«Когда мы только познакомились, Богдан служил в армии и, конечно, еще не мечтал о женитьбе. Кроме того, он уже играл в театре и как-то сказал мне: «Ты можешь помешать моему творчеству». Мы даже расставались из-за этого. И по юности мало что понимая, я говорила: «Богданчик, я всегда буду тебе только помогать!» Так оно и получилось, иначе мы с ним не прожили бы 45 лет...
Со всех сторон выходит, что Богданчик — моя судьба. Она сводила нас настойчиво, не раз и не два устраивая случайные встречи.
У Львовского театра оперы и балета стояли сразу два друга Богдана — будущий композитор Янивский и Ступка. Первый оказался хорошо знаком с моей спутницей Светланой, а второй из Богданов глянулся мне: высокий, худенький, голова вся в завитушках, будто у чистокровного еврея… А уже когда мы сидели у него в гостях, обратила внимание на руки. Они мне показались благородными: даже яблоко нарезали с какой-то грацией. Денег по ресторанам ходить ни у кого тогда не было, из всего угощения нам предложили это самое яблоко и бутылку шампанского. У начинающего, но уже известного своим талантом артиста Богдана Ступки постоянно собирались интеллигентные компании. Так что ничего зазорного в его приглашении не было. Да и учтивость Сильвестровича проявилась сразу… «Перепрошую», — сказал Богдан при встрече, открыв нам дверь.
А предлагая стул, опять повторил: «Перепрошую». «Что это он все время просит?» — тихонько поинтересовалась я у Светланы. «Говорит: «извините», из вежливости», — объяснила подруга. Я выросла в русской семье в Баку, всего год жила во Львове, так что украинский язык еще не освоила. Впрочем, Богдан тут же перешел со мной на русский. На столе у него горой до потолка лежали книги. «Умный мальчик!» — отметила я про себя и решила блеснуть: «Богдан, у вас есть сценарий французского кино «400 ударов»?» Тогда этой книжкой все зачитывались. «Конечно, — быстро соврал он. — Только сейчас на руках. Когда вернут — я вам дам». Уже зацепка! Ведь как держать связь, было непонятно: ни телефонов, ничего нет...
А они нам ни разу не понадобились! Вскоре в гримерку Оперного театра, где я работала балериной, забежала подруга: «Ларис, иди скорей, там твой Богдан на сцене…»
Я про себя улыбнулась: «Уже и мой!» Бодя тогда был конферансье в солдатском ансамбле Прикарпатского военного округа, который в шутку называл «Пенсии и пьянки». И девчонки его знали. Я разволновалась, бросилась за кулисы... На сцене шла репетиция, но Богданчика не было видно… Вдруг кто-то сзади закрыл мне глаза руками. Повернулась — сердце затрепетало. Богдан моментально предложил: «Лариса, пойдемте завтра со мной в гости». А мне и надеть нечего! Всю ночь провела за швейной машинкой, чтобы прийти на свидание в обновке.
Новый год мы встретили вместе: на вечере в консерватории Богдан увлеченно танцевал со мной румбу... И мы получили первый приз — бутылку шампанского!
А потом он вдруг пропал на несколько месяцев. «Что-то я Богдана потеряла…» — пожаловалась общим знакомым. «Так он же в больнице!» — говорят мне. Где? В какой?! Самое интересное, что отец Богдана пел в хоре нашего Львовского оперного театра. Но меня он в упор не хотел замечать: знал, что его сын за мной ухаживает, но, проходя мимо по коридору, отворачивался. Богданчик — жених видный, наверное, родителям хотелось невесту богатую, с квартирой. А я — приезжая, живу в общежитии… В общем, добывала информацию партизанским способом: подослала к Сильвестру Дмитриевичу одну певицу, чтобы спросила между делом…
Мой «солдатик» оказался в военном госпитале. В одной палате с генералами. «Богдан, какая к вам Джульетта пришла!» — смеялись они. Бодечку узнала только по голосу и завиткам темных волос: лицо перекошено на 180 градусов…
Во время гастролей он открыл окно в машине и застудил нерв. Иной мог бы впасть в депрессию: для актера ведь лицо — главный инструмент. Но Богданчик только шутил и так при этом гримасничал, что я умирала от смеха… А перед моим уходом уже серьезно спросил: «Вы еще ко мне придете?» Но я на лето уезжала к маме в Баку, уже были куплены билеты…
Мама за год по мне соскучилась, говорила: «Не уезжай больше». Но я ей рассказала: «Встретился мне хороший человек. Если буду с ним — останусь во Львове».
— А как вы попали во Львов?
