Выхожу на сцену и… не понимаю, что же мы играем, что я должна говорить. Партнеры ждут реплики, а я не могу вспомнить: какой же спектакль? Полный зал, все смотрят на меня. Боже, стыд-то какой! Стою, обливаясь ледяным потом. Не убегать же?..
И вот дама в первом ряду уже говорит своей соседке: «Это жена Урсуляка, как она его подводит…» Просыпаюсь вся в поту. Самый страшный актерский сон — про то, как ты забыл слова. Если снится, что ты вообще забыл роль, — это настоящий ночной кошмар!
И я действительно до потери пульса боюсь подвести Сережу.
Что бы и где бы ни сыграла, я всегда буду женой режиссера. Обижаться глупо, потому что действительно так и есть. А реагировать — пошло. То есть данность. Кстати, непростая. Мужу о своих страхах я в последнее время не рассказываю. Потому как он разве что смеется: «Ты больная? Считаешь, что я способен так подставиться — взять на тяжелую роль того, кто завалит мне работу? Ну, знаешь, я себе не враг». И в конце концов советует утешаться тем, что у него есть фильмы, в которых я не занята.
Кстати, в этом смысле с Сережей просто. Я могу чего-то хотеть, страдать, но если не подхожу, то просто не работаю. Когда я прочла сценарий «Ликвидации», хотела сыграть Иду. Образ невероятно интересный, есть за что зацепиться. В театре у меня в основном роли фигур неоднозначных, многогранных, с надломом, не всегда положительных.
И эта Ида как раз из их компании! Сереже я обычно о своих творческих симпатиях напрямую не говорю, но иногда намекаю. И вот как-то обронила фразу: мол, Ида — какая роль! «И что? — невозмутимо ответил господин режиссер. — Ты к этой роли не имеешь ни малейшего отношения, поэтому даже не думай. Нору читай!» Прочла. И: «Какой кошмар! Скучная, положительная, хорошая женщина». У меня вообще сложилось впечатление, что Сережа просто не знал, кому ее предложить. Вот и отдал мне. Что эта работа вызовет такой шквал эмоций, и подумать было нельзя. Кстати, если б я некоторые обсуждения могла увидеть раньше, может, окончательно струсила бы. Оказывается, любовь прекрасного пола к актеру Машкову так велика, что многие оказались прямо-таки не готовы увидеть в картине рядом с ним меня! Нашлись и те, кто категорически мне этого не простил.
Что тут сказать? Могу разве что пригласить в театр посмотреть на меня «ничем не прикрытую» — там нет мужа-режиссера. Зато есть удивительные партнеры, которые, может, и не разбили столько сердец, сколько Володя, но планка их также весьма высока.
— Вы мечтали попасть в театр Райкина?
— Впервые Аркадия Исааковича я увидела, будучи совсем маленькой, из оркестровой ямы. Друг моего папы, актера ТЮЗа Алексея Симковича, работал у Райкина и помог нам просочиться на «места для своих». Дело было в Тбилиси, где мы тогда жили. Город принимал Аркадия Исааковича настолько восторженно, что пробиться на концерт по-другому было нереально. Действо проходило в местной филармонии, и «своим» полагалось сидеть в оркестровой яме, поскольку оркестр, естественно, отсутствовал.
Я мало понимала (9 лет — ведь совсем немного) шутки, но все вокруг так смеялись, что тоже хотелось от души хохотать.
Метаморфозы, когда артист на сцене превращался то в женщину, то в мужчину, то в старика, завораживали. Это потом я поняла масштаб таланта Аркадия Исааковича, а тогда просто смотрела и удивлялась — умеют же некоторые!
В 1984 году я пришла в «Сатирикон». За плечами осталось Щукинское училище. В настоящем — судьба (если повезет) характерной актрисы и брак с замечательным актером Юрием Нифонтовым, от которого мне, собственно, и досталась фамилия.
