Однажды в моей квартире раздался неожиданный телефонный звонок: «Это Митя…» Я не сразу сообразил, кто это, и переспросил: «Какой Митя?» На том конце провода тут же повесили трубку. И тут меня обожгла догадка — это же мой сын Митя Самойлов! Но больше он так и не позвонил…
Мы с Митей не встречались с тех пор, как разошлись с его матерью, знаменитой на весь мир актрисой Татьяной Самойловой. В последний раз я видел сына, когда ему было всего два годика. Танины родители сразу же после нашего развода забрали внука к себе.
Евгений Валерианович и Зинаида Ильинична считали, что оставлять ребенка с матерью невозможно — мало ли что может случиться. Татьяна — актриса, много снимается, да и не приспособлена к жизни. Словом, не от мира сего...
А мне вообще запретили видеться с Митей… С этих пор наш с Таней сын воспитывался у дедушки с бабушкой и называл их папой и мамой. Теперь Митя — взрослый, самостоятельный человек, давно живет в Америке, он врач-нейрохирург. У него родилась дочка, которую он назвал Татьяной — в честь своей мамы. Но Митя редко звонит матери, еще реже приезжает.
А мы с Таней до сих пор созваниваемся. И каждый раз, когда она говорит: «Вот Митя обещал приехать», я прошу: «Обязательно сообщи мне о его приезде. Давайте наконец повидаемся.
Ну нельзя же столько лет не встречаться!..» «Да-да-да…» — с готовностью соглашается она. А Митя все никак не едет и не едет…
Таня страшно переживает разлуку с сыном, а это, естественно, сказывается на ее здоровье. Меня Митя совсем не помнит. Я для него уже чужой. И если мы случайно встретимся на улице, не узнаем друг друга… Это настоящая трагедия. А связана она с другой трагедией из прошлого…
Мне больно вспоминать о нашей истории с Таней. Эта рана, думаю, никогда не затянется. Но если бы у меня был шанс прожить жизнь сначала, я не отказался бы ни от одного дня…
Недавно перебирал старые фотографии и наткнулся на один снимок. Мне 20 лет. Военный городок в Германии. Я стою в солдатской форме на фоне афиши фильма «Летят журавли».
Я влюбился в Таню, увидев ее на экране. Мог ли я представить тогда, сидя в маленьком гарнизонном кинотеатре, что мы с Самойловой когда-нибудь будем вместе? Ведь кто я — рядовой, и кто она — звезда мирового уровня!
Но до нашей встречи должно было пройти долгих восемь лет…
В армию я попал, окончив школу рабочей молодежи и поработав токарем. Служил в противотанковой артиллерии с превеликим удовольствием, мне всегда было любопытно: а что там? А что здесь? Но чем бы я ни занимался, меня всегда неудержимо тянуло на сцену. Еще до армии участвовал в заводской самодеятельности, стал лауреатом Всемирного молодежного фестиваля. И в Германии создал коллектив самодеятельности, мы ставили большие спектакли.
Впереди меня ждала военная карьера, но я вернулся в Москву. Что делать дальше? А тут знакомый нашей семьи устроил меня администратором в старинный кинотеатр «Метрополь». И я с жаром принялся за работу. Мне казалось, зрителям скучно просто купить билет и посмотреть кино. Помню, на экраны только вышел фильм «Морозко», и мы с коллегами решили сделать большую выставку. Пригласили на премьеру актеров, игравших в этом фильме: Наташу Седых, Эдика Изотова, Георгия Милляра. Получился незабываемый вечер. Кинотеатр вскоре превратился в известный на всю Москву клуб. Я постоянно что-то выдумывал. Молодой, инициативный, творчески заряженный. Во мне явно чувствовалась тяга к режиссуре, к постановочной работе.
Помню один случай. Как-то группа известных артистов летела из Москвы в один провинциальный городок.
Я встречал их на летном поле. По моей задумке оператор должен был снять, как наши звезды спускаются по трапу. Самолет уже садится, а тут, как назло, заклинило камеру. «А можно через диспетчера попросить летчика, чтобы он еще один заход на посадку сделал?» — умоляю стоящего рядом начальника смены. Удивительно, как у нас любят артистов! Не успел он по рации дать распоряжение, как самолет послушно снова взмыл в небо. Когда артисты наконец приземлились, Лидия Смирнова вышла белая от ужаса: «Ты не представляешь, что с нами было! У меня чуть инфаркт не случился!» Понятно, что я не стал раскрывать ей секрет авторства этого «ужаса». А спустя время этот случай стал гулять по Москве как анекдот…
Потом меня повысили, назначив заместителем директора в кинотеатр «Форум», что на Садовом кольце.
Я уже устраивал не только премьеры, но и творческие вечера актерам. Там-то и познакомился с Нонной Викторовной Мордюковой. С ней у меня была дивная история. Однажды звонит мне директор одного клуба из маленького городка под Рязанью.
— Вот если бы к нам Мордюкова приехала! Эдуард, может, устроишь?
— Эка замахнулся! Ну как я ее уговорю?
— Умоляю, скажи, мол, это есенинские места, что ее ждут: и поселковый совет, и горсовет. Прием по высшему разряду обеспечим!
Звоню Мордюковой: «Нонна Викторовна, просят приехать… Народ вас требует». Платили, между прочим, за такие выступления очень здорово! А она — ни в какую. Долго я ее уламывал.
Наконец согласилась. Радостный звоню директору клуба, мол, ждите, завтра вечером будем у вас с Мордюковой.
Путь к есенинским местам был хоть и не далекий, но сложный: выйти на какой-то станции, пересесть на «одноколейку» и доехать до полустанка, где нас встретят. Покупаю билеты. Звоню Нонне Викторовне, а у нее, оказывается, — день рождения. Слышу, в ее квартире шум-гам, гости веселые. Нонна вдруг начинает артачиться:
— Да не поеду я! Пошли все к черту!
— Ты с ума сошла, там уже пионеры галстуки нагладили, ждут на платформе любимую артистку с оркестром!
— Ладно... когда поезд? В шесть утра? Давай ко мне, там разберемся… Приезжаю к Нонне, а там пир горой в самом разгаре!
