23 июля 2011 года на похоронах знаменитого художника Люсьена Фрейда — внука того самого Зигмунда Фрейда — впервые встретились его многочисленные дети. Никто, даже сам Фрейд, точно не знал, сколько их на самом деле, потому что официально он признал всего четырнадцать. Сводные братья и сестры познакомились вот при таких печальных обстоятельствах. Некоторые из них вообще никогда не видели собственного отца живым...
Признанные дети, впрочем как и непризнанные, наверняка отчаянно кусали локти три года назад, когда с аукциона Christie’s картина Люсьена Фрейда «Спящая соцработница» была продана за 33,6 миллиона долларов, установив абсолютный рекорд за полотно живого мастера.
Завещание Люсьена открыли вскоре после похорон, и тут уже ахнула вся Великобритания: его наследие составляло 156 миллионов долларов! Никогда еще в истории художники Соединенного Королевства не оставляли после себя таких денег. Впрочем, отпрыскам радоваться не пришлось: никому из них ничего не досталось от баснословно богатого родителя, а ведь все они были люди весьма скромного достатка — биржевые маклеры, программисты, бухгалтеры, домохозяйки, одна не слишком известная писательница, один не слишком преуспевающий дизайнер… Зато Люсьен Фрейд щедро оплатил услуги своего ассистента Дэвида Доусона, завещав тому лондонский дом в роскошном районе Холланд Парк и 4 миллиона долларов.
Видимо, Доусон был мил Фрейду тем, что позировал для последней, так и оставшейся незаконченной картины художника. Все остальное 88-летний портретист попросту передал своему юристу Диане Роустрон, призвав ее разобраться с его наследством «как-нибудь».
Деньги всегда являлись довольно абстрактным понятием для Люсьена, предметом, так сказать, далеко не первой необходимости. Наблюдая по телевизору, как проходит продажа с аукциона Christie’s его картин, Фрейд следил вовсе не за нулями, прибавлявшимися к начальной сумме, а за людьми, пожиравшими эти нули глазами: за их нервными жестами, меняющимся выражением лиц, выступающими мелкими капельками пота на лбу, невольно сжимающимися кулаками…
Впрочем, Фрейду было плевать на нули и даже единицы на банковском счете и тогда, когда у него там болталось не больше сотни, от силы тысячи фунтов стерлингов, и такое положение дел сохранялось практически всю его длинную жизнь, за исключением последних двух десятилетий, когда его картины вдруг рассмотрели, оценили и стали бешено покупать. Один из сыновей Фрейда, кажется биржевой маклер, раздраженно заметил, мол, где это видано, чтобы человек, у которого почти сотня миллионов в банке, в последний день своей жизни, словно раб на галерах, восемь часов подряд стоял в своей вечно захламленной мастерской в заляпанном, видавшем виды фартуке и, не отрываясь, выписывал портрет своего обнаженного помощника с собакой.
А кто сказал, что Люсьен Фрейд был обычным человеком? К числу обывателей он не относился точно: с конца 40-х годов и до самой смерти Фрейд оставался одним из наиболее примечательных персонажей лондонской богемы, даже после того как к нему пришло то, что на языке простых смертных называют славой.
В лондонском районе Паддингтон, где после Второй мировой войны в полуразрушенных дешевых георгианских особняках селились свободные художники, поэты, наркоманы, просто бездельники и лоботрясы, стремительную высокую фигуру Люсьена Фрейда в старомодном черном пальто с меховой полоской воротника узнавали издалека, спутать его невозможно было ни с кем.
Он отличался какой-то магической, сумрачной красотой, а взгляд его близко посаженных серо-голубых глаз пугал своей пристальностью.
Молодой человек частенько разгуливал, привязав к своему запястью пустельгу; хищная птица свирепо вращала глазами и недобро смотрела на того, кто ее пленил. Многие думали, что пустельга — всего лишь эпатаж, а молодой человек разыгрывает из себя последователя д ‘Аннунцио и Луизы Казати. Однако Фрейд утверждал, что, постоянно наблюдая за птицей, он учится лучше ее видеть, а значит, и воспроизводить на холсте. Кстати, поношенное черное пальто, которое Люсьен не снимал лет двадцать, принадлежало его знаменитому деду, и внук трясся над этим старьем, как над священной реликвией. От Зигмунда Фрейда Люсьену досталось почему-то только это пальто, пугавшее его новых знакомых, словно в нем был зашит дух скандального основателя психоанализа, которого в Лондоне долгое время боялись. А Люсьен обожал цитировать деда: «Люди куда более моральны, чем они думают, и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить, вы в курсе, мой друг?
