«Каттани должен быть жестче! — кричал режиссер. — Понимаешь? Он — комиссар полиции, борец с мафией, а не дамский угодник». Но Плачидо никак не удавалось сыграть жесткого, решительного человека, поскольку сам он, как не раз признавался, по натуре — мягкий, недаром и его фамилия так и переводится. Сколько раз в жизни он уступал — женщинам, своим страстям...
Ему было пятьдесят пять, ей — восемнадцать. Его, известного актера, позвали преподавать в Национальной академии драматического искусства, где училась Федерика. Скромная провинциальная девушка не старалась привлечь к себе внимание мэтра, но взгляд ее был такой распахнутый, доверчивый...
Очень человеческий был взгляд. Они начали встречаться, стараясь делать это подальше от любопытных глаз, хотя скрыть роман не получилось: кто в Италии не знает синьора Плачидо? Газеты и журналы запестрели сообщениями о том, что известный актер, ныне холостяк, завел себе подружку, почти девочку, которая моложе его дочери. Плачидо отвечал на вопросы журналистов о своем «новом увлечении» в духе того названия, что дал потом поставленному им спектаклю: «Любовь — всегда любовь».
Прошло несколько лет, и хотя было понятно, что его отношения с Федерикой сложились всерьез и надолго, жениться он не спешил. Почему? Микеле относился к любви как к чему-то, что нарушает привычный ход вещей и едва ли не порабощает человека.
Тем более что в юном возрасте он уже пострадал из-за нее.
...Никакого объекта страсти не было, а было томление плоти, охватившее его тринадцатилетнее существо. Микеле тогда учился в монастырской школе, куда поступил девятилетним по собственному желанию. Его дядя, талантливый проповедник, с жаром говорил о вере, отец холодными зимними вечерами, когда большая семья собиралась возле камина в деревенском доме, выразительно читал «Божественную комедию» Данте, а в церкви, куда они опять же всем семейством отправлялись на службу, тонко пел хор мальчиков и, казалось, к самому всевышнему взлетали звуки органа...
Микеле мечтал стать священником, но в школе подружился с обитателями задних парт и даже приобрел среди своих неуспевающих приятелей авторитет.
Слишком живой нрав Микеле мешал учебе, да и требования были строгими: чего стоили одни посты, которые мальчик выдерживал с трудом. И вот после четырех лет, проведенных в заведении, где царил суровый католический дух, парня отчислили — якобы за неуспеваемость. Но для кого из мальчишек и когда это считалось весомой причиной для исключения? Нет, дело явно было в чем-то другом, и Микеле уверился, что знает разгадку. Тогда он как раз открыл для себя, что в мире есть прекрасные и будоражащие его фантазию создания: легконогие, с развевающимися на ветру волосами и юбками, взглядывающие на таких, как он, украдкой и тут же отворачивающиеся как ни в чем не бывало. Эти создания словно знали то, что ему, неуклюжему подростку, стеснявшемуся самого себя, недоступно.
И вот они стали являться ему в снах, заставляя просыпаться в поту, с колотящимся сердцем, а утром стыдиться ночных видений. В очередной раз исповедуясь, Микеле рассказал падре о своих «нечестивых помыслах». Но неужели он единственный из мальчишек, кто мог признаться в подобном много чего слышавшему на своем веку священнику? И разве стал бы тот нарушать тайну исповеди?..
Отца мальчика вызвали в школу и сказали, что сыну лучше бы учиться в другом месте. Раньше некоторых из его приятелей отправили восвояси действительно из-за того, что учеба у них никак не шла, но самого Микеле попросили из учебного заведения явно из-за тех мучительных и сладких снов, в которых ему виделись обнаженные девушки: другого повода растерянный отрок не видел.
Когда позднее Плачидо вспоминал об этом случае из своей подростковой жизни, то понимал, что вряд ли из него вообще получился бы священник: он не смог бы принять обет безбрачия.