— Я очень любила Баку, но почему-то с детства мечтала уехать одна в другой город. Может, хотелось самостоятельности? И первый раз такая возможность представилась еще в 6 классе, в балетной школе…
Из Ленинграда к нам приехал балетмейстер Юрий Григорович, готовил постановку «Легенды о любви», где я тоже была занята. Среди азербайджанских учениц выделялась, а еще чем-то напомнила ему известную ленинградскую балерину Ирину Колпакову. «Девочка с белой заколкой, как тебя звать?» — окликнул он меня. Поставил в первую линию танцующих, а потом вдруг предложил поехать учиться в Ленинградское хореографическое училище. Правда, общежитие в то время давали только иностранцам, и в таком случае маме пришлось бы оплачивать мне квартиру. А поскольку она воспитывала меня одна, такой возможности у нас не было. Только мама про это услышала, скрутила полотенце — и давай гонять меня по комнате! Тогда я плакала, а теперь понимаю: это же судьба моя, ведь Богданчик был во Львове!
В этот город попала чудом. Моя подруга Веточка Данкевич, танцевала во Львове на гастролях «Лебединое озеро». И по возвращении вдруг мне сообщает: «Ларис, я поговорила с балетмейстером Львовского оперного театра, напиши ему о себе письмо». Я была у родственников в Москве, когда получила из театра ответ. В 20 лет с одной сумочкой приехала во Львов…
…Возвращаюсь из Баку после отпуска — и снова незапланированная встреча. Выхожу из кино, иду двором, а вслед: «Лорочка!» Богданчик, живой-здоровый! И уже думаю: «Как бы его опять не потерять!» А у меня 4 ноября день рождения — я и пригласила. Сама жила в общежитии, праздновать собиралась на квартире у подруги. «Встречу тебя на трамвайной остановке», — пообещала Богдану. Прибежала туда заранее, минут 15 ждала на лавочке. Бодя как сошел с трамвая, как меня обнял…
Больше мы с ним уже не расставались!
— На этом конфетно-букетный период у вас закончился?
— Напротив, только начался! Сильвестрович покорял своим отношением к даме: дарил цветочки, называл только Лорочкой, носил на второй этаж общежития на руках. Водил в кино за 20 копеек, кормил пирожками за пятачок... Когда приходил в общежитие, я ему готовила. Или гладила, а он мне читал стихи.
Нос не задирала, старалась о своем любимом заботиться. Сейчас удивляюсь, откуда у меня взялся этот женский ум: отец погиб на фронте, мама воспитывала меня одна…
Однажды Бодечка после гастролей оставил у меня в общежитии чемодан.
Я вещи постирала, выгладила... Он его передал своей маме, не открывая: «Постирай». Она смотрит: а там все чистое и аккуратно сложено. Наверное, этим я ее сразу и подкупила.
Когда мы сидели где-нибудь в гостях, волновалась, чтобы Сильвестрович был сыт: все салаты ему в тарелку подкладывала. Он удивлялся: «Такой девушки у меня еще не было, обычно красавицы думают только о себе!» Богдан пользовался успехом: статный, знаменитый. Идем с ним, а за спиной жужжат: «Ступка со своей балеринкой!» Конкуренция была огромная... Девочки к Богдану на спектакли специально ходили. Только когда мы начали встречаться, он через черные ходы из театра от них убегал. «Просто ты такая хорошенькая, лучше всех!» — говорил он мне.
При этом Богданчику казалось, что я буду отвлекать его от профессии.
До свадьбы мы встречались два года. И частенько ссорились. Как-то Бодя ушел от меня на целых 2 месяца. Думала тогда, с ума сойду: лежала в общежитии, плакала в подушку… А потом он как ни в чем не бывало появился: пригласил вместе отмечать какой-то праздник. Тогда он, наверное, окончательно все для себя решил, и я даже на лето с ним осталась, к маме уже не поехала.
— Это правда, что Богдан Сильвестрович проспорил ящик коньяка, когда решил жениться?
— Могло быть такое, он мне потом честно признавался: «Не думал, что вообще когда-нибудь остепенюсь». Но на одном вечере ему прилюдно задали каверзный вопрос: «Ты что, собираешься на Ларисе жениться?» Представляете: еще и при мне! Бодя не стал юлить, без тени сомнения ответил: «Да».
Я же поняла, что Сильвестрович будет со мной, когда пришла в гости к его матери.
Волновалась: украинского языка толком не знаю, как разговор поддерживать? Но когда сели за стол, будущая свекровь ничего обо мне не спрашивала, не экзаменовала: только своего сына хвалила. И мне это понравилось: значит, она меня приняла.
Чего не скажешь об отце Богдана: он к нам даже на свадьбу не пришел. Мама же по традиции благословила с иконой в доме... На торжестве гуляли все народные артисты Львовского театра имени Марии Заньковецкой, фактически они нам его и устроили. Бодечка взял 100 рублей из профсоюзной кассы, костюмы мы шили сами.
