Жозе да Сильва мог провести свою жизнь в безвестности, исполняя обязанности служащего железнодорожной компании, если бы однажды в баре случайно не услышал, как поет Она. Ее голос стал настоящим потрясением для молодого человека… Так началась история их дружбы и сотрудничества. Жозе открыл миру великую Сезарию Эвору, став ее менеджером, продюсером, близким другом и душеприказчиком...
Это случилось в Лиссабоне жарким летом 1987 года. Мне было 23 года, я родом с Кабо-Верде, но вырос в Сенегале, в Дакаре, скромный служащий французского железнодорожного концерна SNCF, по сути — простой стрелочник.
Жил в Париже, недавно женился — и вот решил устроить любимой романтические каникулы в Португалии, в Лиссабоне. Куда пойти в незнакомом городе? Мне сказали, что неподалеку есть бар-ресторан Enclave, хозяин которого — наш земляк по имени Бана, и вроде как там меню из наших блюд, это, можно сказать, своеобразный клуб ностальгирующих лиссабонских кабовердцев. Мы с женой пришли, сели, заказали еду. Где-то в глубине зала наигрывал что-то негромкое крошечный оркестр — всего два-три пожилых музыканта. Пианист, саксофонист... Краем глаза замечаю, что кто-то выходит на сцену, садится. Оборачиваюсь — полная женщина в возрасте. Закуривает, готовится петь… Вокруг жуют, галдят, бренчат приборами, всем все равно.
Сколько раз, возвращаясь мыслями к тем мгновениям, спрашивал себя, было ли предчувствие, что вот сейчас она запоет — и для меня все изменится раз и навсегда, мой мир перевернется? Нет, ничего такого не было.
Едва она запела, я так и замер с вилкой в руке. Стало радостно и грустно одновременно. Захотелось плакать. Такую горечь, такое обещание счастья нес ее голос. Он будто прощал, отпускал грехи, утешал и благословлял… Трудно определить словами те чувства, они словно взорвали меня изнутри. Никогда прежде я не испытывал такого потрясения. Никогда. Внимательно пригляделся к певице — полная, с разными глазами. Сколько ей лет? Под пятьдесят? Она казалась вдвое старше меня… Пела на креольском диалекте — языке, вообще непонятном для обычной публики.
Концерт продолжался недолго, и едва она покинула импровизированную сцену, я устремился за ней. Хотелось познакомиться, поговорить...
Приняла она меня просто, обрадовалась, что в чужом месте вдруг услышала родную речь, назвалась — Сезария Эвора. Приехала сюда на заработки, планов на будущее не строит, скоро поедет обратно. Ни менеджера, ни продюсера, да и вообще никого у нее нет. Она сама по себе. Не знаю, как это вышло, но у меня вырвалось: «Приезжайте в Париж, ко мне. Я вас познакомлю с музыкантами, помогу найти студию, режиссера…»
Тут надо отметить, что музыка была моим главным увлечением. По выходным я музицировал, играл в группе на ударных. Кстати, это занятие для кабовердца совершенно будничное.
Мы все без исключения поем и играем. Собираются друзья после работы, кто-то обязательно прихватит гитару, спускаются на улицу, идут куда-то на берег или в гости, рассаживаются, поют, играют… кто лучше, кто хуже, значения не имеет. Мы погружены в музыку. Так что даже в эмиграции не изменяем традициям и привычкам.
В Париже у меня водились знакомства, я мог бы представить Сезарию профессионалам.
Услышав все это, она лишь пожала плечами. Вроде как ну да, почему бы не приехать?.. Мы расстались, и я, покидая Лиссабон, честно говоря, не был уверен, что Сезария мне позвонит, тем более приедет…
— Но она приехала…
— В конце года. Спросив разрешения приехать не одной, а с другом, стареньким саксофонистом.
Средств и лишних денег у меня не было, мы с женой и детьми жили очень скромно, так что я мог лишь предложить Сезарии остановиться у меня дома, в маленькой трехкомнатной квартире, а не в отеле. Жил я тогда в парижском пригороде, в Ганьи. Детей мы забрали к себе в спальню, Сезарию разместили в детской, а саксофонист спал в гостиной. Я каждый день ходил на работу, а вечерами занимался делами Сезарии. Бегал, устраивал ей концерты на праздниках, в ресторанах, которые посещали наши земляки, на свадьбах...
Оказалось, что Сезария только для меня была «открытием». Ее уже многие знали, слышали когда-то давно в Минделу, в местных барах. Для бывших кабовердцев Эвора была «звуком» из прошлого, воспоминанием о той жизни, которую они оставили когда-то. Принимали ее очень хорошо, и мы даже записали при помощи диаспоры два диска, так, для внутреннего пользования.
