Его благодарил на концертах Фрэнк Синатра, на правах старшего товарища он наставлял в мастерстве Грегори Пека, потягивал виски у бассейна с Кларком Гейблом. Уезжая на гастроли, по-дружески пускал пожить в свою квартиру бесприютного Марлона Брандо. А отправляясь с женой в театр, оставлял детей с Мэрилин Монро. И что в итоге? И Пек, и Гейбл, и Брандо, и Монро, и Синатра давно уже стали легендами. А много ли на свете людей знают имя Эли Уоллаха?
Наверное, его следует считать неудачником. Да Эли, собственно, и сам часто так говорит, хотя, возможно, и в шутку.
Но другого столь счастливого неудачника на свете не найти — и это уже всерьез. В 1996-м, на съемках «Компаньона» с Вупи Голдберг, Эли Уоллах понял, что дело плохо. Его давно уже мучили боли в бедре, но он списывал все на возраст: девятый десяток — не шутка. Но не до такой же степени! Ему и раньше требовались дублеры на съемках, например, когда снимались особенно лихие конные трюки в «Великолепной семерке», но теперь дублера пришлось брать для сцены, в которой герой Уоллаха поднимался на один пролет по лестнице!
С грехом пополам доработав на картине, Эли обратился к врачам. У него нашли прогрессирующий артроз и назначили срочное протезирование тазобедренного сустава. На следующий день после операции в палату к Уоллаху пришли жена Энн и молодой физиотерапевт, катившая перед собой ходунки.
— Мистер Уоллах, — сказала врач, — нужно как можно скорее начать разрабатывать ваш протез.
Пожалуйста, встаньте, возьмитесь за ходунки и дойдите до стены.
— Вы сошли с ума? — прохрипел Эли. — Мне 82 года, у меня вчера была операция. Помолитесь лучше, чтобы я вообще хоть когда-нибудь встал!
— Но методика требует… — начала докторша.
— К черту ваши методики! Вы что, не понимаете? Я подыхаю от боли!
В этот момент Энн потянула физиотерапевта за рукав и что-то зашептала ей в ухо. Та нахмурилась и кивнула.
— Мистер Уоллах, — строго произнесла она. — Мы снимаем фильм о восстановлении больного после операции. И сильно отстаем от графика. Поэтому будьте добры встать, взяться за ходунки и дойти до стены. Вы готовы? Камера! Мотор!!!
Эли и сам не понял, что произошло дальше. Но вдруг обнаружил себя уже у стены, разворачивающимся обратно в сторону кровати. Он понимал, что ни за что в жизни не пройдет этих четырех шагов: так во сне, взобравшись невесть как на страшную высоту, вдруг сознаешь, что не сможешь спуститься вниз. И все-таки он дошел и, отпустив ходунки, тяжело осел на постель, обливаясь потом.
— Спасибо, снято! — воскликнула врач, они с Энн захлопали в ладоши.
И Уоллах почувствовал, что боль отступила.
Он вздохнул и покачал седой головой. «Хоть какая-то надежда на бессмертие, — проворчал Эли. — Сам загибаюсь, но актер во мне, похоже, намерен жить вечно...»
Он родился в 1915-м, и актер в нем родился, по всей вероятности, тогда же. Сколько Эли себя помнит, он мечтал играть на сцене и в кино. Лет в 6 чуть не довел до инфаркта мать. Когда та вошла к нему в комнату позвать сына ужинать, Эли вдруг рухнул как подкошенный на постель и простонал: «Нет, нет… Я не могу. Мне уже не дойти… Ужинайте без меня», — и уронил голову. Накануне были выходные, и отец побаловал семью походом в кино, где так же трагически умирал один из героев, но мама вспомнила об этом не сразу.
Семья жила в Бруклине, на втором этаже дома, внизу которого размещалась отцовская лавка.
Папиросы, жевательный табак, газеты, пакетики орешков, содовая вода и платный телефон. Вечером лавка заполнялась докерами и портовыми рабочими. Они курили, жевали табак, грызли орешки, бросая окурки куда попало и сплевывали на пол — иного здешние нравы не предполагали. Обязанности 6-летнего Эли в семейном бизнесе состояли в том, чтобы подметать в лавке пол.
