Раскаленное лето 1913 года. Гигантский океанский лайнер, издав зычный прощальный гудок, тяжело отошел от нью-йоркской пристани. Стоявшие на ней люди что-то кричали и махали руками отплывавшим. Двое презентабельных мужчин — пожилой и средних лет — напряженно смотрели вслед кораблю. Эти двое — Джон Рокфеллер, нефтяной король, к тому времени уже ставший самым богатым человеком Америки, и Гарольд МакКормик, «принц комбайнов», из весьма состоятельной семьи МакКормик.
На отплывшем лайнере находилась дочь первого и жена второго — Эдит Рокфеллер-МакКормик, и каждый из мужчин имел свои причины быть недовольным ее отъездом. У Джона Рокфеллера отняли любимого внука Фаулера, и вообще ему казалось, что его 41-летняя дочь ведет предосудительный образ жизни, Гарольд же МакКормик просто ревновал свою жену к ее врачу — европейскому светилу психиатрии Карлу Густаву Юнгу; сейчас этот высокий молодцеватый доктор, чем-то напоминавший принца Зигфрида, находился на корабле вместе с его женой. Собственно, он-то и увозил Эдит в Европу, в Цюрих, откуда был родом и где вел международную практику. Гарольд МакКормик сделал все, чтобы уговорить Юнга переехать в Америку вместе с семьей и стать личным врачом Рокфеллеров—МакКормиков; он даже собирался купить для него дом и предложил такую щедрую плату за услуги, от которой в Америке не отказался бы ни один находящийся в здравом уме врач!
Но этот заносчивый швейцарец отказался! Не захотел войти в элиту Америки и вращаться среди Рокфеллеров, Вандербилтов и Морганов! Вместо этого он уговорил жену Гарольда поехать в Цюрих на долгосрочное лечение. Потому что практикуемый Юнгом психоанализ, ставший последнее время таким модным в Европе, был делом долгим и порой затягивался на годы. Неужели Гарольд так и будет все это время находиться по другую сторону океана, столь далеко от своей семьи? Но переупрямить Эдит немыслимо, если уж она что-то вбила себе в голову... На вид-то его жена маленькая и хрупкая, но иногда ее серые глаза умели метать молнии, а в голосе звучали железные отцовские нотки… Лайнер плавно скользил по воде, в которой отражалось ясное голубое небо.
Эдит Рокфеллер снедало нетерпение — почему корабль еле-еле плетется, почему так мучительно медленно везет ее к новой жизни? От Нью-Йорка до Европы путь неблизкий, почти месяц, а она никогда в жизни не путешествовала одна и к тому же страдала агорафобией — боязнью открытого пространства. Но сейчас ей стало гораздо лучше; возможно, потому что через две каюты от нее расположился доктор Юнг, подтянутый, уверенный, сильный, совершенно не похожий на врача, скорее на актера или спортсмена. Правда, голубые глаза за стеклами легких очков были, пожалуй, слишком серьезными и проницательными для этих профессий. Эдит навела подробные справки: про этого доктора рассказывали чудеса, уверяли, что он вылечивал безнадежных шизофреников, давно переселившихся в своих фантазиях на Луну!
А у нее-то совсем не сложный случай — легкий невроз, страхи, да он мигом ее вылечит!
… — Ваш самый большой страх, госпожа Рокфеллер-МакКормик? — Юнг испытующе сверлил ее глазами, и Эдит, сидевшей на кушетке в большом кабинете Юнга, стало не по себе.
Ее самый большой страх… О, у нее их немало! Но если самый-самый большой… Перед глазами всплыло озабоченное, с редкими нахмуренными бровками лицо Бесси, старшей сестры. Вот он, ее самый большой страх! Бесси. Первый раз сестра попала в больницу, когда Эдит было всего 12 лет. Прислуга их 6-этажного дома в Кливленде шепталась, что у старшей дочери Джона Рокфеллера «что-то психическое», и им всем — и отцу, и матери, и сестрам, и брату — было очень стыдно, словно это ставило на них какое-то клеймо.
Через месяц Бесси отпустили домой, но потом, когда они однажды вместе с Эдит возвращались с прогулки, она вдруг свернула в сторону какого-то пустыря, бросив Эдит:
— Жаль, что мы разорились и теперь живем возле этой помойки!
Напрасно Эдит засмеялась, сочтя это шуткой, Бесси говорила совершенно серьезно; ни она, ни их гувернантка мисс Тобальд не могли уговорить Бесси пойти домой, она упорно твердила, что теперь живет вон там — и показывала рукой на какие-то неприглядные домишки впереди. Болезнь Бесси затянулась надолго, как оказалось — на всю ее жизнь; большую часть времени она проводила в постели в своей комнате на отдельном этаже, ей казалось, что их семья разорена и ей нужно штопать им всем одежду, чем она и занималась дни напролет.