Богдан никогда мне не говорил: переживал ли из-за отцовского поведения. Потом в любом случае все забылось: свекор принял меня, когда родился внук. В основном Сильвестр Дмитриевич и занимался Остапом: делал с ним уроки, водил на виолончель, на теннис... Первый год мы с мужем ютились в съемной квартире, а потом переехали к родителям Богдана. Со временем его отец меня очень полюбил: приходил обедать, даже когда мы с мужем снова жили отдельно. А слег в больницу — я ему привозила еду, и как же он плакал, когда уезжала!
Мы с Богданом не гадали: мальчика ждем или девочку, узнать заранее было тогда нельзя. Будучи беременной, как-то гуляла с мужем по городу, вдруг какой-то прохожий говорит Бодечке: «У тебя такой нос, точно жди хлопца!» Как мы тогда смеялись с Сильвестровичем, но ведь прогноз оказался верным!
Когда я рожала, Богдан поехал к друзьям на свадьбу — чтобы отвлечься от волнений.
Оттуда позвонил в больницу и вскоре поднял тост с гуляющими: «Ур-ра! У меня сын родился!» Торжество проходило за городом, так Бодя ночью пешком пошел в роддом и на рассвете разразился под окнами палаты стихами. Соседки проснулись и шепчут: «Какой муж у вас! Стихи читает! А наши-то — все пьют, подлюки!..»
Бодя бегал на кухню за молоком, творожками, сам пеленал малыша… А мою маму прозвал Ариной Родионовной, в честь няни Пушкина: каждые полгода она приезжала нам помогать и все «кормила» внучка сказками, прибаутками. Остап у нас уже с пяти лет книжки читал… С Богданом мама познакомилась только на нашей свадьбе.
И по-доброму меня предостерегла: «Тяжело будет с актером, Лорочка, замучает он тебя на старости лет». Иногда я действительно говорила Сильвестровичу: «Ушла бы от тебя, а посмотрю спектакль — и снова влюбляюсь».
— Часто ли Богдан Сильвестрович репетировал дома?
— Да постоянно!.. Только муж так громко кричал, когда дома репетировал, что я его просила: «Бодя, потише, соседи подумают, что мы с тобой ругаемся». «Пусть думают что угодно!» — отмахивался Богдан. И каждая роль на нем откладывала отпечаток: «Ричард III», «Каменный властелин», «Украденное счастье»… Часто Сильвестрович учил роль прямо с маленьким Остапом на руках. А как-то поставил сына на подоконник и так орал, что малыш чуть со страху не свалился — Бодя успел поймать его за шиворот.
Я не пропускала ни одной репетиции мужа, все его роли знала наизусть.
И иногда даже позволяла себе делать замечания — Богдан прислушивался.
Однажды сидела у него в театре на репетиции все того же «Ричарда III». Смотрю: когда Бодя обращается к партнеру по сцене, не очень красиво поднимается со стула — спиной к зрителям. Я, как творческий человек, это заметила, все-таки для балерины важен ракурс из зала. Дома я мужу говорю: «Бодечка, ты же Ричард, а от зрителей отворачиваешься! Обопрись на придворного и вставай!» С тех пор он поднимался величественно, как следует королю.
На сцене Богдан мог выкрутиться из любой ситуации. Как-то его Ричард вынул меч из ножен настолько эмоционально, что лезие оторвалось от рукоятки и улетело в зрительный зал.
Его ловко поймала сидящая передо мной пожилая актриса. Богдан, сжимая в ладони одну лишь рукоятку, быстро переиначил Шекспира: «И сила у нас — кулак» (а должен был сказать «меч»). Я выдохнула с облегчением и мысленно Шекспиру погрозила: мало того, что всех своих героев убивает, чуть живые люди из-за него не пострадали!
Также у Богдана не сложились отношения с Булгаковым. Только его назначили на роль Мастера, как начались неприятности: то головой ударится, то споткнется на сцене… А тут еще его мама посмотрела спектакль «Мастер и Маргарита» и диагностировала: «Булгаков был хворый на голову, не надо тебе его играть». И Богдан бросил роль. Моя свекровь в свое время хотела стать актрисой и тоже давала советы: «Сынок, ты играешь дядю Ваню, русского дворянина, так почему держишь руки в карманах?»
И он, кажется, был даже рад, что мама указывает ему на такие детали.
Бодя был добрый, но острый: из чувства справедливости он вступал в творческие споры, порой даже ругался с коллегами. В свое время известный в Москве театральный критик Сечин написал восхищенную рецензию на спектакль «Суета», где Богдан на протяжении всего действия произносил одно лишь слово: «Суета!» Но каждый раз по-разному! Однако когда Сечин уже в качестве режиссера приехал во Львов и решил поставить в театре Заньковецкой «Дон Кихота», они с Богданом не сработались… Тому не понравилось, что его актер в последний день перед премьерой ходит по театру с текстом, будто не выучил роль. А у Богдана действительно была такая привычка, но когда выходил на сцену — говорил без подсказки.
