Когда моя сестра забеременела в третий раз, она очень боялась оставить ребенка. Первый ее мальчик умер, второй – необычный ребенок, не такой, как все. Но я сказала ей: «Руся, рожай, даже не думай, я уверена, это девочка! Дочка будет тебе наградой за все, что ты пережила. Она — будущая твоя опора в жизни». Слава богу, Ира меня послушалась…
Так получилось, что в нашей семье все — творческие, музыкальные люди. Все, кто знает нашу маму, понимают, в кого удались ее девочки.
Мама Люда — всегда веселая, заводная, вечно с песнями, танцами, шутками и прибаутками. Вопроса не стояло, чем нам с Ирой заниматься. Конечно музыкой.
Помню, как мы с Ирой пели дуэтом украинские песни на семейных праздниках. Ира пела женские партии, а я… за «мужичка». Для пущей достоверности надевала отцовскую безрукавку, меховую шапку и пела басом. Я объявляла: «Выступает народная артистка Советского Союза Наташа Порывай и… сестричка Ира!»
Наверное, это звучало так убедительно, что родители с самого начала были уверены: в нашей семье только одна артистка — младшая Наташа. А старшая будет хорошим педагогом музыки.
Но главное, что в этом была уверена я!
С трех лет пела со сцены «Крейсер «Аврора» с большим детским хором. И ни капельки не боялась, наоборот, было видно, что мне это нравится. В школе вела все утренники, пела песни, играла в театре. Ни о чем другом, кроме сцены, я и не мечтала…
Мы с сестрой с раннего детства были абсолютно разные, хотя обе по знаку зодиака Близнецы. Две противоположности, как пушкинские Татьяна и Ольга. Лед и пламень! Ира — высокая, стройная, вся в папу, а я — маленькая, вертлявая, вся в маму. Да и характеры у нас разные. Папа — мягкий, непробивной, лишний раз на рожон не полезет, деликатный, неконфликтный. И Ира такая же. Она жила по принципу «надо — значит надо!» Никогда ни с кем не ругалась, «сцепливалась» постоянно я.
Мое лидерство с юных лет очень ярко проявлялось.
А Ире всегда нравилось подчиняться. Наверное, поэтому она так любила пионерские лагеря. Иру родители отправляли туда на три летние смены. Для нее было счастьем вставать по горну, ходить строем, стоять в шеренге! Когда родители приезжали проведывать ее в выходные, она просила: «Не волнуйтесь, мне тут так хорошо, даже не приезжайте больше!»
А я была полной противоположностью. Я терпеть не могла жить по расписанию. Помню, как хитрила и умоляла родителей не отправлять меня в пионерский лагерь: «Я же маленькая. Пожалейте меня!»
По этой же причине и садик не любила. Помню, так изводила сердобольного папу горючими слезами по дороге, что он поворачивал у дверей садика и возвращался со мной обратно. А вот школа пришлась мне по душе, это была уже свобода: захотела — пришла, захотела — ушла.
Как мы такие разные получились?
Не знаю. Две сестры на одной территории — это постоянные разборки! Не знаю, как у других, но у нас было именно так. Я докладывала маме об Ириных «провинностях» регулярно и с превеликим удовольствием. Естественно, не только из вредности, но и преследуя меркантильные соображения. Ей приходилось меня, вредину, часто задабривать. А иногда я пускала в ход испытанный не раз шантаж: «Ах, ты мне не дала эту кофточку на дискотеку надеть, я накапаю маме!»
Наверное, все же пять лет разницы — это уже много. Были бы мы погодками, наверное, росли бы дружнее… Мама у нас была шустрая и раз в год обязательно на работе выбивала себе профсоюзную поездку за границу.
Мы с Ирой с нетерпением ждали маминых подарков, и не дай бог кому-то из нас доставалась лишняя юбка. Как-то привозит мама из Чехословакии нам футболки. Я подсчитываю их количество и тут же поднимаю крик: «А Ирке на две футболки больше!» Или однажды мама привезла мне из Польши модную «варенку». У Иры трагедия, она в слезы: «Наташке привезла «варенку», а мне — не то, что я хотела».
То, что мы с сестрой дрались, это естественно. В этом, по-моему, все дети одинаковые. Да по-другому и быть не могло! В нашей малогабаритной «двушке» мы долгое время делили одну комнату на двоих. Двухэтажных кроватей тогда не делали, приходилось спать с Иркой на обыкновенном раскладном диване «валетиком». А утром начинались разборки: кто кому ночью ногой въехал.
Не дай бог кому-то из нас покуситься на чужую подушку — тут же начинался яростный бой.
Только когда мама правдами и неправдами обменяла нашу «двушку» на трехкомнатную квартиру, я наконец-то «выбила» себе собственный диван в гостиной. Это было счастье! Нам больше не надо было спать «валетом».