Случившееся с любимой сестрой, подружкой всех ее детских игр, так потрясло воображение Эдит, что в ней очень рано, как заноза, притаился страх сойти с ума и стать неадекватной, однако она очень долго этого страха не замечала.
Узнав про историю с Бесси, Юнг спросил, не боялись ли бедности родители Эдит. Она удивленно подняла брови — странный вопрос. Перед отъездом в Цюрих ее муж Гарольд прочел ей из одной газеты, что весь федеральный бюджет США в 1913 г. составлял 715 миллионов долларов, а это на 200 миллионов долларов меньше, чем состояние ее отца — Джона Рокфеллера. Их дом в Кливленде, где она выросла, поражал роскошью, в их распоряжении были бассейны, теннисные корты, огромные манежи для верховой езды, зимой позади дома заливали гигантский каток.
И все же Эдит никак не могла назвать свое детство счастливым, и едва ли у ее братьев и сестер сохранились более радужные воспоминания. Честно говоря, ей часто казалось, что их отец попросту издевается над ними, детьми. Когда на пороге вырастала его худощавая фигура с поредевшими волосами на затылке и сильно оттопыренными ушами, у Эдит сердце уходило в пятки — так она боялась отца! Едва ли можно забыть, как он поступил с ее младшим братом Джоном: тому было не больше пятнадцати, когда он в очередной раз заболел ангиной и не смог пойти в школу. Мать доложила об этом отцу, она всегда так поступала, словно он был не ее муж, а ее начальник, и вид у Лауры Рокфеллер бывал при этом испуганный и виноватый. Хотя бы раз она заступилась за собственных детей!
Почему-то отца тогда разъярило, что мальчишка в третий раз за осень пропустит школу. Он отправил дрожавшего от лихорадки Джона в их загородный дом, где заставил больного мальчишку корчевать пни, жечь кустарник и рубить дрова для печки! Поэтому Эдит всегда, насколько возможно, скрывала от родителей, что она больна, и терпела температуру, насморк и боль в горле — лучше сидеть в теплой школе, чем подвергнуться самодурству отца! В своей семье Джон Рокфеллер тоже ввел так называемую рыночную экономику: каждый ребенок вел подробную бухгалтерскую книгу своих расходов и каждую неделю отчитывался перед матерью. Не было и речи о том, чтобы незаметно купить себе лишнее пирожное, наверное, поэтому Эдит до сих пор трясется от жадности при виде марципанов! Зато полезная деятельность поощрялась: два цента начислялось за убитую муху, пять центов — за час занятий музыкой и десять — за заточку одного карандаша.
Кстати, вот доктор Юнг спросил, не боялся ли кто, кроме сумасшедшей Бесси, в ее семье бедности…
В самом деле, возможно, этого боялась ее мать: Лаура Рокфеллер всю жизнь штопала свои старые поношенные платья, собственно, как и Бесси, но мать при этом считали здоровой! Однажды только, Эдит помнит, в их отце проснулась неслыханная щедрость: он вдруг решил купить своим четверым детям четыре велосипеда, но тут вмешалась мать: мол, с них хватит и одного, зато научатся делиться друг с другом!
Эдит не ожидала, что из нее выскочит столько неприглядных воспоминаний, касающихся ее детства, вот уж куда ей ни за что не хотелось бы вернуться, бр-р-р-р! Поэтому замужество в 23 года показалось ей наилучшим выходом.
…
— Вы вышли замуж по любви?
Юнг снял очки и в упор смотрел на смутившуюся Эдит, которой не хотелось проговаривать вслух, что она никогда не любила Гарольда. Но анализ — это такое дело, тут нужно рассказывать всю подноготную, иначе доктор Юнг не сможет ей помочь.
Гарольд МакКормик — сын знаменитого Кира МакКормика, изобретателя одноименной жатвенной машины, революционизировавшей сельскохозяйственное производство. Почти из такой же богатой семьи, как сама Эдит.