Вечерами на улице зажигались газовые фонари, а поутру громыхали конные экипажи — в основном торговцев, пополнявших нехитрый ассортимент окрестных магазинчиков. После полудня появлялась повозка ассенизатора, и человек в форменном костюме, сохраняя приличествующую государственному служащему солидность, убирал с улицы лепешки конского навоза. А еще появлялись друзья, и Эли убегал с ними играть.
Многие из них росли в менее обеспеченных семьях и в кино не бывали, а потому актерские задатки юного Уоллаха пришлись очень кстати: нередко он разыгрывал перед компанией увиденные фильмы целиком.
Однако от неприятностей его это не уберегло. И лет в 8 Эли, вернувшись домой с глазами, полными слез, спросил: «Мама, ну зачем мы распяли Христа?!» Дворовая компания к этому времени доросла до понимания национальных различий.
Впрочем, своих итальянских приятелей Уоллах всегда вспоминает с благодарностью. Их манеры, пластика и акцент, впитанные цепкой памятью прирожденного актера, не раз ему помогали: итальянцев за свою карьеру Эли переиграл чуть ли не больше, чем евреев, — от водителя грузовика Альваро в бродвейской постановке «Татуированной розы» (роль, принесшая ему премию «Тони», между прочим) до дона Альтобелло в третьем «Крестном отце».
Да и вообще бруклинское детство оказалось в этом смысле золотой жилой, которую Уоллах разрабатывал многие годы. Например, в 1958-м его пригласили сыграть в телепостановке роль знаменитого убийцы Альберта Анастазии, главы клана Гамбино. Было это еще задолго до «Крестных отцов», ролей мафиози Эли прежде не играл и обратился за консультацией к отставному офицеру полиции. Тот отыскал досье и приготовился к обстоятельному рассказу.
—Анастазия жил в Бруклине, в доме номер 167 по Юнион-стрит… — начал он.
— Спасибо, пожалуй, этого достаточно, — рассмеявшись, перебил его Уоллах. — Не тот ли это громила, который всегда отбирал у младшеклассников деньги на завтрак? Я жил в доме номер 166.
Вспоминая, легко смеяться, но в те годы семейству Уоллах было не до смеха. Бруклин 20-х годов становился все более опасным местом. Однажды поздним грозовым вечером Эли услышал звук, слишком тихий для грома и слишком резкий для чего-то еще. Он выглянул в окно и успел заметить человека с пистолетом в руке, спешно удалявшегося прочь. И мертвое тело, распростертое прямо напротив их дома. В следующий миг отец за шиворот оттащил его от окна и строго-настрого велел держать язык за зубами.
Вскоре Уоллах-старший продал свою лавку вместе с квартирой, семья перебралась в более спокойный район.
Там Эли и окончил школу, успев блеснуть в школьной постановке в роли старика, проклинающего небеса за смерть своей дочери. Мама даже прослезилась, но отец остался непреклонен: он и слышать не желал ни про какое актерство, его сын должен получить приличное образование. А поскольку Великая депрессия уже грянула и с деньгами в семье было туго, пришлось искать университет с минимальной платой за обучение. Таковой нашелся в городе Остин, что в штате Техас.
Годы учебы здесь запомнились Эли главным образом, конечно, университетским театром, одной из звезд которого Уоллах стал уже на втором курсе. А еще бесконечной чередой работ, на которых приходилось трудиться в свободное время, хотя его и без того почти не оставалось.
Но Эли не желал сидеть на родительской шее, и даже пара долларов в неделю была для него ощутимым подспорьем. К тому же каждая из его тогдашних работ приносила и нечто куда более важное, чем деньги. Будучи билетером в городском театре, он пересмотрел спектакли всех знаменитых гастролеров. Помощником конюха в поло-клубе научился ухаживать за лошадьми и уверенно держаться в седле — что не раз помогало потом получать роли в вестернах. А вожатым в летнем детском лагере познакомился с очаровательной медсестрой, отношения с которой растянулись на несколько лет и едва не переросли в брачные узы.