Сережа актерствовал здесь же. Знаете, мне настолько было интересно с ним разговаривать, что я пропустила момент, когда общения стало слишком много.
Я вообще долго не понимала, что он за мной ухаживает. В силу своего возраста и почти детского идиотизма думала, что взрослому мужчине со мной примерно так же интересно. Адама соблазняли яблоком, а меня — мандаринами и шоколадом. Приходишь в театр, а Сережа тут как тут: «Держи мандарин!»
Репетировали мы в Олимпийской деревне, театра еще не было. От станции метро «Октябрьская» до места работы нас возил специальный автобус. Я всегда так добиралась на спектакль и со спектакля. А Сережа ездил с Мишей Ширвиндтом на машине. И в какой-то момент подхожу к автобусу, а там Урсуляк. Но все равно не поняла, чего это он решил сменить комфортное авто на наш медленно ползающий казенный транспорт.
И только когда Сергей пару раз проводил меня до дома, начала смутно догадываться — ко мне неравнодушны. Я жила на Кутузовском проспекте с мужем. А Сережа — на Ленинградском с женой. Год встречались. Сначала из семьи ушла я, а потом и он. 28 декабря мы уехали на гастроли в Красноярск, а обратно 31 декабря уже вместе вернулись на съемную квартирку. Это был наш первый совместный Новый год. Ему все далось тяжелее, потому что дочка, и совсем маленькая… Сашке два годика только исполнилось. Мне проще, я по крайней мере не была связана ребенком. Поэтому однажды просто сказала мужу: «Извини, я полюбила другого человека. Ухожу».
Юра поначалу уговаривал не торопиться. Понятно, влюбилась, но и это может пройти! «Одумайся, — говорил, — жизнь длинная». Но для меня ситуация была слишком очевидной, чтобы еще чего-то ждать.
Я знала, что это не пройдет.
Конечно, сказала, что ухожу к Урсуляку. Скрывать что-то было бы совсем глупо, ведь все они — Юра, Сережа и его первая супруга Галина Надирли — учились в Щукинском на одном курсе.
И вот сняли комнатку в Свиблове у одних сильно выпивающих людей. Мы были молоды, и все вокруг казалось ужасно простым. Помню, хозяева не выносили, что мы запираемся на замок, и они его периодически сбивали. Не воровали, да и нечего было — одна тарелка и чемоданчик с вещами. Им просто нравилось, чтобы в любой момент можно было войти и пообщаться.
Мы много ездили тогда — гастроли в Болгарию, Венгрию. Там другая жизнь, картинки которой способствовали ощущению полного и безапелляционного счастья.
Кстати, в Болгарии Сережа сделал красивый жест. Денег было очень мало. А приличной верхней одежды у меня в наличии не имелось вовсе. И он предложил купить мне маленькую серую дубленку с капюшоном. «Не надо! — перепугалась я. — Тогда мы все истратим и больше вообще ничего купить не сможем!» Он сам с утра пораньше пошел в магазин (у любимого были свои страхи, хотя кто бы тут перехватил из-под носа эту несчастную дубленку — не Советский Союз все-таки!) и купил.
А потом начался быт. Однажды вернулись с очередных гастролей ночью и увидели, что все наши пожитки собраны и выставлены в коридор. Надо уезжать. А куда среди ночи? И тут мы вспоминаем, что минутах в десяти отсюда живет заведующая труппой Ольга Василевская.
Позвонили. Попросились переночевать. Так полгода и ночевали.
Потом, хотя поиметь совесть надо было раньше, мы, неприкаянные, съехали и поселились у Миши Ширвиндта. Они с Сережей вместе учились и очень дружили. Когда совсем не стало работы в кино (его просто не снимали), сколотили концертную бригаду. Потом, когда стало еще жестче, снова Миша очень нас выручил, позвав мужа режиссером в свое «Дог-шоу. Я и моя собака». Но это все было позже. Миша такой, что два раза просить не надо. Говоришь: «У нас проблема» — и сразу следует предложение помощи.