Веселый, улыбчивый блондин, скорее недалекий, обожавший лошадей и верховую езду. Их союз американская пресса немедленно окрестила браком нефтяной принцессы и комбайнового принца; все должно было быть замечательно…
Однако никогда Эдит не простила отцу, что тот сыграл для нее такую унизительно скромную свадьбу, будто она дочь мелкого клерка, считающего каждый грош! Какая-то жалкая частная церемония на 40 персон в отеле Buckingham на Манхэттене! Гостям даже не предложили горячего блюда! Так, простенькие закуски. Платье для Эдит выбрала ее мать Лаура, не обладавшая вообще никаким вкусом в одежде, — и дочь Джона Рокфеллера пошла под венец, сгорая от стыда, в каком-то бесформенном кремовом наряде с дурацкими старомодными рюшами! Если учесть, что она не красавица и всегда прекрасно это знала… Доктор Юнг стал из вежливости возражать…
…Слава богу, ее муж оказался не жаден. Он купил для них в Чикаго, подальше от ее родителей, огромную виллу Турикум — массивное здание из серого камня с конической башней, сама Эдит прозвала его бастионом, с видом на озеро и огромным садом, который и садом-то трудно назвать — там были рощицы, лужайки, ручьи и поляны.
Это очень напоминало рай.
— Но вам хотелось сбежать из него, не так ли? — понимающе улыбнулся Юнг, и Эдит в очередной раз подумала, что у докторов не должно быть таких широких плеч, красивых рук и сочувственных глаз: это слишком отвлекает пациенток.
…Нет, поначалу юная Эдит упивалась новой жизнью и свободой. Она собиралась устроить из своей жизни праздник — надо же было как-то отыграться за безрадостное и унизительное детство! Наследница Рокфеллера, ставшая госпожой Рокфеллер-МакКормик, обзавелась гербом, антикварной мебелью, сногсшибательной коллекцией старинных бриллиантов, выписанных из Европы, и в конце концов затмила своими тратами даже расточительных Вандербилтов.
Чикагские балы Эдит Рокфеллер не забудут те, кто на них присутствовал; на одном из них Эдит произвела настоящий фурор, появившись в платье, изготовленном из тонких пластин серебра высочайшей пробы, его украшало жемчужное колье за два миллиона долларов.
Ее причудой было класть около каждого гостевого прибора маленькие милые подарки — например, миниатюрные часы, усыпанные драгоценными камнями, или запонки, или шкатулки. Расточительной изобретательности Эдит не было предела. С ней, маленькой изящной смешливой блондинкой, нельзя было соскучиться, и все это знали.
Эдит плавала, каталась на коньках и велосипеде, скакала на лошадях... Тогда она умела заливисто смеяться, прикрывая рот рукой, — ей казались некрасивыми ее зубы; у нее был звонкий веселый голос.
При этом Эдит словно всегда сознавала, что живет искусственно, ненатурально, словно и ее жизнь, и вилла, и богатство — все это сцена, а она разыгрывает роль независимой и счастливой. Однако в любую минуту может явиться отец — и наказать ее, все отнять и разрушить. Говорит ли о чем-то доктору Юнгу то, что при таком образе жизни у нее не было ни единой подруги, а свои маленькие секреты она поверяла простодушной веснушчатой служанке Мэри? Что с родной сестрой Лаурой Эдит не нашла общего языка, потому что та превратилась в такую же занудную святошу, как их мать, а брат Джон сделался безвольной тенью их отца, отчаянно страдал, что у него нет таких талантов бизнесмена, но уже и не пытался бунтовать, покорно выполняя волю и указания родителя и заняв полагающуюся ему высокую должность в гигантской корпорации Джона Рокфеллера?
Эдит отлично помнила тот ужасный день, с которого начались ее проблемы.
Холодный зимний день 1904 года. В тот вечер Эдит принимала гостей из Чикагской оперы, присутствовали оперная дива мисс Рондель и сестра Эдит — Лаура, гостившая у нее в тот момент. Стол ломился от изысканных закусок, Эдит, поигрывая высоким хрустальным бокалом с шампанским, любезничала с оперной примадонной. Старинные часы пробили восемь, когда к уху Эдит склонилась верная Мэри и со слезами в голосе прошептала, что скончалась годовалая дочка Эдит — ее тезка, долго болевшая перед этим скарлатиной.
Поразительно, но Эдит ничего в тот момент не почувствовала, словно ее заморозили. Ей показалось, что она очень легко может взять себя в руки и продолжать играть роль гостеприимной и любезной хозяйки вечера. Почти не изменившись в лице, она продолжила разговор с примадонной. В голове крутились спокойные, словно неживые, мысли, что, мол, да, умерла Эдит, ее младшая, мучилась, болела и умерла; но у нее остался еще 6-летний сын и двухлетняя дочь; семь лет назад умер ее первенец Джон, она это пережила.
