайна. Но, естественно, все сразу же о нас узнали. В киношном мире разве спрячешься?
Месяц мы были абсолютно счастливы, а потом… наша совместная жизнь превратилась в приходы и уходы. Мы жили и вместе, и врозь. И все из-за того, что у Александрова были большие проблемы с алкоголем. Насколько я знаю, он пил всегда, причем с годами это пристрастие только усугублялось. Вначале я храбро боролась с запоями любимого. Вечно, помню, откуда-то волокла его пьяное тело на себе.
Мне бы жить как все — радостной студенческой жизнью, а я самоотверженно трачу свою юность на бесполезную борьбу. Мне казалось, это просто образ жизни у людей искусства. Саша ушел в запой — ну подумаешь, ха-ха-ха! Кто не пьет среди творческой интеллигенции?
Запои начинались у него стихийно. Приходит домой нетрезвый, затем следует продолжение банкета — он начинает пить в одиночку и утром, и днем, и вечером. Я по неопытности пытаюсь запретить ему пить, прячу бутылки. Однажды взяла и вылила водку в раковину на его глазах. Вот тогда впервые получила по полной программе. На какой-то стадии у него появлялась необузданная дикая агрессия, когда человек уже себя не контролирует.
Сцена была дикая. Он стал в ярости бить меня кулаками по лицу. А потом выбросил из дома как котенка! Когда я прибежала к маме вся в слезах и синяках, она потребовала: «Ты от него уходишь немедленно!» Но синяки проходили, обиды забывались, Александров клялся, что впредь ничего подобного не повторится, — и я возвращалась…
Как я сама-то убереглась от алкоголизма, не представляю! А ведь могла запросто за компанию подсесть на эту «иглу». Но мне настолько был неприятен его вид в этом состоянии, что я возненавидела водку на всю жизнь...
Мне бы бежать тогда от него сломя голову, но… было уже поздно: почти сразу же я забеременела. Когда я сказала ему об этом, большой радости он не выразил. Меня это убило. И мать твердо заявила: «Никаких детей!
Только через мой труп родишь от этого урода!»
А тут еще у Александрова начался совершенно дикий запой, и я поняла, что оставаться там больше не смогу. И ушла. Мама в этой ситуации победила, наша с ней вечная война на какое-то время прекратилась, и мы заключили перемирие...
Уже будучи взрослой, я прочитала книгу «Синдром Мэрилин Монро» и поразилась: это же все про меня! Норма Джин, как и я, страдала от того, что ее никто не любит, и отчаянно добивалась любви.
Наверное, из-за этого комплекса я всегда выбирала мужчин, которые причиняли мне страшную боль. Меня мучили, а я и не пыталась от этого избавиться. Словно желала, чтобы меня мучили, делали больно.
Никогда не обращала внимания на нормальных мужиков, меня только одни садюги привлекали.
А боль эта началась с раннего детства…
Когда мне исполнилось 11, папа нас бросил. Я росла с убеждением, что все мужчины — враги, они только причиняют боль. Так мне внушала мама. Вот на эти грабли впоследствии я и наступала…
Это теперь понимаю, что с мамой, очень деспотичным человеком, жить было очень сложно. Мой отец, профессор, занимал пост заместителя главного конструктора Туполева, он до сих пор единственный в России специалист по криогенному топливу в самолетостроении. Но для мамы авторитетов не существовало.
Папа возвращался после работы поздно и получал вместе со щами очередную порцию скандалов. Мать стояла над его головой и пилила, пилила... Что бы ни сделал папа, ей все не нравилось. Стоило ему сказать: «Как ты сегодня хорошо выглядишь!», тут же следовал гневный ответ: «Ты надо мной издеваешься?» А если он, видя ее нахмуренное лицо, спрашивал: «Ты плохо себя чувствуешь?», она тут же взвивалась: «Ах, ты моей смерти хочешь!»
Я не понимала — почему родители все время находятся в состоянии войны? В любую минуту мог разразиться скандал с истериками, битьем посуды, криками. Мать постоянно упрекала отца, что она отдала ему свою жизнь, пожертвовала собой, а он этого не ценит. Доходило и до драки, она сама провоцировала отца. Помню, как я убегала на лестничную площадку и сидела там, заткнув уши, дожидаясь, пока в нашей квартире не утихнет тайфун.
Поверьте, это было страшное зрелище!