Ребенок, сосущий грудь матери, это вообще-то прототип любых любовных отношений… Уверен, вы никогда над этим не задумывались!»
Фрэнсис Бэкон, которому предстояло стать, во-первых, одним из самых выдающихся английских живописцев, а во-вторых, лучшим другом Люсьена, потрясенно внимал этим откровениям, а иногда даже записывал их в небольшой блокнотик. Честное слово, этот Фрейд просто семи пядей во лбу. Так, значит, он, Бэкон, был влюблен в собственную мать? Не исключено! А уж то, что он втайне мечтает убить своего жестокого вояку-отца, — так в этом нет никаких сомнений. Нелюбовь к отцу и явное предпочтение матери окрасили детство и самого Люсьена, поэтому, уже взрослым ознакомившись с теорией деда, он решил, что Зигмунд, пожалуй, не так уж и ошибался...
Фрейды принадлежали к берлинским евреям и жили вполне комфортно, пока не стало ясно, чем грозит приход к власти Гитлера. У Эрнста Фрейда была процветающая архитектурная студия, приносившая приличный доход. Трое сыновей, средним из которых был Люсьен, ходили в одну из лучших берлинских школ и до поры до времени не ощущали своей ущербности. Вместе с другими детьми, а вернее, даже раньше многих из них Люсьен начал повсюду рисовать свастики, просто потому, что ему нравился этот орнамент, а родители так и не нашли слов, чтобы объяснить сыну, что он еврей и этим отличается от прочих. Неизвестно, что с ними было бы дальше, если бы Эрнст Фрейд не сумел включить на полную катушку все свои связи и вовремя — еще в 1933 году, не дожидаясь последствий растущего в стране антисемитизма, не вывез свою семью в Лондон. Оставшиеся в Германии родственники — тетки и дядья Люсьена — трагически погибнут в концлагерях, а деда — Зигмунда Фрейда, жившего в попавшей под власть нацистов Вене, удалось вывезти в Лондон буквально в последнюю минуту.
Впоследствии Люсьен будет хвастаться: благодаря тому, что он мальчишкой замирал в неудобной позе и дышал пылью под знаменитой дедовской кушеткой, ему теперь ведома вся подноготная человеческой души и все ее животные инстинкты. Животные честны, а человек врун и трус — такой истиной вооружился Люсьен, начиная свой путь в искусстве. Во всяком случае, животных он в самом деле обожал с раннего детства, особенно собак и лошадей. Все бездомные блохастые лондонские собаки, которые попадались Люсьену на улице, оказывались на дорогом ковре родительской прихожей с безапелляционным требованием:
— Возьмем!
Мать Люси, в честь которой назвали среднего сына — ее любимчика, начинала беспомощно мямлить, что «песик немножко грязный», тогда Люсьен ставил «немножко грязного» прямо в белоснежную ванну под струи воды. Дело кончалось громовыми проклятиями папы Эрнста, безжалостно выкидывавшего за порог очередного отмытого найденыша. У отца с сыном никогда не было особого взаимопонимания. Люсьен даже не поделился с отцом тем, что решил стать художником, и до первой выставки сына Эрнст Фрейд не сомневался, что его средний учится на зоолога.
Развлечения ради 16-летний Люсьен однажды вырезал из песчаника скульптуру трехногой лошади и представил на конкурс в Central School of Arts and Crafts. Поделка понравилась, и мальчишку приняли только за одну эту скульптуру!
Впрочем, Люсьен ходил в классы только тогда, когда хотел, и в итоге прогулял больше половины занятий. Следующим местом, где шалопай пытался продолжить формальное образование, была East Anglian School of Drawing and Painting. Его учителем стал знаменитый художник Седрик Моррис. Он готов был простить своему ученику все за его талант. Моррис говорил, что никогда не встречал настолько свободного человека: Люсьен делал только то, что пожелает, принудить к чему-нибудь его было невозможно.
Впрочем, Моррису пришлось дорого заплатить за свободолюбие Люсьена: однажды Фрейд курил с приятелем в одной из мастерских школы и бросил тлеющий окурок на пол. В старом деревянном помещении занялся пожар. Моррис потом назовет это «инцидентом», но в результате «инцидента» сгорела вся школа!