Вот пригласил пожить, мы и зависли месяца на три. Ширвиндты пребывали в состоянии обмена, и вышло так, что первыми в их новую квартиру въехали мы.
Боже, сколько там было комаров! Птицы какие-то, а не комары. Июнь. Центр города. Патриаршие пруды. Пекло. Окна не закроешь. Никаких средств от агрессивной мошкары еще не продавали, это сейчас хорошо — вставил пластиночку, и нет их, родимых. А как колотить на стенах в чужой квартире? Все же будет в комариных кишках!.. Мы пытались с Серёжей ловить их на лету, получалось смешно. Полночи скачешь как коза…
Да! Когда мы оказались в центре, весьма условно, но воплотилась самая смелая моя мечта. Мы очень много с Сережей гуляли. Болтали, что когда-нибудь у нас будет собственная квартира в центре, и… выбирали дома. Как дети! «Смотри, какой. Вот бы здорово там жить!» — говорила я. «Да. Или в этом», — показывал на «свой» дом он. С того времени у нас появилась привычка в любую погоду гулять пешком по центру, которая существует по сей день.
…Аркадий Исаакович приходил в театр.
Он был уже очень слаб. Но наступал момент выходить на сцену и, как тогда, в детстве, — завораживающие метаморфозы! Играл как дышал. Считается, я стала последней из труппы, кому Райкин успел выбить комнату. В то время московское жилье было непростым вопросом. Но он прекратил наше кочевое существование, за что ему громадное спасибо. Комната в коммуналке на Шелепихинском шоссе показалась нам просто небом в алмазах. Соседи наши, к счастью, были очередниками, поэтому вскоре мы стали полноправными владельцами квартиры. Там появилась на свет в 1989 году наша Даша. За год до ее рождения мы довольно формально расписались. Поэтому вместо дня регистрации отмечаем 31 декабря как день, с которого мы однажды стали жить вместе.
И вот только вроде бы все устроилось, как в стране начались истории с дефицитом.
Однажды с гастролей из Югославии Сережа привез мне роскошный подарок — макароны. Есть нечего, ребенок маленький… Помните, какие очереди были на молочные кухни? Походы туда стали Сережиной обязанностью, которую он на себя взял и стоически выполнял. Он вообще очень мне помогал. Искал лекарства, которых тоже не было. Стирал. А стирать надо было детским мылом, которого днем с огнем… Однажды ушел в ванную полоскать пеленки и что-то долго не возвращается. Заглядываю, а он сидит на полу, уткнувшись головой в край ванны, и спит. Во весь лоб след от бортика — то есть давно отключился.
Сережин брат Денис поехал в свою первую командировку на Восток и привез нам в подарок памперсы. Я их так берегла! Экономила! Памперсы надевались только в детскую поликлинику и в гости. Всерьез думала, не постирать ли уже использованные? Даже смешно вспоминать, какими мы тогда были…
Сейчас, мне кажется, рожать — сплошное удовольствие. В то время не было ровным счетом ничего.
— Люди путаются и считают Александру тоже вашей общей дочерью, как вам это удалось?
— Повезло, что у всех хватило мудрости. С Галиной мы ничего не выясняли и по сей день не общаемся. Я и не ожидала, что Сережу легко отпустят. Там легко быть не могло по определению — ребенок есть. Сереже не запретили общаться с дочкой.
Это было самым важным. Саша очень часто у нас бывала. А я никогда не пыталась ей никого заменить, занять чье-то место. Она очень чувствующий человек, с полунамека видит любую фальшь. Помню, как мы ждали рождения Даши, ничего не зная о поле будущего ребенка. А Саша сразу заявила, что будет девочка, и никак иначе. Очень ждала. Когда маленькая Дашка заболела, 6-летняя Саша сказала: «Не надо ее к врачу, я сделаю ей массаж, и все пройдет». Сидела с серьезным видом, держа свои ладошки на Дашкином животике.