Конечно, я была на маминой стороне. А как иначе? Папа сидел допоздна на работе, мама же целый день находилась рядом. Они с бабушкой в два голоса внушали мне, что папа — негодяй. Наш враг. «Смотри, с ним надо быть поосторожнее!» — настраивали они меня против него.
Однажды мы купались в озере. Папа плыл впереди, я, отстав, хлебнула воды и стала тонуть. Услышав мои крики, он вытащил меня из воды за волосы. Мама пришла от случившегося в ужас. В доме разразился очередной скандал. Когда отец ушел от нас, мама и этот случай вспомнила: «Вот видишь, какой он! Он же тебя утопить хотел! Забыла?!»
Может быть, мама папу ревновала? Не знаю…
Что-то не складывалось у них. В конце концов, мой ангел-папа не выдержал и ушел — почти сразу после рождения моего братика Славы. Наверное, мама надеялась, что, родив второго ребенка, сохранит семью. Но сохранять уже давно было нечего...
В этот день папа расстелил на полу одеяло и стал кидать туда свои вещи. Я забилась в угол, мама металась по комнате, потом выбежала на лестничную площадку, царапая себе лицо и выдирая волосы. И с криками стала звонить соседям в дверь: «Смотрите, вы свидетели, он меня избил! Звоните в милицию!» Я навсегда запомнила, как папа сломя голову бежит по лестнице с узлом за спиной. Он даже не обернулся ни разу…
Когда от нас ушел папа, стало еще хуже. И чего мать добилась? Осталась с двумя детьми на руках. Писала на отца в партийную организацию кляузы: дескать, верните мне мужа.
Она, ненавидя его, все-таки любила.
Любое упоминание об отце вызывало у мамы истерику. Его не пускали на порог, он не мог видеть детей. Я была безумно послушной и исполняла все мамины требования. Мы с папой не общались почти десять лет. Когда я выросла, то нашла его телефон через «Мосгорсправку», позвонила: «Папа, это я…» И услышала, как на том конце провода он заплакал…
Мне хотелось сказать отцу, как трудно мне живется. Что теперь в глазах матери во всем виновата я. В маминой жизни обязательно должен был присутствовать враг. А потом, когда у меня появился первый мужчина, он автоматически стал для нее этим врагом.
Она ведь о «принце на белом коне» для меня мечтала! Саша никак не соответствовал ее идеалу. Когда этот «принц» явился перед ее взором нетрезвый, со спутанной бородой и плешивой головой, да еще и нецензурно выражающийся, она чуть не упала в обморок. Мама была оскорблена в своих лучших чувствах, она-то думала, что в кино все сплошь Черкасовы, Баталовы, Лановые…
С другой стороны, я ее прекрасно понимаю. Когда к тебе прибегает родная дочь, рыдая, с фингалом под глазом — тут и настоящего принца возненавидишь…
Помню, как я, вернувшись домой беременная, проплакала всю ночь. А наутро мать повезла меня в Коломну на криминальный аборт. Она меня убедила: «Ты себя погубишь! Твоя карьера будет закончена. От кого собираешься рожать?
От алкоголика!»
Мама стращала меня: смотри, никому об этом не говори! А у меня не было сил сопротивляться, да и я понимала, что она права. Все кончено! Ни за что к нему больше не вернусь. Ах, если бы кто-то меня поддержал, все могло бы быть по-другому… Ну куда я понесу этого ребенка — пятым в нашу 2-комнатную квартиру? Да еще чтобы мать всю жизнь попрекала меня: мол, «в подоле принесла»!
Александров, выйдя из запоя, бросился меня искать.
Мой «суженый» появился у моей постели со словами раскаяния: «Я умираю… жить без тебя не могу. Ну что сделать, чтобы ты меня простила?» Я его гнала, а он звонил и плакал в трубку: «Я — такой дурак, Мышь, прошу тебя, вернись…» И я ему опять поверила.
Он действительно какое-то время держал себя в руках, месяца два не пил. Я видела, как он старается. Саша даже несколько раз зашивался, но становился от этого только более злобным.
Что было делать? Мы выбрали удобный для нас обоих способ сосуществования: свободные отношения свободных людей без каких-либо обязательств. Саша приучил меня к каким-то садомазохистским моментам: после бурной ссоры сразу же мириться в постели. Это было такое сладкое примирение! Он долго держал меня этими перепадами, пока я не стала ему в отместку искать какие-то чувства на стороне. И нашла. Это был Элем Климов…
78-й год. Я учусь на первом курсе. В период нашего очередного разрыва с Сашей мне позвонили и пригласили на пробы.