Люсьен не поспешил вызывать пожарных, он пожирал глазами вздымавшееся пламя: ну и красотища!
Несмотря ни на что, добрейший Моррис предложил Фрейду продолжить у него обучение, но 18-летний Люсьен решил поставить крест на образовании: он и так художник, к чему забивать голову чужими правилами?
К началу 50-х Фрейд стал своим в кружке эстетствующих гомосексуалистов — в Лондоне именно они ассоциировались с авангардом; а то, что Люсьен однозначно предпочитал женщин, никакого значения не имело. Он каким-то образом сделался протеже знаменитого издателя популярного журнала Horizon Питера Уотсона, богача, интеллектуала, многолетнего любовника известного фотографа Сесила Битона. Уотсон долгие годы подкидывал Люсьену деньги просто за то, что тот занимается своим делом, то есть живописью.
Что именно рисует демонический красавец Фрейд, Уотсона не интересовало, хотя он делал вид, что обожает картины Люсьена.
Фрейд долго искал свой путь: начал с гротеска, затем перешел к экспрессионизму, эпатировал зрителей тем, что рисовал мертвую натуру — мертвых собак, кошек, обезьян…
— Но почему мертвых? — раздражался друг Люсьена Фрэнсис Бэкон, рассматривая ранние работы Фрейда. — Потому что вы шалун и некрофил?
Люсьен недоуменно пожимал плечами:
— Вы что, дурак, Фрэнсис? Если бы они были живыми, то шевелились бы, бегали! Как бы я, по-вашему, мог сосредоточиться?
Однако постепенно интерес Фрейда переместился с мертвых животных на живую человеческую натуру. Одной из тех, кто расскажет, каким садистом бывал Люсьен, когда рисовал, станет его первая жена Китти Гарман, ведь ее он писал немало, а она ненавидела позировать мужу. Вообще юной Китти, незаконнорожденной дочери известного лондонского скульптора Джейкоба Эпштейна, стоило бы лучше приглядеться к необычному молодому человеку, внезапно сделавшему ей предложение. Но она влюбилась в красавчика Люсьена совершенно безоглядно, точно так же, как когда-то ее мать Кэтлин влюбилась в скульптора Эпштейна и на всю жизнь согласилась на роль любовницы. Другой вопрос — зачем 22-летнему Люсьену, с самого начала своей карьеры спавшему со всеми натурщицами, понадобилось жениться на Китти? Она была племянницей его прежней любовницы Лорны Гарман, ну и что с того?
Едва ли Люсьен так уж рвался породниться со знаменитым скульптором, хотя в молодости в нем еще порой сквозила тревожная неуверенность эмигранта— к тому же еврея, — и ему хотелось укорениться на чужой английской земле. Темноволосая миленькая и очень живая Китти сразила его отсутствием предрассудков — среди знакомых Фрейду девушек из приличного общества мало кто мог этим похвастаться: юная мисс Гарман смело входила в спальню Люсьена с дымящимся кофе на подносе, совершенно не смущаясь тем, что в этот самый момент к нему прижимается другая девушка.
— Вы любите хороший кофе? — ясным голосом спрашивала Китти и, широко улыбаясь, протягивала потрясенной сопернице чашку.
Кто бы еще, кроме юных беспризорниц, которых Люсьен, как бездомных котят, подбирал в парке и приводил домой, чтобы их рисовать, согласился всю ночь ворочаться на скрипучем диване с выпирающими пружинами, что стоял посреди захламленной мастерской Фрейда? А вот Китти Гарман оказалась на это способна и провела на столь неудобном ложе немало ночей.
Зачем понадобилось 26-летнему Люсьену весной 1948 года жениться на Китти, он и сам толком не знал; просто по молодости хотелось попробовать чего-то нового, наподобие новых красок. Вот только родившиеся одна за другой две дочери, Энн и Аннабел, вызывали у Люсьена такое чувство, словно его хотят привлечь за преступление, которого он не совершал. Фрейд вышел из этого брака так же, как и вошел: почти не заметив его и продолжая жить своей отдельной, совершенно не связанной с Китти жизнью.
К тому времени как супруги окончательно расстались, в Сохо уже состоялась первая персональная выставка Люсьена, и ее заметили.