...Однажды в поезде женщина, сидевшая напротив Микеле, долго его рассматривала, а потом заметила смутившемуся восемнадцатилетнему парню: «У тебя красивое лицо, ты не хотел бы пойти в актеры?»
Сказала — словно прочитала его мысли, хотя красавцем себя Микеле не считал, то ли дело его братья — светловолосые, голубоглазые, все в отца: на итальянском юге такая внешность ценится больше, чем привычные всем черные кудрявые волосы и темные глаза. Микеле напоминал скорее миловидного крестьянского сына, у которого из-под крепкого загара пробивается румянец, а на широкий и упрямый лоб падает густой смоляной чуб.
Но отец его был не крестьянином, а геодезистом и строителем, ставшим в отсутствие работы по специальности преподавателем. Все сестры и братья стремились получить образование, и только у Микеле с учебой не ладилось, в технический университет он так и не поступил, и родителей тревожило, что сын вот-вот свернет на кривую дорожку.
Не выдержав, отец решил устроить непутевого отпрыска простым писарем на почту, но от одной мысли о бесконечных письмах, посылках, квитанциях Микеле мутило. К тому же он чувствовал в себе артистический талант, который взялся вроде ниоткуда, поскольку никто в семье ни к театру, ни к кино отношения не имел. А он еще в католической школе отличился тем, что в скромном театральном кружке, где учились декламировать стихи и разыгрывали небольшие сценки, поставил скетч под названием «Жена пьяницы».
Роль пьяницы показалась ему слишком плоской, поэтому Микеле решил сыграть несчастную жену: нарядился в платье и изображал, как та ждет дома мужа, а когда он возвращается, бьет непутевого супруга. Преподаватели от души радовались, поскольку порок был наказан, и симпатии зрителей доставались бедной достойной женщине.
Теперь Микеле, сменив несколько профессий, ехал в Рим из родной Апулии, из своего южного захолустья, чтобы начать путь к актерству. Решил, что вместо армии пойдет в полицию. Устроиться туда было сложно, но помог один из родственников. Отслуживших парней, кому исполнилось двадцать лет, брали в Национальную академию драматического искусства, туда и мечтал поступить Микеле.
Пока же он выполнял обязанности полицейского, часть заработанных денег отправлял родным, а на остальные приоделся и угощал в ресторанах подругу Иларию. Ее тетя переводила на итальянский стихи Анны Ахматовой, неплохо знала русскую культуру и русский театр и сама предложила Микеле: «Давайте, молодой человек, помогу вам подготовиться в театральную академию».
В один из дней он, собравшись с духом, читал им — пожилой даме и своей возлюбленной — монолог Гамлета. Тетя смотрела на декламатора внимательно, племянница — восторженно. Когда Микеле закончил, первая вынесла вердикт: «Если позанимается, обязательно поступит». Иларии, конечно, хотелось, чтобы его взяли учиться на актера, но тогда он шагнул бы в другой мир, где на каждом шагу красивого юношу ждут обольстительницы.
Тетка спросила, как Микеле служится в полиции. «Недавно отсидел в карцере», — улыбнулся он. «За что?» — охнули обе. «Читал коммунистическую газету, а это у нас не приветствуется. Но там пишут о кино. Попытался объяснить начальству, в чем дело, однако порядки у нас суровые». «И долго ты там пробыл... в карцере?» — поинтересовалась Илария. «Нет, меня вызволил один полковник, как оказалось, большой почитатель театра. Он видел мою игру в любительском спектакле. И тоже сказал, что, по-видимому, у меня есть актерские задатки».
Совсем скоро он стоял с Иларией под гулкими сводами церкви и слушал слова венчавшего их священника. Как удивительна жизнь: еще вчера он не был связан никакими обязательствами, а уже сегодня обещает быть со своей любимой в богатстве и бедности, в болезни и здравии.