Зато диплом специалиста в области искусств и английской литературы решительно никакой практической ценности не имел. Эли, правда, надеялся, что этот диплом поможет ему проторить дорогу на Бродвей, но на очередном семейном совете, состоявшемся после его возвращения в Нью-Йорк, актерскую карьеру вновь с негодованием отвергли.
По настоянию старшего брата Сэма, получившего уважаемую профессию экономиста, Эли поступил на курсы подготовки школьных учителей при городском колледже. Честно прослушал весь курс — и... с треском провалил экзамен.
Вечером за семейным столом никто не перебросился и парой слов. Эли готов был провалиться сквозь землю и, поскорее управившись с ужином, ушел к себе. А вскоре в дверь комнаты тихо постучали. Это была его красавица сестра Сильвия. Звенящим шепотом она сообщила, что встречается сейчас с дирижером симфонического оркестра. А у того есть приятель в какой-то актерской школе, который готов устроить Эли прослушивание.
«Какая-то школа» оказалась студией Neighborhood Playhouse, знаменитой сейчас на весь мир. А слава ее создавалась именно тогда, во второй половине тридцатых. Актерскому мастерству здесь учил Сэнфорд Мейснер, который вместе с Ли Страсбергом принес в Америку идеи системы Станиславского, получившей в США гордое название Метод — именно так, с большой буквы.
Собственно, именно Мейснер и прослушивал Эли. И где-то на середине длинного, бурлящего страстями стихотворения устало снял очки в элегантной оправе и протер их безупречно белым носовым платком. Терпеливо дождался финала и сказал: «Вот что, молодой человек. Пожалуй, я вас возьму. Но, сдается мне, вам потребуется лет двадцать, чтобы стать хорошим актером».
Так в жизни Эли Уоллаха случилась его первая из двух больших удач. Дома в тот вечер можно было экономить на электричестве: Эли сиял ярче всех лампочек вместе. Он сообщил семье, что принят в актерскую школу (благоразумно промолчав про обещанные Мейснером 20 лет до успеха).
— И этим ты собираешься зарабатывать на жизнь? — сокрушенно вздохнул отец, понимая, что теперь-то уж сына нипочем от актерства не отвадишь.
— Я попробую, па, — пообещал Эли. — Я попробую.
Следующие два года были волшебным сном, от которого Эли, будь его воля, предпочел бы, наверное, и вовсе не пробуждаться. Сэнфорд Мейснер учил Эли и его сокурсников обращаться к эмоциональной памяти, а Марта Грэм, преподававшая танец, — перевоплощаться в раненых птиц и оленей на водопое.
Они были табуретками в этюдах и Гамлетами в студенческих постановках, открывали удивительные тайны актерского ремесла и уже не верили даже, а точно знали, что театр и кино завтрашнего дня безраздельно принадлежат им.
Когда учеба закончилась и выяснилось, что бродвейские режиссеры и голливудские продюсеры отчего-то не стоят в очередь за выпускниками Neighborhood Playhouse, сон все-таки продолжался. Просто нужно было сходить еще на пару-тройку прослушиваний и просмотров — и уж тогда-то все станет на свои места и мир обомрет от восхищения перед новыми кумирами.
Сон закончился, когда грянула война и Эли получил повестку явиться на призывной пункт.
Подруга-медсестра, теперь уже студентка выпускного курса медицинского факультета и без пяти минут врач, предложила вполне профессиональное решение вопроса: закачать шприцем несколько кубиков воздуха Эли в легкое. Она объясняла, что ничего страшного тут нет, так делают даже по медицинским показаниям, когда требуется искусственная блокада легкого, что скоро все пройдет, зато человека с неработающим легким точно не возьмут в армию.
Эли отказался. Не то чтобы он был великим патриотом, скорее боялся, что легкое так и не придет в порядок — подруга все-таки не была круглой отличницей. Да и неловко как-то к тому же.