Но главным нашим полем битвы был самый обыкновенный платяной шкаф. В нашем общем шифоньере (как тогда говорили в приличном обществе) все полки были строго поделены: мои (из-за маленького роста) — нижние, а Ирины — верхние. На моих полках царил порядок, но… после занятий возвращалась сестра, вбегала, на ходу раздеваясь, и запихивала на мою полку свои вещи как попало. Все мои аккуратно сложенные кофточки превращались в беспорядочную кучу.
Меня эта безалаберность бесила до белого каления. Я обожала порядок, это у меня от папы. Мама же вечно свои вещи разбрасывала, папа за ней всегда убирал. А я, получается, должна убирать за Ирой? Не на ту напали!
Вот и шла без конца ругань из-за порядка в шкафу. Мама пыталась нас утихомирить, приводила в пример соседских дочек, у которых в комнате царил стерильный порядок. Мы старались как могли, но через какое-то время я снова обнаруживала свои вещи, сваленные на пол, и снова начинались визги и крики.
Когда я поняла, что исправить сестру невозможно, решила ей отомстить. У Иры были американские джинсы — предмет моей страшной зависти. Однажды я потихоньку утащила их у нее и «устрочила» на свой размер. Надо сказать, строчить на машинке я благодаря нашему учителю труда научилась классно.
Мама даже как-то папе сказала: «Может, Наталке портнихой стать?»
Я вошла во вкус и все Иркины вещи — джинсы, юбки — постепенно ушила на себя. Это и была моя месть! Помню, как Ира, проспав «пару», спросонья пыталась влезть в свои джинсы. Тянет их изо всех сил, аж покраснела от натуги! Вот смеху-то было! Когда Ира наконец сообразила, в чем тут дело, я быстро юркнула на кухню. Представление началось! Ирка бегает за мной вокруг стола с криками: «Я сейчас эту малую убъю!» Мама пытается нас перекричать: «Хватит! Ну сколько это может продолжаться!» Ира начинает рыдать: «Наташка уже пятую вещь мою застрачивает!» А я, радостная, что сделала свое «черное дело», прячусь за маму. Ну кто не любит сделать «заподлянку» своей старшей сестре?!
Мама пыталась быть справедливой.
А вот папа всегда вставал на мою защиту. Я была папиной дочкой, его любимицей, хотя, казалось бы, характером на него была похожа сестра. Видимо, противоположности притягиваются. Он смотрел на меня — и видел маму, которую очень любил за ее активный и жизнерадостный нрав. А потом ведь это папа ее уговорил рожать второго ребенка, он надеялся, что будет мальчик. Родители мне даже имя придумали — Богдан. Теперь я маму часто подкалываю: «Вот видишь, как хорошо, что ты послушалась папу. Сделала бы в свое время аборт, и что? И с кем бы ты вела передачу «Время обедать»?»
А еще, наверное, папа был уверен, что я в этой жизни не пропаду. А в Ире он видел себя, свои недостатки, свою неуверенность.
Он словно предчувствовал, что старшей дочке будет в жизни гораздо сложнее, чем мне…
Поэтому у Иры с папой бывали конфликты, особенно во время ее переходного возраста. Помню, как папа все время делал ей замечания. И хотя они были по делу, но она все равно принимала их в штыки. С другой стороны, мне кажется, что мы с Ирой довольно легко проскочили этот сложный период. Я, например, никогда не курила, даже не пробовала, убеждала друзей, чтобы и они бросали курить: «Вы что, стадо баранов? Мало ли что все курят? А если все с обрыва побегут бросаться, вы тоже за ними?»
А Ирка моя тайно покуривала. Она была слабее меня и поддалась этой моде среди девчонок.
Помню, залезаю в шкаф, а оттуда от ее вещей сигаретами несет. Я обнюхала ее кофточку, а про себя довольно усмехаюсь: ну ладно, Ирочка, попалась! Сейчас мы сделаем доклад мелким почерком!
А уж когда за Ирой стали пацаны ухаживать, вот тут я развернулась! Младшие сестры ведь все противные, любят заложить старших лишний раз.
У Иры лет в 16 был очень бурный роман, они, может быть, даже и поженились… если бы не я.
Игорь, ее первая любовь, учился в медицинском. Помню, как он подарил сестре на день рождения огромный букет чайных роз. В то время это было целое состояние! Тогда дарили от силы пять гвоздичек или одну хиленькую розочку.
Ира свой роман тщательно скрывала от родителей. Но Штирлиц Наташа не дремала и первая все просекла!
До сих пор Ира всегда приходила после занятий вовремя. А тут вдруг стала задерживаться, заявляется регулярно после 12 ночи. Мама очень переживала: ну как же? Дочка идет одна через парк, а вдруг кто обидит! Ира придумывала массу оправданий: то занималась у подруги, то задержалась на уроке. Мобильных телефонов тогда не было, не поймаешь.