Обстановка в съемочной группе в одном из павильонов «Мосфильма» меня поразила. Люди какие-то странные, ходят тихо, говорят приглушенно, никто друг другу в глаза не смотрит. Меня провели в отдельную комнатку и положили на кушетку. Рядом на стуле незнакомый человек делает над моей головой пасы руками. В состоянии транса повели сниматься. Гипноз действительно помог раскрепоститься перед совершенно незнакомым мне режиссером. Он меня сразу поразил — красавец, высокого роста, с горящими серыми глазами. Помню, Элем Климов сказал: «Мотор!» и стал мне из-за камеры подавать реплики.
Роль полубезумной девушки в сценарии оказалась фантастически интересной. Моя героиня, как и я, по сценарию влюблена в великовозрастного мужчину. Рабочее название картины было «Убейте Гитлера», потом она стала называться «Иди и смотри».
Все, что связано с Климовым, было окутано мистикой.
Необычные пробы, необычное поведение группы, да и сам он был неординарный. На всех кинопробах рядом с режиссером сидел известный экстрасенс Марк Ефимович Марков. Тогда на экстрасенсов существовал запрет, но Климову можно было все.
Начало съемок планировали через три месяца в Белоруссии, и мы приступили к репетициям. Но даже они были у Климова не такие, как у всех. Я приходила репетировать к нему домой. Он просто рассказывал мне о кино, о своих планах. Это больше походило на общение.
На первую репетицию к Элему Германовичу мы пришли с мамой.
Небольшая богемная квартирка. Сидим, пьем чай. Вдруг в комнату вихрем влетает жена Климова Лариса в каком-то длинном розовом плаще, чмокает его в щеку, бросает на ходу: «Ну все, я побежала!» Это был единственный раз, когда я видела Шепитько.
Мы с Элемом практически обошли всю театральную Москву. Он любил водить меня на закрытые спектакли где-то в подвальчиках или на квартире. Наверное, это входило в мою подготовку к будущей роли. Помню, сидим на премьере в Театре сатиры. Публика с любопытством нас разглядывает, мол, с кем это пришел известный режиссер? Он был в необычайно приподнятом настроении в этот день. Ему было лестно, что его спутница — юная хорошенькая девушка. Ему — за сорок, мне — еще 18 лет.
Конечно, я влюбилась в Элема без памяти!
Смотрела на него как восторженная идиотка: он был так не похож на моего мучителя!
После спектакля Элем провожал меня до дома и по дороге рассказывал, как мечтает снять «Мастера и Маргариту», пишет сейчас сценарий. И все время твердил: «У тебя такой легкий, воздушный образ. Ты похожа на молодого Моцарта». И довольно долгое время мы играли роли Учителя и Ученицы. Пока со временем это не переросло в нечто большее…
Я чувствовала, что нравлюсь ему. Между нами возникла близость, тайна. И это случилось настолько естественно, словно так и должно было быть. Помню, в этот день мы сидели у него дома, репетировали. Лариса уехала куда-то в киноэкспедицию, маленький сын Антон — у мамы Ларисы Ефросиньи Яновны. Я уже собралась уходить. Элем Германович накинул мне на плечи пальто в передней и обнял.
Минуты три мы так стояли, словно парализованные, а потом он сказал, что не хочет меня отпускать. То, что произошло дальше, было стремительным, бурным и неотвратимым…
Я была настолько влюблена, что ни о чем не думала. Сомнения пришли потом: «Он ведь женатый человек, Лариса Шепитько — потрясающей красоты женщина. Это невозможно». Я с ужасом поняла, что опять вляпалась.
Но в этой истории все было совсем по-другому. Мне ничего не надо было от Климова. Я настолько его любила, что желала ему только счастья, даже с другой женщиной. И получала такое удовольствие от наших коротких встреч, что летела к нему как на крыльях. Готова была терпеть долгую разлуку ради одной встречи. В каждом письме я ему писала: «Мне от вас ничего не нужно…»
Подписывала конверт с его адресом и фамилией и с кем-то передавала Климову на «Мосфильме».
Наши свидания были похожи на всплески. Меня устраивала моя незавидная тайная роль, ни на что большее я не претендовала. Могло пройти две недели, месяц. Вдруг раздавался долгожданный звонок, я слышала голос Элема и тут же срывалась с места. Иногда звонила сама. И почему-то всегда попадала на него. Видимо, Лариса редко бывала дома.