Вращались в замкнутом круге, варились в одном котле почти три года. Все это время я ходил по ведущим звукозаписывающим лейблам Парижа, предлагая продюсерам послушать ее музыку, чтобы наконец вывести Эвору на новый уровень, представить широкой публике. Но все эти планы рушились, едва на столе продюсеров оказывались фотографии для обложки диска. Они, увидев лицо Сезарии, начинали махать руками, сокрушаясь: «Не-е-е-ет! Вы что, спятили? Да никогда в жизни! Это вообще никто не купит. Нет и нет!»
Всех очень напрягала внешность «дебютантки», да так, что, собственно, до прослушивания песен дело не доходило. «Старая-толстая-хмурая» — я слышал это от каждого, кому приносил записи. В те времена в моде были очаровательные голубоглазые блондинки, критерий звезды сводился к жестким принципам: молодость, свежесть, красота, задорность.
Ни одним из этих качеств Сезария не обладала. Грузная, неповоротливая, непривлекательная, почти пожилая африканка — она не имела даже крупинки шанса, говоря честно. Впрочем, все эти поиски и бесконечные отказы волновали и расстраивали только меня. Сезарии, казалось, все было параллельно. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась, просто существовала в предлагаемых обстоятельствах. Ее даже не задевали слова, которые порой долетали из публики: «Какая же она все-таки старая…»
Но я все равно не опускал руки. Меня вела и держала вера в то, что в один прекрасный день я найду продюсера, который рискнет хотя бы ее послушать.
Я познакомился с Франсуа Постом, с того памятного момента ставшим мне другом, коллегой и по сей день работающим со мной. Он сразу же влюбился в голос Сезарии и быстро пробил ее выступление на очень популярном в мире фестивале экзотической музыки во французском городке Ангулем.
Едва Сезария вышла на сцену, босая, с тяжелой походкой, и запела балладу на языке, не понятном ни единому слушателю в зале, публика замерла. В эти мгновения я понял, что наша с ней жизнь уже никогда не будет прежней. Никогда. Людям были не важны слова и ее внешность. Голос Эворы, казалось, переворачивал душу.
Потом мы записали новый диск «Босоногая дива». В его раскрутку я вложил все деньги, которые у меня были, все заначки, отложенные на черный день.
Запись в студии тогда сделали без технических наворотов, спонтанно, всего за два дня. Я попросил Сезарию: «Просто сиди и пой».
В первый же день поступления диска в магазины было продано 50 000 экземпляров, при том что продавцы не очень поняли, на какую полку его поставить, и во избежание недоразумений выложили везде: на полках джаза, региональной музыки мира, французского варьете… С презентацией второго диска она уже была приглашена в легендарную «Олимпию». Люди буквально потеряли от нее голову. Хотя, повторюсь, никто не понимал ее языка и не мог даже догадаться, о чем она поет.
— В чем же был ее секрет, по-вашему?
— Секрет был в ее жизни. В ее истории, в ее душе… Она ничего не делала, чтобы нравиться, не умела кокетничать, одеваться, даже танцевать на сцене отказывалась. Сколько раз я пытался ее «приукрасить», но она категорически была против: «Ты хочешь, чтобы я пела или коленца выкидывала?» Удивительно и то, что она до пятидесяти лет жила исключительно у себя на острове, выступала в ресторанах, но в основном отсиживалась дома, пела у себя на кухне, ее голос из открытых окон слышали и соседи, и случайные прохожие… И если бы мы с ней не встретились в тот памятный день в Лиссабоне, она так и провела бы в скудности и безвестности остаток своей жизни на далеком, оторванном от цивилизации острове в Кабо-Верде.
— Тут нужна географическая справка. Родина Сезарии, республика Кабо- Верде — островное государство в западной Африке, расположенное в 620 км от побережья.
Десяток островов, редкие дожди, высохшие щебнистые нагорья — настоящий лунный пейзаж.
— …множество потухших и действующих вулканов, скалистые берега, температура круглый год держится около 25 градусов. Постоянный ветер, никакой растительности. Никакой инфраструктуры. Никакого комфорта. Никаких удобств. Неплодородная земля и, как следствие — армия несчастных бедных людей. Мужчины, валом покидающие острова в поисках работы на других континентах, оставляющие женщин с детьми и порой так и не возвращающиеся обратно. Кабо-Верде — это страна одиноких женщин, ждущих своих любимых на берегу годы, десятки лет... Главная жизнь сосредоточена в порту. Множество баров, ресторанов для мужчин «проездом», ищущих быстрых развлечений, местных деликатесов, фирменных блюд и, естественно, экзотических островных красавиц на одну ночь.
В тот порт приходила и юная Сезария, пела, получала ничтожную плату или вообще ничего. Такова, вы правы, декорация ее родины. Сезария любила рассказывать всем старинную островную легенду — о том, как возникли водоемы на островах Зеленого мыса. Во время своих мирских странствий Христос то там, то сям справлял маленькую нужду, что было совершенно естественно. Но когда он оказался в Кабо-Верде, ему, видимо, писать особо не хотелось, и он обронил всего несколько капель. Вот почему там так мало воды!