Я всегда боюсь рассказывать такие подробности, мне кажется, что-то важное выплескивается в такие моменты. Ездила с ними маленькими обеими отдыхать, иногда с Сережей, а когда он не мог, одна.
Потом девочки подросли и уже вдвоем ездили в лагерь в Чехословакию, в Париж. Они совершенно родные люди. Обе выбрали актерство. Санька сразу после школы поступила в Школу-студию МХАТ. Даша, проучившись на филфаке четыре года, вдруг поступила в Щукинское… И это невозможно уже! Двадцать четыре часа ты живешь в Этом! Наша собака — единственная, кто не говорит дома о театре и кино. Проблемы с этюдами, отрывками, сценами, на съемках — у всех одно и то же!
Кстати, о собаке. Видите, какой старичок. Пока Сережа дома, шагу не сделает, будет ждать, когда тот его отнесет куда надо. А если дома только я, сам встает на свои нетвердые ножки и изо всех сил ковыляет. Понимает, что при всем желании я его не дотащу. Хотя всякое бывало… Он — полноправный член семьи, которого в силу возраста нельзя оставить одного.
Если уезжаем мы, сидеть с ним сразу прилетает Даша. Сережа сам делает Чуку уколы, ставит капельницы…
14 февраля мы его подарили Даше, которая лет пять вынимала нам мозг своим «хочу собаку». Честно, Малыш в «Карлсоне, который живет на крыше» не идет и в сравнение с тем, что творила с нами дочь! Вот как только начала говорить предложениями, так собака в них и возникла. Я до последнего держалась, потому как понимала, что пес наверняка ляжет на нашу с Сережей совесть. Ну и в конце концов Дашка нас допекла. Муж работал тогда на дог-шоу и сказал Ширвиндту, что мы собираемся завести собаку: «Лабрадора хотим». «И мы тоже покупаем лабрадора!» — говорит Миша. Так и взяли двух родных братьев-лабрадоров. К сожалению, Чушин брат умер два года назад в возрасте четырнадцати лет.
А Чук уже шестнадцать лет с нами, несмотря на то что в годовалом возрасте перенес несколько операций. И простой ветеринарный доктор Кац сказал нам со всей прямотой: «Если неделю продержится, то выживет».
Мы гуляли на набережной рядом с тем самым Шелепихинским шоссе, где жили. А Чук — хитрый пес… Вдалеке бродила с хозяйкой собачка-девочка, и мой усиленно делал вид, что она ему совершенно неинтересна, — копался в земле, принюхивался, прижимался к моей ноге. Я вижу, что девица перешла дорогу и они скрылись за поворотом. Растеряла бдительность. Щелчок отстегивающегося поводка почти совпал с рывком поганца за девушкой. Я ничего не успела сделать.
Пятнадцать лет прошло, а у меня до сих пор перед глазами: летит Чук и иномарка на огромной скорости прокручивает его между колес…
Орала я как сумасшедшая: «Тормози! Тормози же!» У водителя музыка на весь салон, он меня и не услышал, наверное. Не остановился. Чуша весь в крови, и я не понимаю, как мне его поднять. Наверное, только у женщин в экстремальных ситуациях появляется странная неженская сила. Я взяла на руки ненамного меньше собственного веса и понесла в гору. Минут пятнадцать шла. Сейчас вообще не могу понять, как мне удалось это провернуть. Машины не останавливались. Наконец тормознула старенькая «Волга». Я вся в собачьей крови, и салон машины мы, конечно, сильно испачкали. Внесла Чушу домой, обзвонила больницы, нашла ту, в которой нас согласились экстренно принять. Вытаскиваю пса во двор, а там только тот самый мужик с «Волгой» и есть. Как раз заканчивает оттирать кровь и убирать шерсть.