Тот вечер кончился ужасающе: о смерти маленькой Эдит узнала сидевшая на другом конце стола Лаура Рокфеллер, сестра Эдит. Она вскочила, кинулась к Эдит, с лица которой не сходила будто накленная светская улыбка, закричала на нее в присутствии гостей, все засуетились, заголосили, стали собираться, говорить сестрам какие-то слова соболезнования.
А Эдит приросла к стулу: зачем же они все уходят? Почему ее хотят оставить одну наедине с ее горем? Что она будет с ним делать?
— Нормальная защитная реакция потрясенной психики, — заметил доктор Юнг, слушая эту историю. — Такое бесчувствие часто нападает на людей, переживающих шок.
Вот бы это объяснить ее сестре Лауре! Из-за длинного языка Лауры Рокфеллер эта история попала в газеты: имя Эдит, якобы никак не отреагировавшей на известие о смерти собственного ребенка и продолжавшей развлекаться, трепали во всех светских гостиных Америки. Журналисты, разумеется, не забыли про их сумасшедшую сестру Бесси и риторически вопрошали: а все ли в порядке с психикой у второй дочери Джона Рокфеллера?
Отец при встрече злобно прошипел Эдит: не ожидал, что из нее вырастет такое бесчувственное чудовище!
И ужасная волна страха, что вдруг с ней случится или уже случилось то же, что с Бесси, накрыла Эдит с головой, добавившись к прорвавшемуся горю из-за утраты ребенка. Теперь каждое ее собственное самое невинное действие стало казаться ей подозрительным: не слишком ли часто она моет руки? Не слишком ли много покупает платьев — боится бедности? Балы, танцы, вечеринки — все окрасилось цветом подозрительности. Эдит казалось, что ее преследуют тревожные глаза мужа, — Гарольд и в самом деле наблюдал за ней: его испугала ее реакция на смерть их малышки.
Веселый период ее жизни остался позади.
Последние роды, по словам врачей, привели к туберкулезу обеих почек, и Эдит начали отчаянно лечить, переводя из одной клиники в другую, из одного санатория в другой. Гуляя по небольшим садикам многочисленных больниц, Эдит сражалась с новым демоном, напавшим на нее незаметно, но он уже не отпустит ее никогда: это был страх смерти. Он терзал ее во время бессонницы, внезапно нападал за утренним кофе, и лоб покрывался ледяной испариной. Она стала кричать по ночам, вцепившись в Гарольда. В общем, Эдит оказалась в личном аду. Даже когда врачи года за три подлечили ее почки, этот страх никуда не ушел. В незнакомых местах Эдит становилось хуже, и потому она старалась не удаляться от дома; так и развилась ее агорафобия, со временем принявшая нешуточные размеры. В своем доме-бастионе Эдит теперь вела себя так, словно она на поводке: осмеливалась выйти одна лишь до ближайшей рощицы и поворачивала обратно.
За ней на расстоянии следовала верная Мэри.
Гарольд МакКормик сходил с ума: все шло из рук вон плохо; из-за состояния Эдит их семья уже не могла удерживать титул первых хозяев Чикаго, а для МакКормика, тщеславного светского щеголя, это было очень важно. Он настаивал, чтобы Эдит снова стала давать балы — это ее развлечет, все наладится, станет как прежде. И вот осенью 1908 года Эдит под давлением мужа разослала-таки 300 приглашений на кадриль. Приехали даже родители — Джон и Лаура Рокфеллер, и ее свекровь, Нетти МакКормик. Роскошное платье хозяйки дома переливалось золотым шитьем, ее алмазным подвескам и колье позавидовала бы Мария Антуанетта, но улыбка на нарумяненном лице Эдит бродила неуверенная; выйдя к гостям, она вдруг на секунду замерла, а потом заявила, ужасаясь самой себе, что кадриль отменяется, — и расплакалась.
Увидев гостей и освещенную залу, она поняла, что просто не вынесет этого бала — ей хотелось в тот день одного: забиться в свою комнату и никого не видеть.
Доктора Юнга к Эдит привел муж: Гарольду рекомендовали этого швейцарского психиатра, как раз гостившего в Америке, как одного из самых лучших.
Эдит не стала рассказывать Юнгу, что он с первого взгляда сразил ее наповал: высокий, красивый, на три года ее моложе; от него исходила какая-то особенная экстраординарная уверенность. Будь он рядом с Эдит — любой страх ей нипочем. Эдит Рокфеллер почти неотступно стала преследовать фантазия о том, как она поедет к Юнгу в Цюрих на лечение.