В наши отношения я никого не посвящала. Был единственный друг, которому я плакалась в жилетку. Он очень меня жалел и все время повторял одну фразу: «Пока мы живы, все может быть. Запомни это…» А однажды намекнул, что у Элема с Ларисой, несмотря на внешнюю идиллию, неоднозначные, сложные отношения.
Да и Элем иногда бросал фразы — мол, мы с женой давно существуем порознь. «У нее свои дела…» — досадливо морщил он бровь.
Шепитько действительно много снимала, а он находился в опале. Может быть, он ревновал ее к успеху? Оба очень сильные, яркие личности, оба режиссеры. Два тигра в одной клетке!
Я была полной ее противоположностью. Лариса — железная, волевая женщина, а я — настоящий одуванчик. Элем никогда о жене не рассказывал, вообще был очень скрытным. Все больше выспрашивал обо мне. О Климове всегда говорили как об однолюбе, преданном своей жене. Но я знаю, что это не так. Он был живой человек. Ему нравились женщины…
Помню, как я ему посылки в Белоруссию посылала.
Он уехал туда с картиной на съемки. Вдруг кто-то мне сказал, что там с продуктами беда. И я бросилась покупать тушенку. Вот дура! Так смешно об этом вспоминать…
А до какой степени сумасшествия надо было дойти, чтобы однажды выбросить билет на самолет ради нашей встречи! Я должна была лететь на съемки. Приехала в аэропорт и вдруг поняла, что не могу улететь, не увидев его. Помню, как на лекциях сидела, уткнувшись в тетрадку, и вместо конспектов писала: «Элем. Элем, Элем…» И так раз 200!
Он обладал дикой харизмой, что-то гипнотическое было в его взгляде. Глядя на него, я замирала, как мышь перед удавом. Но счастье мое продолжалось недолго.
Как-то позвонила ему домой, а он очень холодно ответил: «Я занят». Это значит, Лариса вернулась со съемок. И все! Я спустилась с небес. А потом опять звонил телефон…
Элем очень любил мучить — в любой момент мог повернуться спиной и молча уйти. Он умел быть жестким, умел уничтожить тебя одной только интонацией, размазать по стенке неожиданным холодом. Помню, как однажды он гневно спросил: «Зачем ты снимаешься в этом барахле? Как можно себя так марать!» Он имел в виду, что я много, без разбора, снимаюсь. Но не могла же я ему сказать, что бегу куда глаза глядят от личной неустроенности, от домашней тирании? Я рвалась в любые киноэкспедиции, только бы не быть дома!
С Климовым было словно на качелях: то приласкает нежно, то вышвыривает за дверь как котенка.
И когда он в очередной раз беспричинно отталкивал меня от себя, я снова начинала писать ему длинные письма, как пушкинская Татьяна: «Я люблю вас, Элем Германович!» Наверное, он надо мной снисходительно посмеивался, но, думаю, ему все-таки было лестно читать весь этот любовный бред. А я, не дождавшись ответа, принималась себя бичевать: «Это я такая плохая! Что не так сделала? В чем моя вина? Я не такая, как вы думаете». Корила себя, просила у него за все прощения, прекрасно понимая, что Элем уже давно все знает про Александрова…
Он никогда не расспрашивал меня о моей личной жизни. Но однажды осторожно заметил: «Зачем я тебе нужен? Посмотри, сколько вокруг молодых красивых ребят… У нас такая огромная разница в возрасте…» Я начинала тут же горячо возражать: «Что вы говорите?
Это неправда!»
В этот период я опять жила с мамой. Александров снова звонил и умолял вернуться. Он лил слезы раскаяния, был в совершенно невменяемом состоянии: «Я умираю… Не могу больше… Приезжай, иначе сейчас повешусь». Мне стало его жалко, и я снова вернулась. Я прекрасно понимала, что Климов с Ларисой — прекрасная пара, он никогда от нее не уйдет. А тут какой-никакой, а свой, неженатый…
Александров снова решил начать все сначала и подшился. Мы ездили путешествовать, он очень много работал над сценариями, мы даже совместно что-то писали. Он неоднократно предлагал «проводить» меня в загс, но мне этого уже не хотелось. И все-таки мы подали заявление.