«Любые деньги, умоляю вас…» — лепечу я. «Уйди! — орет мужик. — Уйди ради Христа с этой собакой!» Но отвез до клиники, где Чука долго потом собирал в операционной чудесный доктор Кац.
— Как у комедийных актеров иногда драматично складывается быт…
— На самом деле очень бросалось в глаза, как мужу тесно в актерских рамках... Сережа дважды поступал во ВГИК на режиссерский, и его не принимали. К Хуциеву пробовал, к Соловьеву. Получалось дойти до самого последнего тура, но оттуда его снова скидывали. Я понимала, насколько ему это больно. И мне было не легче, потому что видела, как он пишет, мечтает, как ему это все надо, в конце концов! Почему-то я была уверена, что вторая попытка, в 1989-м, обязательно должна увенчаться успехом. И вот стою в очереди за картошкой в овощном магазине неподалеку от «Сатирикона».
Когда на горизонте возник муж, внутри у меня все упало. Я видела, что нам опять сказали: «Нет». Но секунды мне хватило, чтобы взять себя в руки и спросить: «Ну как?» Мне очень не хотелось, чтобы Сережа успел разглядеть, что и я получила удар. Сыграла качественно. Следующая фраза: «Ой, ну господи, какая драма! Еще раз попробуем» — вышла органичной. Но он так не считал. Сказал: «Все. Не берут — не надо». «Ну перестань, ерунда какая, надо просто пробовать», — убеждала я. И что вы думаете? Через год — набор на высшие режиссерские курсы, учиться всего два года, а не четыре, попадает к Мотылю, и тот с ходу его принимает!
Я к тому, что никогда не надо опускать руки, даже если дверь перед твоим носом захлопывают не раз и не два.
Главное — не паниковать. Затихнуть. Любой кошмар для чего-то нужен. Я и девочкам так говорю. Это знаки, которые даются нам свыше.
На первом курсе Сережа ищет деньги на короткометражку, чтобы сдать диплом. И всем дают, а ему — нет. Вот что это?
Поделился с друзьями, и вечный Миша Ширвиндт ему посоветовал: «А зачем тебе вообще эта короткометражка? Лучше сними про то, как мы флаг сорвали. Намного ж интереснее». Сережа подумал — а ведь действительно история сюжетная. Накуролесили они в год 70-летия советской власти. Все тогда ждали каких-то акций, провокаций, но ничего не было, кроме трех пьяненьких студентов с историей про знамя. Ширвиндт, Козак и Цимблер ввиду своей национальности должны были в поте лица эти флаги развешивать, а они напились и один сорвали.
Конечно, историю обсуждали на каждом углу, ребят поперли из института и из комсомола…
Кончилось тем, что Гена Островский пишет сценарий, Олег Капанец его читает и говорит, что надо снимать полный метр, под который он даст денег. И на втором курсе Сережа снимает большое кино! Потом «Русский регтайм» берут на «Кинотавр» — и пошло-поехало.
…Сережино «опять студенчество» совпало с непростым временем в государстве. Людям стало совсем не до кино и новых постановок. Денег не хватало уже катастрофически. Ребята, молодцы невероятные, живенько собрали программу юмористических миниатюр, с которой мы начали колесить по стране. Куда только судьба не забрасывала!
Иногда нас на сцене было больше, чем зрителей в зале. Случалось, играли и для четырех человек. Программу с феерическим названием «С улыбкой о серьезном» приходили смотреть во время обеденных перерывов, после тяжелого рабочего дня. А мы старались рассмешить замершую в ожидании чего-то неизвестного оторопевшую Родину. И, надо признать, миниатюры великого Райкина снова и снова, как сказочный бальзам, с одинаковым успехом радовали души и врачей, и доярок.
Самые «махровые» места концертов в то время были так или иначе связаны с едой. Однажды Сережу с Мишей позвали выступать в универмаг на Новом Арбате. Муж пришел домой гордый, как лев, потому что расплатились с ним продовольственным пайком, а там — и гречка, и тушенка.