И это хорошо. Его родители прожили вместе много лет и вырастили восьмерых детей. Когда отец вечером приходил домой, все садились ужинать за большой стол, мать раскладывала по тарелкам еще дымящуюся, политую соусом пасту или панцаротти с золотистой корочкой, и эти часы в окружении родных были одними из самых сладких в жизни Микеле. На его «золотом», бедном юге, где люди все еще живут старинными традициями, семья — святое, супруги держатся друг за дружку, что бы ни случилось. У него все будет так же, как у его земляков, пусть он живет не в родном местечке Асколи Сатриано, а в большом городе, где и соблазнов больше, и круг общения шире, тем более у актера. Юного Плачидо приняли в академию, несмотря на его апулийский акцент и неумение толком подать себя: видно, что-то такое мастера почувствовали в нем.
Начиналась новая жизнь.
И в этой жизни появилась новая женщина. Молодая актриса Симонетта Стефанелли прославилась, снявшись в фильме «Крестный отец» Френсиса Форда Копполы в роли юной трагически погибшей первой жены Майкла Корлеоне, сыгранного Аль Пачино. В Симонетте было что-то притягательное и греховное, в ней сплетались чувственность с наивностью неискушенной девочки, почему ее с таким удовольствием приглашали на роли сексуальных красавиц. Фото Стефанелли в «Playboy» долго возбуждало воображение американских и европейских мужчин. Микеле теперь думал только о ней и, закрыв глаза, видел ее пухлые губы, живые карие глаза... Но и Симонетта полюбила его вкрадчивый голос, то затаенное, манящее, сводящее с ума, что в нем всегда чувствовалось.
Настоящий герой-любовник, которого хочется погладить по волосам, прижаться к его груди...
Они решили пожениться. Развод с Иларией дался Плачидо нелегко, ведь добиться согласия на отмену церковного брака сложно. Однако оно было получено, после чего Микеле стал мужем Симонетты. Правда, он не повел ее к алтарю, а в остальном вроде бы семья получилась. Родилась дочь, которой дали имя Виоланте, со временем она тоже начала сниматься в кино, а еще стала певицей и завоевала в Америке популярность, которой так и не добился за океаном ее отец. Впрочем, Плачидо и не жаждал известности в Новом Свете, ему хватало той, что он имел в Европе и Советском Союзе. «Спрута», снятого Дамиано Дамиани, посмотрели миллионы женщин, потерявших голову от комиссара Каттани: борец с мафией был сексуален и при этом не отличался мачизмом Джеймса Бонда.
Да, Плачидо удалось сыграть и жесткость, и решительность, недаром режиссер уверял: «Ты сможешь, все эти качества в тебе есть!» Но все-таки Каттани получился слишком живым человеком — любящим, страдающим, чувствительным. Это сочетание в мужчине силы и мягкости сражало женщин.
Начинающая актриса Вирджини Александр не стала исключением: познакомившись с Плачидо, она с радостью ответила на его ухаживания. Завязался вроде бы ни к чему не обязывавший роман. Но когда девушка призналась Микеле, что беременна, тот вздрогнул. Он вовсе не собирался связывать с ней жизнь, не собирался бросать семью, его Виоланте ведь была еще подростком...
«О ребенке я буду заботиться, — сказал Плачидо Вирджини, — но с тобой быть не смогу». И тут же почувствовал, что совершает нечто недостойное — отвергает женщину, носящую под сердцем его дитя, и в то же время изменяет Симонетте, которая сейчас, ничего не подозревая, ждет его со съемок. Неужели после всего, что случилось, он как ни в чем не бывало войдет в свой дом, поцелует жену и дочь?.. Да, странная штука — любовь, она запутывает и морочит голову. Когда-то ему хотелось всю жизнь прожить с одной-единственной, теперь же он не сохранил верность даже той, что и так не была его первой избранницей. Неужели она не станет для него и последней? Нет, прочь эти мысли! Все как-нибудь образуется.
Но когда, вернувшись домой, он чмокнул Симонетту и стал непринужденно рассказывать о съемках, она посмотрела на него долгим взглядом и не проронила ни слова.