Она родилась в бедной семье. Весь дом держался на матери, служившей поварихой в состоятельной семье и в клубе Gremio для избранной островной клиентуры.
После ранней смерти мужа она одна растила пятерых детей.
Став позже певицей в баре, иногда ничего не получающая за свои выступления, кроме рюмки или кусочка еды, Сезария видела деньги только в руках заезжих иностранцев. Она знала несколько слов на английском, русском и даже японском и всегда благодарила тех, кто платил, пропуская стаканчик и покидая бар.
Она всегда была одна, хотя любовных историй случалось множество, но они никогда не имели продолжения. В юности, как все девушки, конечно, мечтала выйти замуж, а потом одиночество все же взяло верх. Сезария привыкла к нему и ничего не хотела менять. Она часто шутила: «Я за испанскую свадьбу. Это когда утром свадьба, а вечером — развод».
Хотя до последнего дня Сезария, честно говоря, была неравнодушна к мужчинам. Особенно к молодым. Был комичный случай. Приехав в Америку, мы получили приглашение сделать рекламные фотографии к туру Сезарии от знаменитой Энни Лейбовиц. Съемка была организована на побережье. От Сезарии требовалось просто пройтись по пляжу туда и обратно. Она не хотела, капризничала, ссылалась на возраст, усталость, больные ноги и прочие вполне правдоподобные вещи. Ей вообще было неинтересно позировать перед камерами, а принимать участие в организованных репетициях, долгих съемках казалось никчемным и скучным делом. И тут Энни пришла в голову идея: она находит где-то статного черного парня, облачает его в смокинг и предлагает Сезарии пройтись с ним под руку. Вы бы видели Сезарию! Глаза загорелись, она легко вскочила на ноги, разулыбалась, с удовольствием схватилась за юнца и ринулась прогуливаться вдоль океана с нескрываемым удовольствием!
Излишне говорить, что съемка удалась, а Сезария потом долго не хотела уходить с пляжа, несмотря на явную усталость и гудевшие ноги. Хотела гулять, ходить то туда, то сюда еще и еще, хотя Энни вроде как уже закрыла объектив и собиралась уезжать. Мне было и смешно и грустно наблюдать за Сезарией — в ее поведении проглядывало щемящее чувство «недорадости», недолюбленности, которое ничем невозможно было ни исправить, ни восполнить. И этот случайный паренек, сам того не понимая, подарил ей, наверное, действительно счастливые минуты.
— Как вам кажется, страдала ли Сезария от своего одиночества?
— Да, страдала. Но только в ранние годы. А потом она свыклась со своим положением, решила: такова, видимо, ее судьба — быть все время одной. Но хотя у нее и получалось, как ей казалось, так жить, все равно чувствовалось — горечь внутри не покидала ее никогда. Кстати, у дочери Сезарии тоже нет мужа. Такая вот наследственность…
Впрочем, сама Сезария пыталась обосновать свое одиночество, рассуждая как настоящий философ. Она говорила: «Быть одной в Кабо-Верде — это судьба». Или: «Кабо-Верде построен женщинами и держится на женщинах». Как я уже говорил, мужчины постоянно уезжают с острова. Главный эмиграционный пик случился после того, как американцы решили, что кабовердцы незаменимые ловцы акул, уникальные, опытные моряки. Их стали нанимать на работу. Назад они не вернулись, основав в США, в Массачусетсе, чуть ли не самое крупное в мире поселение кабовердцев.
Уехавшие мужчины присылают оставленным семьям деньги, а их жены и подруги пилят, обтесывают камни, носят тяжести — строят город.
Оставшись одни, женщины освоили все профессии, став, по сути, самодостаточными.
Сезария постоянно говорила, что таких, как она, в ее родном городке Минделу много. Женщин, искавших когда-то любовь, обретавших ее ненадолго, а потом превратившихся в сплошное ожидание. Женщин, умеющих быть одинокими. Умеющих выживать.
— А что вы знаете о ее личной жизни?
— Она говорила мне, что вперые влюбилась в 14 лет в какого-то коммерсанта из Минделу.
Ни матери, как и никому другому, не рассказывала, при каких обстоятельствах и с кем она потеряла девственность.
Ее первой настоящей любовью стал музыкант по имени Эдуардо. Сезарии было шестнадцать. Именно он открыл, что у нее есть голос, стал подыгрывать на гитаре, сочинял ей песни, выступал с ней на улицах и в барах города. А потом уехал искать работу и счастье в Голландию, там женился и остался насовсем. Позже, узнав, что брошенная им любимая родила от кого-то сына, разыскал ее в Минделу и предложил записать ребенка на свое имя. Она отказалась — ведь малыш был не от него. Но в честь возлюбленного дала сыну имя Эдуардо. На память об их любви.
Сезария как-то сказала, что имела такое количество мужей, что однажды сбилась со счету.