Мы жили в спальном районе Киева. Наша остановка трамвая была конечной, к дому надо было пройти через парк. И вот однажды мы с девчонками играем «в резиночку» неподалеку от трамвайной остановки. Уже стемнело. Подъезжает трамвай. И вдруг смотрю — нам навстречу какая-то пара чешет. Идут голубки, за руки держатся, обнимаются, целуются.
Гляжу — ба! — кофточка знакомая. Это же моя Ирка идет... Так, нормально! Я за ними по кустам, по кустам, держу дистанцию, как опытный разведчик. Парня осмотрела, долгий поцелуй на прощание зафиксировала. «Ну, — думаю, — дела! Вот мне повезло так повезло! Хорошо, что я заигралась в резиночку и не пошла домой. Удача сама мне в руки угодила. Ну теперь, Ирка, держись!»
Ира, соблюдая конспирацию, нежно попрощалась со своим ухажером, не доходя до нашего подъезда, а я бросилась в обход, опять по кустам. Чуть сердце из груди не выскочило, пока по лестнице через три ступеньки скакала, — мне же надо было прибежать первой и сделать вид, что все это время сидела дома и ничего не видела. Ира позвонила в дверь. Родители устроили ей очередную головомойку.
Она опять соврала: мол, задержалась у подруги. А я хитро не стала ничего пока говорить, только про себя подумала: «Давай, давай… рассказывай сказки, сказочница!»
На следующий день Ира, несмотря на мамино строгое предупреждение, опять не появилась вовремя. Пять минут первого — Иры нет, пятнадцать — все еще нет. Я злорадно не свожу глаз с минутной стрелки. В доме, словно перед бурей, нависла тишина. Наконец раздался звонок в дверь. Я выглядываю из нашей двери, чтобы не пропустить очредной спектакль.
По всей квартире запах корвалола, мама с повязанной головой сидит на табуретке в прихожей. Ира, потупив глаза, виновато что-то лепечет в свое оправдание, я бегаю с пузырьком вокруг мамы.
— Ира, ну сколько можно?!
— Я из-за контрольной задержалась...
И тут я ехидно вставляю свои «пять копеек»: «А твоя контрольная — это не тот парень, с которым ты вчера на остановке целовалась?»
Скромный обычный разнос моментально превратился в бурное выяснение отношений. Мама стала рыдать: «С кем это ты целовалась? Раз ты от меня скрываешь, значит, я тебе уже не мать?!»
Ира на меня тогда очень обиделась и долго не разговаривала. Но я себя чувствовала под защитой родителей...
Хоть я была врединой и могла Ирку вот так заложить, но я ее неоднократно и покрывала, и страховала, и на шухере стояла. А еще я всегда для Иры выклянчивала деньги у нашего дедушки на новые сапоги или кофточку.
Только мое обаяние способно было подействовать на строгого дедушку, и он шел снимать деньги со сберкнижки, а я их отдавала Ире на обновку.
Когда Ирина первая любовь ушел в армию, я тайком читала его письма. Ох, сколько в них было любви и нежности, все так романтично! А когда он вернулся, Ира уже встречалась с Костей. И мы с подружками вечером встречали сестру на остановке, чтобы проводить до дома. А брошенный жених пытался устраивать Ире сцены и поджидал ее у подъезда.
Но все это были такие мелочи! По большому счету с Ирой вопросов не возникало, проблемы были с моим непокорным характером. И что из меня вырастет?
От Иры никто не ждал сюрпризов. И когда вдруг в Ириной жизни случилась сумасшедшая популярность, она в одночасье стала на Украине звездой номер один, это было неожиданностью для всех. Можно сказать, она спутала все карты… Вернее, эти карты спутала я.
А дело было так. В то лето, после чернобыльской аварии, меня сослали в пионерлагерь под Одессой. На целых три месяца! Первый месяц дался мне потом и кровью, я каждый день писала истеричные письма родителям: «Заберите меня из этого ужаса домой!»
Ира в это время поступала в музыкальное училище имени Глиэра на дирижерско-хоровое отделение и была вынуждена остаться в Киеве. Что впоследствии, может быть, сослужило ей не очень хорошую службу... в плане здоровья — ее и будущих детей… А тут меня телеграммой вызывают в Киев на телемост с Чехословакией.
С их стороны выступает 12-летняя Даринка Ролинцова. Эта чешская девочка пела с самим Карелом Готтом. Нашей украинской стороне нужен был не менее знаменитый ребенок. А кто был самым главным ребенком Украины? Правильно, Наташа Порывай!
На вокзал меня провожал лично начальник лагеря. В свой день рождения 31 мая я еду совсем одна в почти пустом плацкартном вагоне. Ну кто нормальный поедет в зараженный радиацией Киев? Мне было так обидно! Была бы я сейчас в лагере, отпраздновала бы весело свое двенадцатилетие. А тут рядом — ни души! Я впервые в жизни почувствовала какую-то непонятную пустоту.
После телемоста я вернулась в лагерь другим человеком. Знаменитостью с лаврами звезды!