А в последний момент у двери загса я развернулась и убежала…
Мы продолжали мучить друг друга. Я бы так назвала нашу жизнь с Сашей — сосуществование под одной крышей. А через полгода закончилось действие ампулы, и все опять началось по-новой. Он сорвался. Мы много скандалили. Как-то приезжаю домой, а там — пьяная компания. Смотрю, Александров в сигаретном дыму, а у него на коленях сидит какая-то мадам из его прошлой жизни. Они обнимаются и целуются взасос. Я не выдерживаю и бросаю в их сторону стакан. Слово за слово — начинается скандал. В результате меня кубарем спускают с лестницы. И я снова, как побитая собачка, бегу к маме. Уже поздно, метро не работает, пришлось плестись пешком.
Но проблема была не только в алкоголе. Когда мне исполнилось 18, у Саши появилась другая Муза, моложе меня лет на пять.
Ее звали Даша Михайлова. Снова сработал синдром нимфетки. Александров написал для Даши сценарий фильма «Голубой портрет», снимал картины, где она играла главные роли. Он практически создал ее как актрису. Я страшно ревновала, мучилась, переживала. Мы с Дашей никогда в жизни не встречались. Думаю, о моих муках она и не подозревала. Александров не скрывал от меня своего восторга по поводу Даши: «Ты не представляешь, какую потрясающую девочку я нашел!» Знаю, что они общались, но думаю, до интимных отношений не дошло. Даша была совсем ребенком, а он не стал бы связываться с малолеткой. Я хорошо помнила их с Соловьевым старую поговорку: «15 за 15!» Но пережить его восхищение другой актрисой я не могла… Наши с Александровым отношения стали похожи на какое-то противоборство.
Я постоянно пыталась доказать ему, что я — самостоятельная творческая личность и обойдусь без его поддержки. Наверное, в этом был протест: занимайся своей Дашей сколько хочешь! Без тебя не пропаду! Я много снималась у других режиссеров: в год по четыре картины. Конечно, тешила себя надеждами на будущие съемки у Климова. Но, увы, из этого так ничего и не получилось. В последний момент его картину закрыли. Элем очень сильно переживал: слишком много души, сердца он вложил в этот фильм…
О гибели Ларисы Шепитько я узнала на съемках в Башкирии. По дикому совпадению в день трагедии, почти в то же время, я упала с лошади и чуть не разбилась. Меня отвезли в реанимацию с сильным сотрясением мозга. В этот момент я вдруг осознала, что больше не буду общаться с Элемом.
Произошла чудовищная трагедия, и я не имею на него больше никакого права. Полгода я боялась звонить ему. Помню, прочитала где-то, что он уехал доснимать фильм Ларисы «Прощание».
В конце концов я все же осмелилась и позвонила. У Элема было очень тяжелое состояние, ему как никогда нужна была поддержка. С ним в ту пору жила Ефросинья Яновна, которая помогала зятю растить маленького сына. Думаю, она была в курсе наших отношений. Элем был немногословен, но не заметить очевидное было невозможно. А на моем лице и так все было написано! Ефросинья Яновна ко мне очень хорошо относилась и всегда тактично уходила в магазин, чтобы оставить нас вдвоем…
В день его пятидесятилетия я поехала с утра на рынок и купила 50 роз.
Позвонила в дверь. Элем вышел заспанный, в халате. Я вручила ему букет, выпалив: «Я вас поздравляю!» — и убежала. Вечером он перезвонил и пригласил на торжество в мастерскую скульптора Клыкова. Гости засиделись до утра. А когда все стали расходиться, я вдруг поняла, что мой обожаемый Климов находится в компании пышнотелой молодой брюнетки. Я была третьей лишней. Помню, иду к метро, не разбирая дороги, и жить не хочется. Ничего не помню: ни как меня кто-то буквально вытащил из-под колес автомобиля, ни как я долго стояла на проезжей части. На этом и закончилось наше общение с Элемом…
Потом краем уха я слышала, что Климов собирался жениться на какой-то журналистке, что ее даже Антон признал. Но так и не женился. Мне как-то передали фразу Ефросиньи Яновны, матери Ларисы: «Уж лучше бы он на Ирке женился!»
Через несколько лет съемки фильма «Иди и смотри» возобновились, но я уже переросла свою роль.
Когда фильм вышел на экраны, мне уже было 23. Обидно, конечно. И тем не менее Элем оставил неизгладимый след в моей жизни. Я соприкоснулась с гением, иначе не скажешь. Последний раз, когда мы встретились в Союзе кинематографистов, он отвернулся от меня и пошел прочь. Уже спустя время я пыталась найти в своих поклонниках его образ. Но, увы, таких мужчин больше не встречала. Да и не любовь это была, а ПОКЛОНЕНИЕ!