За столом ее муж, Владимир Сошальский, Римма Маркова, подружка ее боевая, сестры, гости. Смотрю на часы — время отъезда неумолимо приближается, а застолье и не думает заканчиваться. Нонна уже «хороша». «Как же я ее повезу?» — думаю я. Улучив момент, шепчу ей: «Имей в виду, я на полпятого утра заказал такси». Она кивает головой. Празднование продолжалось почти до утра. Наконец кое-как мне удалось посадить Мордюкову в такси. Приезжаем на Павелецкий вокзал. Темно. Вокруг ни души. На платформе стоят две электрички: в одной — темно, в другой — свет горит и, кажется, внутри кто-то ходит. «Нонна, — говорю. — Стой здесь. Сейчас узнаю, где наша. Только ни с места!» Захожу в освещенную электричку, вдруг двери закрываются и она трогается. Я с ужасом понимаю: Нонна сейчас постоит-постоит, потом плюнет на все и домой поедет.
На первой же остановке выскакиваю из вагона как ошпаренный и бегом по шпалам обратно на Павелецкий вокзал. Хорошо, что был молодой, спортом в армии занимался. Рядом со мной, помню, еще солдат бежал, тоже, видно, бедолага не туда сел. Километров шесть бок о бок бежали. Время я не засекал, но, думаю, мировой рекорд в беге по шпалам установил. Выбегаю на платформу, а Нонны нет. Гляжу — во второй электричке свет. Кидаюсь к проводнику: «Вы мою спутницу не видели? Народную артистку? Она еще в платке замотанная и в очках здесь стояла…» А он плечами пожимает. «Пойду-ка по вагонам поищу. Может, она погреться зашла», — решил я. А потом подумал с отчаянием: «Да зачем ей это? У нее нет билета, да и куда ехать, не знает». И что вы думаете? В одном из вагонов вдруг вижу — моя народная артистка лежит на скамейке, подложив под голову сумку, и сладко спит.
На счастье, это оказалась наша электричка. Нонна выспалась, протерла глаза и даже не спросила, где я был. Ей даже во сне не могло привидеться, какой я ради нее совершил кросс!
Наша дружба с Мордюковой возобновилась, когда я перешел работать в Театр киноактера главным администратором.
Там я познакомился со всеми звездами советского кино. Это были легенды! Все с богатой биографией — творческой, личной. Характеры разные, сложные. Старшее поколение — Крючков, Санаев, Хвыля, Смирнова, Ладынина, Федорова — с уважением относились ко мне, я для них был авторитетом. И они приняли меня в свою творческую семью. Чувствуя мою любовь и внимание, отвечали тем же.
Главное, ко всем нужно было найти свой подход.
Помню, как-то в Свердловске подходит ко мне Зоя Федорова.
— Эдуард, мне нужна машина… А ты не хочешь со мной съездить?
— Куда, Зоя Алексеевна?
— Я тебе покажу зону, где я когда-то сидела…
Где-то под Свердловском за колючей проволокой стояли бараки. Мы вышли из машины и подошли ближе. Зоя Алексеевна поежилась: «Вот здесь восемь лет я и провела…»
Зоя Федорова была уже в серьезном возрасте. Но продолжала работать, с удовольствием ездила с нами на гастроли. У нее была страсть покупать везде всякую всячину.
Где бы мы ни гастролировали, она скупала какие-то торшеры, журнальные столики… Нужно, не нужно — не важно. Главное — много и впрок. Каждый раз одна и та же история: все сидят в автобусе, а он все не трогается. «Кого ждем? Мы же в аэропорт опоздаем!» — волнуются артисты. Оказывается, опять Федорова из номера выйти не может — чемоданы неподъемные. Вся обслуга гостиницы тащила на себе ее багаж. «Зоя Алексеевна, ну что же вы? Мы вас только ждем!» — возмущался я, когда она, запыхавшись, наконец влезла в автобус. «Ничего страшного, — спокойно парировала она. — Я у вас одна! Подождете!» Ну разве можно было на нее обижаться?
Как-то Федорова пригласила меня в гости. Уж не знаю, куда она дела многочисленные торшеры, которые перла изо всех городов, но обстановка ее квартиры на Кутузовском оказалась необычайно скромной…
Для меня актеры всегда были самыми главными.
И, несмотря на мою молодость, очень многие — именитые и неименитые — делились со мной своими сердечными тайнами, просили совета. Я был не просто администратором театра, но и их другом, нянькой…
А вы знаете, что это я «устроил» личную судьбу Людмилы Гурченко, познакомив ее с будущим мужем Костей Купервейсом? Мы с Люсей были очень дружны и всегда симпатизировали друг другу. Часто после концерта ужинали вместе в ресторане. Ей очень нравилось, как я лихо, одним махом, выпивал полный фужер водки. Каждый раз она, сложив молитвенно руки, просила повторить этот «гусарский трюк».
Как-то на гастролях в Куйбышеве мы с Костей, пианистом-аккомпаниатором, сидим в моем номере в компании артистов. Вдруг приносят телеграмму от Гурченко: «Встречай. Лечу таким-то рейсом». Мне так было неохота ехать: устал после длинной репетиции, да и аэропорт далеко. Вдруг Костя робко спрашивает: «А можно я Людмилу Марковну встречу?» «Ну конечно можно! — обрадовался я. — Костя, ты меня здорово выручишь!»
Одно время Люся встречалась с Андрюшей Вертоградовым. Он безумно ее любил. Андрей тоже был актером нашего Театра киноактера. В кино запомнился по роли молодого ученого в «Судьбе резидента». Кудрявый такой, высокий парень. У него не было специального актерского образования, он окончил иняз. Но был прекрасным пародистом, музыкантом, великолепно пел. Гурченко категорически не нравилось, что он выпивал, и она безуспешно пыталась с этим бороться.
Когда они были в хороших отношениях, Люся о нем с восторгом говорила: «Это талантище!» А когда в плохих…
Как-то выхожу в фойе театра, смотрю — стоит Люся какая-то грустная.
— Люсь, привет! Ты что такая? Ну давай, заходи ко мне, расскажешь, что случилось…
— Представляешь, этот жалкий пародист не ночевал дома!
Заметьте, Андрюша — уже не «талантище», а «жалкий пародист». «Приходит утром, — рассказывает Гурченко, — снимает рубашку, а сам весь в засосах, в каких-то царапинах. Я у него спрашиваю: «Андрей, в чем дело? Что это у тебя на шее?» И знаешь, что он мне ответил? «Это меня режиссер поцарапал».
Представляешь?»