С середины 50-х Люсьен Фрейд стал вторым некоронованным королем художников в этом артистическом районе Лондона, первым был Фрэнсис Бэкон, старше его на 12 лет. Оба держали фигу в кармане, занимаясь фигуративной живописью в эпоху повального абстракционизма, обоих считали высокомерными наглецами, плюющими на святыни. Многие думали, что они любовники, но это было неправдой, хотя гомосексуалист Бэкон долго и безответно пытался втянуть Фрейда в интимные отношения. Но вот чем он смог заразить Люсьена, так это страстью к рулетке. Делая огромные, в десятки раз превышающие его доходы и вообще все разумные пределы ставки, Фрейд открыл в себе страсть к риску.
Он следил за брошенным кубиком горящими глазами, как волк следит за добычей. Если выигрыш доставался не ему, Фрейд оглашал игорный зал зычным бойцовским рыком, окружающие боялись, что сейчас он набросится на них и начнет потрошить. Не раз случалось, что взбешенный проигрышем Люсьен начинал крушить игорный зал, и друзьям приходилось вчетвером вытаскивать его на улицу — Фрейд был очень силен.
В точно такое же бешенство Фрейд приходил, если какой-нибудь уличный бродяга, чей типаж ему приглянулся, не желал идти к нему в мастерскую. Дамы отказывали ему крайне редко: обычно его выразительная внешность покоряла их сердца с первого взгляда. Среди цветочниц, стриптизерш, дам полусвета, проституток, прачек Фрейд выискивал необычные лица, выразительные руки, говорящую грудь, плачущие плечи…
Он всегда сначала рисовал женщин, а потом спал с ними в благодарность за то, что они позволили ему сделать свое дело — разобрать их на части, а затем заново пересобрать на холсте так, как ему казалось убедительнее. Обычно женщины приходили в ужас от своих портретов, ибо сходство было весьма приблизительным: Люсьен рисовал то, что казалось верным его художественному воображению, он ведь не фотокамера и не собирается соперничать с ней!
Испытывал ли он страсть или любовь к своим натурщицам? «Разве что страсть исследователя-патологоанатома», — как с горечью скажет одна из бесчисленных любовниц Люсьена — писательница Джоан Уиндем. Как бы то ни было, но Фрейд продолжал без разбора покорять женские сердца, пока ему не исполнился 31 год и он не встретил Ее.
Высокая воздушная красавица, 18-летнее невинное создание с огромными глазами, она лучше всех танцевала вальс на великосветской вечеринке Энн Флеминг, баронессы, испытывавшей слабость к художникам и часто принимавшей их у себя. Люсьен неуклюже пригласил поразившую его девушку, хотя откуда же ему было уметь танцевать? Положив большие дрожащие руки на ее тонюсенькую талию, он так и стоял посреди зала, мешая кружащимся парам. Фрейд не сводил глаз с незнакомки, а она густо залилась румянцем, не зная, как себя вести.
— Не надейтесь, Люсьен, — шепнула ему хозяйка Энн Флеминг. — Вы положили глаз на наследницу Гиннессов. Хотя бы оделись сегодня прилично случаю!
Нашли кого поучать! Фрейд всегда одевался так, как ему нравилось, и со «случаями» считаться не желал. Незастегнутая у ворота рубашка, никакой удавки на шее, разумеется, никаких сюртуков, экстравагантные клетчатые штаны из шотландки. Не нравится — не надо его приглашать! Он не собирается попадать в капкан чужих вкусов и пристрастий. Но на том вечере баронессы Флеминг Люсьен все-таки попался в капкан, причем в тот самый, в который меньше всего опасался угодить. Что касается юной незнакомки по имени Кэролайн Блэквуд, только начавшей выезжать в свет в обществе строгой маменьки, то и она попалась тоже. Эти двое оказались связанными одной цепью любви-страсти, совершенно непереносимой для обоих.
Впервые в жизни Люсьена Фрейда ранила стрела Амура, до этого он никогда никого не любил. Но самое непостижимое, как Кэролайн удалось уговорить свою мать Морин, на дух не переносящую Фрейда, благословить этот брак!