Меня встречали как героя. Оказывается, весь наш пионерлагерь смотрел по телевизору, как их Наташка с чешской девочкой общается.
После этого возвращения я вдруг стала обращать внимание на мальчиков. Буквально недавно они все были для меня своими в доску пацанами, а тут вдруг я стала смотреть на них как на объект влюбленности. Смотрела-смотрела — и в конце концов одного рассмотрела…
Естественно, это был голубоглазый блондин. Мне уже тогда нравились высокие длинноволосые парни атлетического телосложения. Кстати, любимый типаж с тех пор у меня не изменился…
В то «пионерское» лето и случилась моя первая любовь, что совершенно примирило с пребыванием в «тюрьме».
Я подуспокоилась и перестала рваться домой. Когда влюбилась, лагерь тут же стал интересным. Мой избранник был старше меня всего на год: мне 12, а ему 13. Пошли первые взгляды, мы танцевали на дискотеке «медляки» под группу «Форум». Обстановка — море, звездное небо — располагала к романтическому настроению. Бурная жизнь в лагере начиналась после отбоя. Вожатые, не обращая внимания на нас, «малявок», крутили романы. Мы с моим Назаром бегали на свидания, часами сидели, взявшись за руки, под луной на берегу моря…
Наша дружба с Назаром длилась несколько лет. Я говорю «дружба», потому что у нас были чисто платонические отношения, кстати, песня «Киевский мальчишка» — про него!
К концу лета, в августе, наша активная мама решила нас с сестрой вывезти вместе с институтом культуры, где она работала, на море. Она подсуетилась, и нас взяли в Дагомыс в туристический лагерь. Мне не хотелось расставаться с Назаром, но что делать…
В то время я пела в составе музыкальной украинской группы «Мираж», которой руководил Костя Осауленко. Я была изюминкой в их коллективе — такая маленькая девочка со звонким голосом поет популярные эстрадные песни. Так я умудрилась пристроить этот коллектив на нашу турбазу — играть на танцах. Когда я уже «зазвездила», пусть и в масштабах Украины, Ира моя усердно училась в музыкальном училище, не догадываясь, какая судьбоносная встреча ждет ее в Дагомысе...
Там я и познакомила сестру с Костей.
Они влюбились друг в друга и через какое-то время поженились. Так, сама того не осознавая, я, получается, их свела…
Я продолжала петь с Костиным ансамблем, тесно сотрудничала с композитором Владимиром Быстряковым, исполняя его песни «Мир без чудес», «Куда уехал цирк», выступала в других городах на многих площадках, стадионах. Набиралась опыта, училась у опытных певиц. А учиться, поверьте, было у кого! Все выступления, в которых я принимала участие в детском блоке, обычно заканчивали знаменитые и народные артисты — Николай Гнатюк, Нина Матвиенко, ну и конечно же София Ротару!. Она выезжала на стадион на открытой машине, делала круг почета с песней «Луна, луна, цветы, цветы». Так я шаг за шагом двигалась к своей заветной мечте — сцене.
А Ира и не помышляла о сцене. Когда они с Костей поженились, ей только исполнилось 19. Ничего, казалось бы, не предвещало ее крутого взлета как певицы. Она целиком и полностью посвятила себя семье.
Я была рада за сестру, потому что давно знала Костю и его родителей. Семья Кости жила в престижном районе Киева под названием Липки в шикарной квартире. Помню, как зашла к Косте в первый раз, и мне показалось, будто я попала в музей. У Кости вообще интересная родословная. У него термоядерное смешение кровей: его прадедом по отцу был знаменитый педагог Ушинский, а мама — татарка с необычными способностями.
К дому Костиных родителей надо было подниматься по лестнице, так как он стоял на горе. Так вот, вся эта лестница, арка и подъезд были заполнены людьми.
Они все стояли, как в мавзолей, чтобы получить консультацию у Костиной мамы. «Она у меня известный экстрасенс», — сказал как-то Костя. Увидев мое недоумевающее лицо, добавил: «Лечит людей от всех болезней». Фатима Гизатулаевна была практикующим экстрасенсом. У нее лечились известные люди. И хотя Костина мама помогла многим вылечиться, но своему внуку помочь так и не смогла…
Ира вскоре родила первенца. Роды у нее были сложные, и ребенок получил травму. Врачи поставили ему страшный диагноз — детский церебральный паралич.
Когда Ира только родила Вову, ее свекровь сразу сказала: «Это ошибка врачей». А потом добавила: «Ребенок родился мертвым. Его оживили». Нам доктора таких подробностей, естественно, не рассказывали и не признавали своей вины.
Ну что делать? Судиться с ними? Разве Вове этим поможешь?
С этой болезнью никто не мог справиться. Но Фатима Гизатулаевна очень старалась. Дефицитные лекарства для внука она доставала по своим каналам. У нашей семьи тогда не было такой возможности: ни по финансам, ни по связям…
Остаться с неизлечимо больным ребенком на руках — это большое испытание для молодой семьи. Как только сестра выдержала все это... Руся первый год не вылезала с Вовой из больницы.