Я про себя посмеялся, а ее, как мог, постарался успокоить. Самое интересное, что Андрюшка так железно вбил себе в голову это «алиби», что и мне при встрече пытался рассказать, как они с режиссером травматично «репетировали». «Мне-то что ты это рассказываешь? Ты Люсе лапшу на уши вешай!» — отмахивался я. Но Люся была очень принципиальная, жесткая в отношениях, повела себя непримиримо и выгнала Андрея в тот же момент.
А тут и Костя вовремя поехал встречать ее в аэропорт. Они познакомились и понравились друг другу. Прошло время. Как-то, помню, выступаем в Омске. У Люси с Костей уже наметился роман. В моем номере опять сидит актерская компания. Вдруг слышу в коридоре гостиницы какой-то визг. В номер вбегает испуганная Люся и прячется за мою спину.
За ней следом влетает безумный Вертоградов с поднятыми над головой кулаками: «Б…ь, я убью ее!» Еле обоих успокоили. Бедный Андрюша, оказывается, ради любимой бросил пить, стал правильный до безобразия. И вот он прилетает в Омск, чтобы помириться с Гурченко, стучится в ее номер, а там… Костя!
Меня часто спрашивают: неужели ты ни с кем из артисток не закрутил роман? Но я был женат. С первой женой мы поженились сразу же после армии, у нас родился сын Олег. Правда, быстро разошлись. Мне многие актрисы нравились, особенно Маргарита Володина. Но она была замужем за режиссером Самсоновым. А потом я придерживался принципа — на работе романов не заводить. Но однажды изменил своему правилу…
Татьяну Самойлову приняли в Театр киноактера в 62-м.
Она уже снималась в кино, за роль Вероники в «Летят журавли» получила приз Каннского фестиваля. В нашем театре ей предложили арбузовскую «Таню».
Помню, как первый раз увидел Самойлову. Она скромно сидела в уголке нашего буфета и пила кофе в одиночестве. В этой неприметной девушке было трудно узнать звезду мирового кинематографа. Черная водолазка, длинная юбка в клетку, волосы небрежно заколоты в высокую прическу. Но глаза, глаза! Таких красивых раскосых глаз я в жизни не видел…
Мы часто пересекались в театре, при встрече здоровались. Между нами была пропасть: я был младше Тани на 7 лет, да и потом, она была так знаменита, так недосягаема!
Как-то, помню, в Татьянин день она зашла ко мне в кабинет поболтать перед репетицией «Тани». И тогда я набрался смелости и пригласил отметить ее именины в модный ресторан «Арбат» на Калининском проспекте. А оттуда мы поехали к ней домой…
С тех пор мы стали встречаться. Помню, как наш театр собирался на первые гастроли. В Ленинград мы везли арбузовскую «Таню», весь город к нашему приезду был оклеен афишами с изображением Самойловой. Я всегда выезжал на день раньше, чтобы всем актерам заказать номера в гостинице. Перед моим отъездом мы с Таней пошли в ВТО. «Красная стрела» уходила поздно, в 23.55. Но Таня поехала меня провожать на вокзал. Стали прощаться в купе, вдруг объявляют: «Провожающих просим покинуть вагон. Поезд отправляется». А она вдруг говорит: «Я никуда не пойду!»
Так и уехала со мной в Ленинград. Утром приходим в гостиницу «Октябрьская». Я прошу администратора нас поселить в одном номере: «Это моя жена. Только у нее паспорта нет. Вместо паспорта у нее афиши по всему городу». Приезду Самойловой так обрадовались, что пошли нам навстречу…
Когда вернулись в Москву, решили жить вместе у Тани. У нее была своя квартирка на «Мосфильмовской», в «самострое». Она была в ужасном виде: облезлые обои, мебели практически нет, один кран, вечно протекающий, на кухне. Но мы были так счастливы, что не замечали этого...
Несмотря на то что у Тани была высшая ставка на «Мосфильме», снималась она нечасто. Мой оклад главного администратора театра, а потом заместителя директора был маленьким.
Царило вечное безденежье. Мы вставали утром и шли через дорогу на «Мосфильм» в рабочую столовую. У нас не было возможности пойти в актерский буфет этажом повыше, поэтому мы ходили в столовку подешевле. Покупали один винегрет на двоих и два чая. Слава богу, хлеб был бесплатный, он лежал на тарелке на каждом столе.
И это великая актриса, мировая кинозвезда! После славы «Журавлей» Таня несколько лет не снималась. Да и то, что этот фильм увидели во всем мире, — случайность. Говорят, когда Никита Сергеевич Хрущев посмотрел «Летят журавли», он сказал о Самойловой: «Да шлюха она обычная, вот и все!» Ему страшно не понравилось, что ее Вероника ходит в картине босая и с распущенными волосами. Но фильм каким-то чудом выпустили на Каннский фестиваль, и Таня Самойлова стала звездой.
В жизни она совсем не была похожа на кинозвезду. Всегда одевалась довольно странно. Никогда не следовала моде, носила лишь то, что ей хотелось. Не бегала по салонам, чтобы навести красоту. Утром встала, причесалась, натянула свитер, юбку, заколола волосы — вот и весь марафет. Как-то, помню, пытался уговорить ее не надевать старые туфли, но она настояла на своем: «А мне в них удобно!» Даже моя мама старалась как-то повлиять на ее вкус. Бесполезно. Таню наряды оставляли равнодушной. Ей всю жизнь покупала вещи Зинаида Ильинична — практичные, неброские.
Помню, Таня собралась лететь на очень крупный фестиваль во Францию. От Союза кинематографистов за подписью Кулиджанова в Дом моды на Кузнецком мосту послали письмо с просьбой выдать артистке Самойловой вечерние платья напрокат. Я написал расписку: мол, обязуемся вернуть наряды в целости и сохранности в указанные сроки.
А иначе нам грозил штраф в 10-кратном размере их стоимости.
Таня прекрасно знала, что она и без нарядов — красавица, что нравится мужчинам. Ведь до меня у нее были и романы, и мужья. Первым ее мужем стал Василий Лановой. Они вместе учились в Щукинском училище. Уже при мне Таня снималась в «Анне Карениной», и Лановой был ее партнером. Они к этому времени оставались лишь добрыми друзьями.