Поэтому с призывного пункта он отправился не домой, а на самый север штата, в учебный лагерь, на курсы ускоренной подготовки офицеров.
Подруга то ли обиделась за недоверие, то ли трезво оценила, что война будет долгой, не стала ждать и месяца через три вышла замуж за другого. А тут еще — будто мало было Эли неприятностей! — японцы атаковали Перл-Харбор. И спустя считаные дни младший лейтенант Уоллах в составе военного госпиталя оказался на транспортном судне и отбыл за океан.
Повоевать ему не пришлось. До 1944-го госпиталь размещался в Касабланке, а в самом конце войны переехал аж на Лазурный Берег — в Ниццу. Но что такое война и что она делает с людьми, Эли Уоллах узнал очень хорошо. И с телами — выгрузка раненых и убитых из санитарных машин была обязательным «боевым крещением» для всех новичков по другую сторону Атлантики. И с душами тоже — ближе всего к смерти за годы войны Эли оказался, когда в госпиталь привезли здоровяка-десантника с помутившимся рассудком, который кричал про оторванную взрывом голову друга и жаждал в порядке компенсации поотрывать головы всем тыловым крысам.
Тут уж дежурному офицеру Уоллаху, принимавшему пациента, ох как пригодились все его актерские навыки, чтобы убедить беднягу угомониться и позволить ввести инъекцию успокоительного.
Актерские навыки, впрочем, пригодились не только для этого. Из служащих госпиталя Эли Уоллах сколотил некое подобие труппы, а сам написал что-то вроде пьесы. Комическое ревю «И это — армия?!» имело изрядный успех, Эли блистал в роли Гитлера. Армейское начальство настолько впечатлилось, что даже организовало импровизированному театру гастроли по другим госпиталям и войсковым частям, но до линии фронта эта «агитбригада» так и не добралась: фронт уже стремительно сжимался вокруг Берлина.
В 1945 году 30-летний Эли вернулся домой.
Целым и невредимым, на радость семье. И очень быстро осознал, что угодил в пропасть. Юнцов-любовников на экране и сцене азартно играло новое поколение, а главных героев, к которым Уоллах вполне уже относился по возрасту, играли те, кому не пришлось на пять лет прервать свою карьеру. Грегори Пек, например, учившийся годом младше Эли в Neighborhood Playhouse и часто бегавший к старшекурсникам за советом, был уже голливудской звездой первой величины. А Уоллах? Так и не успевший толком дебютировать и уже основательно поседевший тридцатилетний начинающий актер?
Эли хорошо понимал, насколько смешно это звучит...
Но он решил, что не сдастся. И день за днем обивал пороги бродвейских театров, затянутый в свою офицерскую форму. Отчасти по причине того, что на новую приличную гражданскую одежду не хватало денег, отчасти в надежде пробудить в режиссерах патриотические или хотя бы сентиментальные чувства. Но режиссеры проявляли недюжинную твердость, раз за разом оставляя Уоллаха за бортом очередного спектакля.
Правда, однажды его все-таки взяли на роль — причем главную! Пьеса была о том, как призраки погибших американских солдат возвращаются после войны домой, и Эли утвердили командиром призрачного подразделения. Но постановка оказалась столь беспомощной, что не выдержала и трех представлений.
А критики даже не удосужились обратить внимание на актерскую игру, ограничившись ушатами помоев на головы режиссера и драматурга.
Теперь уже даже сестра Сильвия, главная союзница Эли, начала заводить разговоры о том, что брату, возможно, стоит попробовать себя в чем-то другом — пока еще не поздно.
— Уже поздно, Сильвия, — качал головой Эли. — Уже очень давно поздно.
Несколько лет он перебивался небольшими эпизодами в случайных спектаклях. А в 1951 году знаменитый Теннесси Уильямс написал «Татуированную розу». Вообще-то он писал ее специально для Анны Маньяни, но итальянская дива в последний момент отказалась играть на Бродвее.