Если бы она пошла характером в маму, наверное, ей легче и проще было бы в жизни. Она не сошла с ума в 20 лет только потому, что боженька вдруг дал ей отдушину — сольную карьеру, о которой она никогда и не мечтала…
Костин коллектив собрался на конкурс эстрадной песни.
Я как солистка не подходила по возрасту — мне всего 15. И тогда Костя пригласил какую-то певицу поучаствовать с ними в конкурсе, но в последний момент она отказалась. Что делать? Другой замены не было. И тут Ира сама предложила Косте: «А давай я попробую спеть. У меня все-таки музыкальное образование». Они записали несколько песен. Костя придумал ей сценический псевдоним — Руся. Это сокращенное от Ируся.
И тут неожиданно случается невероятное! Мало того, что группа победила на конкурсе, так пошла волна народной любви к ее солистке Русе, ничем не объяснимая, не прогнозируемая. Ира взлетела мгновенно, на ровном месте, безо всякой раскрутки.
Это был гром среди ясного неба! Вы представляете, в один день у Руси могло быть по 5—6 выступлений на стадионах, битком забитых ее поклонниками!
Это был подарок судьбы за то, что она оказалась в такой непростой, можно сказать, трагической ситуации с сыном. Ира с Костей стали зарабатывать хорошие деньги, они полностью уходили на лечение больного ребенка. Но популярность имела и другую сторону. Когда Ира выходила с Вовой на прогулку, прохожие узнавали популярную Русю и с любопытством разглядывали ее больного ребенка в коляске. Каково ей было?
В нашей семье всегда жила надежда, что мы обязательно вылечим Вову. Это была четкая установка — он поправится! Такие дети есть и в других семьях, не мы первые, не мы последние — справимся!
У нас не то что разговоров, даже мысли на тему «А не отказаться ли от больного ребенка?»
не возникало. Естественно, все бросились Ире помогать. Можно сказать, семья объединилась вокруг Вовы. Каждый из нас, где бы ни оказался, искал для нашего мальчика врачей, лекарства. Мы были обязаны спасти его и делали все возможное и невозможное для того времени: лечили в больницах, возили за границу в клиники, искали редких специалистов, которые занимались этой проблемой. Всеми правдами и неправдами за бешеные деньги заказывали новейшие препараты в Америке. Но никакие деньги и лекарства не помогали, улучшения не наступало. Медицина в его случае оказалась бессильна. Но надежда умирает последней… В этот период я переехала в Москву.
Взлет Ириной популярности совпал с моим отъездом. Моя жизнь в 16 лет тоже кардинально изменилась. Я встретилась с Игорем Николаевым и стала Наташей Королевой…
А Ира осталась на Украине. Жизнь там была очень непростая, сложная. Мы на какое-то время с сестрой оказались очень далеко друг от друга. Но все, что касалось Вовы, я никогда не забывала и всегда старалась помочь. Это было святое. Первый вопрос, когда мы перезванивались, был следующий: «Как Вова?»
Слава богу, Ира с Костей имели свою квартиру. У Вовы была няня, к нему приглашались педагоги. Но ему этого не хватало — Вова хотел общения. У него были необыкновенно светлые мозги, и он все понимал. Вова тянулся к детям, ему хотелось быть с ними, как все, бегать и играть.
А он был закрыт в четырех стенах от всего мира! Но мой папа не разрешал отдавать Вову в специализированную школу. Он считал, что внука надо учить дома, хотел видеть, как с ним обращаются учителя.
В самый расцвет Ириной популярности ее с Костей пригласили в Канаду записать альбом. Приехав из разрухи в цивилизованную страну, они решили остаться там ради ребенка — чтобы, получив гражданство, перевезти Вову туда. Для детей с таким заболеванием там созданы все условия: хорошая школа-интернат, прекрасное лечение. Это был последний шанс спасти сына.
Ира с Костей решились на этот шаг, прекрасно понимая, что теряют на родине все: успех, деньги, карьеру. С творчеством было покончено. Но это уже не важно: главное — помочь Вовочке… Они очень страдали в разлуке с ребенком, без конца звонили маме.
Ира плакала и только повторяла: «Потерпи еще немножко. Скоро мы его заберем…»
Мы все жили надеждой, что страна с лучшей медициной поможет нашему больному мальчику. Ему в Канаде сделают операцию, он станет ходить.
Когда Ира с Костей уехали, Вове исполнилось четыре годика. Мама с папой согласились остаться с ним. Поначалу Ира с Костей были невыездные и не могли приехать проведать ребенка. Вова очень скучал по родителям, но мы ему не давали тосковать. У нас очень большая семья: бабушки, тетушки, двоюродные братья. Так что у него не было ощущения, что он одинок, что его бросили, что его не любят. Он был окружен заботой и любовью всей родни. Мама неоднократно привозила Вову в Москву.