Сечин же сделал ему замечание, Бодя вспылил и отказался от роли: «Не его дело, как мне удобней текст повторять!» Но это все было по молодости…
Многие завидовали его таланту. После спектакля «Когда мертвые оживают», где играл Геринга, Богдан зашел в гримуборную и высказался об игре партнеров нелестно. Коллеги обиделись: «Придет время, мы тебя отсюда выгоним». Богдан с достоинством ответил: «Это мой театр и мой город. Не вам меня из него выставлять». «Самое главное — выйти на сцену, и все разговоры останутся за кулисами», — говорил Богдан Сильвестрович вслед за своим любимым режиссером Сергеем Данченко.
При этом большинство коллег все-таки его уважали. Когда появлялся на съемочной площадке у Месхиева, режиссер объявлял: «Богдан Сильвестрович пришел!» И все актеры тут же благоговейно замолкали. А после каждого дубля хлопали. Боде было даже неудобно: «Я у них как пугало!»
— Тяжело было всей семьей переехать в другой город, начинать там новую жизнь?
— «Какое счастье, что я уехал в Киев!» — часто повторял Бодя. Наш переезд в столицу Украины был решающим в карьере мужа. Открывались новые возможности. Богдана и в Москву, в театр Моссовета звали. Но квартиру не обещали. А Боде врезалась в память история актера Романова, который всю жизнь прождал свой угол в московской гостинице, да там и умер. Когда и Богдану сказали, что придется ждать, он не захотел повторить такую печальную судьбу.
В 1978 году в киевский театр имени Ивана Франко позвали режиссера Сергея Владимировича Данченко.
Он приехал со своими актерами — Богданом Ступкой и Виталием Розстальным. «Без своего режиссера актер что голый король», — шутил Сильвестрович. И это действительно так.
Устроились мы не сразу. Сначала предложили квартиру на окраине города. «Смотри, Лорочка, вид на Днепр!» — нашел в этом плюс Богдан. Но я была категорична: «Ты же не рыбак! Актеру надо жить возле театра! И как я буду через весь город тебе еду носить?» За себя Бодя просить не умел, а я за нас обоих готова была бороться. В результате мы отказались и ждали квартиру еще полгода: Богдан работал в театре и жил в гостинице при киностудии имени Довженко.
А мы с Остапом паковали вещи во Львове. Наконец звонит муж: «Лорочка, нам квартиру на Крещатике дают, будешь смотреть?» «Богданчик, — говорю, — квартиру на Крещатике не смотрят — в нее сразу въезжают!»
Вскоре все же муж был вынужден за меня попросить… В Киеве меня приняли в театр оперы и балета им. Шевченко, но первые два месяца совсем не занимали: я каждый день надевала пачку, пуанты и сидела без дела в гримерке. Приходила домой и ужасно плакала. Богдан не выдержал, пошел разговаривать в министерство культуры: «Я поставил условие, что перееду в ваш город, если моя жена будет танцевать». Тут же мне из театра позвонили, вызвали и стали занимать в хвост и в гриву.
Я танцевала 24 года, на четыре года больше, чем положено… Но чтобы стать примой, надо всю себя отдавать сцене… Я же посвящала себя мужу, выше крыши не лезла. Возвращалась из театра домой и еще стирала по ночам вручную. Богдан приходил ко мне на спектакли, когда не был занят. Но ревновал: «Тебя там мужики над головой поднимают, я не люблю на это смотреть!» Если в компании на меня кто-нибудь бросал взгляд, муж потом всю дорогу до дома отчитывал: «Не то сказала, не тому улыбнулась». А я шла и молчала. В молодости любовь и ревность прекрасно совместимы...
Богдан неплохо разбирался в людях: талант узнавал сразу... Когда уже был худруком театра имени Ивана Франко, преподавал начинающим актерам. И зачислил из этой студии в труппу целых 15 человек. Он умел видеть характер, предчувствовал, как человек поступит.
И меня от некоторых людей отвадил: «Все бы ничего, но она — дура, не связывайся». И точно! Правда, в отношении себя делал промахи — тут уже я его оберегала.
...Только переехали в Киев, к нам напросился на ночлег один режиссер из Севастополя. Расположился на полу и с довольным видом говорит: «Ждите, к вам теперь на Крещатик со всей Украины будут приезжать». Я ему заявила: «Вы у нас в гостях первый и последний раз!» Когда проснулись утром, его уже не было (оказался культурный).