Ее муж Гарольд попытался было уговорить Юнга переехать в Америку, но тот отказался наотрез: его корни, земля предков — все это для него имело значение. Зато Эдит грезила Швейцарией; она станет для нее той землей обетованной, на которой ее ждет спасение, и ее спасителем будет Юнг. Отдавала ли она себе отчет, что влюбилась в доктора, отправляясь с ним в далекое путешествие в Цюрих? И да, и нет.
В Цюрихе Эдит расположилась в лучшем отеле в самом центре города, заняв роскошные десятикомнатные апартаменты. Вместе с ней приехали трое ее детей: 15-летний сын Фаулер, 11-летняя Мюриель и 8-летняя Матильда, их учителя и две гувернантки. Из окна этих апартаментов были видны не роща и озеро, к чему привыкла Эдит, а восхищавшие ее, американку, готические шпили соборов и почти средневековая городская застройка.
Она понятия не имела, сколько времени здесь проведет: три месяца или год, да и не хотела об этом думать. Впрочем, скажи ей кто-нибудь тогда, что она задержится здесь на целых восемь лет, Эдит бы сильно удивилась.
Пять раз в неделю Юнг анализировал состояние Эдит у себя — в своем нарядном трехэтажном доме в Кюснахте, пригороде Цюриха. Почему Эдит не сомневалась, что ее кумир свободен? В первый же день дверь ей открыла его жена Эмма, симпатичная, улыбчивая; на Карла Густава она смотрела с плохо скрываемым обожанием. И еще оказалось, что у доктора Юнга пятеро детей!
Эдит не сомневалась, что Юнг вылечит ее за месяц. Но депрессия уже почти прошла, однако выйти из дома без служанки Мэри миссис Рокфеллер-МакКормик все еще не могла.
Юнг рекомендовал ей активнее включаться в жизнь их «коммуны», заводить новые знакомства, развиваться...
Поначалу Эдит была, по правде говоря, в ужасе от новой жизни и новых знакомых — членов психоаналитического сообщества Юнга и примкнувших к нему интересующихся. Ее, привыкшую к совершенно другому обществу, пугал разноперый круг интеллектуальной богемы, сформировавшийся перед войной вокруг Юнга; в него входили отнюдь не только врачи, но и писатели, философы, актеры, дадаисты и просто проходимцы. После еженедельных лекций Юнга, которые читались в просторном зале одного из цюрихских ресторанов, так как своего помещения пока не было, все гурьбой шли в кафе.
Эдит, все еще с трудом понимавшая по-немецки, изо всех сил старалась уразуметь, что происходит, что все эти люди делают, о чем говорят. Здесь беспорядочно анализировали сны друг друга по методу Юнга, передавали из рук в руки новейшие теософские и антропософские публикации, рассуждали о язычестве и античности, о философских достоинствах анализа, восхваляли Юнга, обсуждали гороскопы, смешивали кофе, кокаин и тонизирующие средства.
Однако не прошло и года, как Эдит преобразилась: стала активно читать книги, которые рекомендовал Юнг, изучать психологию, философию, мифологию, иногда засиживалась за столом до самого утра — так ей все было интересно. Наконец она перестала выглядеть в этом обществе белой вороной и по старой привычке надевать на лекции тысячедолларовые украшения.
Принимала участие и в развлечениях юнгианцев: осенью и летом вместе с Тони Вольф, ассистенткой Юнга, Эммой Юнг, Майером, Отто Гроссом, иногда Тристаном Тцарой и дадаистами дочь Рокфеллера, которой было уже сильно за сорок, танцевала и прыгала через костер во время языческого праздника летнего солнцестояния: в этом кругу чтили язычество и все его праздники. Вместе с другими Эдит держала флаги, на которых было изображено древнеарийское «солнечное колесо», и распевала гимны, восхваляющие солнце.
Приехавший навестить жену Гарольд впал в ужас, увидев, как изменилась его Эдит: она стала носить простую прическу, совершенно ей не к лицу, одеваться в скромные платья, словно прислуга, и все время говорила о том, что доктор Юнг и его школа перевернут будущее человечества.
Правда, в Эдит не наблюдалось и следа депрессии: ее серые глаза сияли постоянным воодушевлением и скорее выдавали маниакальное состояние. Словом, Гарольд решил, что его жена сошла с ума окончательно. Их дети, полностью предоставленные в Цюрихе самим себе, ненавидели здесь все — школу, учителей, новых знакомых матери — и рвались домой, в Америку.