Мы его возили к известному доктору в Тулу.
Всю трагедию мы осознали, когда ребенок начал взрослеть. Он по-прежнему не ходил и не мог сидеть, передвигался только в инвалидной коляске. Но мы старались не унывать, поддерживали друг друга: «Ничего. Наш Вовочка обязательно пойдет ножками…»
Все врачи, которые его вели, твердили в одни голос: «Дети с такой тяжелой формой заболевания не переживаюг подросткового периода…» Поверить им — означало опустить руки. А на это мы не имели права, оставалось надеяться только на лучшее. «Ничего! — говорила наша мама. — Медицина не стоит на месте, врачи что-нибудь придумают…»
А жизнь-то продолжается. Мы и только мы несем ответственность за больного ребенка.
Никому, кроме нас, наш Вова не был нужен. Ничего, прорвемся! Наймем учителей, будем его развивать, заниматься с ним. Все жили надеждой, что вот-вот Ира с Костей в Канаде встанут на ноги, но пока материальной поддержки от них ждать было бесполезно, они там зарабатывали крохи. Главным финансистом в это непростое время оказалась я. Слава богу, у меня были гастроли, выступления, концерты. В нашей семье никто никогда не считался — эта наша общая боль, наш крест…
Родители по-прежнему заботились о Вовке. Они по очереди несли «вахту»: неделю с Вовой проводила мама, неделю — папа. С ребенком круглосуточно находилась няня. Родители жили на два дома. В своей квартире они бывали, когда им нужно было отдохнуть.
Когда Ира с Костей наконец смогли приехать в Киев, то оказались перед выбором: остаться на Украине или вернуться в Канаду.
Но к моменту их возращения в стране все поменялось. Вместо денег — купоны, пустые полки в магазинах, бандитские разборки, полная неразбериха. На эстраде они никому не нужны, там давно уже другие звезды. Руся так неожиданно исчезла с горизонта, что ее популярность сошла на нет. Хотя зрители продолжали ее узнавать, каждый второй на улице ее останавливал с восклицанием: «Ой, Руся, мы вас до сих пор помним. Как вы замечательно пели!» А что с этого!
Что было делать Ире? Идти учителем музыки в школу или, как многие профессора и академики, стоять на рынке торговать? Но для этого нужно иметь мужество. Это не Канада, где тебя никто не знает.
Надо быть очень сильным человеком, чтобы не обращать внимания на усмешки.
Ира этого сделать не смогла. Ей стало страшно. И они ничего другого не придумали, как вернуться обратно в Канаду. Там проще, легче…
Несколько лет Ира с Костей мотались из Канады в Киев, чтобы повидаться с сыном. И жили на две страны. Привозили сыну редкие лекарства, подарки. Когда Вове исполнилось 8 лет, и мы с Ирой организовали тур по всей Украине «Две сестры», чтобы заработать деньги на его лечение.
Но, увы, прогнозы врачей сбылись: наш бедный Вовочка ушел из жизни в 11 лет. Он так и не дождался своего счастья...
Так получилось, что мы с Игорем Николаевым в это время были на гастролях в Торонто.
К нам за кулисы пришли Ира с Костей. Вдруг звонок мамы: «Вовочки больше нет…» Рядом стоит Ира и ни о чем еще не подозревает. И я понимаю, что мне сейчас нужно сказать матери, что ее сын умер. А я не могу! Ну как я это скажу? Я не помню, как я сказала об этом Ире с Костей, как пела потом на сцене про «маленькую страну» и «желтые тюльпаны» — все было как в тумане. Знаю, что для этого мне пришлось собрать всю свою волю в кулак…
Эта трагическая история сильно подействовала на всех нас. Одиннадцать лет мы боролись за жизнь нашего Вовочки, но бог забрал его, это было самым сложным испытанием, и нам всем было необходимо пройти через это. И мы, взявшись за руки, прошли… А папа не выдержал, эта трагедия с Вовой его подкосила.
Он умер за полгода до ухода внука. За ним спустя три месяца ушел любимый дедушка. Три моих любимых мужчины лежат рядом на кладбище. На памятнике Вовы мы высекли слова его любимой песенки про ласточку: «Ласточка, ласточка, передай привет этому мальчику…»
С уходом Вовы для Иры жизнь словно остановилась. Мы никак не могли ее расшевелить, привести в чувство. Она нашла успокоение в церкви. Ире очень помогла вера, она стала служить в храме регентом церковного хора и только там могла утешиться и спасти себя от плохих мыслей. Мы очень боялись в этот период за Иру, боялись, что она может наложить на себя руки. После трагедии с сыном Руся больше не вышла на сцену.
Вот такая непростая история 90-х, которая зажгла звезду по имени Руся, и под определенными обстоятельствами ее и погасила…
Ира с Костей переехали в Майами под мамино крыло.
Ира — человек ведомый, ею надо руководить. Что наша мама всю жизнь и делает. Ира сама о себе говорит: «Мне надо, чтобы мне все разложили по полочкам, объяснили, что и как делать, тогда я буду делать».