Что там говорить, я даже от режиссеров свою семью ограждала. Данченко шутил: «Если пойдете в гости к Ступке, вас Лариса быстро с десятого этажа спустит». Как-то вечером уже уложила Остапа, вдруг заваливается целая толпа гостей. Слышу из-за стены: уже тосты говорят.
Часов в 11 появляюсь на кухне и говорю: «Все встали и вышли!» Богдану утром на репетицию, а людей прогнать ему было неудобно.
Или — звонок в дверь среди ночи. Открываю: Богдан на пороге в обнимку с бутылкой. Еле говорит: «Я пришел и снова ухожу, там гости». «Богданчик, — говорю, оставайся, пора спать». А гостям: «Идите домой». Муж утром: «Знаешь, откуда они были? Из ЦК ВЛКСМ!» «Мне все равно, — отвечаю, — хоть Брежнева приведи!»
— Вам часто приходилось разлучаться? Или вы старались везде ездить с мужем?
— На два летних месяца мы всегда расставались — у наших театров были гастроли. Писали друг другу открытки, письма. Созвониться не из каждого места удавалось. Только осенью соединялись...
Вообще Богдан Сильвестрович как киноактер весь мир объехал: и в США был, и в Камбодже, и в Австралии... По пути в Сидней на Дни культуры Советского Союза в самолете познакомился с Михаилом Швыдким. В той поездке они и сдружились. Потом любили со смехом вспоминать, как купили тогда по красивой бутылке австралийского вина в подарок, вышли на улицу и увидели: прямо на траве его пьют нищие аборигены… А они-то думали: шикарное вино приобрели!
У Боди была особенность: подглядывать за людьми и интересные черточки переносить на сцену. За столом рассказывал анекдоты из жизни. Например, побывал в Израиле, подслушал разговор на рынке:
— Ну шо, Аркаша, твоя Сара вышла замуж?
— Сара? Постепенно-таки выходит.
Я, правда, с ним редко куда выбиралась, даже от Парижа как-то отказалась. Богдан ездил во Францию на передачу «Форт Баярд», играл старца Фура. Мне уже взяли билет, но я подумала: «Какая-то деревня, даже не центр Парижа. А пока муж работает, я что, буду бездельничать? Лучше останусь с сыном и внуками!»
Если было время путешествовать вдвоем, я это любила: Польша, Германия, Югославия… Только в Америке мы с Богданчиком были 6 раз… В театре Ofoff Broadway спектакль шел с английскими субтитрами на специальном экране и 9 раз подряд собирал полный зал. «Первый раз один спектакль повторил такой аншлаг», — сказала ему сотрудница театра. «Лучшей похвалы не надо», — ответил Богдан. А на Брайтон-Бич он выступал перед эмигрантами со спектаклем «Тевье-молочник», и нам за это устроили настоящий бал в ресторане.
«Как вы похожи на нашего местного Сильвестра Сталлоне!» — говорили Богдану. Еще его по типажу не раз сравнивали с Робертом Де Ниро.
Был там такой случай. Решил Богдан Сильвестрович купить себе кроссовки (он их обожал). В каждом бутике его встречали с распростертыми объятиями: «Бо-оже, кто к нам заходит? Боже мой, товарищ Ступка!» А мне, помню, понравилась одна курточка, спрашиваю: «Сколько стоит?» — «150 долларов». Я: «Бодя, давай купим, буду ее на даче носить». Продавщица удивилась: «Ты шо, такая забогатая? За 150 долларов на дачу поедешь?» Богдан гордо поднял голову: «Да!»
Из бедноты мы выбрались не так давно. При Союзе и в перестройку я всю семью сама обшивала. А Богданчик по гороскопу Дева. Соберемся в гости идти, на пороге он останавливается: «Я переоденусь».
И так несколько раз. Молчу, жду... У него вещей — три шкафа! Стала сама одеваться в последний момент — когда Богдан будет доволен своим видом и окончательно готов к выходу. Еще он очень любил одеколон Egoiste, я же его просто не переносила: «Бодечка, ты меня своими духами задушишь!» Он внимательно на меня смотрел: «Странно, ты все еще жива…»
Даже когда Бодечка тяжело болел, 18 мая 2012 года я в последний раз собирала его в больницу, он не спешил — чувствовал, что уже не вернется домой… Сел — и долго выбирал себе шляпу. У него их десятка три: я доставала, он примерял. И не потому, что так себя любил — Богдан жил буквально по Чехову: «Все в человеке должно быть прекрасно…» Меня он тоже любил побаловать.
Как-то в магазине выбрал мне шубу и настаивает: «Примерь!» А я люблю сама себе вещи подбирать и не соглашаюсь: «Не хочу!» Смешно, но мы даже из-за этого поссорились: вышли из магазина и разбежались в разные стороны. Наткнулась на знакомого: «Лариса, что вы плачете?» — «Муж заставляет меня шубу купить!» Тот смеется: «Это надо где-то записать».