Рассказывал, как их вели по этажам в эти райские кущи, где выдавали продукты. Мы были молодые, сильные и готовые творить за консервы.
— Урсуляка называют семейным режиссером — даже не из-за вас, а потому, что одни и те же актеры кочуют из одной его картины в другую.
— У него есть мини-труппа: актеры, с которыми он любит работать. Когда Сережа берет сценарий, сразу примеряет: этого я займу тут, ту — здесь. И, кстати, всегда напрягается, когда для кого-то из его «обоймы» не находится места.
— «Ликвидацию» очень тепло приняли. Картину сравнивали со знаменитым «Местом встречи изменить нельзя». В чем секрет, по-вашему?
— Вообще те съемки, наверное, самые счастливые и душевные из всех моих съемок. А секрет, возможно, в том, что история очень простая. Про хороших людей, героев. Там даже отрицательные персонажи — хорошие, ведь играют их такие обаятельные актеры, как Миша Пореченков. Между людьми настоящая любовь. Ведь хочется же, чтобы не убили Чекана с Идой, они плохие, но их жаль.
Плюс Одесса, юмор, море... Одесситы с 40-х, кажется, вовсе не изменились. Я в этом чудесном городе пару раз была на гастролях, с утра репетиция, потом играем и — по домам. Поэтому по-настоящему Одессу поняла только во время 7-месячной экспедиции «Ликвидации».
Я люблю людей с юмором, потому что сама шучу не очень хорошо. А там каждый экспромт был бриллиантом!
Помните сцену, когда Гоцман возвращается из тюрьмы? Во дворе его встречает тетя Песя, которую играла Светлана Крючкова. И ее реплика, прописанная в сценарии, была не очень удачной, слишком литературной и не нравилась никому — ни актрисе, ни режиссеру. Не могла одесситка сказать: «Давид Маркович, слава богу!» Думали, чем заменить, думали… «Ну все, пошла в народ», — сказала Крючкова и пошла, благо народ все время находился рядом. Подошла к одной женщине и сказать толком ничего не успела, как та воскликнула: «Светлана, я такая рада, шо вы ко мне…» «Я такая рада» — и стала репликой тети Песи в фильме.
Когда снимали во дворе дома Гоцмана, местные жители (квартиры же настоящие, жилые!) относились со всем уважением — выключали телевизоры, нарядно одевались, рассаживались и очень внимательно смотрели.
Ни в каком другом городе после просьбы режиссера вести себя потише невозможно услышать: «Ша все! Иначе мы ж мешаем процессу». А что сказали бы в условном российском городе оператору Мише Суслову после того, как он закрыл все небо над двором парашютным шелком, даже подумать боюсь. Одесситы же безропотно снесли и это, с любопытством поглядывая на конструкцию.
Там все существует по особенным, одесским законам. Для одной из сцен костюмеры выставили во двор гладильную доску. Через какое-то время надо снимать, а она как в воду канула! «Мы ставили!» — отпирались костюмеры. Причем никто не видел, чтоб ее кто-то забирал... Пока народ думал, где взять и чем заменить, или отработать другую сцену, появился посторонний мужчина. Он деловито пробежался взглядом по дворику и задал вопрос, от которого все застыли, как в финальной сцене «Ревизора»: «А де утюг?
Вы не видели? Тут же стоял...» Действительно, погладиться без утюга несколько проблематично, даже если уже раздобыл гладильную доску. Которую он конечно же вернул.
Я абсолютная обезьяна, и мне очень хотелось включиться в процесс одесского общения, но муж запретил даже на пляж ходить. Чтобы не «сбить московскую мелодику речи», поскольку моя героиня именно этим должна отличаться от всех прочих.