Постановку закрыли, расстроенный драматург впал в меланхолию, и судьба пьесы словно бы «зависла». В итоге «Татуированная роза» досталась сравнительно небольшому и скорее экспериментальному театру, который решил пойти совсем другим путем и доверил главные роли совсем неизвестным актерам. Играть Серафину пригласили Морин Стэплтон — очаровательную, уже «засветившуюся» на Бродвее, но все же пока скорее многообещающую, чем состоявшуюся актрису. За Эли Уоллаха похлопотали однокашники по Neighborhood Playhouse, ставшие влиятельными в театральном мире персонами. Впрочем, на роль итальянца Альваро он и впрямь подходил идеально (спасибо друзьям детства!) и с первого же прослушивания покорил и режиссера, и самого Уильямса. К тому же найти более неизвестного актера его возраста было вряд ли вообще возможно.
Полгода спустя Стэплтон и Уоллах получили за свои работы главную театральную премию «Тони».
Правда, театральным академикам не хватило духа отметить начинающих актеров за лучшее исполнение главных ролей: и Морин, и Эли получили призы как лучшие исполнители второго плана. Над очевидным абсурдом ситуации потешалась вся пресса — придумать более главные роли, чем Альваро и Серафина в «Татуированной розе», было ну совершенно невозможно. Стэплтон в ярости ругалась на распорядителей «Тони» так, что Уоллаху живо вспоминались уже не друзья-итальянцы, а докеры из его детства. А сам Эли лишь горько усмехался, словно бы различая наперед за этой ценной, но такой нелепой наградой всю свою будущую актерскую судьбу.
Судьбу великого неудачника, которому суждено всю жизнь идти задворками чужой славы и, даже стоя на самой что ни на есть авансцене, все равно оставаться на втором плане.
Вскоре Эли Уоллах едва не дебютировал и в Голливуде. Его пригласили на роль в фильме «Отныне и во веки веков». И он совсем уже было согласился, но Теннесси Уильямс написал очередную пьесу. Отказать драматургу, благодаря которому он «вышел в люди», Эли никак не мог. В самый последний момент он порвал все договоренности со студией и вернулся в Нью-Йорк, чтобы взяться за репетиции пьесы Уильямса.
Роль в фильме «Отныне и во веки веков» досталась Фрэнку Синатре. Через год он получил за нее «Оскар», а спектакль по новой пьесе Уильямса был встречен публикой довольно прохладно...
Фильм «Отныне и во веки веков» вернул к жизни карьеру Синатры. Это была та самая роль, которой он якобы добился с помощью друзей-мафиози, до смерти запугавших продюсера (эпизод с отрезанной конской головой в постели из первого «Крестного отца» — именно об этом). Жутковатая легенда не имела к действительности никакого отношения: роль досталась Синатре случайно, просто потому, что нужна была срочная замена Уоллаху.
Фрэнк Синатра, кстати, своего благодетеля не забыл. Каждый раз, выступая в Нью-Йорке, он приглашал Эли на концерты. Лучшие места в первом ряду, если пел в большом зале, и лучший столик у сцены, если выступал в клубах, были ему обеспечены. И несколько раз в перерыве между песнями певец начинал: «А сейчас я хотел бы поблагодарить одного человека… Если бы не он, я, наверное, не стоял бы сейчас на этой сцене.
Сам того не желая, он сделал для моей карьеры больше, чем многие другие…» Тут Фрэнк выдерживал эффектную паузу и, отыскав глазами Эли, подмигивал ему и добавлял: «А впрочем, это долгая история. Но все равно спасибо ему большое!»
— Почему он ни разу не назвал твоего имени? — недоумевали друзья Эли.
— Почему меня это не удивляет? — флегматично пожимал он плечами в ответ. — От судьбы не уйдешь...
Голливудский дебют, впрочем, все же вскоре состоялся. В 1956-м Уоллах снялся в фильме «Куколка», а в 1960-м и вовсе причастился к бессмертной классике кинематографа, сыграв в «Великолепной семерке». Вот только и в анналы мирового кино имя его вписано мелким курсивом.
«Великолепная семерка» — это конечно же Юл Бриннер, Стив МакКуин и Чарльз Бронсон, рыцари без страха и упрека. А Эли Уоллах сыграл главаря бандитов Кальверу.