Кстати, в ссорах с мужем я всегда первой шла на примирение. Если Богдан был чем-то недоволен и громко об этом оповещал, я на рожон не лезла: «Бодечка, что ты сердишься? Пойди на кухню, поешь…» Мужчины ведь иногда от голода без причины сердятся.
Один раз мы по глупости даже чуть не развелись… Остапчику около годика. Денег нет, Богдан только начал сниматься: пошли выпивки, веселые компании…
А меня подружки накручивали: «Какая жизнь у тебя будет с актером? Бросай его!» Дошло до того, что я решила уйти от мужа. Мы подали заявление на развод. Вышли из загса, посмотрели друг на друга — и обнялись. Богдан говорит: «Пойдем обедать в ресторан», — впервые в жизни, ведь денег не было. И снова мы вместе!
Богдан очень любил театр, а я его подталкивала больше сниматься. Понимала: только через большой экран можно из нищеты вылезти и славу обрести.
В кино Сильвестрович пришел довольно зрелым человеком — в 29 лет (внук Дмитро его опередил: дебютировал в 24 года в картине «Мы из будущего-2»). Первый раз позвонили с Белорусской киностудии и пригласили его в массовку — сколько было радости! Во время гастролей Львовского театра в Киеве афиши спектакля «Ричард III» были развешаны на огромных стендах по всему Крещатику, именно тогда Богдана заметил Юра Ильенко и пригласил его на эпизод в фильм «Белая птица с черной отметиной».
Я названия не поняла: что за птица, с какой отметиной? Бодя вернулся с проб: «Ух, как меня гонял режиссер — и под воду, и на гору!» Но он все проглотил и получил одну из главных ролей — бандеровца Ореста. Этого персонажа сам под себя написал Иван Миколайчук (он был еще и автором сценария). Но в то время актеров должен был одобрить комитет: «Миколайчук играл Тараса Шевченко, он не может быть бандитом. У него даже глаза ясные, голубые… А у этого Ступки — карие, острые…» Интересно, что после премьеры на Московском кинофестивале, где фильм получил главный приз, толпа народа на выходе хлынула именно к Богдану.
Мне даже стало жалко Миколайчука: положительный герой, солдат Советской армии… А народ судит по таланту.
Так же Богдана Сильвестровича встречали в Польше после фильма «Огнем и мечом», где он играл с Домогаровым. К Богдану Хмельницкому, который по сюжету бил поляков, выстроилась очередь из сотни поклонников!
Когда к мужу подходили за автографом, он шутил: «А гроши есть? Ну ладно, сегодня бесплатно!» Однажды какие-то строители попросили на паспорте расписаться: «Ваша подпись нас от милиции защитит!»
К людям Богдан всегда был внимателен. Выходя из театра, мы часто видели на Крещатике мальчика лет четырнадцати, торгующего газетами.
Как-то Бодя подошел к парню, пригласил в самый дорогой ресторан — накормил, дал денег. «Увидел пацана, и стало его так жалко — стоит, мерзнет, вот и взял за компанию», — рассказывал он мне.
После премьеры во Франции фильма «Восток—запад» они познакомились с Кристианом Диором. Богдан так понравился кутюрье, что тот пообещал ему подарить свой костюм. Договорились о встрече на утро, а потом выяснилось, что Богдан на рассвете должен улетать. Предупредить об отъезде не было возможности, потом он долго переживал: «Черт с ним, с костюмом — стыдно, что обманул старичка!»
Кстати, меня в этот фильм тоже пригласили на роль: я танцую в кадре с Сергеем Бодровым-младшим. Двигаться он совсем не умел.
Я учила, а Сережа оправдывался: «Извините, я журналист, это папа хочет из меня актера сделать».
Без меня на съемках с Сильвестровичем случился романтический конфуз. Когда снимали в Болгарии, однажды ночью в его дверь постучали… И нежный голос пропел по-английски: «Сексуальное обслуживание!» Богдан ответил: Sex is sleeping. Мол, «секc уже спит». За завтраком рассказывает этот анекдот актерам, и вдруг актриса Сандрин Боннэр говорит: «Пан Богдан, это была я». Получается, Бодя так грубо ей ответил. Все эти истории Сильвестрович сам мне со смехом рассказывал: и как журналистка его к себе в гости приглашала, а он отказывался… Но я никогда не ревновала мужа, верила в его порядочность. Актриса Лариса Кадочникова мне говорила: «Все актеры пьют, гуляют, а у Ступки Лариса да Остап не сходят с языка!»
Мы с ним все 45 лет умудрялись не опускаться до обыденности.