Но официально ни с кем никогда не была зарегистрирована.
Отцом ее сына Эдуардо (Сезария родила его в восемнадцать) был некто Бенжамин, португалец. Они познакомились на корабле, где тот служил помощником механика, а Сезария выступала с концертом. Потом виделись каждый раз, когда корабль приходил в порт Минделу. Однажды она забеременела, и Бенжамин исчез. Мгновенно. Так что сын никогда не видел своего настоящего отца.
Сезария не доверяла мужчинам и не верила им, но была увлекающейся. В юности легко влюблялась в одного, одновременно присматривалась к другому. Своим отношением к женщинам мужчины научили Сезарию не возлагать на чувства особых надежд, ничего ни от кого не ждать. И она усвоила урок. Она знала — привязываться не стоит, это бесцельно.
Отсутствие каких-либо обязательств придавало ее романтическим приключениям вкус игры, развлечения. Она никого не впускала в свое сердце, в душу. Зачем, если завтра все кончится? Она справлялась сама и умела ни о чем не сожалеть. Говорила: «Жизнь дарит минуты счастья, жизнь же их и забирает — надо уметь жить и с ними, и без них. Все просто».
В молодости она питала слабость к футболистам. Восхищалась их стройными фигурами, постоянно ходила на матчи — полюбоваться. Кстати, двоих других детей она родила как раз от футболистов.
Что же касается одиночества — знаете, Сезарии не с кем было его разделить. Ее дети были равнодушны к ее душевному состоянию, а друзья... Все они они были такими же старыми, как и она.
Встречаясь, выпивали, играли в карты, в «зури» — это игра в шарики, перебрасывались словами, но уж точно не могли хоть как-то поддержать. Конечно, она очень нуждалась в дружеском участии. После смерти матери никому из своего окружения она не могла сказать: «А знаешь, мне плоховато. Мне грустно. Давай поговорим…» Так что Сезарии ничего не оставалось, как признаваться в своих чувствах музыке, песням — то есть, по сути, самой себе. Понимая это, я старался, как мог, быть всегда рядом и помогать ей. За долгие годы сотрудничества мы стали родными, я воспринимал ее как свою мать, а она меня — как сына. Мы перешли грань рабочих взаимоотношений. Сезария о многом мне рассказывала. Но не все, конечно. Когда она болела, например, то всегда переезжала из своего любимого маленького парижского отеля ко мне домой. Моя жена и дети называли ее не иначе, как «наша бабулечка».
— Став мировой звездой, Сезария могла жить где угодно.
— Могла, но категорически не хотела.
Сколько раз я ей говорил: «Купи квартиру в Париже, останься. Здесь ты бываешь постоянно, здесь я, твоя студия, твои привычки, врачи». Но она отказывалась. Нет, говорила, мой дом в Минделу. И всегда возвращалась на свой остров, в город, в котором была подлинной крестной матерью для всех обитателей!
Ситуация очень комичная. Представьте себе Сезарию, повязывающую вокруг талии старомодный фартук с глубоким широким карманом впереди. Там хранятся документы, справки, ключи, деньги, скрученные и спрятанные в пластиковый пакетик (часть она прятала по старой нищенской привычке в бюстгальтер), сигареты, спички.
В комнате на первом этаже ее дома стоит кресло, покрытое черным покрывалом, где она восседает дни напролет и принимает важные решения, касающиеся дома, каких-то дел. Параллельно принимает посетителей из нескончаемого потока. Это не только просители милостыни и разного вида помощи, но и торговцы.
Это так — все свои покупки Сезария могла делать, не вставая с кресла. Ей доставляли свежую рыбу на выбор, мясо, крупы, овощи и фрукты. У ног выстраивались в ряд корзины с ароматическими травами, батарея вин. Она закупала все тоннами. Порой из жалости к знакомому торговцу, у которого плоховато шли дела, но в основном из практической необходимости. Комнаты были буквально забиты едой, приобретенной впрок.
Я как-то спросил: «Ну зачем ты купила десять килограммов риса? Кто его есть будет?» Она отвечала: «Немного себе, остальное раздам». Если к ней приходили люди, стесненные в средствах, она повелевала выдать им провизию из своих хранилищ. Приходили с медицинскими справками и рецептами — она выдавала нужную сумму на лекарства. Влюбленные просили денег на свадебное путешествие, малоимущие — оплатить летние каникулы их детям, визы. Совершенно не знакомый ей мальчишка мечтал играть в футбольной команде города, но у него не было денег на фирменную спортивную форму, он тоже пришел к ней за помощью — она купила. Одному дала двести эскудо, другому — сто... Людям верила на слово, могла дать взаймы (однажды не пожалела 20 000 евро!) и никогда больше не увидеть того человека.