Весной 1954 года Люсьен и Кэролайн поженились — скромно и без лишнего шума. После свадьбы перед Фрейдом встал вопрос: как ведет себя «приличный супруг»? С первой женой Китти ничего подобного не приходило ему в голову. Друг Фрэнсис Бэкон только похохатывал, выслушивая, чем теперь забита голова Фрейда. Сам Фрэнсис никогда не пробовал стать «приличным супругом», а непритязательные парни, с которыми он время от времени жил, удовлетворялись обстановкой, напоминавшей заброшенный сарай, и постелью с клопами. А вот безумно влюбленный Люсьен наскреб денег, влез в долги, продал кое-какие картины и осилил загородный дом в весьма престижном месте, после чего растерялся и… бросился за помощью к матери.
Изо всей его большой семьи единственным близким человеком для Люсьена всегда оставалась мать. Как и в детстве, Люси Фрейд во всем потакала любимому сыну и страшно гордилась именно им, долгое время остававшимся непризнанным художником, а вовсе не старшим — Клементом, сделавшим успешную политическую карьеру. Люсьен частенько заглядывал к матери в небольшую квартиру, выбирая моменты, когда она оставалась одна. Целый противень свежеиспеченных берлинских пирожных и смотревшие на него с обожанием материнские глаза вознаграждали его за эти вылазки в давно ставший чуждым мир так называемых обычных людей.
Узнав о любви Люсьена к наследнице Гиннессов, матушка зарумянилась от радости и захлопала в ладоши. Как чудесно! Наконец-то ее сынок будет счастлив!
Стесняясь, Люсьен выдавил из себя вопрос, что, по ее мнению, делает женщину счастливой?
— Проводи с ней как можно больше времени, сынок, води в хорошие рестораны… — польщенная вниманием сына Люси готова была давать советы до утра.
Люсьен вышел от матери, пожимая плечами и вопросительно гримасничая — черт знает что все это означает в его случае. Он был готов почти на все, кроме того, чтобы пускать жену в мастерскую, пока работает. Весь рабочий распорядок пришлось перекроить. Кэролайн, разумеется, предпочитала, чтобы ночи он проводил с ней в супружеской спальне, поэтому надо было учиться писать с утра, в те самые омерзительные часы, когда чиновники садятся за столы в своих офисах. Но где с утра найти подходящую модель, они уже все попрятались по своим норам от дневного света.
Обычно Люсьен подбирал их ночью, рыская по злачным местам города, где обретались самые интересные человеческие типажи — проститутки, рыночные торговки, бродяги, бездомные, наркоманы, воры… Жене ведь лучше не видеть этот прекрасный сброд, верно?
Вскоре после перемены распорядка дня Люсьен заметил, что у него, когда он пишет, стала дрожать рука; он все чаще бесился, выплескивая гнев на натурщика, какого-нибудь несчастного бродяжку или перепуганную девицу. Случалось, в сердцах Фрейд плескал в них краской, бывало, ввязывался в драку, спуская клиента с лестницы под непечатную брань. К встречам с женой приходилось делать лицо, перекраивая недовольство собой и раздражение в улыбку. Кэролайн уже знала, как тягостны для мужа, которого она искренне считала гением, домашние обеды, поэтому сама спешила по вечерам в Сохо, чтобы провести время так, как любит Люсьен.
А что такое Сохо? Сочетание дверей и стоек баров, здесь переходишь из одного питейного или клубного помещения в другое. Мюзик-холлы, кабаре и сомнительные забегаловки без пробелов сменяют друг друга. Как-то Люсьен привел жену, одетую в дорогое меховое манто, в излюбленный художниками «Френч Хаус», но манто в первый же вечер облили дешевым вином. Кэролайн держалась мужественно и широким жестом подарила его ошалевшей от радости хозяйке. Другое популярное в среде богемы питейное заведение — The Colony Room, которое содержала колоритная дамочка Мюриэл Белчер, целиком умещалось в крошечной комнате, куда ежевечерне до отказа набивались коллеги по цеху со своими вульгарными и крикливыми подружками — Рональд Китай, Майкл Эндрюс, Франк Ауербах, Леон Кософф…
Все те, кого потом назовут «лондонской школой живописи». Скандалы и объятия, ненависть и страсть, вранье и откровенность — здесь все было напоказ. Бедная Кэролайн вдоволь натерпелась там и пьяных разглагольствований, и потных лобзаний, и отборной брани, и непристойностей. Маленький испуганный домашний зверек, попавший на разнузданный праздник к хищникам...