Наверное, почувствовала любящим сердцем: что-то произошло. Микеле испугался этой настороженной тишины. Но Симонетта не стала опускаться до обычных женских расспросов — гордость не позволяла, да и в конце концов о чем она могла его спросить? Был ли ты, милый, с другой? Какая пошлость! А вдруг милый не справится с собой, начнет лгать? Это еще хуже, чем услышать правду.
Она так и не узнала тогда, что некая малоизвестная актриса родила от ее мужа сына, Иниго. Вскоре законная супруга сама забеременела, и на свет появился мальчик, которого нарекли Микеланджело, а меньше чем через год родился Бренно. Теперь у Микеле росли три сына, правда, о существовании третьего никто, кроме самого Плачидо и его бывшей возлюбленной, не знал.
Получалось, что тайна незаконного отцовства связала его с той, которая иначе исчезла бы из его жизни без следа. Эта тайна тяготила Микеле, потому что сколько веревочке ни виться...
Развязка наступила раньше, чем он надеялся: Симонетта обо всем узнала. Сначала он даже почувствовал облегчение: наконец-то отпадет необходимость врать и изворачиваться. Но затем Микеле охватила тревога: он понял, что опять оказался в руках женщины. Жизнь подтверждала его опасения — подростком он впервые пострадал от этих слабых, опутывающих мужчину созданий, пусть вся нарождавшаяся любовь к ним была дымом, облаком. Теперь же из-за любви все его существование могло разрушиться, разбиться, и в десятках осколков отражались бы лица Симонетты, Вирджини, Иларии...
Жена не устраивала истерик. Она прятала заплаканные глаза, отстранилась, стала чужой, незнакомой. Эта метаморфоза, произошедшая с родным человеком, пугала. Микеле пробовал заговаривать с Симонеттой, но она уходила к себе, а однажды посмотрела на него страдающим взглядом, который появлялся у нее уже тогда, в начале его грехопадения, и сказала: «Может, ты и раньше изменял мне? Что я знаю о тебе? Ничего...» А ведь он сам по прошествии лет признался, что «страдал просто манией неверности», в основном это были, конечно, мимолетные увлечения («я никогда не заводил любовниц в классическом понимании»), но недаром же одно из таких увлечений внесло разлад в его семейную жизнь. В те дни Плачидо на себе прочувствовал, как прав был его любимый Достоевский, у которого в прозе все запутано и временами фантасмагорично.
Раньше он думал, что все написанное русским писателем — про кого-то другого, теперь же понял — про него самого, Микеле, вечного подростка, любящего жизнь и боящегося ее. «Непременно когда-нибудь поставлю фильм или спектакль по Федору Михайловичу», — решил он и тем отчасти утешился.
Но, как Микеле и предчувствовал, Симонетта подала на развод. Дети остались с ней. Взяв в охапку всех троих, она десять с лишним лет колесила по миру — от Лондона до Мексики, работала и растила свое потомство. «Я была в первую очередь мамой, — рассказывала Стефанелли позднее. — Мужчины приходят и уходят, а дети всегда остаются для женщины на первом месте». По прошествии лет она с гордостью признавалась, что у нее появился молодой возлюбленный, которого все принимают за ее сына.
Ну что ж — дочь и мальчишки выросли, можно жить своей жизнью. Хотя дети не слишком отдалились от матери — взрослые уже Микеланджело и Бренно постоянно заходили к ней, особенно когда надоедало готовить и убирать свои холостяцкие берлоги.
Микеле же расставание с Симонеттой едва не подкосило, только работа и спасала. Жил один, время от времени заводил романчики, но все было не то. «Разведенный раз и навсегда», — пытался он шутить, вживаясь в свою новую свободу. Раз так случилось, надо было поменять что-то и в своей актерской судьбе, отдать предпочтение театру. А с Каттани, который переходит уже из серии в серию, просто покончить, не то комиссар, смеша зрителей, так и будет до старости гоняться за бандитами, придерживая скрюченную радикулитом поясницу.