Она руководила всеми домашними делами, приготовлением еды на кухне (в ее услужении был штат личных помощников — от шофера до повара). Когда я переступал порог, она говорила: «Я скоро подам тебе потрясающую катчупа (национальное блюдо из мяса, кукурузы, фасоли и овощей). Сама приготовила!» «Интересно, как это, — всегда подтрунивал я, — ты же с кресла не встаешь?!» «Что значит как? Я же диктую повару рецепт, слежу, чтобы не накосячил!»
Да что там говорить, даже банк к ней домой приходил! Да-да, если Сезарии нужны были средства или официальная бумажка, она звала представителя из банка, и тот являлся к ней домой со всеми документами, печатями и необходимой ей суммой. Даже государственные чиновники приходили, если возникала необходимость получить ее подпись на деловых бумагах!
И поймите, тут дело не в лени! Это такая манера общения, образ жизни.
В своем кресле Сезария проводила часы напролет. Сидела, решала вопросы, указывала, повелевала, царствовала. Пока она гастролировала, духом дома, главным служителем и призраком был верный старый Пирок, слуга-мажордом, близкий поверенный. Его странный внешний вид завершал образ чарующего пространства вокруг Сезарии — седые волосы, ярко контрастирующие с эбеновой кожей, золотое кольцо в ухе, длинная туника до пола.
— Она совсем не любила гулять по городу?
— Прогулки остались в другой жизни. Став мировой звездой, Сезария уже не могла просто пройтись по улочкам Минделу, не собрав шумящей толпы.
(Ее дом и точный адрес были указаны во всех туристических картах города как местная достопримечательность.) Поэтому она держала личного водителя, который в любое время суток возил Сезарию, куда той заблагорассудится. Ей нравилось навещать любимые бары своей юности. Многие из них давно позакрывались, но какие-то еще работали. Не выходя из машины, только распахнув дверь, Сезария делала заказы, которые официант выносил ей на улицу на подносе. Она курила, выпивала… любовалась огнями улиц, наслаждалась звуками музыки, доносившимися с разных сторон, легкой прохладой сумерек. К ней подходили приятели, они разговаривали, пропускали стаканчик. Она могла «засидеться» у бара до поздней ночи. Сезария любила вспоминать годы юности, наверное, чтобы еще и еще раз ощутить сладость своего блистательного реванша.
Ведь когда-то она и помыслить не могла о заказе блюда, вообще об ужине в городе, а теперь весь Минделу принадлежал только ей.
Сезария росла в неблагополучном квартале — Ломбо, населенном всех сортов беднотой, проститутками и мелкими торговцами. Она вспоминала, как девчонкой выбегала с соседской ребятней на улицу, когда начинался долгожданный ливень. Они собирали глину, чтобы вылепить себе игрушки — фигурки зверей, кукол. Подставляли дождю кувшины, а затем бережно несли их домой — вода была такой вкусной!
Еще любила ловить гусениц, выползавших к влаге, прятала в спичечные коробочки и радовалась, когда через несколько дней оттуда вылетала красивая бабочка.
У нее было бедное, но счастливое детство. Никогда не голодала благодаря стараниям бабушки, державшей небольшой огородик у подножия Монте Верде. Там росли арбузы, фасоль, кукуруза...
Сезария жила как жилось — любила природу, семью, друзей, и если о чем-то переживала, говорила себе: «Сегодня мне грустновато, но завтра обязательно станет полегче. Ну, или когда-нибудь...»
Никакого образования она, по сути, не получила. И книг не читала, но мудрее и тоньше человека я не встречал, поверьте.
— Сезарии приписывали любовь к спиртному. Это было проблемой?
— Она попробовала спиртное в юности. Виски, коньяк, ром, грог... В те времена в Минделу крепкие напитки были неразрывно связаны с образом вечерней жизни — музыкой в ресторанах, ночными коцертами.
В юности Сезарию даже прозвали Grog Velha — что означает «Старый Грог». Она не раз иронизировала, говоря: «Знаешь, Жозе, пожалуй, это прозвище мне подходит больше остальных, хотя и «босоногая дива», и «королева морны» мне тоже нравятся».
Она всегда чуть-чуть выпивала перед каждым концертом. И никогда не скрывала этого, но всегда рьяно подчеркивала: «Я выпиваю, но я не алкоголичка». Сезария знала свои границы, никогда их не переходила. Не было ни запоев, ни серьезного похмелья. Тем не менее я постоянно раздражал ее нудными проповедями и мольбами бросить курить и завязать с алкоголем. Она меня и слушать не хотела! Конечно, об этой ее привычке судачили журналисты.
В 1994 году, например, случилась неприятная публикация в газете «Либерасьон» сразу после ее выступления на парижской сцене Театра де ля Вилль. Заголовок на полполосы, что-то вроде «Поем Saudade под вискарик».
Обычно мизансцена выстраивалась так, чтобы воссоздать для Сезарии привычную для нее обстановку ресторанного концертика, к которой она привыкла с юности: на сцене — приглушенный свет, стол, стул, пепельница (она постоянно и много курила, отдыхая между песнями), бутылка коньяка, рюмка.