В поисках выхода Люсьен пару раз водил жену в приличный ночной клуб Goyle — здесь собиралась богема вперемешку с аристократией, тяготеющей к искусству. Поначалу Кэролайн была впечатлена, встретив тут герцогиню О ‘Нейл, графа Норолла; она даже склонилась в реверансе перед оказавшейся тут принцессой Маргарет, сестрой королевы Елизаветы.
Маргарет была пьяна и больно ущипнула Кэролайн за руку.
Супруге Люсьена не нужно было спрашивать мужа, почему он прилип к этим ужасным заведениям и не может пропустить ни одного вечера ради нее и дома. Она оказалась умна и, как ни странно, прекрасно понимала, что Люсьен попросту заряжается здесь энергией, что его заводит атмосфера беспрерывных споров об искусстве среди вечной пьянки и безобразия, что мужу необходим обмен творческими идеями в этом дымном чаду. Именно в таких злачных местах Фрэнсис Бэкон имел обыкновение демонстрировать друзьям-художникам свои «Распятия». Люсьен свои работы никогда не приносил, но чужие рассматривал с огромным вниманием: для них для всех это был вариант неформальных выставок.
Эти одержимые люди не могли без подобного жить!
Кэролайн не высыпалась, уставала, страдала физически, но терпела, продолжая любить мужа, по-прежнему считая его необыкновенным. Из последних сил терпел и Люсьен, сердцем привязавшийся к этой хрупкой девушке с огромными преданными глазами и благодарный ей за самоотверженное понимание своей мятущейся творческой души. Ему хотелось ее рисовать; и наивная Кэролайн поначалу так обрадовалась этому! Откуда ей было знать, что позировать Фрейду — пытка; что у себя в мастерской перед холстом Люсьен тотчас выскочит из роли «приличного мужа», как черт из табакерки. В своем заляпанном рабочем фартуке, с большой кистью в руках он напоминал ей мясника, готовящегося разделать тушу.
— Сидеть! — потеряв контроль, орал Люсьен жене, потянувшейся к затекшей ноге. — Не шевелиться, я сказал!
Господи, как же она старалась: чесался нос, сводило ноги, затекала поясница, но Кэролайн сидела не шевелясь во имя мужа и искусства. Ее блуждающие глаза — единственное, чем дозволялось двигать, — то и дело натыкались на незавинченные тюбики с краской, валяющиеся на полу грязные тряпки, немытые кисти в хрустальных вазах, которые подарила ее мать. Два часа, три часа, пять часов пытки — кто в состоянии такое выдержать? Люсьен бегал по комнате, а потом накидывался на холст, нанося резкие, как удары, мазки кистью. Возможно, десятки лет спустя Кэролайн и испытала удовлетворение от того, что ее портреты, особенно холст «Кровать в отеле», станут считаться бесценными шедеврами, но впервые увидев, какой изобразил ее муж, бедняжка рыдала не одну ночь.
Оказывается, она — уродина с неестественно огромными глазами и широким расплющенным лицом, похожая на некрасивую куклу. После того как Люсьен закончил «Кровать в отеле», Кэролайн поразило, какой постаревшей и измученной она выглядит. Что с ней произошло? Куда делась ее красота?
— Ты такой только станешь, — глупо пытался утешить жену Люсьен, но Кэролайн ему не верила: она уже такой стала... Ее потрясло, какое несчастное тревожное существо смотрит на нее с портрета.
— Почему ты изобразил меня такой испуганной? — допытывалась она у Люсьена.
— Изобразил то, что есть, — пожал он плечами и тотчас прикусил язык.
— То есть я такая… несчастливая?
Сквозь наркоз слепой любви к мужу впервые пробились настоящие чувства: она несчастна с Люсьеном, измотана, неудовлетворена. Кроме того, она уже не раз находила в мастерской предметы женского белья, о которых муж говорил, что их «случайно забыли» неряхи-модели. Разумеется, она понимала, что муж изменяет ей...
Бегство Кэролайн в Испанию в 1958 году, через четыре года брака, принесло Фрейду боль, никогда не испытанную прежде, и депрессию, в которой так хорошо разбирался его дедушка Зигмунд. Дед, однако, умер давным-давно, в 1939 году, и сколько Люсьен ни пытался штудировать его труды, они ему не помогали. Однажды Фрэнсису Бэкону пришлось буквально вцепиться в клетчатые штаны Люсьена, вознамерившегося сигануть с крыши вниз.