Александров знал о моих чувствах к Элему Климову и очень ревновал. Пытался надо мной подшучивать. Слава богу, Александров женился. Когда об этом узнала, с одной стороны, меня это задело, а с другой — я вздохнула с облегчением.
Наконец-то кончилось мое мучение…
Наверное, все эти истории начисто отбили у меня желание выходить замуж. Я никогда не пыталась устроить свою судьбу за счет мужа. Но все время надеялась, что вот-вот в моей жизни все наладится, изменится к лучшему. Я встречу человека, который меня поймет, будет ценить и любить. Не я буду его слепо обожать, получая затрещины, а меня будут носить на руках. Но, увы, я снова и снова наступала на те же грабли…
Какое-то время за мной ухаживал один импозантный седовласый красавец, похожий на Олега Стриженова, чиновник из «Совэкспортфильма». Он в меня вцепился мертвой хваткой. И я подумала: «Пусть наконец меня любят, не хочу больше страдать!» Все начиналось так хорошо, а через неделю выяснилось, что он маниакально ревнив.
Сказать, что он ревновал меня к каждому столбу, это не сказать ничего! Если я приходила домой на десять минут позже обычного, первое, что он спрашивал, открыв дверь: «С кем была?» И что вы думаете? Я от него бежала сломя голову? Нет! Еще два года терпела эти сцены ревности, пыталась оправдываться в том, в чем не виновата…
Я была как Иван Бездомный. Получив очередное разочарование, опять возвращалась к маме и выслушивала ее упреки: «Зачем вернулась? Да никому ты тут не нужна!» От отчаяния меня спасала насыщенная творческая и светская жизнь. Я продолжала много сниматься, ездила на все кинофестивали, меня приглашали с концертами, на которых я пела. Я даже всю Африку со своими фильмами объездила одна, без сопровождения!
Помню, как на одном из первых «Кинотавров» собралась самая настоящая бандитская сходка.
90-е годы. Это было такое время, когда спонсорами кино выступал бандитский капитал. Публика колоритная: все с цепями толщиной в палец и золотыми зубами. Они «галантно» ухлестывали за всеми актрисами, а нас инструктировали их резко не посылать, только вежливо отшивать. За мной ухаживал один крупный «авторитет» из Волгограда. Он вел себя по-джентльменски: цветы, шампанское, рестораны. Как-то ночью, правда, пытался вломиться в мой номер, но я его стала вразумлять: «Ты же не собираешься меня насиловать? Давай оставим это на будущее…» И, удивительно, он прислушался к моим словам... Через несколько лет в Москве меня нашли его друзья и вручили фотографию.
Оказывается, моего ухажера убили в какой-то разборке. Умирая, он попросил передать мне свое фото…
Так вот, возвращаюсь к «Кинотавру». Однажды в один из теплых сочинских дней лежу, расслабившись, в шезлонге на пляже. И вдруг слышу, как рядом в мужской компании кто-то говорит: «Этого толстого надо убирать. Деньгами не делится! Телок не дает! Короче, совсем зарвался». Я похолодела. Слава богу, «заговорщики» меня за шезлонгом не заметили. Я сразу поняла, что они имели в виду Марка Рудинштейна. «С ним надо кончать! Он нарушил наши законы! Лучше это сделать завтра!» — поддержали выступающего его товарищи. Я тихонько отползла и все рассказала Марку. Когда мы потом встретились в Москве, Марк пожал мне руку: «Ты знаешь, я тебе всю жизнь буду благодарен за то, что ты меня спасла».
На него действительно готовилось покушение…
После 90-х стало еще хуже. Кино вообще перестали снимать. Я ушла со сцены, поработав в нескольких театрах. Чем заниматься? В какой-то момент мне стало даже не на что жить, пришлось продавать свои вещи. И я решилась поменять профессию — стала заниматься недвижимостью. Как тут не вспомнить мудрого Соловьева, который посоветовал Тане Друбич идти в медицинский? Рядом со мной, увы, такого мудрого человека никогда не было…
Я давно уже не снимаюсь в кино, иногда смотрю старые фильмы с легкой ностальгией. Все уже давно в прошлом…
А с мужчиной своей мечты я встретилась именно в тот момент, когда отчаялась обрести любовь.
Все наконец сложилось… Пришло, когда я уже устала ждать. Мы с Романом женаты много лет. Я больше не ищу страстей, страданий. Хочу счастья, любви и покоя. С синдромом Мэрилин Монро, надеюсь, покончено раз и навсегда!
Подпишись на наш канал в Telegram