Поначалу режиссер на предложение «убрать» главного героя отреагировал возмущенно, а потом махнул рукой и согласился. Прежнего Плачидо, семейного человека и актера, едва не увязшего в одной роли, не стало. В тот период он и встретил Федерику.
Она приехала оттуда же, откуда явился в Рим Микеле, — из Апулии. Росла в деревне, массу времени проводила в одиночестве. По крутой лестнице уходила в свою комнату наверху и там подолгу сидела с книгой. В распахнутые окна смотрели густые, пропитанные солнцем деревья, из сада доносился запах цветов. «Я была застенчива и склонна к раздумьям, — вспоминала Федерика, — а это опасно». Уже в Риме, куда она приехала поступать в театральную академию, несмотря на то что занималась любимым делом, ощущала то же одиночество, которое теперь ее тяготило. Вокруг бурлил Вечный город, но девушка возвращалась после учебы в свою комнату, которую снимала у одинокой старушки, и проводила в обществе хозяйки вечера.
Старушка была разговорчива сверх меры, и приходилось часами слушать ее воспоминания и болтовню о соседях. Затем хозяйка удалялась на покой в свою спальню, откуда вскоре слышалось тихое всхрапывание.
Несомненно, она, Федерика, талантлива, однако в актерском мире легко затеряться. Надо иметь пробивной характер, а у Федерики его нет. Можно привлечь к себе яркой внешностью, а она обыкновенная, даром что глаза большие. Не все получалось у нее и на занятиях, ученики подсмеивались над ее апулийским акцентом, а одна преподавательница как-то, посмотрев на ученицу с сомнением, изрекла: «Что из тебя выйдет?
Ты дочь домохозяйки и будешь домохозяйкой». На все усмешки Федерика только все ниже опускала голову — уже не столько от застенчивости, сколько из упрямства.
Вот эти стойкость и в то же время уязвимость ужасно понравились Плачидо. Кроме того, Федерика не была похожа на старлеток, которые ищут себе покровителя с деньгами и связями в мире кино и театра. «Сколько лет назад ты родилась?» — спрашивал Микеле, стараясь шутливо обыграть их разницу в возрасте. Восхищался ее глазами, ее манерой как-то заминать улыбку, отчего все лицо будто светилось изнутри. Она же, как признавалась позднее, испытывала сомнения — надолго ли его чувство? — и была готова к тому, что в любой момент их отношениям придет конец. Тем более что знала о причине, по которой распался последний брак Плачидо, и видела, как по-прежнему заинтересованно смотрят на него женщины.
Все это пугало девушку, а меж тем она не могла устоять перед обаянием Микеле. Ведь когда Федерика только появилась на свет, он уже сводил с ума женщин по всему миру. Где уж ей было сопротивляться его чувствам? Пусть все будет так, как будет.
Они стали жить вместе, и спустя время Федерика поняла, что ждет ребенка. Родители, которые когда-то привезли дочь в столицу и откровенно расстроились, узнав, что она принята в студию и имеет шансы стать актрисой, не одобряли ее отношений с немолодым донжуанистым актером. Теперь же, после того как Федерика рассказала им о своей беременности, и вовсе пришли в ужас: «Какое будущее ждет тебя с этим человеком? Он разрушит твою жизнь!» И вправду: немолод, непостоянен, не раз был женат, имеет четверых детей, один из сыновей — внебрачный.
А его дочь Виоланте на целых семь лет старше предполагаемой мачехи.
Федерику же выбивало из колеи одно: Микеле вовсе не спешил на ней жениться. То ли не отошел еще от предыдущего брака, хотя минуло несколько лет, то ли слишком ценил свободу и оставлял себе возможность для отступления. Но все размышления отошли на второй план, когда доктор сказал Федерике, находившейся на шестом месяце, что беременность протекает с осложнениями и необходимо срочно вызывать роды. Ребенок, а это была девочка, не выжил...
Все происходило в Акуиле, в местной больнице. Спустя несколько месяцев, когда Федерика вновь училась в Риме, а боль и страх стали медленно отходить в прошлое, в городе случилось землетрясение.