Переполошившийся Гарольд МакКормик написал подробное тревожное письмо тестю — Джону Рокфеллеру, с которым всегда оставался в наилучших отношениях. Тот потребовал немедленно забрать Эдит и детей домой. Но в Европе уже шла война, уезжать из Швейцарии было опасно, а упрямая Эдит, глядя в глаза мужу, заявила железным тоном своего отца:
— Я отсюда не уеду. Я там сразу снова сойду с ума.
Напрасно Гарольд заклинал ее именем родителей.
Насмешливо прищурившись, Эдит выпалила, что доктор Юнг разрешил ей испытывать к ним истинные чувства, а ее истинные чувства к ним — гнев, если только не ненависть. Теперь она не стыдится признаться в этом. Словом, Гарольд покинул Цюрих в полнейшем замешательстве. Сын Фаулер, уже 17-летний, потребовал от матери отпустить его домой, в Америку, и она согласилась.
Следующий шок Гарольд МакКормик испытал уже в Кливленде, в доме тестя, примерно через полгода: Джон Рокфеллер вызвал его для объяснений. Когда Гарольд увидел его бешеные глаза и перекошенное гневом белое лицо, он смертельно перепугался. Оказалось, что Эдит, никому не сказав ни слова, взяла в швейцарском банке ссуду в несколько миллионов долларов, заручившсь именем своего отца!
— Зачем ей понадобилось столько денег?
— пролепетал обомлевший Гарольд МакКормик.
— Она купила этому шарлатану Юнгу четырехэтажный особняк для их сатанинских сборищ, я навел подробные справки! Или ты муж, или индюк! — орал тесть, тыча в Гарольда корявым пальцем. Его бесцветные глаза страшно выпучились. — Если не увезешь ее оттуда, не показывайся у меня больше!
Однако до окончания войны Гарольд не смог попасть в Цюрих: его держали дела, он управлял огромной корпорацией по производству комбайнов, доставшейся ему от отца, отводил душу на ипподроме и в зачастившихся запоях.
Тем временем Эдит, застрявшая в Цюрихе уже на несколько лет, в самом деле увлеклась щедрой благотворительностью по отношению к психоаналитическому обществу.
Ей невмоготу было видеть, что ее кумир, великий человек Юнг, и его соратники вынуждены снимать для своих лекций и семинаров какие-то случайные ресторанные залы, ютиться на дому со своими пациентами, им негде даже прилично принять иностранных гостей, они выглядят просто несолидно — как компания любителей. Да, это была ее инициатива — подарить сообществу Юнга особняк. Три месяца Эдит ежедневно обследовала самые стильные и дорогие особняки в лучших районах Цюриха, пока не остановилась на великолепном здании на Гемайндештрассе — в южной части города, неподалеку от Цюрихского озера.
Эдит не только купила его, но и отреставрировала и обставила очень солидной мебелью. Как она решилась, не спросив разрешения отца, взять гигантскую ссуду под его имя? Ею двигал не только энтузиазм обращенной неофитки, но и страсть влюбленной женщины. Потому что любовь Эдит к волшебному доктору разгоралась все сильнее. Его благодарность, его радость, его улыбка значили для нее гораздо больше, чем страх перед бешенством отца. Слабости Джона Рокфеллера Эдит изучила превосходно: больше всего на свете он боялся выглядеть смешно и обожал слыть благотворителем. Папаша не пойдет на то, чтобы мир узнал, что Рокфеллер пожалел денег для самого модного и перспективного направления современной психиатрии; тем более что у Юнга давно был международный авторитет. Отец будет ненавидеть наглую дочь, презирать, клеймить, позорить, но оплатит счета.
Перейдя все границы допустимого, Эдит в другом банке взяла еще несколько миллионов, чтобы создать для юнгианского сообщества большой резервный фонд, способный обеспечить им длительное существование. Этот заем был сделан под акции рокфеллеровсой компании Standard Oil, которыми Эдит на самом деле не владела. В невозмутимом письме отцу она попросила выделить ей часть этих акций в качестве ее «наследства». Получивший письмо Рокфеллер слег с сердечным приступом, довел до исступления недавно заболевшую раком жену Лауру и наговорил неслыханных оскорблений зятю Гарольду.
…Зато в Цюрихе благодаря экстраординарной щедрости Эдит отмечали сразу несколько праздников: открытие великолепного здания психологического клуба (потом его переименуют в Институт Юнга) и подготовку переводов его работ на английский язык — тоже на деньги Эдит.
Рекой лилось шампанское, произносились тосты и пожелания. Эдит сияла, надев по случаю торжества сапфировый гарнитур; ей тепло улыбалась Эмма Юнг, тоже нарядная и счастливая, ни на шаг не отходившая от мужа. Честно говоря, Эдит взяла бы еще четыре таких же займа, чтобы отправить Эмму Юнг вместе с ее детьми во дворец на какие-нибудь далекие тихоокеанские острова. Впервые в жизни Юнг, сказав торжественный благодарственный тост в честь Эдит, дотронулся до ее щеки холодными губами, а потом, расчувствовавшись, даже обнял ее.