Помню, приехала к Бодечке в Москву на гастроли: взяли шампанское, сели в гостинице «Украина» и всю ночь говорили о театре, искусстве… О высоких материях. И дома тоже могли взять бутылочку вина и на кухне вести задушевные беседы. Богданчик говорил: «Лорочка, я тебя люблю, пью за тебя». В женщине должна оставаться загадка, и я хотела мужу нравиться: неопрятной он меня никогда не видел.
— Со временем профессия киноактера в России стала прибыльной, может, у вас были особые планы на то, как распорядиться финансами?
— У Богдана за его роли десятки статуэток.
Денежные премии случались всего лишь раза два-три. Первую он получил за фильм «Водитель для Веры». И мы ее прокутили. У Сильвестровича было золотое правило: «Лорочка, деньги для того, чтобы их тратить, как завещал Карл Маркс».
Но когда детям надо было помочь, Богдан задействовал все ресурсы. У Остапчика все не так гладко складывалось в семье, как у родителей. Он рано встретил свою первую любовь: в 17 лет привел ко мне Таню. А в 19 у них уже Дмитро родился. Мы с Бодей были не против, свадьбу им шикарную справили. А невестка получила диплом и написала заявление о разводе, ушла, потом еще и потребовала нашу квартиру разменять. Ту самую, которую мы с таким трудом получили. Тогда Богдан несколько месяцев не брал гонорары за сериал «Николай Вавилов», где играл ученого Лысенко. И смог купить бывшей невестке отдельную квартиру.
Успел буквально за неделю до того, как советские деньги превратились в бумагу: позвонили знающие люди, предупредили. Богдана уважали и знали нашу сложную ситуацию. Димочке тогда было всего 9 месяцев, с тех пор я его воспитывала — Таня нам его оставила. Потом у Остапа появилась замечательная жена Ира, сейчас у них подрастают Богданчик с Устиночкой. И мы жили все вместе, как дружная итальянская семья — восемь человек… Только вот место ее главы опустело.
Этот Новый год мы впервые встречали без Богданчика. Он всегда спрашивал, чем помочь. Но мы ему давали отдохнуть. Если же муж подключался, все делал с избытком: просишь купить булочку — четыре возьмет, отправляешь за десятком яиц — тридцать принесет… И с достоинством на стол выложит.
И на День Победы мы друзей собирали. Однажды мои ребята в театре задержались, подруга спрашивает: «Где же мужчины?» «На фронте, — говорю, — скоро придут».
— Ваш сын и внук пошли по стопам Богдана Сильвестровича…
— Да, и Остапчик, и Дмитро у нас выросли за кулисами. Потом стали выходить с Богданом на одну сцену... Интересно, что все трое в разное время сыграли одну и ту же роль — Треплева в «Чайке».
У Остапа с детства проявлялись актерские способности. Он придумывал себе костюмы, выходил к нам и сообщал: «Я хоккеист Харламов!» или «Я Спартак!» Хотя поначалу я думала отдать сына в Суворовское училище — у меня в семье были военные. Но оказалось, Остап давно для себя все решил: тайно от нас репетировал на крыше «Старика и море» Хемингуэя.
Потом пошел в театральную студию при Доме пионеров. Богдан меня туда подослал: «Выясни, за талант его взяли или за фамилию». Я пришла на занятия и между делом упомянула имя мужа. Режиссер обалдел: «Так Остап сын Богдана Ступки?» Сильвестрович был очень доволен: «Пусть ходит».
Остап нас не предупредил, что собирается поступать в театральный институт. Встал в день экзамена, надел костюм, галстук… Богдан проснулся: «Ты куда?» — «Поступать». — «Почему мне не сказал?» — «Не надо! Сам хочу!» Зашел в лифт, а я дверь на площадку открыла, напутствую: «Со сцены говори громко и нагло!» В институте Остапчик сразу выделился, однажды даже пошел на жертву. На первом курсе играл обезьяну, режиссер ему сказал: «Все хорошо. Только усы мешают». На следующий же день Остап побрился, хотя очень гордился своими усами!
Мастер это оценил: «Будешь актером».
Богдан его хвалил: Остап — очень одаренный артист, не зря с детства смотрит на папу. Они оба актеры не положительного плана. Одновременно с отцом Остапчик потерял сразу несколько спектаклей, где они вместе играли: «Тевье-молочник», «Царь Эдип», «Фауст», «Король Лир»… Дублеров у таких актеров, как Богдан Сильвестрович, не бывает — они незаменимы в прямом смысле.