Сыграл прекрасно, спору нет, но когда на финальных титрах премьерного показа зал зашелся в восторженных криках и овациях, кажется, только один человек переживал за Эли всерьез. Его десятилетний сын Питер, подозрительно хлюпнув носом, спросил:
— Пап, ну как же так? Неужели ты не мог уделать этого Бриннера?!
— Эх, сынок, — улыбнулся Эли. — Кино — жестокая штука. И если уж сценарист написал, что я должен схлопотать пулю, то, можешь быть уверен, я ее схлопочу, как бы ни уворачивался.
Через год Уоллах снялся в другой громкой картине — «Неприкаянных» Джона Хьюстона по сценарию Артура Миллера. Партнерами его были Кларк Гейбл и Мэрилин Монро. Гейбла Эли, признаться, слегка побаивался. Зато встрече с Мэрилин был рад — они подружились еще лет 6 назад, когда после дебюта в Голливуде Монро решила взяться за актерское ремесло всерьез и училась в Нью-Йорке у самого Ли Страсберга. А вечерами, пока Эли с женой были в театре, охотно соглашалась посидеть с их детьми.
Увы, теперь это была совсем другая Мэрилин. Окруженная толпой консультантов и ассистентов, пустым взглядом скользившая, не узнавая, по лицам старых знакомых, опаздывавшая на 2—3 часа каждый день и не способная, даже явившись на площадку, сыграть с первого дубля самый пустяковый эпизод. В одной из сцен ей нужно было проворно перебежать оживленную улицу.
Машины взревели двигателями, Мэрилин шагнула на край тротуара, режиссер скомандовал: «Мотор!» Но актриса так и застыла без движения.
— Стоп, стоп, к черту! В чем дело, Мэрилин?! — заорал режиссер.
— Я не могу это сыграть, — ответила Монро. — Я не понимаю эпизода. В чем тут психологическая мотивация моей героини?
— Мо-ти-вация?! — режиссер метнул уничтожающий взгляд на консультантов Мэрилин по актерскому мастерству. — Ну, это я сейчас объясню. Твоя мотивация состоит в том, чтобы перебежать эту гребаную дорогу и не попасть под грузовик!!!
В общем, с Монро Эли почти не общался.
А вот с Гейблом сдружился с самого первого дня, они даже выходные проводили вместе — за неспешными беседами под отменное виски на ранчо Кларка неподалеку.
...Но и «Неприкаянные» остались в истории как картина с Гейблом, Монро и этим парнем, ну, как его там. Тем более что и для Гейбла, и для Монро этот фильм оказался последним.
Дальше все то же самое повторялось бессчетное множество раз. «Как украсть миллион» с Одри Хепберн и Питером О’Тулом и «Золото Маккены» с Грегори Пеком и Омаром Шарифом, «Хороший, плохой, злой» с Клинтом Иствудом и «Крестный отец» с Аль Пачино — это не перечень лучших фильмов мирового кинематографа. Это фильмография Эли Уоллаха. И без его участия любая из этих картин, возможно, не стала бы шедевром. Вот только сам он неизменно оказывался все тем же «этим-парнем-ну-как-его-там» с некрупным именем в уголке афиши.
И довольствовался коллекцией забавных случаев с участием его скромной персоны и величайших легенд мирового кино — коллекцией, пополнявшейся год от года.
На съемки «Хорошего, плохого, злого» в Испанию, например, Уоллах и Иствуд добирались своим ходом. И заночевали по дороге в квартире одного из испанских друзей Клинта. Но квартирка оказалась крошечной, с одной-единственной свободной кроватью. «Только если ты не храпишь!» — мрачно изрек Иствуд, в упор глядя на Уоллаха. Друзья Эли долго шутили потом, что он стал единственным мужчиной, разделившим ложе с Клинтом Иствудом.
А на съемках «Как украсть миллион» в одной из сцен Эли должен был поцеловать Одри Хепберн.
И та, будучи почти одного роста с Уоллахом, перед самой командой «Мотор!» ловко сбросила туфли на каблуках. «Так вам будет удобнее», — улыбнулась она.