Фрэнсис искренне не понимал, в чем проблема, какая такая любовь? Да при этой фифе на Люсьене вечно лица не было, столько суеты из-за одной бабы! Теперь Фрейд свободен, разве нет? Но Кэролайн, видно, задела очень глубокую струну в душе Люсьена и порвала ее. Целых три года Фрейд страдал, написал бывшей жене десятки писем и все надеялся ее вернуть. Несколько раз он намеренно рисковал, бешено разгоняясь на машине и совершая немыслимые виражи: авось разобьется? Как-то раз на Дин Стрит Фрейда остановил полицейский, слупил с него гигантский штраф и отобрал права, потребовав психиатрической экспертизы!
…Время шло, любовная рана в конце концов затянулась и огрубела, образовав рубец, но Фрейд уже знал: больше он никого никогда в свое сердце не впустит, с любовью покончено.
И все-таки она подставила ему ножку еще раз…
На выставке в Tatе посетители были потрясены тем, сколько Люсьен Фрейд представил портретов своей матери. В истории живописи, наверное, только Рембрандт создал сходное количество полотен матери. Однако в картинах Фрейда, изображающих Люси, сквозили отчаяние и страх. Именно эти чувства заставила пережить любимого сына госпожа Фрейд в 1970 году: после смерти отца Люсьена Эрнста ее сразил такой приступ горя, что она пыталась покончить с собой, приняв смертельную дозу транквилизаторов. Люсьен примчался к ней в больницу — Люси с трудом откачали. Вместо матери Фрейд увидел лицо самой смерти: белое, костлявое, с потухшим взглядом. Ее блуждающие зрачки остановились на Люсьене, но узнала ли она его? Внезапно он остро осознал, что в его одинокой и неприкаянной жизни мать — единственная женщина, которую он по-настоящему любит, а она собиралась предать его, чуть не совершив самоубийство.
От него сбежала Кэролайн, сейчас хочет сбежать Люси...
Едва мать встала на ноги, Люсьен буквально вцепился в нее, словно она была соломинкой, способной удержать его самого от нового падения в омут депрессии и страха. Много лет подряд он по нескольку раз в неделю водил сладкоежку миссис Фрейд в кондитерскую, а оттуда к себе в мастерскую — рисовать. Люси лежит на кровати, сидит, спит, читает в кресле, смотрит в окно… В ней почти ничего не осталось от прежней веселой, улыбчивой Люси, она превратилась в мрачную тень, занятую только своими внутренними переживаниями; она и сына-то едва замечала во время долгих свиданий.
Тем не менее четыре тысячи часов (!) сын боялся отпустить мать, предоставить самой себе, остаться без нее и словно пытался задержать ее на земле своей магической кистью…
Люси Фрейд умерла в августе 1989 года, пережив свое 90-летие. К этому моменту ее 67-летний сын, ставший знаменитым и богатым, наконец сумел справиться с комплексом одиночества маленького мальчика, которого бросила мама, и примирился с утратой. Любопытно, что именно этот комплекс был подробно описан в работах деда Люсьена. Стареющий художник научился не впускать в себя отчаяние, так же как научился не впускать любовь...
Нет, любовниц у него по-прежнему было столько, что мог бы позавидовать Казанова, но все они практически без исключения были его натурщицами.
Кроме небольших денег он платил им своим телом, овладевая женщинами все на том же жестком, пружинистом диване, на котором когда-то спала его первая жена Китти, а вот в свои роскошные новые апартаменты в престижном лондонском Вест-Энде никогда не приглашал. От многих любовниц у него давно были взрослые дети. Фрейд не уставал удивляться, почему всем этим женщинам так нравилось рожать от него: четверых родила бывшая соученица по художественной школе Сьюзи Бойт, четвертых — Кэтрин МакАдам, двоих — писательница Бернардин Коверли, одного — графиня Джакетта Элиот, да разве всех перечислишь! Официально пришлось признать 14, иначе от этих баб было не отбиться! С кем-то из детей Люсьен был знаком, кто-то находил его сам, многих, понятное дело, он никогда в глаза не видел и совершенно к этому не стремился. Ведь Фрейд никому ничего не обещал, все матери его детей прекрасно видели, что он за фрукт, что живет исключительно своим искусством.