Когда-то их брак получил у Таниных родителей одобрение. Лановой, по их мнению, был достоин руки дочери. Очень перспективная пара: оба талантливы, оба красавцы. Но они быстро разбежались. Потом на съемках фильма «Альба Регия» у Тани был роман с ее иностранным партнером.
Картина закончилась, и они были вынуждены расстаться. Эта драма подкосила ее здоровье, расшатала нервы…
Но я так любил Таню, что ничего не замечал. Когда в театре узнали о нашем романе, нашлись «доброжелатели», которые мне поспешили открыть глаза: «Эдик, ты разве не знаешь? Самойлова, говорят, не совсем в себе... Учти!» Но я отмахивался от этих намеков, как от назойливых мух. Я видел странности в ее поведении, но относил все это на счет профессии. Помню, как Таня в какой-то момент вдруг замыкалась в себе, словно на нее нападала странная меланхолия. Я замечал ее безразличный взгляд, она становилась раздражительной. У нее вдруг начинались приступы гнева. На репетициях спектакля «Таня» ее выводили из себя любые замечания режиссера.
Она хотела играть так, как считала нужным, а не как ей велели. Помню, на мирное предложение режиссера: «Таня, играйте как вам удобно» она ответила: «А если мне удобно на ночном горшке?» Она могла хлопнуть дверью, устроить скандал. Я оправдывал ее, знал, как она переживает, что нет ролей в кино.
Моя мама не пыталась меня отговорить от женитьбы на Самойловой, предостеречь от ожидающих меня трудностей. У нас в семье было так принято: раз сын выбрал себе жену, значит, это судьба. Наоборот, мама, как могла, старалась мне помочь, но ни во что не вмешивалась.
А вот Зинаида Ильинична выбор своей дочери не одобряла. Слава богу, я не подозревал, что моя кандидатура как будущего мужа Тани проходила через процедуру утверждения будущей тещей.
Как Таня сумела противостоять ее негативному ко мне отношению, не знаю… В итоге Зинаида Ильинична скрепя сердце смирилась. Ее утешала мысль: мол, это так, залетный муж, все равно ненадолго… Порой даже при мне потом проскальзывало: это Танина блажь, там и любви-то никакой нет.
Но это была неправда…
Вначале так переполняло чувство гордости, что на меня обратила внимание такая женщина. А потом, узнав Таню поближе, я полюбил ее всем сердцем!
Мы расписались, когда Таня уже забеременела. Загс под названием «Аист» был тогда очень модным в Москве. Все прошло тихо, в семейном кругу. Мои и Танины родители, ее младший брат Леша с женой. Потом это событие отпраздновали в квартире у моей тетки на Большой Ордынке.
Таня к этому времени уже снялась в «Анне Карениной».
Мы жили вместе, когда ее пригласили на съемки этой картины. Режиссер Зархи посадил ее на диету. Таня должна была сбросить 10 килограммов. Она даже какие-то специальные таблетки пила для похудения. От вечного недоедания стала еще раздражительнее. Съемки «Анны Карениной» проходили в очень нервной обстановке. Помню, уже полкартины сняли, и вдруг Таня отказывается сниматься. «Не поеду — и все!» — «Почему?» — «Не хочу! Режиссер не нравится, все не нравится». Мне звонили из группы, умоляли посодействовать. Каждый раз приходилось ее долго упрашивать....
После «Анны Карениной» у Тани была совершенно бешеная популярность. Ее слава затмила даже славу ее отца — знаменитого актера Евгения Самойлова.
С Таней нельзя было нигде появиться. К ней тут же выстраивалась очередь за автографами. Только в Доме кино, среди своих, мы чувствовали себя комфортно. Дома беспрерывно звонил телефон, желающих услышать голос Самойловой и «подышать в трубку» было много…
Таня давно мечтала о ребенке, но врачи нас уверяли, что она не сможет родить. А она взяла и забеременела. В 35 лет стала наконец матерью. Когда это произошло, мы переехали жить к ее родителям. Так было решено на семейном совете.
Мы все с нетерпением ждали рождения ребенка, лелеяли надежду, что материнство пойдет Тане на пользу. Врачи надеялись, что роды помогут уравновесить ее состояние, что организм перестроится. Но увы… и во время беременности, и после родов истерики не прекратились…
Начиналось все внезапно.
Таня заводилась по любой мелочи. Например, сидим и мирно пьем чай. Вдруг кто-то пошутил, как ей показалось, обидно. И тут же крики, ругань, ненависть… На всех сыпались оскорбления. «Все негодяи!» — кричала она. На нас обрушивался такой поток грязи, что просто оторопь брала! Это была не Таня. В нее словно дьявол вселялся. Я пытался обнять ее, успокоить, но это вызывало только еще более сильный приступ гнева. Она начинала бить посуду, рыдать. Сама справиться с истерикой не могла. Зинаида Ильинична звонила ее лечащему врачу, та немедленно приезжала и делала Тане успокаивающий укол. Когда потом я рассказывал ей обо всем, что она творила, Таня ничего не помнила.
«Этого не было! Не может быть, чтобы я так говорила!» — твердила она упрямо.
Ее родители никогда это со мной не обсуждали. Это была их боль… их трагедия…
Жили мы все — Самойлов-старший с Зинаидой Ильиничной, Леша с женой Таней Тарасовой — на улице Георгиу-Деж. В квартире Самойловых была старинная добротная мебель, это был настоящий хлебосольный старомосковский дом. Правда, кухня небольшая, как мы там все умещались? Но тем не менее часто собирались всей семьей за прекрасно накрытым столом. На общее хозяйство денег у нас с Таней не спрашивали по той причине, что их попросту не было.
Интересная семья, совершенно все разные, талантливые, непростые… Главой семьи Самойловых была Зинаида Ильинична.
Женщина необыкновенная. Чтобы столько лет (62 года!) прожить рядом с таким знаменитым человеком, как Самойлов, нужен был особый талант.
Они повстречались в юности. Когда поженились, она оставила свою профессию инженера и посвятила себя мужу и детям. Евгений Валерианович был так красив, что по нему сходили с ума все женщины СССР, а он любил только свою Зиночку.
Но Зинаиде Ильиничне все равно казалось, что надо быть начеку и постоянно держать оборону. Невероятное количество поклонниц следовало за ее мужем по пятам: они провожали его на вокзале, запрыгивали на ходу на подножки состава, проводникам приходилось силой снимать их с поезда. Зинаида Ильинична рассказывала мне об этом с юмором, но, думаю, быть женой первого красавца Советского Союза все-таки несладко.