С 2001 года муж руководил театром имени Ивана Франко. Он сразу стал приглашать режиссеров из других городов; в результате на сцене царило разнообразие. «Ступка будто собрал под одной крышей сразу несколько театров», — сказал о нем один режиссер. Почти каждый день в кабинете у Богдана сидели известные люди: Хабенский, Райкин, Табаков, Швыдкой, Кобзон…
Миша Ефремов к нему даже в больницу приезжал, свою книжку подарил. Богдан очень любил Сергея Гармаша, называл его «сын мой». Во время болезни советовался: «Может, мне в Израиль поехать?» — «Не надо, там умирают!» — говорил Гармаш. На похороны Сергей смог вырваться с гастролей, приехал на одну ночь — вместе с Леонидом Ярмольником они почтили память Богданчика. Президент Виктор Янукович даже прервал свой отпуск, чтобы попрощаться с любимым актером...
Богданчик всего два года был министром культуры Украины и многое успел сделать, это все отмечали: в последний четверг месяца открыл театр для бесплатного посещения пенсионерами и студентами, выбил президентские пенсии для народных артистов…
Пока он был на этом посту, я с мужем всю Украину объездила. Как-то приехали в Воронцовский дворец в Ялту, директор провела нам экскурсию и рассказала о том, как раздаривает музейные экспонаты важным людям — в основном картины. А потом жалуется: «Денег нет на ремонт». «Так продайте картину, что вы все даром раздаете?» — пожал плечами Богдан.
В Верховную Раду он мог прийти без галстука, после работы — актеру позволено. «За два года я только обо всех проблемах успел узнать, как мой срок уже подошел к концу», — со вздохом говорил Богдан Сильвестрович. Поэтому, наверное, ничего у нас с места и не двигается.
— Как вы узнали о болезни Богдана Сильвестровича?
— Мой муж, как Юлий Цезарь, тянул несколько дел одновременно. И я мысли не допускала, что его может когда-нибудь не стать. Мама Богданчика жила до 95 лет, сами гены за него говорили! Иногда мне кажется, что Сильвестровича кто-то запрограммировал. Иначе откуда взялась эта болячка?
Мы ведь 10 месяцев не знали, что с ним. Съездил на обследование в Германию, но и там врачи ничего не смогли определить. Сначала нога болела, потом инфаркты один за другим, затем обнаружили рак… Лучше, когда человек сразу умирает. Но великие люди всегда уходят тяжело: какой у Богдана Ступки был успех в жизни, столько его в финале настигло болезней.
…Бодя ушел в театр и вдруг звонит: «Лорочка, я истекаю кровью». Я вызвала «скорую помощь», и на следующий день мы узнали, что все очень плохо.
Я при нем держалась, один раз только заплакала… «Что ты?» — «Мне тебя так жалко!» —«Не плачь, ведь у меня была хорошая творческая жизнь, а Бог забрал со сцены и с экрана в один день». Святой человек: ни слез, ни возмущений. Когда его в последний раз везли в больницу на «скорой», Бодечка врачам анекдоты рассказывал…
Больничную еду не ел, только из моих рук. Как-то захотел холодца, я его три дня варила, принесла — а он уже не может такое есть, организм отвергает… Но я все выполняла, что бы муж ни попросил. Ухаживала за ним, даже бровки подстригала. По молодости Бодечка шутил: «Ты меня замучаешь своей аккуратностью». А тут говорит: «Купи мне зеркало» — и в палате хотел оставаться опрятным.
Он только раз спросил: «За что така кара?» А в последний день уже не говорил. — «Богданчик, может тебе попить дать?» Мотнул головой: нет. — «Бодечка, ты мне что-нибудь скажешь?» Снова нет. «Ты меня любишь?» Раз — стрельнул карим глазом, как пронзил… Это был его прощальный взгляд... Но откуда же мне тогда знать? — «Спи, Богданчик, до завтра...» А утром его уже не стало. Перед концом он сначала позвал: «Мама!», а потом: «Чайка!» Он так меня иногда называл. По-белорусски «чайка» — это и есть Лариса.
У меня повсюду его фотографии, фильмы, стихи… Поставлю диск — и слышу его голос. Рассказывает мне об актерах, тайнах кино… Это же счастье, что такое возможно...
Сколько раз Богданчик умирал у нас на глазах! Дмитро не мог смотреть «Водителя для Веры» — ту сцену, где дедушку убивают.
А как я плакала, когда увидела последние кадры «Тараса Бульбы», где его сжигают! Очень уж страшный был крик… Бодя рассказывал: «Огонь развели настоящий, подул ветер, и на меня пыхнуло жаром, дымом… На секунду поверил: сейчас заживо сгорю». Когда Бортко все отснял, костер потушили, Сильвестрович упал на колени, землю целовал: «Спасибо, что живой остался!» И мне искренне казалось, что Богдан из огня и из воды выйдет невредимым, что он у меня вечный…
Подпишись на наш канал в Telegram