Наконец Эдит получила от своего доктора и учителя то, о чем столько мечтала: он наконец позволил ей работать психоаналитиком самой и набрать пациентов.
В юнгианской ассоциации это была в принципе вполне общепринятая практика, многие бывшие пациенты становились докторами, например, Сабина Шпильрейн или Тони Вольф. Однако обе они предварительно получили университетскую подготовку, а Эдит была самоучкой. Кроме того, условием для психоаналитика было отсутствие у него самого заметных невротических симптомов. Что же касается Эдит, то, несмотря на все усилия, ее проклятая агорафобия не желала уходить — леди Рокфеллер до сих пор не могла одна без сопровождения выходить в город. Она скрывала это даже от Юнга, придумав уловку: нанятый шофер Стефан Клейман следовал за ней по пятам якобы по необходимости, на самом деле когда однажды она потеряла Стефана из виду в большом магазине, ее охватила такая паника, что ей пришлось разыграть сердечный приступ, лишь бы только ее немедленно доставили домой.
Когда Эдит Рокфеллер наконец навсегда уедет из Цюриха, ее шофер продаст эту разоблачительную историю газетам.
Лучше бы Эдит не встретила в тот несчастный день этого дьявола Отто Гросса, тоже психиатра, давнего друга Юнга! Но она заскочила в знакомое кафе позавтракать, а там сидел расхристанный, растрепанный Отто с красными глазами и остановившимся взглядом. Все знали, что этот богемный врач талантлив как черт, но часто бывает почти невменяем: он экспериментировал со всеми видами наркотиков, изучал поведение асоциалов и зачастую вел одинаковую с ними жизнь, оригинальничал, распутничал, мог ночами просиживать в кафе и часами бесплатно анализировать любых проходимцев изобретенным им знаменитым экспресс-методом.
— Привет, Эдит!
— махнул он ей рукой. — Подсаживайся ко мне.
Миссис Рокфеллер-МакКормик обычно избегала Отто, но в тот день почему-то осмелела и, расправив платье, уселась рядом ним.
— Давай решим все твои проблемы за час! — щедро предложил Отто. — Расскажешь потом Карлу Густаву, как я тебя излечил. Я и так вижу тебя насквозь, но для порядка давай сделаем мой личный тест.
Черт дернул ее согласиться! Но личный тест Гросса напоминал стандартный ассоциативный тест Юнга: где задержка ассоциации к названному слову — там проблема. Через десять минут Гросс знал про нее все.
— Секс, секс и еще раз секс. Оргии. Разврат. Вот то, что тебе показано, дорогуша. Ты уже почти зачахла — у тебя фобии, мании и страх пространства. Куда там твой Юнг смотрит? Это, кстати, я научил его в свое время, что надо следовать своим сексуальным позывам, иначе — труба. Естественная полигамия — вот лекарство против невроза. Он сам-то следует, вошел во вкус, — самодовольно протянул Гросс, насмешливо глядя на Эдит.
Она сидела, вся сжавшись и опустив глаза. Это чудовище Гросс быстро понял и то, что она влюблена в Юнга, и стал внушать ей, вплотную приблизив губы к ее уху, что если она не осуществит своего нормального позыва, ее симптомы никогда не пройдут.
…В кабинете Юнга было слышно, как тикали часы. С профессиональной доброжелательной улыбкой Карл Густав смотрел на свою пациентку, держа наготове ручку и блокнот.
Эдит пришла сегодня на сеанс в неурочное время, сказав, что у нее назрела очень важная проблема. Ее серые глаза быстро и испуганно охватили взглядом его мощную фигуру, скользнули к окну — ей захотелось убежать. Но нет, она соберется с духом.
— Я… я хочу вас любить, — выпалила Эдит на своем ломаном немецком и замерла от ужаса, ломая под столом пальцы. Ее тело сжалось, точно ожидая удара.
Юнг невозмутимо улыбался, говорил, что это совершенно нормально, что ей надо «проработать» это чувство с психоаналитиком-женщиной, например, с мисс Вольф, что...
Потом Эдит сотрясалась от рыданий, от унижения: зачем он так с ней, она же не кукла.
…Оказалось, что она уже давно сидит на кресле в гостиной и ее гладит по волосам… Эмма Юнг. Очень мягко супруга доктора сказала Эдит, что ей нужно «найти в себе силы и справиться со своим чувством», отказаться от него.