Она старалась не отпускать его от себя, постоянно ездила с ним в киноэкспедиции, сопровождала на концерты.
А мне казалось, что ей страшно повезло с мужем. Евгений Валерианович был очень порядочным человеком, без «загульности» по женской части. У него была другая слабость. Он мог после спектакля в ВТО с друзьями выпить водки. Зинаида Ильинична очень болезненно реагировала на приходы мужа в несколько «веселом состоянии». И тогда он придумал следующий ход. Чтобы сразу же снять все вопросы типа «где был?», «с кем пил?», он с порога громко объявлял: «Зина, я нарезался!»
Помню, как он по-актерски «парировал» нападки жены. Она только голос повысит: «Женя!»
— он в ответ еще громче: «Зина!» А перекричать народного артиста было трудно…
При всей своей популярности Евгений Валерианович в быту был очень простым, неприхотливым. Главным в своей жизни считал работу. Он был занят в театре, постоянно снимался, да еще и в президиуме заседал. Отец Тани — истинный партиец, сталинец, ленинец по духу. Такая уж у него биография. Он ведь родом из рабочей семьи, его отец поступил на Путиловский завод и прошел путь от чернорабочего до мастера. У Евгения Валериановича вся грудь в орденах, три Сталинских премии! А командовала им жена. Зинаида Ильинична держала мужа в ежовых рукавицах, хотя это было и трудно. Но надо отдать ей должное: благодаря ее характеру он во многом состоялся. Мало того, по ее мнению, именно она вылепила из мужа и детей знаменитостей.
Правда, Леша в отличие от старшей сестры особой актерской карьеры так и не сделал. Какое-то время играл в «Современнике», причем, по-моему, одну роль в спектакле «Принцесса и Дровосек». Потом отец привел его в свой театр — Малый. Зрители помнят Лешу по роли Герцога в фильме «Много шума из ничего»...
Таня и Алексей очень похожи на мать, ее красота передалась и им. В них нет ничего самойловского. Евгений Валерианович — типичный русак с голубыми глазами. А Таня — вся в мать, породистая пантера с раскосыми глазами. Леша всегда был необыкновенным красавцем. По нему убивались девчонки еще в школьные годы. Из-за одной такой влюбленной дурочки он едва не умер, получив от ревнивца удар ножом в грудь.
С женой Леши, Таней, Зинаида Ильинична вела себя по-другому. Таня считалась ровней Самойловым, ее отец — Анатолий Тарасов — был знаменитым тренером советской хоккейной команды. Помню, как приезжал в гости Анатолий Владимирович. После игры или просто так, посидеть, поговорить, выпить рюмочку вина. Танечки вечно не было дома. Она, будучи тренером по фигурному катанию, день и ночь пропадала на катке. Настоящий трудоголик! Иногда, помню, встану ночью воды попить, вижу, на кухне свет горит, а Таня кружится вокруг стола на одной ноге — «обкатывает» новую программу.
Таня часто меня приглашала: «Поехали со мной на каток». Я любил с ней ездить в ЦСКА и смотреть, сидя на трибуне, как Таня детишек тренирует. Свободного льда было мало, Танин отец специально заканчивал тренировку минут на двадцать раньше, чтобы дочь могла хоть полчаса покататься со своими питомцами.
Их пара разошлась раньше нас.
Помню, как Леша с Таней все время ругались. Поначалу им показалось, как это здорово: две знаменитые фамилии расписались! А дальше-то что? Леша — в театре, Таня на льду пропадает вечно. Интересов общих нет…
А мне казалось, что у нас с Таней с общими интересами как раз все в порядке. Но жилось мне в чужой семье трудно. Я чувствовал к себе некое высокомерие, с моим мнением никто не считался, родители жены принимали решения за всех нас. Две наши молодые пары находились под их неустанным контролем. Правда, Леше легче, он — любимчик Зинаиды Ильиничны. А Таня в родительском доме была как падчерица. Ее мама искренне думала, что помогает дочери, освобождая ее от ребенка, а реакция была обратной: Зинаида Ильинична вызывала у нее раздражение.
Таня была непослушной, часто восставала против домашнего «рабства», пыталась бороться за свои права.
Но «бунт на корабле» быстро подавлялся. Бороться с матерью было совершенно бесполезным занятием. Они с Таней часто ссорились, ругались, выясняли что-то на повышенных тонах, но в итоге все заканчивалось победой тещи. Очень часто причиной этих семейных скандалов был я. Таня требовала от матери уважения к своему мужу, Зинаида Ильинична в ответ говорила обидные вещи. Самое трагичное, что Таня находилась в точно таком же бесправном положении, как и я. Страшно было еще и то, что теща вмешивалась в творческие дела дочери. Диктовала, где сниматься, где не сниматься, что играть, а что нет.
Слава богу, хоть Самойлов-старший не вмешивался в нашу семью по причине своей постоянной занятости….
Зато он выбрал имя нашему сыну.
Ему очень хотелось назвать внука Митей. Митя родился в 1969-м. Роды у Тани принимал главный акушер Москвы. Он давно дружил с семьей Самойловых, лично следил за протеканием ее беременности, часто приходил в гости. Ребенок был очень крупным, почти 5 килограммов. Я очень хотел много детей, но Таня, к сожалению, больше рожать не желала.
Мы с Таней не возражали против выбранного дедом имени. Но окончательно утвердить его должна была Зинаида Ильинична. Без ее «визы» ничего в доме не предпринималось. Она одна была, как все Политбюро!
Получив от нее наконец «добро», мы пошли оформлять свидетельство о рождении сына. Митю записали Самойловым. Это даже не оговаривалось. Ну зачем ребенку моя безвестная фамилия? Со мной никто не посоветовался, а я в силу своего характера не стал спорить. Бесполезно. Ну как я мог им противостоять?
А тут еще с рождением Митьки такое началось!
Зинаида Ильинична немедленно взяла командование на себя. Теща была у нас и главным педиатром, и главным диетологом. Только она одна на всем свете знала, чем кормить ребенка и как лечить: «Все вы делаете не так! Ничего не умеете!» Таню она даже близко не подпускала к сыну. Казалось, Зинаида Ильинична уже знала, что Митя будет ее ребенком. Так и случилось...