Да, факт остается фактом — она прикладывалась и за кулисами. А в тот памятный вечер в Театре де ля Виль, видимо, не рассчитала силы. Запуталась ногами в проводах микрофона, ее заметно покачивало....
Сезарию увели со сцены, пианисту Паулино Виейре пришлось заканчивать концерт одному.
Ее глубоко оскорбила та статья. Впервые Сезарию открыто назвали пьяницей, пристыдили…
Сезария любила алкоголь, считала его составной частью своей истории, своего душевного комфорта. Без его вкуса ее музыка была бы совершенно другой, как она меня уверяла. До приезда во Францию ее любимым напитком было виски, уже здесь Сезария открыла для себя коньяк и потом в каждом контракте требовала указывать наличие бутылки коньяка в своей гримерке. Но на эту статью настолько обиделась, что — я точно помню этот памятный день — 15 декабря 1994 года запретила себе пить.
Кстати, Сезария до последнего уверяла меня, что все ее болезни случились с ней только потому, что она завязала с алкоголем.
«Пока пила, не знала проблем!» — возмущалась она, искренне веря в чудодейственные свойства крепких напитков...
— А с курением ее боролись?
— Не то слово! Однажды пообещал: «Если бросишь курить, подарю тебе «Мерседес!» Было это в городке Перпиньян, где Сезария записывала диск Cafe Atlantico. Она пообещала. Мы вроде как заключили сделку. Сезария отправилась в студию, а я, покрутившись по своим делам, зачем-то зашел к ней в номер и… увидел пепельницу с раздавленными окурками. Не поленился — сфотографировал для протокола, но ей ничего не сказал. При этом при мне она, конечно, демонстративно не курила… Время шло, Сезария хитро на меня поглядывала, а я прекрасно знал, что тайно от меня она продолжала курить!
И однажды все же застукал ее с сигаретой. Она улыбнулась: «Ну что ж, плакал мой «Мерседес». «Еще бы!» — ответил я.
Машину я ей все равно подарил, на день рождения. Правда, «Тойоту», но все же…
Сезария, и я это подчеркиваю, никогда не курила ничего, кроме обычных сигарет. Наркотики никогда не пробовала и не хотела.
— Будучи состоятельной дамой, Сезария могла позволить себе все.
— Она оставалась женщиной, несмотря на возраст и внешность. Любила выбирать ткани в парижских бутиках, чтобы дома сшить симпатичные платья, юбки. Обожала золото. Вся была им увешана. По традициям Кабо-Верде на девушке всегда должны быть побрякушки — ведь в черный день их можно снять и продать.
В юности у нее были очень плохие зубы, и она стеснялась смеяться, все время прикрывала рот рукой.
Этот стыдливый жест остался с ней навсегда, даже когда она сделала себе безукоризненные протезы.
На тумбочке в комнате Сезарии красовались батареи флаконов духов, лаков для ногтей, баночки кремов, щетки и расчески. Воскресенье было для нее днем Красоты, днем бигуди. Это было особое занятие в понимании Эворы — она накручивалась, повязывалась цветастым креповым платочком, превращаясь в классическую африканскую королеву. Снимала бигуди только в одиннадцать вечера и потом долго вертелась перед зеркалом, любуясь локонами.
Знаете, у нее никогда не было комплексов по поводу своей внешности. Она говорила мне: «В юности я была красивой девушкой, а сегодня я такая, какая есть — старая женщина». Она не строила иллюзий на свой счет — просто была собой.
— А чем занимаются ее дети, сын и дочь?
— Ничем. Оба в Париже. Живут на авторские отчисления с песен. Они никогда ничему не учились, никогда не хотели работать. Сезария, конечно, несла в душе бремя вины перед ними. Она ведь их не воспитывала, не присматривала за ними, не направляла. Да и на острове вечной безработицы положение нахлебников оправдывалось. Впрочем, они могли хотя бы выучиться. Но увы.
— Месье Жозе, не знаю, насколько корректно задавать вопросы о здоровье Сезарии, но все же...
— До 60 лет она ни разу не была у врача! Конечно, всякие недомогания случались, но Сезария справлялась с ними народными способами, «лекарствами земли», как она их называла, — там травку заварит, здесь компресс приложит из особых листочков или корешков, и никаких таблеток и людей в белых халатах она не признавала. Как-то раз, когда мы были на гастролях на Кубе, я решил озадачиться этой существенной проблемой, тем более что там есть клиника, где принимают на диспансеризацию иностранцев. Сколько же я ее уговаривал! Она твердила: и зачем надо тратить время, и глупости все это, и пустое... Но все же уступила моим просьбам — скорее всего просто устала спорить. Пройдя осмотры и сдав анализы, Сезария впервые услышала от врача диагноз: «Вы больны, мадам, у вас диабет».
Господи, что тут началось!