После пережитого горя Ира твердила одно: больше никогда рожать не стану! Ее уговорила мама: «Ну что это за семья без детей? Столько времени уже прошло, давайте рожайте…» Потом мама повторяла: «Уговорила на беду…» И у них с Костей родился второй мальчик. И тоже непростой…
Какая судьба у Иры! Как трудно ей даются дети, как она мучается! Наша прабабушка очень за Иру переживала, плакала, причитая: «Не попадает горе дважды в одну семью!
Даже в войну такого не случалось. Наша мама прятала детей в бомбежку в воронку и говорила: «Бомба дважды в одно место не падает!» Это действительно один случай из миллиона!
Матвей родился в Майами абсолютно нормальным малышом. Ребенок красоты необыкновенной, смышленый, живой. Никаких отклонений врачи не находили. В год ему сделали одновременно шесть прививок. Реакция была очень сильной. Целую неделю он горел — температура под 40. Никто на это не обратил внимания, а когда ему через год поставили диагноз, об этом вспомнили…
Первой странности в его поведении заметила мама. Однажды они гуляли с маленьким Матвеем в парке. И вдруг она видит, что он остановился у дерева, машет руками и лепечет с кем-то.
Мама видит дерево, а он — явно что-то другое!
А как-то 2-летний Матвей подошел к двери, показывает пальчиком на «глазок» и начинает что-то говорить. Мама открывает — там никого. А Матвея никак от двери не оттащишь. Стоит, руками машет и что-то говорит, говорит…
Или гуляют они, например, вдоль океана. В одну сторону он идет с удовольствием, весело смеется, а поворачивают обратно — начинает упираться. Мама тащит его за руку, а он ни за что!
Когда таких странностей накопилось достаточно, мама поделилась своей тревогой с Ирой: «Надо Матвея показать врачу. С ним что-то не так…» Все мы были в шоке, когда врачи объявили: Матвей — аутист.
Мы не знали, что это такое. Да и никто в мире до сих пор этого явления до конца не понимает. Существует миллион версий: одни считают это врожденным заболеванием, другие связывают это с прививками. Как нам объясняли американские врачи, такие, как Матвей, дети-индиго, они нормальные, это мы с вами ненормальные. «Это дети будущего!» — сказала врач. «Но они же живут в настоящем!» — возразила ей мама. А вот как примирить будущее с настоящим, врач объяснить так и не смогла…
Одно ясно — эти дети особые, не такие, как мы. Матвей — очень симпатичный, добрый мальчик, просто живет в каком-то своем придуманном мире. Мир обыкновенных людей ему не интересен. Ему не нужна дружба детей, у него отсутствуют эмоции. Мы даже не знаем, каким он видит окружающий мир!
И нас в том числе…
Матвей приходит на детскую площадку, сразу же забирается на самую высокую точку и там сидит часами. Смотрит оттуда на деревья, как солнышко за тучу прячется, как птицы летают… и говорит сам с собою. Его не интересует жизнь внизу, игры сверстников в песочнице.
Иногда он слезает со своего места и, соскучившись, подходит к маме. Сядет рядом, головку положит на плечо и молча обнимет. Он очень ласковый ребенок…
Мне нравится Матвей. Я люблю за ним наблюдать. Мне так хочется понять, что же он такое видит в небе? О чем думает? Благодаря этим наблюдениям я сразу узнаю особых детей — по тому, как они встают на цыпочки, не смотрят в глаза, не общаются со сверстниками и не говорят.
Лет до шести Матвей не говорил ни слова.
Сейчас уже наблюдается прогресс. Но он не любит слова, говорит по необходимости. Порой мимикой он может сказать больше, чем словами.
Матвей постоянно нуждается в поддержке и помощи взрослых. Его никогда нельзя выпускать из виду. Если он катается на велосипеде, нужно за ним следить. Не дай бог свернет за угол и потеряется. На всей его одежде вышиты его имя и адрес. На всякий случай…
Эти дети не могут существовать в социуме. Их часто принимают за умственно отсталых, но это не так. Они просто не могут общаться с внешним миром. Мы, взрослые, должны стать их поводырями.
Матвею девять лет, но в быту он совершенно беспомощный.
Его надо вести за собой и обо всем рассказывать. Таких детей воспитывают методом дрессуры: «Пойди туда! Положи сюда! Возьми ложку!» И Матвей послушно моет руки, ходит, как по тропинке, в туалет, ложится в свою постель. Матвей выучил дорогу домой, он знает нужную кнопку в лифте, его научили кататься на велосипеде.
Таким детям нельзя менять маршрут, а то они заблудятся и пропадут. Ему не нужна компания, к маме он обращается, только когда нужна помощь.
И хотя на первый взгляд Матвей весь в себе, он нас всех узнает…
Я стараюсь, чтобы мой сын Архип, которому 11 лет, понимал, как бережно надо обращаться с братом, что Матвей не такой, как все, что с ним нельзя вести себя как с обычным ребенком.