Таня очень любила Митьку. Но она была не от мира сего, и в практическом смысле от нее мало толку. И тем не менее Таня изо всех сил пыталась стать матерью, только ей не давали этого делать. Поначалу она кормила его грудью, потом мы стали брать детское питание на молочной кухне. Зинаида Ильинична без конца поучала дочь, ей казалось, что она неумелая, неопытная. А Таню выводило из себя, что ее не подпускают к сыну. Нервное напряжение накапливалось, а потом выплескивалось в истерики.
Каждый день мы с Таней слышали одни и те же тещины команды: «Пеленать не так! Кормить не этим! Ребенок плачет? Ничего страшного! Я двоих вырастила, у меня тоже плакали — и ничего». Таня восставала, и тут начинался кромешный ад! Митя кричал ночами, днем скандалила теща. Ругань шла такая, что хотелось бежать куда глаза глядят. А куда бежать?
Некуда!
И хотя с появлением Мити жить в семье Самойловых стало еще тяжелее, я был благодарен судьбе, что свершилось чудо — у нас с Таней родился сын.
Я терпел, сцепив зубы. Ради Тани, ради Митьки. Мое положение в этой семье было и без того довольно шатким. Ведь я, как говорили, «невыгодная партия»! Пришел молодой парень, недавно из армии, работает в театре администратором, особого финансового багажа, не говоря уже о творческом, за душой нет. Разница была большая и в возрасте, и в статусе. Одно нас объединяло: денег ни у меня, ни у Тани не было. Но Таня к этому моменту уже была Самойлова! А я кто? Муж Самойловой. Такое вот звание…
Меня ужасно коробило, когда люди забывали мою фамилию, профессию, казалось, это никого не интересовало.
Зато как загорались любопытством глаза собеседника, когда кто-то меня представлял: «Это муж Самойловой». Но что поделаешь? Я же добровольно сунул шею в петлю. Когда любишь, не думаешь, что ждет тебя впереди…
Наступило лето. Зинаида Ильинична скомандовала: «Ребенка нужно срочно вывезти на свежий воздух!» Таня с Митей жила на даче все лето: съемок не было, в театре она играла всего одну роль — арбузовскую Таню. А я ездил туда с работы на электричке почти каждый день.
Дом Самойловых был в знаменитом писательском поселке Переделкино. «На огонек» приходили соседи-писатели, читали стихи, пили чай. Андрюша Вознесенский жил неподалеку. Он обожал Таню, даже стихи ей посвятил.
На даче теща снова брала в свои руки бразды правления. «Ребенку нужны цыплята!» — вдруг решала она, и я покорно шел на рынок покупать живых цыплят. Цыплятки жили у нас все лето в подсобке, в специальной клетке. По глубокому убеждению Зинаиды Ильиничны, суп из цыплячьего мяса способствовал укреплению костей малыша.
Евгений Валерианович тоже жил с нами на даче. И, несмотря на «сухой закон», который установила жена, умудрялся и там регулярно выпивать. Чтобы его строгая жена ничего не заподозрила, Евгений Валерианович пускался на изощренные выдумки. Зинаида Ильинична часто посылала его в магазин за провизией. Он шел в магазин за молоком и себе бутылочку покупал. Из уважения к народному артисту ему продавали водку в любое время суток. У забора за мастерской, где он часто в полном уединении занимался резьбой по дереву, Евгений Валерианович прорыл канаву.
По канаве шла труба, туда-то он и прятал купленную бутылку, привязав к ее горлышку веревку. Оставалось только дернуть за веревку уже в мастерской — и «заветная» оказывалась у него в руках. Зинаида Ильинична каждый раз подозрительно проверяла хозяйственную сумку, а он возмущался: «Ну как тебе не стыдно, Зина!» Но ему, как всякому интеллигентному человеку, нужна была компания. За обедом он мне незаметно подмигивал. Потом под каким-то предлогом выходил из-за стола, а я шел за ним. В мастерской он разливал нам по стаканчику и из кармана доставал два кусочка сахара: «А это — закусить».
Помню, сидим всей семьей за обеденным столом, вдруг он поднимается и командует мне: «Эдуард, а цыплят-то кормить пора!»
Я вначале не понял «намека»: «Сейчас, только чаю допью и насыплю им пшена». «Да... только захвати хлебца и сальца!» — с нажимом подсказывает тесть.
Как только Митьке исполнился год, Татьяне по личному распоряжению Громыко выделили отдельное жилье в мидовском доме на Кутузовском, между кинотеатрами «Призыв» и «Пионер». Наконец-то мы стали жить одни. Родители наняли нам домработницу. Она постоянно жила с нами. Мы могли уже оставлять с ней Митю.
Однажды мы с Таней были где-то в гостях. Надо сказать, что Танина награда — приз Каннского фестиваля — хранилась дома. Возвращаемся. И я вдруг с ужасом вижу, как годовалый Митя стоит в туалете и полощет каннскую награду в унитазе. Закричать?
Я боюсь его вспугнуть, если это случится, тут же ее упустит, и она утонет. И все-таки мне удалось осторожно выхватить золотое апельсиновое дерево из его рук…
Я думал, что теперь, когда мы с Таней живем отдельно от родителей, все у нас наладится. Но Зинаида Ильинична и на Кутузовском нас курировала, очень часто приходила. Мне даже казалось, что она продолжает с нами жить. Весь ужас был в том, что Таня полностью находилась во власти мамы. Зинаида Ильинична подавляла ее своей железной волей: «Как я сказала, так и будет!» Но надо отдать ей должное, она очень переживала за здоровье дочери, искала для нее лучших врачей, пыталась вылечить ее.
Вначале у меня была огромная любовь к Тане, потом к ней примешалась жалость. Таня была несобранная, вечно все забывала.
Я все время был начеку и постоянно ей обо всем напоминал. И постепенно превратился в ее няньку. Она могла забыть, что у нее вечером спектакль, что завтра — гастроли. А если у нее было плохое настроение, заявляла: «В театр не поеду!» Приходилось уговаривать, вызывать такси и везти ее на спектакль. А спустя время у меня появился страх, что в любой момент все опять начнется…
Я даже стал предчувствовать начало этих страшных приступов. Все развивалось по одному сценарию: слово за слово, взрыв эмоций, крики, слезы. Весь накопившийся негатив выплескивался в такие минуты. Тане не давали жить, сниматься, грубо вмешивались в ее личную жизнь. Мне было больно видеть, как она страдала.