Она устроила грандиозный скандал, вопила как ненормальная: «Вы ничего не понимаете и не знаете! Всю жизнь обходилась без врачей и дальше проживу! Чего хочешь наврете, лишь бы человека разрезать!»
Сначала она просто орала, потом стала швырять со стола врача папки, ручки, бумаги. Что-то, упав, разбилось вдребезги. И врач, да и я, честное слово, здорово испугались. Затем Сезария встала и вышла вон, яростно хлопнув дверью.
— О ее приступах ярости ходили легенды!
— Что было, то было. Отвлекаясь, вспомню, что она однажды устроила в ресторане.
Вообще Сезария не была гурманом, предпочитала очень простую пищу — рис, котлеты, картошку, хлеб и масло. Зашли мы поужинать в милое местечко в Париже, она заказала себе мясо и почему-то решила, что кусок плохо прожарен. Очень рассердилась. Схватила и выбросила, точнее, подбросила его вверх. Мясо взлетело и приклеилось к потолку! Официанты, повар, прибежавший на крик, я — все мы обомлели и не знали, как реагировать. Но прилипшее мясо так ее рассмешило, что вскоре весь ресторан лежал от смеха. Громче всех хохотала сама Сезария… Потом она объяснила мне, что была слишком уставшей и повела себя неправильно.
— Конечно же никаких выводов после визита к врачам она не сделала?
— Мне понадобилось где-то полгода, чтобы уговорить ее снова посетить доктора тут, во Франции.
Изощрялся, уламывал ее, придумывая какие-то доводы: «А давай проверим диагноз, давай подтвердим ошибку кубинца, ты же знаешь, какие у нас клиники!» «Ну хорошо. Пошли, выведем его на чистую воду. Поймешь, что я права, и перестанешь нудеть», — согласилась наконец Сезария.
Мы опять обошли всех врачей, сдали анализы — Сезария делала все с ироничной ухмылкой, всем своим видом демонстрируя: это надо кому угодно, только не ей.
Увы, парижский врач подтвердил диагноз кубинского: диабет. Причем очень давний. Болезнь успела не просто развиться, а уже начала разрушительное действие, затронула другие органы. Врач, естественно, выписал лекарства.
Тут начались новые испытания — она категорически отказывалась что-либо принимать. Как же я ее обманывал! Растирал таблетки в порошок, чтобы подсыпать в еду или напитки. Пилюли, которые никак не спрячешь, открыто выкладывал у ее стакана, но она катала их пальцем по столу, будто играла, а затем незаметно для меня поддавала их щелбаном, и они улетали в угол. «Прошу тебя, пожалуйста, прими лекарства!» — умолял ее я. «Когда захочу», — надувала губы Сезария.
— Она понимала, что такое поведение приближает ее конец?
— Да, конечно. Врачи открыто сказали ей: «Ты довела себя до такого состояния, что можешь умереть в любую минуту!» Как следствие, у нее стало подскакивать давление, начались проблемы с дыханием… В 2005 году она перенесла тяжелую операцию на коронарных сосудах.
Помимо этого у нас были две страшные истории, которые я утаил в свое время от публики. В первом случае у Сезарии случился тяжелый приступ, она чуть не умерла. Это произошло в 2007 году в Австралии, куда она приехала с концертами. Она не сказала мне, что накануне поездки по собственной воле отправилась провериться к своему парижскому врачу (зиму она обычно проводила в Париже), потому что чувствовала себя неважно. Тот сделал анализы, установил: диабет прогрессирует. Особенно пострадали почки. Врач посоветовал Сезарии взяться за ум и лечиться. Дал координаты своего коллеги в Сиднее на случай, если вдруг станет хуже. Мы улетели, она ничего мне не сказала. Пошла на концерт. И вот как-то вечером в Мельбурне я стоял за кулисами и увидел, что она начала странно себя вести — корчиться. Как потом призналась — от диких спазмов головной боли.
Потом у нее отнялась правая рука. И она испугалась. Дождавшись музыкальной паузы, едва добрела до стула, на котором обычно отдыхает. Перевела дух, но заставила себя допеть до конца! В отеле ей стало совсем худо. Но она опять мне ничего не сказала. Провела ночь в муках. Утром все же пожаловалась, и я незамедлительно вызвал «скорую». Тесты показали разрыв аневризмы, но по какой-то совершенно невероятной счастливой случайности кровеносный сосуд, взорвавшийся внутри мозга, не растекся, а сформировал сгусток, застыл. Врачи развели руками и от удивления, и от ужаса — Сезария была на волосок от мгновенной смерти. Ей просто повезло.
Счасливый шанс, случайность, что она выжила. Врач, что вытянул ее с того света, сказал: «Если вы не будете следить за собой и соблюдать мои предписания, учтите — максимум, что вам осталось, это несколько лет жизни».