Одесский дух — это непередаваемо. Все на флюидах, нюансах. Кстати, Володя Машков единственный из актеров все 7 месяцев просидел в Одессе безвылазно. Вживался в роль, запоминал, с какими интонациями говорят здешние жители. Когда Машков, «лузгая семачки», ходил по городу, его легко принимали за местного и спрашивали, как пройти куда-либо.
Такая степень погружения — это высший пилотаж!
Сережа смог собрать прекрасный актерский состав. Поэтому мне всегда очень везет на партнеров. С Володей мы познакомились еще во время его работы над «Трехгрошовой оперой». Потом у нас обоих были небольшие роли в «Сочинении ко Дню победы», то есть пересеклись на площадке. Работать с ним в паре — невероятное удовольствие. Слышала, про Машкова говорят, мол, тяжел характером, но как-то не замечала, чтобы было так. Он прежде всего невероятный трудяга! Из кадра в кадр на износ. И настолько послушен и внимателен к режиссеру… Никакого пафоса. Мне кажется, это и есть отличительная черта настоящей звезды. В «Сочинении ко Дню Победы» я на площадке сталкивалась с Ульяновым, Тихоновым, Ефремовым.
Невероятные актеры. Никакой звездности, притом что любой из них актер с большой буквы. Вот Машков из их когорты.
За меня заступался. Все знают, как Сергей Владимирович любит дубли. Это имеет отношение ко всем, кроме меня. Мой третий дубль вызывает у него плохо сдерживаемое недоумение: «Как это? На тебя — и столько пленки тратить? Мало того, что жена…» Володя ему говорил: «Дай ей хотя бы сосредоточиться!» Но… Впрочем, я привыкла. Вторая отличительная черта моего мужа — молниеносные съемки моих любовных сцен. Нашу сцену с Машковым с одного дубля снял.
Зато когда меня морозили в сугробе, дублей было… «Жизнь и судьба» вообще сложно складывалась. В смысле, физически тяжелые съемки.
Очень холодно. Снимали на улице.
И вот эпизод, в котором моя героиня лежит на могиле сына... Крупный план лица переходит в общий — камера взлетает, панорама из кладбищенских крестов и на заднем плане машина. Чуть сбилась техника — и снова начинают с моего крупного плана. А потом запоздала машина, а затем… В итоге целый день дубли. Лежу в сугробе. Сцена серьезная, и каждый раз надо прочувствовать. А как, если органы чувств вот-вот отмерзнут навсегда?..
Группа — молодцы, спасали, как могли. Подкладывали что-то в снег и, как только камера уходила с лица, меня на этой тряпке просто вытягивали, как канатом, и тащили греть. А Сережа все требовал и требовал подлинности: «Больше снега на нее сыпьте! Холодно — это правильно!» Я не курю, но тут не выдержала, подошла к мужу: «Дай разок затянусь, не могу, зубы стучат».
«С ума сошла? Ну на, если будет легче». Затянулась, голова закружилась, и стало еще хуже.
— Актеры на зимних съемках греются по старинке, водочкой?
— С таким режиссером, как Урсуляк, фиг погреешься! Он спиртное на площадке не приемлет ни в каком виде! Это «до свидания» сразу в тот же съемочный день. Серьезно, с роли снимет — и глазом не моргнет. Правда, неприятие алкоголя озвучивается на первых же собраниях группы, то есть без сюрпризов. Потом выпили, конечно. Иначе я просто не смогла бы себя поднять. А мне надо было ехать в Москву, на репетицию «Чайки».
Вообще Сережа на площадке стал очень строгим и дотошным. Чаще доставалось группе, конечно.
Если из пятидесяти положенных взрывов не срабатывала даже пара, переснимал дубль. Чуть серьезнее накладка — вообще грозил отменить смену. Страдал, что на прошлой картине получалось само собой, а на этой все кувырком. Обычно если начинается такая песня, на третьей ноте вступает его добрая жена, то есть я, которая говорит, что на прошлой картине все было точно так же, и если бы не маразм, режиссер об этом помнил бы...
Хотя на съемках «Жизни и судьбы», правда, всем досталось. И ему первому. Я старалась как-то сглаживать. В Ярославле он жил на квартире — мы всегда так поступаем, когда экспедиция длительная. Невозможно же после целого дня на площадке еще и жить «на чемоданах». Поэтому никаких гостиниц, всегда съемное жилье, по возможности уютное.
Работы в театре тогда было много, но я все равно моталась к нему при малейшей возможности. И собаку с собой возила. Сразу становилось теплее. Вот такая банальность. Но в этой банальности, может, и есть истина?
Муж на самом деле человек шумливый, эмоциональный, наговорить много чего может. Я обычно кидаюсь каяться, непонятно, правда, в чем. Потом, как правило, пытаемся выяснить: а что же это было? Не всегда успешно…
Хотя некоторые вещи слышать невероятно обидно. «Как ты не понимаешь, это же элементарно! Это для студентки! А ты не можешь сделать». И главное — как он это говорит! Сразу думаешь: «Боже, стыд-то какой». Помню, посмотрел одну мою работу в прогоне и молчит. А потом коротко выдает: «Это катастрофа».
Представляете, каково актрисе услышать такое перед показом на зрителя?
Да, особой деликатности в оценках и замечаниях даже относительно вещей, к которым и отношения не имеет, супруг не испытывает. Те же мои театральные работы… Если нравится — всей Москве расскажет, если что-то не так, получаю по полной программе… И плачу, и удивляюсь, почему нельзя подобрать другие слова. «Ты должна отстаивать перед режиссером свою точку зрения!» — «А если я у тебя на съемках начну стоять на своем, в какие места ты меня пошлешь, милый?» Тут обычно Сережа надолго замолкает, а потом снова за свое: «И тем не менее!..» Дома за меня обычно вступается Дашка: «Прекрати доканывать мать!»
Но как он умеет мириться! О! Это мало кому дано.
Все обиды улетучиваются на раз. Однажды поссорились, и очень сильно. Сразу после этого муж поехал на какую-то очень серьезную политическую передачу на радио. А я, на него разобидевшись, естественно, заявила, что слушать ничего не стану и мне вообще все равно. Как только ушел, первое, что я сделала, это, конечно, включила радио. И вот слышу: «Сегодня у нас в гостях известный режиссер Сергей Урсуляк…» А в ответ: «Добрый день! Но прежде чем мы начнем разговор на такую важную тему, я хотел бы извиниться перед женой, которую только что обидел».
Если я долго дуюсь, муж начинает собирать народ, вопрошая: «Что мне сделать, чтобы она меня простила?!» Сережа не просто отходчив, он чаще всего вообще не помнит, что именно наговорил. «Неужели я так тебе и сказал?» — это его коронный вопрос.
«Да как ты вообще меня за это не убила и не выгнала? Давай я сам себя выгоню!»
Обожаю ездить с ним по миру. Сидеть на веранде летнего кафе, пока муж носится по женским магазинам, выбирая мне подарок. Я терпеть не могу магазины. До депрессии просто. Вот совершенно нестандартная в этом смысле женщина. Сережа же получает колоссальное удовольствие. Он любит одевать меня, дочек, внучек, может бесконечно ходить, разглядывая витрины и прилавки.
— Лика, а если в «обойме» Урсуляка появится молодое эффектное лицо, женщина, героиня…
— Это неизбежно. Мы стареем. А героини в сценариях разные. Так что вопрос времени. Если влюбится? А если завтра все умрут? Думать о том, что вдруг Сережа кого-то другого полюбит, неправильно.
Я считаю, все крахи начинаются от скуки. А нам до нее, кажется, еще далеко. По крайней мере, он не стал мне менее интересным, чем 20 лет назад.
Подпишись на наш канал в Telegram