Буквально через несколь дней после инцидента Эдит, мужественно взяв себя в руки, без предупреждения явилась в дом к Юнгу с рукописями его переводов на английский. Дверь ей открыла вовсе не Эмма, как она ожидала, а удивленная полуодетая Тони Вольф, ее густые черные волосы рассыпались по плечам. Эдит что-то пробормотала и бросилась прочь. Она последней узнала то, о чем был прекрасно осведомлен весь психоаналитический круг: Юнг в самом деле практиковал полигамию, как и говорил Отто, жил одновременно с женой и «официальной» любовницей Тони Вольф.
До этого у него были другие женщины, и Эмма добровольно решила с этим примириться. Карл Густав спокойно превращал пациенток в любовниц в том случае, если они нравились ему. Совершенно очевидно, что это не касалось Эдит.
Все теперь представилось несчастной Эдит Рокфеллер в другом свете: сам Юнг, его семейная жизнь, распущенность местных нравов, которую она принимала за «духовный рост», а на самом деле ей, пуританке из Америки, все это было глубоко чуждо. Эдит смотрела на себя в зеркало: ей под 50 лет, она почти старая, на лице стали заметны морщины, веки набрякли и сделались тяжелыми. Куда ей соперничать со жгучей черноволосой красавицей Тони Вольф, к тому же на 15 лет ее моложе!
Тем не менее после этого переломного и крайне травматичного момента Эдит Рокфеллер прожила в Цюрихе еще почти год под предлогом, что дочерям нужно закончить здесь школу.
На самом деле Эдит понимала, что никто не ждет ее дома: у Гарольда, она знала, давным-давно любовницы, загородные клубы, бизнес, своя жизнь; отец не пустит ее на порог… Чем она будет заниматься в Америке? А здесь, хотя она до боли ранена ее кумиром и она другими глазами увидела все происходившее в юнгианском сообществе, у нее все-таки оставались пациенты, интересные лекции, знакомые. И еще кое-что.
Эдит уже несколько раз признавался в любви ее 28-летний пациент по имени Эдвин Кренн, в прошлом золотоискатель и садовник. У Эдвина был легкий невроз навязчивости: он постоянно мыл руки и по многу раз в день принимал ванну. По мере работы с ним Эдит эти симптомы быстро прошли.
Небольшого роста, плотный, с хитринкой в глазах, Эдвин, масляно глядя на Эдит, уговаривал ее выйти за него замуж и вернуться в Америку, где они «сказочно» заживут. В принципе это было возможно, так как Гарольд МакКормик зимой 1921 года подал на развод: он собирался жениться на своей любовнице, и Эдит хотела лично присутствовать на бракоразводном процессе. В пику мужу она взяла и объявила через газеты, что тоже выходит замуж: за Эдвина Кренна.
…В Чикаго весной 1921 года вернулась постаревшая, опустошенная, почти седая женщина; на чикагских улицах ее не узнавали знакомые; рядом с ней семенил коренастый живчик — Эдвард Кренн, которого считали ее слугой. 28 декабря 1921 г. был официально расторгнут брак между нефтяной принцессой Эдит Рокфеллер и Гарольдом МакКормиком.
Через год Гарольд женился на оперной певице Ханне Вальска, а вот свадьбы Эдит так и не последовало: ее отец, престарелый Джон Рокфеллер, заявил дочери через адвокатов, что в случае этого позорного брака он официально лишит ее всех денег до последнего цента и оставит на улице.
После возвращения в Чикаго Эдит Рокфеллер прожила еще одиннадцать лет, но ее жизнь уже не представляла ничего интересного. Ее с новой силой терзали депрессия и страх смерти; ужас выйти из дома на улицу только усиливался. Она вымещала это на Эдвине, но тот терпел все: отстегай она его кнутом по голой заднице, наверное, все равно лизал бы ей руку, потому что, разумеется, ему нужны были только ее деньги, и он свободно пользовался ими. Последние годы Эдит были печальны: она оказалась никому не нужна; семья отвернулась от нее, у взрослых детей была своя жизнь, да и все трое предпочитали общество отца, нежели сумасшедшей матушки.
Она попыталась было завести в Чикаго небольшую частную практику, но ничего из этого не вышло.
Эдит Рокфеллер умерла от рака груди 25 августа 1932 года в возрасте 60 лет; последние дни за ней ухаживали только слуги. Говорят, ее последние слова были: «Слава богу, я больше ничего не боюсь».
Подпишись на наш канал в Telegram