Весь мир говорил и писал о катаклизме, Федерике же казалось, что произошедшее — символ пережитого ею несчастья. Что нечто сдвинулось в природе, как недавно «сдвинулось» в ней, вместо счастья материнства вызвав внутреннее опустошение... Вечерами, когда Микеле, то уезжавшего на съемки, то уходившего на спектакли, не было дома, Федерика потерянно бродила по его огромной квартире. После его возвращения мир в душе восстанавливался. Хотя кем он ей был? Мужем? Нет. Другом? Но для того чтобы называть его просто другом, она уже слишком много пережила вместе с ним. «У меня, — вспоминала Федерика, — рано появился тот опыт, то понимание жизни, которые другие приобретают с возрастом».
Через полтора года, когда Федерика уже заканчивала академию и играла на сцене, она сказала Микеле, что вновь ждет ребенка. И добавила: «Я боюсь...» Но была настолько счастлива, что охотно поведала всем о своем положении и даже радовалась, когда таблоиды распространили эту новость. Единственное, что ее смущало, это заголовки вроде: «Подруга Микеле Плачидо станет мамой». Подруга... Она по-прежнему всего лишь подруга, хотя они живут вместе и вскоре наконец-то станут родителями. Микеле хотел девочку, может, из-за тоски по той, неродившейся, а может, оттого что сыновей у него уже было трое, а дочь всего одна, да и та, взрослая, жила в Америке своей жизнью... В этот раз беременность протекала благополучно, и на свет появился сын, которого назвали Габриеле.
Они зажили почти настоящей семьей в просторном обустроенном доме, неподалеку от которого Федерика открыла офис, где вела бумажные дела Микеле и принимала журналистов и куда привозила из школы сына.
Она занималась домом, ухаживала за мужем и ребенком, объясняя всем, что мужчине, к тому же актеру, необходим налаженный быт, усаживала вместе с ними за стол заходивших на огонек Микеланджело и Бренно, рассказывая потом в интервью, как рада, когда вся их семья — то есть и дети Симонетты — в сборе.
Постепенно театр, где они с Микеле порой играли в одних спектаклях, отошел на второй план. Однажды Федерика встретила свою преподавательницу, которая предрекла ей незавидное актерское будущее, и когда та спросила, удалось ли ей чему-то научить ее, улыбнувшись, ответила: «Нет, я дочь домохозяйки и стала домохозяйкой».
Конечно, она по-прежнему выходила на сцену вместе с Плачидо, например в поставленном им спектакле «Король Лир» в роли Корделии. Но роль жены и матери оставалась главной, несмотря на то, что не все здесь было устроено так, как ей хотелось.
...В тот день Микеле неожиданно для себя понял, что дальше тянуть нельзя, хотя бы потому, что время идет, а рядом — та, которая ждет уже десять лет и имеет право быть счастливой. И он сам уже не тот юнец, для кого женщины были притягательными, но непонятными существами, а любовь — большой странностью, поворачивающей жизнь по своему усмотрению. Из зеркала на него смотрел седой человек, отец пятерых детей. «Пора», — подумал он. И вдруг ощутил легкость и радость, как во время съемок первого «Спрута», когда сумел-таки обнаружить в себе и решительность, и мужественность.
Едва Федерика привела из школы сына, как Микеле объявил, что они должны пожениться.
А потом в телевизионном шоу объявил на всю страну, что расстается со своей свободой.
И вот летним днем прошлого года, когда в плотном графике Плачидо выдалось несколько свободных дней, он повел свою подругу под венец. Свадьбу играли на родине обоих молодоженов — в Апулии, венчание проходило в церкви Святого Николая в городе Чистернино. Невеста была в белом платье, с букетом орхидей, а верный друг семейства Аль Бано пел «Аве Мария» Баха и Гуно. Жених, ведя под венец свою Федерику, даже не пытался сдержать счастливую улыбку...
Подпишись на наш канал в Telegram