— Вы — точно ангел, — только и смог ответить Эли.
На тех же съемках случилась и более примечательная история. Фильм снимали в Париже, и в выходные Эли решил проведать места своей военной молодости и отправился в Ниццу. Здесь прямо посреди набережной он вдруг столкнулся с приятелем-актером. Тот снимался в Ницце в малобюджетном телепроекте «Маки — это тоже цветы» под эгидой ЮНИСЕФ, и режиссеру до зареза требовался актер на эпизодическую роль мафиози-наркоторговца.
— У меня полтора дня, — предупредил Эли.
— Успеем, — ответил приятель. — Вот только гонорар не обещаю. Но могу предложить шесть рубашек от Lanvin, их фирма поддерживает проект.
— Идет, — рассмеялся Эли.
Сыграл за полтора дня наркоторговца и напрочь обо всем забыл.
А осенью того же года друг Уоллаха, режиссер Пол Богарт, пригласил его на церемонию вручения телевизионной премии «Эмми». И очень просил одеться как положено, намекая, что для него, Пола, это будет важное событие. Эли смекнул, что Богарт ждет награды и хочет, чтобы его окружение выглядело по этому случаю безукоризненно, — и явился в смокинге. Порадовался за друга, и впрямь отхватившего премию, и совсем было уже собрался уходить, как вдруг краем уха услышал несущееся со сцены: «Приз получает Эли Уоллах!»
— Что?!
За что?! — ошалело переспросил Эли.
— За «Маков»! Иди давай, — чуть не выпихивая друга на сцену, расхохотался Богарт.
Так Эли Уоллах стал обладателем еще одной престижной награды — «Эмми» за лучшую мужскую роль в телевизионном фильме. Роль второго плана, разумеется. Зато его благодарственная речь, пожалуй, в кои-то веки стала главным событием — хотя бы одной конкретной церемонии. «Буду краток, — произнес ошарашенный Эли. — Я благодарю ЮНИСЕФ. Благодарю компанию Lanvin за шесть рубашек, доставшихся мне в качестве гонорара.
И моего друга Пола Богарта, обманом притащившего меня сюда».
Он так и не сыграл своей звездной главной роли. А ближе всего к ней был с великим Федерико Феллини. Тот сам отыскал Уоллаха и рассказал о замысле своей новой картины. О скрипаче, который летит на концерт, но попадает в авиакатастрофу. И не то выжив, не то уже по другую сторону бытия, оказывается в удивительном Белом Городе, где происходят странные и необъяснимые вещи.
— Но почему я? Почему не Мастроянни? — спросил потрясенный Эли.
— Марчелло прекрасен, но для этой картины мне нужны другие краски, — пожал плечами Феллини.
Он успел рассказать о своем замысле и продюсеру Дино Де Лаурентису, и тот, впечатлившись идеей не меньше Уоллаха, вложил 750 тысяч долларов в создание декораций Белого Города.
А Феллини от съемок отказался...
Когда Де Лаурентис буквально взял режиссера за горло, тот признался, что видел сон: он умрет, как только закончит съемки этой картины.
— Федерико, я не видел никаких снов, — заявил Де Лаурентис, — но обещаю тебе, что ты умрешь, если не снимешь этот фильм!
Дело дошло до суда, и маэстро грозили большие неприятности. Но в историю вмешался другой известный продюсер, Альберто Гримальди. Он из своего кармана компенсировал Де Лаурентису 750 тысяч и получил право продюсировать три следующих фильма Феллини. Но фильм про Белый Город не был снят никогда...
Впрочем, и с Серджо Леоне тоже могло получиться. Они подружились на съемках «Хорошего, плохого, злого», режиссер приезжал в Нью-Йорк и гостил у Эли. Тот водил его по городу своего детства, рассказывал о Бруклине начала века, о дружбе еврейских и итальянских мальчишек, о газовых фонарях и выстрелах за окном. И видел, как у режиссера горят глаза.
— Однажды я сниму об этом кино, — сказал Леоне. — Вот увидишь.