Первый раз, когда у Тани вдруг началось это, я не знал, как себя вести.
Эта картина потрясла меня до глубины души. Она била посуду, металась вихрем по комнате. Я ужасно боялся за маленького Митьку.
В конце концов она могла что-то сделать с собой! Помню, как Таня, уйдя в себя, часто подолгу стояла у открытого окна. А это, между прочим, 8-й этаж. С остановившимся взглядом, неподвижная, словно забальзамированная. Я все время был начеку и следил за ней.
Помню, как-то Таня уехала без меня на фестиваль по линии Бюро пропаганды. Вдруг звонят: «Встречай самолет. Татьяна летит в Москву в сопровождении врача». Оказывается, там у нее случился приступ, и она разорвала свой паспорт в клочья. Из аэропорта я сразу же на «скорой» отвез ее в больницу. Таню взяли под руки и повели, а потом за ней щелкнул замок двери.
Вечером после этого ужаса мы сидели на кухне с ее матерью и рыдали. Помню, как потом приезжал к Тане на свидание. Когда я увидел ее с алюминиевой миской и ложкой, еле сдержал слезы. Совершенно пустые глаза, сама как овощ. Таня меня узнала. «Я никого не хочу видеть, кроме тебя…» — попросила она. И я регулярно приезжал ее навещать. Мне выдавали жену, как товар, — под расписку. Мы гуляли в больничном саду, даже выходили за территорию. Я смотрел на нее и не узнавал: лицо красное, сама очень сонная от действия лекарств. Таня прекрасно понимала, что не может в таком состоянии ехать домой. И не сопротивлялась. Бывали случаи, когда она, чувствуя начало приступа, говорила: «Кажется, мне нужно вызывать врача». И опять Таню надолго забирали в больницу.
Но лечение, увы, не помогало...
На людях Таня всегда замыкалась. Она ненавидела толпу, боялась ее. Когда к ней подходили поклонники за автографом, могла нагрубить. Мы с ней часто ездили на встречи со зрителями. Для нее выход на сцену каждый раз давался с трудом. Ее пугало, когда она оказывалась в центре внимания. Ее мог вывести из себя вопрос из зала: «Кто ваш муж?» Она отвечала резко: «Что вы лезете в мою жизнь?» Вечером в номере она выплескивала свое раздражение на меня: «Это ты меня сюда привез! Больше не хочу! Я уезжаю домой».
Я все чаще с ужасом думал, что ничего у нас не получится. Умом понимал: мне надо уходить. Но никак не решался. Это было выше моих сил.
В какой-то момент у меня появилось физическое отторжение. Помню, порой вечером перед сном запирался в ванной.
Включал воду, делая вид, будто моюсь, а сам сидел и ждал, когда Таня заснет. Я не мог даже прикоснуться к ней, а любое ее прикосновение вызывало у меня дрожь. Находиться вместе с ней в одном помещении стало невыносимо. Весь ужас был в том, что она ничего не замечала. Ей казалось, у нас все по-прежнему.
И все-таки (как я теперь думаю) она все чувствовала, замечала, но... молчала. Таня — очень умная женщина и не стала бы вызывать меня на пустые разговоры. Ее молчание было не равнодушием, а мудростью…
Помню один случай. С нами дружил поэт Кирсанов. Как-то он пришел к нам в гости с молодой женой. Мы засиделись допоздна. Семен Исаакович был уже в довольно почтенном возрасте, он засобирался домой. «Не волнуйтесь, я провожу вашу жену», — сказал я.
А жили они рядом, на Арбате.
Мы с женой Кирсанова шли по ночной Москве, на улице было так хорошо, тепло. Потом, также пешком, я вернулся на Кутузовский. Пришел домой уже утром. Таня проснулась. Молчит. Я собираюсь в театр, а она — куда-то по делам. Мне стало наконец интересно, и я не выдержал.
— А что же ты меня не спрашиваешь, где был? Что делал?
Она улыбнулась:
— Понимаешь, в чем дело… Ну спрошу я… Если ты ее проводил, ну и ради бога… А если что-то не так, все равно правды не скажешь. Мне очень не хочется заставлять тебя врать.
Значит, она все чувствовала, но не понимала причины моего охлаждения. И не осознавала, что больна.
Очень долго я мучился вместе с ней, страдал. А потом у меня просто не стало больше сил… Я был рядом, пока теплилась надежда, что все изменится. Но уйти от больного человека всегда труднее, мучительнее. Я так устал, что молил бога, чтобы это все скорее закончилось. Мне нужен был толчок, который помог бы мне уйти от Тани. И этим толчком оказалась Вера… Мы с ней женаты до сих пор…
Как-то в нашем буфете я увидел своего приятеля Сашу Афанасьева в компании симпатичной девушки. «Кто это?» — спросил я его. «Да это Верочка Самсонова из ансамбля Александрова».
А тут у нас начались гастроли в Питере. Вечером спускаюсь к администратору гостиницы с просьбой выписать номера для артистов.
И вдруг вижу: первой заходит в гостиницу та самая девушка. Верочка идет навстречу и улыбается. А с ансамблем Александрова приехал мой друг Славка. Сели мы с ним в номере выпить-закусить. И тут я опять про эту девушку вспомнил: «Позвони, пусть к нам Вера придет. Что мы одни с тобой сидим?» Слава нашел через администратора ее номер. Вера ответила: мол, с превеликим удовольствием, только придет… с тремя подружками. Так и пришли. Правда, все потом ушли, а Вера осталась…
В Питере зима. Трескучий мороз. Мы заканчивали гастроли на несколько дней раньше. Девчонки прибежали нас проводить в Москву. «Ты когда возвращаешься? — спрашиваю Веру. — 28 января? Так это же мой день рождения! Я приду встретить «Стрелу»…» А «Красная стрела» приходила в семь утра.
Как быть? Что сказать жене? Думал-думал и придумал. «Тань, — говорю накануне вечером. — Кирилл Лавров просил меня встретить его на вокзале. Ему надо помочь…» — «Конечно, конечно! И к нам в гости его непременно зови».
Я как был, в одной рубашке, брюках и пальто, в том и ушел. Хорошо, туфли надел. И больше на Кутузовский не возвращался. Остался без вещей, безо всего. Да и делить нам было нечего. Квартира — Танина, сын — Самойловых. Помню, накануне мы купили здоровенный телевизор (8 человек несли) в кредит. Мы разошлись, а я все кредит выплачивал.