Она, конечно, не сделала никаких выводов. Второй приступ прихватил ее в Париже, она попала в реанимационное пульмонологическое отделение, оборудованное по последнему слову техники. Наутро к ней пришел врач: «Я хотел бы, чтобы вы какое-то время провели в больнице, отдохнули. Но даже после этого вам лучше остаться здесь, во Франции. Если подобный приступ случится в Минделу, вас не спасут. Там попросту не будет нужного оборудования и специалистов».
«Что за глупости, почему мне нельзя домой?» — кипятилась Сезария. Через месяц она начала устраивать скандалы, просто орала на врача: «Либо ты меня немедленно отпускаешь, либо я выхожу вот в это окно!» В конце концов доктор позвонил мне и сказал: «Все, мое терпение кончилось.
Я ей не нянька. Приезжайте и забирайте!»
— Она не боялась умереть?
— Нет. И я всегда это знал. Она говорила: если умру, ну и ладно. Значит, так предписано свыше. Она теряла друзей, родных, но при этом никогда не плакала. По ней не было заметно, что она сломлена этими смертями. Сезария воспринимала смерть как составную часть жизни, как неодолимую, неизбежную истину. Например, когда в Париже тяжело заболел ее сын и врачи предполагали, что он может умереть в считанные дни, меня попросили вызвать Сезарию с острова. Но она так и не приехала. Ответила по телефону: «Я мать, и мне грустно такое слышать. Но что поделаешь, если бог решил забрать его прежде срока».
Сына удалось спасти, и Сезария восприняла сей факт так же спокойно, без надрыва.
— Помнится, незадолго до ее смерти вся Москва была увешана афишами с датами ее предстоящего концерта. Очередного…
— Она всегда много путешествовала. Уставала, делала короткие передышки, отдыхала и опять отправлялась в путь. Ни о каком прекращении концертной деятельности и слышать не хотела. Врачи вначале требовали от меня вдвое сократить ее занятость, затем — полностью завершить карьеру.
«Ах так, ты думаешь, я старуха?» — кричала она в ответ на мои осторожные полунамеки на эту тему. Но позже все же согласилась сократить туры.
Сегодня, честно признаюсь, я не уверен, что поступил правильно, послушавшись врачей. Пока она была в поездках, в подготовке концертов, а я против ее воли организовывал пристальный медицинский сервис (личная ассистентка мерила ей давление, заставляла ложиться вовремя, принимать лекарства), она держалась в форме. Но едва начинался период «отдыха», как Сезария погружалась в скуку и разваливалась на глазах. Мой диктат презрительно отвергала. Ассистентке, следовавшей за ней всюду и, кстати, поселившейся в соседнем доме, даже дверь не открывала, таблетки не принимала, сдавать кровь для контроля течения диабета отказывалась. Поедала тайком чипсы, которые ей были категорически запрещены, курила как паровоз.
Все закончилось мгновенно. Мы пришли с ней в студию на репетицию. Сезария с трудом сидела на стуле, ей было нехорошо.
«Когда ты поймешь, что не можешь больше петь?» — твердо, но осторожно спросил я. «Нет, могу», — слабо, но нервно огрызнулась она. — «У тебя не осталось сил!» — «Остались».
Она попыталась закурить, руки не слушались ее, зажигалка упала на пол. Я подошел, поднял, протянул ей. Она посмотрела на меня и прошептала: «Хорошо, я поняла. Я уйду».
Итак, в сентябре 2011 года я дал объявление о завершении карьеры Сезарии Эворы.
— Вы помните вашу последнюю встречу?
— Это было в Кабо-Верде зимой, в преддверии Рождества 2011 года. Она уже несколько дней плоховато себя чувствовала. Однажды мне позвонили из ее дома со словами: «Немедленно приходи».
Захожу и понимаю — Сезарии очень худо. Но при этом конечно же она находит в себе силы заявить, что все прекрасно, в больницу она не поедет и никаких врачей к себе и близко не подпустит.
Не стал слушать, вызвал «скорую». Врачи насильно уложили Сезарию на носилки и против воли увезли в больницу. Далее все произошло, как и предсказывал ранее парижский врач, — случился второй приступ, и ее не смогли спасти.
— Месье Жозе, последний вопрос… Язык Сезарии никому не был понятен. Расскажите, о чем она пела?
— О потерянной любви, вечных скитаниях по миру, редких мгновениях счастья, надежде...
Например, в песне Mar e morada de sodade она поет о море. Кстати, Сезария не любила море, ведь оно отобрало у нее любимых мужчин, уплывших с островов в никуда. Так что тема глубоко личная: «Вот я стою и смотрю на волны, на то, как они умирают… Я чувствую внутри бессильную, безграничную печаль».
Вот о чем пела Сезария…
…Но знаете, она как-то сказала мне, что ей очень нравится песня Пиаф «Я ни о чем не сожалею». Соглашалась с ней — что было, то было.
Сезария никогда не оглядывалась назад. Как и Пиаф, она не хотела ни о чем сожалеть.
Париж
Подпишись на наш канал в Telegram