Но до тех пор он пригласил Уоллаха сняться в фильме «За пригоршню динамита». У Эли в тот момент намечался перспективный театральный проект, но он крепко помнил, чем все закончилось в прошлый раз, когда его роль досталась Синатре. Уоллах отказался от театральной постановки. Через неделю Леоне позвонил ему: — Прости, но студия выкрутила мне руки.
Главную роль будет играть Род Стайгер.
Уоллах не простил. Больше они с Серджо Леоне не сказали друг другу ни слова — до самой смерти режиссера. И когда в 1984-м Леоне снял «Однажды в Америке», имени Эли Уоллаха не было на афише — ни крупным шрифтом, ни даже самым мелким.
Хотя, если честно, Эли всегда отдавал предпочтение не кино, а театру. И на сцене, пожалуй, достиг все-таки большего, чем на экране, став и знаменитым, и маститым, и признанным в театральных кругах. И пусть театральная слава не так долговечна, ее на долю Уоллаха выпало немало, начиная с «Татуированной розы». Уже через пару лет после той постановки он в пьесе «Чайный домик августовской луны» покорил не только Америку, но и Англию.
Британские гастроли прошли с оглушительным успехом, а одно из представлений почтили своим присутствием даже королева Елизавета с супругом. По этому случаю была напечатана специальная мемориальная программка спектакля, которую Эли незамедлительно отослал заказным письмом родителям в Нью-Йорк.
Через несколько недель он возвращался на корабле в Америку. Срочную телеграмму для Эли Уоллаха передали по рации прямо на борт. В Нью-Йорке умерла его мать. Уже потом, вернувшись, Эли узнал: на тумбочке рядом с кроватью мамы лежала мемориальная программка, где имя ее сына было напечатано почти рядом с именем английской королевы.
А теперь самое время вернуться ко второй большой удаче в жизни Уоллаха.
Еще до «Татуированной розы» безработным и почти отчаявшимся он подключился к странному проекту постановок театральных пьес в публичных библиотеках Нью-Йорка. То есть насчет постановок — это, конечно, громко сказано, речь шла скорее о читках на два голоса. Но лучше хоть что-то, чем совсем ничего. И однажды Эли пригласили попробоваться в малоизвестной одноактной пьесе Уильямса для двух актеров. Первую читку назначили на квартире у дамы, организовавшей весь проект. Эли пришел с запасом, а через несколько минут появилась и его предполагаемая партнерша — ослепительно рыжеволосое и голубоглазое существо. Девушку звали Энн Джексон.
Это было 65 лет назад. И они до сих пор вместе — в горе и в радости, в болезни и здравии, как говорится в священных обетах. Это Энн Джексон родила Эли Уоллаху троих детей.
Это она шепотом посоветовала молодому физиотерапевту сказать про съемки фильма, чтобы поднять мужа на ноги после операции. И это она взяла его за руку в тот миг, когда Эли сообщили о смерти матери.
В одном радиоинтервью много лет назад Энн Джексон, тоже очень известную и популярную театральную актрису, спросили, не испытывает ли она романтических чувств, играя любовные сцены с ведущими актерами, в том числе и голливудскими. Она ответила, что ведущий актер ее жизни находится сейчас дома. И она испытывает романтические чувства при мысли о том, что в данный момент он гладит ее блузки.
Эли Уоллах слушал передачу. И любит рассказывать, что в этот момент демонстративно выключил утюг из розетки.
А уже сравнительно недавно, на банкете после премьеры «Отпуска по обмену», девяностолетний Эли долго любезничал со своей партнершей по фильму Кейт Уинслет и ее подругами. Когда группка наконец распалась, к Уоллаху величественно подошла его восьмидесятилетняя жена. И фыркнула: «Ума не приложу, что они все в тебе нашли?!»
И вот если это — не верная и вечная любовь, то, значит, ее и вовсе нет на свете. Ну а если это все-таки она, то как же может быть несчастлив человек, на долю которого она выпала? Пусть даже и такой неудачник, как Эли Уоллах!
Подпишись на наш канал в Telegram