Уже давно Люсьен Фрейд как художник целиком и полностью сосредоточился на человеческом теле, это стало его единственной темой и страстью — обнаженное тело, изображая которое он хотел докопаться до первичных импульсов, до животной природы — и в этом тоже, в сущности, он следовал по пятам деда.
Чем старше Фрейд становился, тем больше рисовал — по два, по три сеанса в день, а если учесть, что на каждую модель проходилось не меньше шести часов, то когда же он умудрялся спать? После того как на его картины в конце 80-х неожиданно возник бум и у Фрейда завелись немалые деньги, художник совершенно не изменил своего образа жизни, даже не сменил мастерскую. В апартаментах занимал всего одну комнату, в остальных пяти даже не удосужился расчехлить мебель.
Ни гостей, ни тусовок — этого Люсьен не терпел. Скоротать ночь в пабе по-прежнему оставалось лучшим времяпрепровождением. Правда, теперь он пристрастился к игре на скачках и часто по старой привычке ставил на лошадь все до последнего фунта; если в молодости он бесился от проигрыша в рулетку, то теперь именно проигрыш возбуждал в нем чувство жизни и щекотал нервы. «Выигрыш — смерть, проигрыш — жизнь», — любил повторять Фрейд собственный афоризм.
Как и в юности, он не терпел ни малейшего насилия и писал только тех, кто был ему интересен, поэтому канцелярии Букингемского дворца пришлось долго уговаривать художника написать портрет королевы Елизаветы II. Разумеется, он наотрез отказался тащиться во дворец ради парадного портрета ее величества.
Пришлось королеве самой идти в мастерскую к Люсьену и мириться с видом обшарпанного пола, ободранного дивана и безобразной водопроводной трубы на стене. Портрет королевы получился по меньшей мере спорный, но Люсьен никогда не стремился никому угождать. От лестных предложений написать портреты Папы Иоанна Павла II или леди Дианы Люсьен, например, отказался наотрез.
В 90-е годы распространились слухи: грязный старикан Люсьен Фрейд докатился до того, что рисует обнаженными своих дочерей! Люсьен взбесился. Помилуйте, да эти взрослые перезрелые девахи, которых он раньше в глаза не видел, сами явились к нему в мастерскую! Может, ждали, что он угостит их конфеткой или запоздало погладит по головке? Люсьен не раздевал насильно ни Эстер, ни Беллу, ни Розу, они сами стащили перед ним майки и джинсы, им самим захотелось, чтобы знаменитый отец запечатлел их, так какие к нему претензии?
Он всего лишь художник...
Однажды на пороге мастерской Фрейда появилась хрупкая юная красавица, он узнал ее еще до того, как она представилась, и сердце отчаянно забилось, как десятки лет назад. Господи, вот эту дочь он ждал, неужели все-таки это тогда случилось? Люсьен иногда думал об этом, но отгонял прочь подобные мысли.
— Я хотела вам сказать, что всегда любила вас, — услышал Фрейд глубокий низкий голос, так похожий на голос его бывшей жены Кэролайн Блэквуд.
Старик отступил в тень, чтобы девушка не увидела его исказившееся лицо.
Значит, Кэролайн все-таки родила от него, после того как сбежала? А Люсьен втайне сокрушался, что именно она не произвела от него на свет ни одного отпрыска! Значит, это все-таки произошло!
— Я всегда любила вас как художника, — продолжал взволнованный голос Кэролайн.
— Но не как отца. Понимаю, — с ядовитой горечью проговорил Люсьен.
— Господи, вы, наверное, подумали… — сбилась и покраснела девушка. — Я не ваша дочь, я Ивана Лоуэлл, дочь второго маминого мужа — Роберта Лоуэлла, я родилась уже в Америке.
Вот так Люсьена Фрейда настигла последняя любовь. Ему так и не удалось уговорить упрямую девчонку позировать, хотя он умолял ее, встав на колени, несмотря на мучивший его артрит.
У нее где-то там, на другом конце света, есть семья, бойфренд, друзья… А у него уже никого, ничего нет. Иване было жалко старика, и, наведываясь в Лондон, она всегда забегала навестить Фрейда, читая по его требовательным, как в молодости, глазам, что ему совсем не этого нужно.
…Умер Люсьен Фрейд 20 июля 2011 года в возрасте 88 лет, незадолго до смерти признавшись своему помощнику и другу Дэвиду Доусону, что все три женщины, которых он любил в жизни, предали его...
Подпишись на наш канал в Telegram