Дома меня не было недели две. Я не звонил, а Таня мужа не искала. Хотя что его искать? Она в любой момент могла найти меня в театре, я же там в кабинете каждый день сижу.
Как-то она пришла туда за зарплатой, мы встретились в коридоре, и она очень буднично спросила:
— А ты где вообще?
— Тань, прости меня, но я не вернусь…
Она повернулась и пошла не оглядываясь. Ни слез, ни упреков, ни слов сожаления. Таня — очень сильная женщина...
И вот тут началась атака со стороны Таниных родителей. Они хотели меня уничтожить. Самойлов-старший даже в Театр киноактера пришел на меня жаловаться. Он долго шумел в кабинете директора, там и заявление оставил: «Прошу разобраться с аморальным поступком Эдуарда Машковича. Бросил великую актрису». А ведь очень хорошо ко мне относился! Думаю, это его Зинаида Ильинична послала: «Женя, иди и разберись с этим негодяем!»
И Женя пошел. Он думал, что придет, орденами потрясет — и меня тут же уволят. А там у всех такие ордена. А еще Самойлов не учел, что меня очень любили все актеры…
Но на письмо народного артиста пришлось реагировать. По моему персональному делу созвали профсоюзное собрание. Нонна Мордюкова взяла слово и за меня заступилась: «И я бы так же сделала на его месте! Да кто она такая? Тоже мне, подумаешь!» Все ее поддержали. И я остался в театре.
Нас с Таней развели. Мне назначили алименты: до 18 лет Мити моя мама переводила ему деньги, собирала все квиточки. Я понимал, что меня никогда в жизни не пустят к ребенку. Так и случилось. Родители Тани решили, что раз я, негодяй, бросил больного человека, то меня нужно вычеркнуть из памяти ребенка.
И они это с успехом сделали. Хотя понимали, что такое выдержать было невозможно. У меня не было никаких прав на Митю. Биологический папа, на этом моя роль и закончилась…
И хотя я не черствый по натуре, но меня как отрезало. Ну не мог я приходить в их дом, не мог требовать, просить о свидании с сыном. Было так больно, так страшно видеть опять Зинаиду Ильиничну… Нет, нет и нет!
Мы прожили с Татьяной почти 6 лет. У нас сразу же не задалась жизнь: Таня была женой с фамилией Самойлова, а я — мужем Самойловой. Только когда с моих плеч свалилось это звание, почувствовал облегчение.
Я тоже в этой жизни кое-что успел сделать.
Спустя время ушел из Театра киноактера в Бюро пропаганды кино. Наш спектакль «Товарищ кино» открывал все кинофестивали. В Лужниках мы устраивали гала-концерт с участием мировых звезд, приехавших на первый Московский кинофестиваль: Алена Делона, Софи Лорен, Джины Лоллобриджиды. Потом 32 года я работал в «Олимпийском» режиссером-постановщиком, поставил там более 30 спектаклей, получил звание Заслуженный деятель искусств России. Последние 2 спектакля мы делали вместе с Ильей Авербухом с участием фигуристов Иры Слуцкой и Леши Ягудина. У меня была мечта — поставить спектакль «Мэри Поппинс» с Таней Навкой. Ей очень понравилась моя идея. Но тут поменялось руководство в «Олимпийском», и проект закрылся…
И все-таки мне очень повезло в жизни.
Посчастливилось поработать с выдающимися людьми. Калейдоскоп людей, артистов, гастролей, поездок… Моя мечта осуществилась. Об одном только жалею, что все это так быстро пролетело!
Я горжусь, что нам с Таней удалось сохранить дружеские, добрые отношения. Я старался ее поддерживать, как мог, приглашал выступать на наших концертах. Она читала стихи любимого поэта — Вознесенского.
Таня в своих интервью всегда говорила обо мне с большой любовью. И потом... нас связывает Митя. Она родила единственного своего ребенка от меня. Это тоже о чем-то говорит…
Но иногда… Помню, как однажды с удивлением прочитал в Танином интервью, что она, оказывается, забеременела от воздуха!
Или еще лучше: «Митенька — плод любви моей, Валерия (Осипов, ее предыдущий муж. — Прим. ред.) и Машковича. Так бывает». Я был в шоке! Она не помнит, от кого родился ее единственный ребенок! Я позвонил ей с обидой: «Тань, что ты там наговорила?», она отнекивается: «Я? Да это журналисты все придумали! Не обращай внимания». А проходит время, и я читаю о себе: «Лучше Машковича у меня не было мужа и не будет». Все зависит от ее сиюминутного состояния…
Как-то мы случайно встретились с Таней в ресторане Дома кино. О чем-то говорили, вспоминали, я порой ловил в ее глазах искорки прежней Тани. Я глядел на нее и не мог признать в этой женщине ту красавицу, которую когда-то любил…
Больше мы не виделись. Я с болью читал о Тане в прессе: то она летом пропала на день, то осенью исчезла на неделю.
Ее поисками занималась благотворительная организация, которая поддерживает одиноких пенсионеров, живущих на одну пенсию. Искали по всем знакомым, потом обратились в полицию. Только через неделю нашли Таню в больнице...
А однажды кто-то пустил слух, что Таня покончила с собой, приняв лошадиную дозу лекарств. Я кинулся ей звонить. «Таня, в чем дело? Что случилось? Говорят, что ты хотела покончить с собой?» Оказалось, к ней приезжали какие-то люди с ТВ договариваться о съемках, ей стало плохо, и они вызвали «скорую». Это все так ужасно. Таких актрис у нас не было, нет и не будет. Родится ли в ближайшие сто лет новая Самойлова?
А ведь ей даже некому позвонить.
Раньше она звонила мне почти каждый день. И очень сдружилась с Верой. «Ты там следишь за моим Эдюшей?» — каждый раз заботливо спрашивала она Веру.
С Верой мы живем душа в душу. У нас прекрасная семья, дети, она великолепная мать. Она все обо мне знает и по-доброму относится к Тане. Очень жалеет ее, часто звонит. И мне иногда предлагает: «Поедем к Тане», но я не могу… Видеть ее сейчас в таком состоянии больно и тяжело. Мне настолько ее жалко, что сердце разрывается. Я ведь ее знал, когда она была Анной Карениной.
Подпишись на наш канал в Telegram