Например, едем как-то с детьми в Диснейленд.
Для Матвея это место незнакомое, и от этого у него стресс. Наши дети — Архип и младшая сестренка Матвея Соня — знают, что его нужно обязательно взять за руку и не отпускать, потому что он может потеряться.
Сестра водила сына и к врачам, и экстрасенсам, с ним занимается логопед. Каждый год Матвей проходит курс специальных процедур: его помещают в барокамеру и насыщают мозг кислородом. И каждый раз мы с радостью замечаем прогресс в его развитии. Появилось улучшение — значит есть надежда!
Мы не смогли помочь Вове и сделаем все для Матвея. Он как цветок, который нужно поливать каждый день. И мы все каждый день говорим Матвею: «Я тебя люблю!» Он понимает это и улыбается...
Сонечка младше Матвея почти на три года. Ира забеременела, когда никто и не подозревал о его аутизме. А то бы…
Слава богу, Соня появилась на свет. Она очень любит брата и старается за ним смотреть. Мама рассказывала, как она с детьми однажды пошла в Майами в кафе. Вдруг Матвей сорвался и стремглав куда-то помчался. Мама в ужасе застыла на месте — ей за ним не угнаться. Сонечка храбро бросилась вслед. Догнала брата, схватила его и строго отчитала: «Бабушка старенькая, тебя догнать не может. Почему ты убегаешь?» А он ее понимает, головой кивает. Соня взяла брата за руку и повела за собой, а он, такой большой, как медведь, с поникшей головой идет покорно за маленькой крошкой…
Сонечка знает, что ее брат не такой, как все, и опекает его, словно старшая сестра.
Матвей любит ходить с ней на теннисный корт. Она там занимается, а он шалит: собирает теннисные мячики и не отдает. Соня строго его журит, а игрокам объясняет: «Извините, мой брат болеет аутизмом. Он не нарочно…»
Невозможно без слез смотреть, как Матвей кладет Сонечке голову на плечо и гладит ее. Он так показывает ей, что очень ее любит…
Какое у него будущее? Что будет дальше, никто не знает…
Остается только молить бога, чтобы он всем нам дал силы пройти и это испытание.
Это какая-то кармическая история. Трагическая история с первым сыном, затем болезнь второго. За что это Ире? Я не знаю…
Может быть, они с Костей таким образом расплачиваются за грехи предыдущих поколений? Во всяком случае, мне кажется, все на этом свете происходит неспроста…
Когда мама приезжает в Москву на запись передачи, она места себе не находит, беспокоится за Иру и ее детей. Я даже для себя вывела одну теорию. Первого ребенка родители будут опекать до гробовой доски. А если он еще и имеет проблемы, то тем более. Вторые дети всегда более самостоятельные, может, оттого что к ним спокойнее относятся...
Мама периодически меня называет Ирой, я никогда не слышала, чтобы Иру называли Наташей.
А значит, она о ней постоянно думает. Как лебедушка, все время бережет и охраняет.
Мы по-прежнему очень дружная и сплоченная семья. И в счастье, и в горе мы друг друга поддерживаем, не забываем. Боль моей сестры — это и моя боль. Мы давно уже не те маленькие девчонки, которые дрались из-за подушки или лишней шоколадки. Ближе Иры у меня никого нет. У нас был период совершенной отдаленности. Ушел из жизни маленький Вова. Он был связующим сильным звеном в наших отношениях с сестрой. Несмотря на то что мы жили в разных странах, он нас всех сплачивал. А когда его не стало, наступила какая-то пустота, разрыв. Все переживали его уход самостоятельно: Ира с Костей боролись за выживание в Канаде, мама с горя уехала в Майами, я жила в Москве. Мы были все раскиданы на страны и континенты.
Мы общались, созванивались, но близости не было.
Сейчас все по-другому. Родители, рано или поздно, уходят, а роднее, чем твой брат или сестра, никого нет. Это ты понимаешь только с возрастом. И нас уже объединяют не проблемы, которых в молодости с лихвой хватало. Просто хочется видеть рядом близкого тебе по крови и духу человека. Моя сестра знает меня всю мою жизнь. Мне не надо ей ничего рассказывать. Она помнит, как я родилась, как меня принесли в кулечке домой. Это очень важно для меня. Чем старше мы с сестрой становимся, тем ближе друг другу…
Видимо, я все-таки была хорошей свахой, потому что Ира и Костя, пережив все трагедии, невзгоды, трудности и эмиграцию, до сих пор живут вместе, растят двоих детей.
Держатся друг за дружку. Никакие жизненные трудности их союз не разрушили, а наоборот, сплотили. И я верю, что Ира еще выйдет на большую сцену и споет свои песни для людей, которые ее помнят, любят и ждут возвращения…
Благодарим мебельный салон «ТАНГО» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram