Эта манхэттенская ночь весной 2008 года выдалась на редкость приятной, без обычной удушливой влажности, так свойственной Нью-Йорку. Сотни гостей собрались на террасе, располагающейся прямо на крыше одного из небоскребов. Внизу открывался вид на темнеющий Гудзон и на мигающие уличные рекламные щиты.
— За Верушку! — неслось со всех сторон, и бокалы сдвигались снова и снова. Гостей собралось не менее двух сотен, и все они то и дело поворачивали головы в сторону гигантского проектора, на котором беспрерывно показывали фотографии времен славы Верушки — самой знаменитой модели 60-х, снимавшейся у всех выдающихся фотографов второй половины века и у многих режиссеров, включая Антониони.
Раз увидев Верушку, ее было невозможно забыть: очень худая, длиннющая, как лиана, с бесконечно тонкими руками-ногами, гибкая — наверное, она могла бы легко сложиться в обе стороны пополам и завязаться узлом; и необычное лицо в обрамлении прямых светлых волос: большие, четко очерченные губы, тонкий нос и глаза— голубые, неподвижные, не умеющие смеяться.
Виновница торжества Вера Лендорф, в простом черном платье и фетровой шапочке, такая же гибкая, стройная и элегантная, как на фотографиях, хотя ей было почти 70, сидела в торце длинного стола и, как обычно, курила одну сигарету за другой.
Поразительно, но ее лицо почти не изменилось с тех легендарных времен, в определенных ракурсах ей можно было дать не больше 40! При этом все знали, что Вера не сделала ни одной пластической операции и не удостоила своим присутствием ни один спортзал — просто бог наградил ее таким телом и таким лицом. К ней подходили знаменитости: Деми Мур, Шарон Стоун, Диана Фюрстенберг, Стелла МакКартни, Стивен Спилберг, Вуди Аллен, Роберт Де Ниро… Веру сегодня чествовали в связи с выходом великолепного альбома «Верушка» с ее самыми знаменитыми и давно ставшими классическими фотографиями, которые кто-то из гостей назвал памятником незабвенной эпохи шестидесятых. На экране появилась цитата из журнала Life тех лет: «Верушка, несомненно, самая красивая женщина планеты».
Вера затянулась сигаретой, натянуто улыбаясь в ответ на аплодисменты, комплименты, звон бокалов и очередную волну оживления. Может, Верушка и была самой красивой на планете, кто же знает? Однако никто из собравшихся здесь в ее честь людей даже не подозревает, как плохо на самом деле кончила Верушка. Ее убили...
А что знали эти люди о самой Вере? Ровным счетом ничего. Впрочем, она сама приложила к этому все усилия. Ей давно наскучили эти пафосные формальные сборища, скорее уж сбежать бы отсюда! Вот кто-то говорит, что Верушка родилась в сорочке… Смеяться или плакать? Хотя родилась-то, может, и в сорочке, но слишком рано ее сорвали, и считай, вместе с кожей.
…Уже в четыре года Вера совершенно потеряла себя, не успев толком осознать: у нее нет почвы под ногами, нет дома, нет корней.
Родовое гнездо, существовавшее на протяжении 600 лет, исчезло; бескрайние земельные угодья, принадлежавшие ее семье, озера, замок — внезапно растворились, как и сама родина... Даже сейчас у большинства ее знакомых вытянулись бы от удивления лица, узнай они, к примеру, что та, кого они называют Верушкой, на самом деле носит титул графини фон Лендорф! Она и сама в это уже почти не верит, но тем не менее в ней течет кровь древних прусских родов — Лендорфов, Кальнайнов, Ольденбургов. Ее родителям — графу Генриху фон Лендорфу и его супруге Готтлиб когда-то принадлежал замок в Восточной Пруссии, в местечке Штайнорт, располагавшийся в мазурском поозерье, с великолепным парком, озерами, площадками для гольфа, конюшнями с племенными жеребцами, регулярно участвовавшими в скачках.
Там было все для красивой жизни любящих друг друга супругов с четырьмя дочками — Верой, Ноной, Катариной и Габриэле. Гувернантки, развлечения, множество домашних животных, гастрономические изыски — у Лендорфов служила лучшая в Пруссии кухарка — все это существовало для того, чтобы в одночасье бесследно исчезнуть. Одно из последних счастливых воспоминаний маленькой Веры — как милый, уютный, улыбчивый дядюшка по имени Иоахим фон Риббентроп подарил им с Ноной двух очаровательных пони, Антона и Лору. Это было в 1942 году, в разгар войны. В памяти остались белые платьица и белые чулки до колена, в которые в тот день нарядила их с сестрой мать. В огромном зале, куда девочек вывели поблагодарить за подарок, стояли важные господа, которые кланялись детям Лендорфов и гладили их по головкам потными руками.
Тогда Вера, разумеется, не понимала, что за страшное представление разворачивается перед ними, что штаб-квартира Гитлера «Волчье логово» и штаб верховного командования Мауэрвальд располагались совсем рядом с замком Лендорфов, что дядюшка Риббентроп, еженедельно пивший чай с ее родителями, был министром иностранных дел Третьего рейха и именно он «для удобства» велел конфисковать левое крыло их фамильного замка под собственную штаб-квартиру.
— Не возражаете, дружище? — широко улыбаясь, спросил он Вериного отца. Как Генрих фон Лендорф мог возражать? Они с женой разыгрывали перед нацистами верноподданнический спектакль, угощали щедрыми обедами и устраивали в их честь скачки. На самом же деле фон Лендорф еще в 1939 году присоединился к движению Сопротивления, после того как стал свидетелем массового убийства евреев нацистами.
Вера и ее сестры не знали, что в роковой день 20 июля 1944 года их отец с другими участниками Сопротивления совершили неудачное покушение на Гитлера в «Волчьем логове». За неделю до этого детей увезли в имение Градитц; в памяти Веры осталась последняя встреча с отцом: как он стоит, прижавшись к оконному стеклу поезда щекой, а они, дети, испуганно смотрят на него из вагона, недоумевая, почему он не улыбается, как всегда, почему не корчит им смешные рожицы?
Много лет спустя Вера узнала от матери, что на следующий день после покушения за отцом явились эсэсовцы; он их заметил, выпрыгнул из окна и спрятался во рву. Нацисты приставили пистолет к виску их матери Готтлиб Лендорф и посадили ее в машину.
Генрих, разумеется, тотчас вышел из укрытия, его арестовали и через несколько недель казнили в Берлине.
Почему внезапно их детский рай превратился в ад, четыре сестры Лендорф понять не могли. Люди в военной форме перевезли детей в нацистский детский дом в Бад-Заксе — огромный холодный барак с жестокими надзирательницами, которые каждое утро били маленькую сестренку Веры Габриэле за то, что та мочилась в постель. Вера немела от ужаса и тщетно пыталась успокоить малышку Габриэле, беспрерывно повторявшую: «Мама, вернись, кушать, страшно, мама, вернись, кушать, страшно…» После освобождения детей отвезли в другой приют, потом в третий, после чего поселили в чужой семье. Вера почти совсем разучилась говорить, произносила лишь отдельные междометия, в ее голове царил хаос — что происходит, где родители, почему никто о них не упоминает?
Только в 1946 году за детьми внезапно приехала мать — постаревшая, неузнаваемая и чужая. Ей тоже досталось — почти все это время она провела в лагере. Жизнь в крошечной квартирке в Бремене, куда переехала семья, разительно отличалась от прошлого: нищенская обстановка, из окна — вид на тесный задний двор и помойку; но самое страшное, что мать теперь целыми днями лежала в кровати, отвернувшись лицом к стене; соседи поговаривали, что ее собираются отправить в клинику. Однажды молодая Верина учительница заявила на одном из уроков:
— Дети, среди вас учится дочь убийцы!
Все стали оглядываться по сторонам и смотреть друг на друга. Фрау Хорш выбросила вперед указательный палец, словно выстрелив им в Веру:
— Это ты!
Девочка кинулась вон из школы, по дороге домой два раза упала на железнодорожном переезде, с громким плачем ворвалась в комнату матери с требованием объяснений.
Война кончилась поражением нацистов, но еще долго в провинциях, да и не только там, люди, восставшие против режима рейха, считались предателями. После того как отец исчез, с детьми Лендорф больше никто не говорил о нем, словно его никогда не существовало, а сами они боялись спросить. Но в тот день, глядя на зареванное, перепачканное грязью лицо дочери, Готтлиб Лендорф выдавила из себя:
— Неправда, твой отец — герой, когда-нибудь я расскажу тебе… Это «когда-нибудь» случилось только годы спустя, когда Вера стала нескладной каланчой метр восемьдесят три ростом, с непропорционально длинными руками и ногами.
Кошмар детства остался позади, и единственное, о чем она мечтала, — все забыть, стереть из памяти прошлое.
Семья Лендорф давно перебралась в Гамбург, Вера училась в художественной школе, выбрав специализацией роспись по ткани. Спустя пару месяцев она поняла, что ненавидит расписывать занавески дурацкими узорами. Ее привлекала только красота, она подмечала ее во всем — в лицах, фигурах людей, дизайне, природе, но вот саму себя девушка воспринимала как безнадежную уродину... Мать и сестры были классически элегантны, и Вера захлебывалась от безнадежной зависти. Самым большим ее горем была обувь — на Верину ножищу 43-го размера невозможно было найти изящных туфель.
Мать пригласила сапожника, чтобы сшить их на заказ, и девушка, готовясь к школьной вечеринке, считала дни до этого события. Наконец свершилось — долгожданную коробку вскрыли, и Вера замерла от ужаса: там лежали громадные ботинки, бежевое продолжение ее ступней — бесформенные, с уродливой шнуровкой! Страдания закончились тем, что она обратилась к ортопеду, и тот предложил операцию — укоротить на сантиметр большие пальцы. Мать была категорически против, но Вера никого не послушалась. Три недели она мучилась в клинике от страшных болей — врач случайно задел сухожилие, но зато когда Вера поставила забинтованную ногу рядом со своим ботинком — какое же это было счастье! Однако прошло целых полгода, прежде чем она снова научилась нормально ходить.
Много лет спустя, уже став знаменитой моделью, Вера изумлялась — на нее обрушивался шквал писем и звонков от фетишистов, которых сводила с ума красота ее ступней; спасибо, что хирург по крайней мере не изуродовал их, и она могла сниматься босой.
...Как при такой специфической внешности стать хоть немного привлекательнее — вот главный вопрос, терзавший юную Веру. Подобрать одежду для нее было сущим мучением: если сестрам так шли модные пышные юбки с затянутой талией, то Веру они превращали в карикатуру. Плюнув на условности, она заказала себе узкие полосатые брюки из джерси и приспособилась носить с ними мужские балетки! В провинциальном послевоенном Гамбуге такой, мягко говоря, своеобразный девичий костюм немедленно превратил девушку в посмешище, на улице на нее показывали пальцем и смеялись.
Однако Вера при всей своей ранимости и внутренней неуверенности вдруг оказалась упряма, как черт.
— Сними немедленно этот шутовской наряд! — требовала мать. — Тебя никто не возьмет замуж!
А кто сказал, что Вера Лендорф стремится замуж? Это последнее, о чем она мечтала, и, возможно, трагическая личная жизнь матери, совершенно потерявшейся после гибели мужа, сыграла в ее отвращении к браку не последнюю роль. Хотя все сестры вышли замуж и были счастливы. Идея стать моделью зрела в Вериной голове постепенно: сначала в Венеции, куда она отправилась на каникулы с подругой и где ее беспрерывно фотографировал на улице усатый незнакомец, оказавшийся профессиональным фотографом Уго Муласом.
Верины фото даже оказались на обложках местных журналов. Это так впечатлило мать, что она разыскала адрес давнишней приятельницы Дориан Ли Паркер, открывшей после войны в Париже модельное агентство. Если бы Вера знала, как ударит по ее самолюбию гламурный Париж!
— Боже, ваша мать была такая красавица! — приветствовала застывшую в дверях неловкую, стеснительную девушку мадам Паркер и «в знак дружбы с Готтлиб» нехотя нацарапала записочку знаменитому фотографу французского Vogue Хельмуту Ньютону. Представ перед Ньютоном, она оказалась выше его на две головы и чувствовала себя уродиной-великаншей, неизвестно как попавшей в мир гармоничных, красивых людей.
— Ну разве что спрей для волос, — невнятно промурлыкал себе под нос Ньютон...
Потом действительно выяснилось, что самое большее, на что годилась, с его точки зрения, Вера — это рекламировать какой-то спрей. Ее и без того невысокая самооценка стремительно скатывалась вниз, и чтобы хоть как-то взбодриться перед позорным возвращением домой, Вера отправилась отдохнуть в Сан-Тропе. В ресторанчике обмякшую от крепкого коктейля и жары Веру заметил французский режиссер Роже Вадим. Его поразили длина ее вытянутых тонких ног в нелепых балетках, занявших чуть не половину небольшого зальчика, и очень печальное юное личико с крупными чувственными губами.
Вадим присел к девушке за столик, подлил вина, сделал пару комплиментов, заставивших вспыхнуть бледные Верины щеки.
Минут через десять он уверенно взял ее за руку и повел в пиниевую рощу. Когда они легли на траву, захмелевшей Вере стрекотание цикад показалось грохотом. Наутро, узнав, с кем ей довелось провести десять счастливых минут, Вера с надеждой заглянула в тот же ресторанчик. Небритый и убийственно красивый Роже Вадим сидел за столиком в обществе актрисы Катрин Денев, тогда еще темноволосой, и посасывал коктейль. Вера робко кивнула ему и присела за соседний столик. Если бы девушка так отчаянно не напрягала слух, а Вадим не повысил бы голос, она никогда и не услышала бы, как Роже раздраженно оправдывался перед Катрин:
— Я только довел ее до дверей отеля — она не стояла на ногах. Никакая она не актриса и не модель, она просто белобрысая каланча, ты что, сама не видишь?
Как ни странно, вовсе не предательство Вадима потрясло Веру.
Она никто, вот в чем весь ужас! Пустое место, ничтожество! Наверняка люди, часто оглядывающиеся на нее на улице, потрясены ее уродством, вот и пялятся во все глаза. Зачем же тогда Вадим?.. Да просто спьяну не разглядел.
А ведь еще в Париже кто-то сказал Вере — кажется, жена Хельмута Ньютона Джун, тоже фотограф, — что в Нью-Йорке ценятся именно такие модели, как она, —очень высокие худые блондинки, и у Веры есть шанс...
Сидя в самолете, несущем ее в Нью-Йорк, и, вдруг поняв, что в сущности едет в никуда, она робко спросила стюардессу, где можно в городе найти отель подешевле.
Слова «Манхэттен» Вера не знала и старательно по буквам записала, несколько раз переспросив. Стюардесса посоветовала какой-то отель «Тафт». В день приезда Вера отыскала в телефонной книге адрес первого попавшегося модельного агентства Эйлин Форд и явилась туда. Дальше все завертелось, как в калейдоскопе. Ее почему-то сразу взяли, и лишь спустя время она поняла, что попала в плен грошового модельного рабства, весьма распространенного в те годы в Нью-Йорке. Ее наняли для рекламных фотосессий в третьеразрядных журналах. Это означало, что с утра Вера бежала в какой-нибудь магазин, предоставлявший платья для рекламы, потом неслась в студию к фотографу, который снимал ее в этом платье. Затем требовалось сдать платье в химчистку и бежать в следующий магазин… И так без конца по 12 часов в сутки.
Денег ни на что не хватало, и как-то Вера, сгорая от стыда, попросила мать выслать ей 125 долларов на теплое пальто — в Нью-Йорке все дорого.
В приемную главного американского модного журнала Vogue Вера, которая уже была наслышана от товарок о великом и ужасном редакторе Диане Вриланд, попала совершенно случайно. Сидя под дверью главного редактора, Вера услышала, как Диана громко распекает какую-то манекенщицу:
— Ты скучна, как осина, как серый дом, как бездарный детектив! Что на тебя ни надень, все смотрится убийственно. Не смей мне жаловаться, что тебе не хватает денег! Нищенкам место под бруклинским мостом! Ты должна казаться богатой, быть вызывающей, эксцентричной, ни на кого не похожей…. Труднодоступной для контакта и говорить всем «нет».
Понятно, все это не со мной!
В тот день Вера так и не увидела Диану Вриланд — она попросила кого-то передать ей записку и задумчиво отправилась пешком домой. У нее в голове кое-что стало проясняться и созревать...
Именно благодаря подслушанной отповеди Вриланд, с которой, кстати, они впоследствии дружили до самой смерти Дианы в 1983 году, Вера решилась на преображение: она придумала другую себя и назвалась новым именем — Верушка. Почему Верушка? Она слышала, что по-русски так звучит ее уменьшительное имя. Значит, она станет русской, какой-нибудь русской графиней… Правда, один приятель-официант, видимо, из эмигрантов, разочаровал Веру: в России после революции нет никаких графинь.
Да какая разница? Допустим, ее предки до революции переехали в Германию. Согласно легенде, у ее семьи денег куры не клюют и работать Верушке нет никакой необходимости. Но поскольку она выросла умопомрачительной красавицей с уникальной модельной внешностью, то все знакомые уговаривали ее осчастливить модельный бизнес. Вера придумала, как должна одеваться, двигаться и разговаривать ее героиня. Прежде всего — появляться исключительно в черном, и она откопала в залежах универмага «Мейсис» пальто — дешевую подделку под Живанши, черную фетровую шляпу, черные ботинки из мягкой замши. Новый характер Верушка создала по совету Дианы Вриланд: она будет стервой — самоуверенной, недоступной, эгоистичной, научится высокомерно цедить «нет». Так начался восход Верушки...
Отныне бывшая Вера Лендорф вела себя так, словно у нее полно времени и работа — последнее, в чем она нуждалась, ну разве что позволит себе сделать кому-то одолжение. Она добилась встречи со знаменитым фотографом Ирвингом Пенном, сумев все обставить так, словно это он добивался встречи с ней. Пенн привык к тому, что появляющиеся в его студии модели заглядывают ему в глаза, стараясь предугадать малейшую смену намерения: в модной фотографии 60-х суперстаром был он, а девушки ежедневно сменялись и сливались в одно плохо расчленяемое пятно глаз, скул, волос, плеч и все в, сущности, походили друг на друга. Это он придумывал для них различия — особый взгляд, особый поворот плеч, особый изгиб спины... Но молодая женщина, назвавшаяся странным именем Верушка, не походила ни на кого...
— Позвольте взглянуть на ваше портфолио, мисс, — попросил Пенн. Это было самое обычное требование: все модели являлись на съемки с кипой своих фотографий.
Верушка медленно провела рукой по прямым светлым волосам; на ее узком запястье мелодично звякнули узкие серебряные браслеты, им в ответ зазвенели браслеты на тонких щиколотках — Верушка беседовала с фотографом босиком, оставив в прихожей свои мужские балетки.
— Я думала сначала посмотреть, как вы меня снимете, — растягивая слова, произнесла она разочарованно.
Пенн, не скрывая любопытства, во все глаза разглядывал необычную манекенщицу.
— Какой у вас рост? — не удержался он от вопроса.
— Метр восемьдесят три, — последовал неторопливый ответ, — а нога у меня наверняка больше вашей, — предположила Верушка и решительно поставила босую ступню рядом с ногой Ирвинга.
Очарованно-ошарашенный Пенн зарядил свой фотоаппарат и начал азартно щелкать затвором.
Он не просил девушку принимать нарочитые позы, просто обходил необычную модель и фотографоровал со всех сторон, так туристы снимают архитектурные достопримечательности в далеких странах. Все это время Верушка сидела как сфинкс, ни разу не улыбнувшись. Разумеется, Ирвингу и в голову не могло прийти, что эта самоуверенная дива только недавно в крохотной комнатушке на окраине Бруклина часами репетировала перед зеркалом это невозмутимое, расслабленное сидение и что пока Ирвинг ее щелкает, у нее живот сводит от голода.
— Не соблаговолите ли примерить пару платьев для Vogue?
— Может быть, не сегодня?
— зевнула Верушка. —Я плохо переношу нью-йоркскую жару.
Ирвинг Пенн с трудом уговорил ее познакомиться с всесильной Дианой Вриланд, обещая дать Верушке самые лестные рекомендации. Диана пришла в неописуемый восторг от новой модели, и путь на страницы и на обложку Vogue ей оказался открыт. Внезапно все фотографы, которые еще год назад не желали ее замечать, воспылали желанием работать с загадочной Верушкой, ее заваливали предложениями Хорст П. Хорст, Ирвинг Пенн, Генри Кларк, Берт Стерн, Ричард Аведон…
Это были самые крупные имена в фотографии тех лет. Экзотическая внешность Верушки подарила вторую творческую молодость и самой Диане Вриланд — главный редактор Vogue придумывала для своей любимой модели самые невероятные образы. Во время поездки в Бразилию она произвела такое впечатление на бразильского певца и композитора Жоржи Бена, что тот сочинил хит Quase colorida Verushka, и эту песню целыми днями крутили по радио, а сам Жоржи пел ей под окнами отеля любовные серенады. Полиция певца не трогала, стражи порядка сами вызывали Верушку аплодисментами на открытую террасу, и через пять минут там уже собиралась огромная толпа. Бразильцы хлопали, кричали, свистели, требовали, чтобы модель вышла к ним в купальнике и показывала стриптиз. Доведенная до ручки Верушка сорвала с себя бюстгальтер и швырнула вниз в толпу.
Что творилось с людьми! Они яростно рвали друг у друга кусочек материи, горланили, колошматили друг друга! Кто-то особенно находчивый раздобыл пожарную лестницу и стал карабкаться к Верушке на балкон, а завистники пытались выбить лестницу у него из-под ног…
Наряды для поездки Верушки в Японию Диана Вриланд с Ричардом Аведоном выбирали в ее кабинете до шести утра, пока главный редактор не приняла окончательного решения. Модель и фотографа она отпустила с таким напутствием:
— Немедленно ложитесь спать, и главное —не вздумайте заниматься сексом, иначе вся работа насмарку!
Верушка звонко рассмеялась ей в лицо — во всем Нью-Йорке ни один человек не осмелился бы этого сделать:
— Миссис Вриланд, именно об этом я сейчас и мечтаю.
Если Ричард не возьмет меня, как только мы выйдем отсюда, я никуда не поеду!
На следующее утро они с Аведоном уже летели в Японию, чтобы фотографировать меха а-ля Анна Каренина. Из Токио двинулись к месту назначения на трех черных лимузинах в сопровождении громадного фургона, выстланного изнутри бесценными мехами; с ними ехал 17-летний борец сумо ростом под два метра — Аведон увидел это чудо в одном из спортивных залов Токио и уговорил отправиться с ними на съемки. Верушка позировала вместе с великаном на склонах холмов, шла сквозь метель, сидела на снегу... Ей было жутко холодно, но она из последних сил изображала невозмутимость. «Мои предки из России, — говорила она в отеле, потягивая ром, — я генетически морозоустойчива».
Другой эксцентричный фотограф, Питер Берд, придумал невероятный проект — показать животную красоту женщины.
И не кто иной, как Верушка, вызвалась ехать с ним в Кению, чтобы в обществе Питера и двух провожатых сидеть у костра и слушать, как рычат поблизости голодные львы. А ведь до того, как сделаться Верушкой, она до смерти боялась даже собак... Здесь же приходилось, невозмутимо покуривая сигарету, слушать рассказы о том, как вчера ночью лев утащил кого-то из палатки! Заставить себя уснуть в таких условиях Верушка не могла, и чтобы скрыть следы бессонных ночей, придумала эффектный ход: вымазала все лицо и тело гуталином и в таком виде позировала Питеру в облегающем комбинезоне на фоне носорогов. Эти экзотические снимки сделали Верушку мегазнаменитостью, за них журналы, в том числе и европейские, готовы были платить тысячи долларов.
Такие пустяки, как машина «Ягуар» и трехуровневые апартаменты на Парк-авеню по соседству с Дианой Вриланд, появились в ее жизни как нечто само собой разумеющееся. Верушке платили 700 долларов за час съемки — таких больших денег в Америке не зарабатывала ни одна модель. При этом ее приходилось неделями уламывать поработать даже за астрономический гонорар. Вредность и несговорчивость стали фирменным знаком Веры Лендорф.
Когда ей предложили за 10 миллионов долларов выпустить водку «Верушка» — в бутылке должна была плавать ее миниатюрная фигурка, — норовистая модель изрядно попортила нервы бизнесменам. Сначала она сказала: «Пожалуй», наутро: «Нет»; к вечеру: «Посмотрим».
И так по кругу раз 20, пока окончательно не отказалась, заявив, что такая вульгарная вещь, как водка, несовместима с ее именем.
— Но вы же из России! — взмолился бизнесмен.
— Там пьют пунш! — отрезала Верушка, и переговоры были закончены.
Журнал Life писал о ней: «Верушка обращает на себя внимание во всем. Полуобнаженная, горячая и холодная одновременно, распростертая на нетронутом снегу Аляски; под солнцем пустыни, обжигающим ее стройное тело в леопардовой шкуре. Она — богиня».
Матери утомленная шумихой и славой «богиня» писала так: « Уже не знаю, день сейчас или ночь, в какой я стране, сколько времени, какое сегодня число.
В жизни моей царит хаос. Я все время в пути. У меня третий месяц не проходит чудовищная диарея…»
Вера дико устала от постоянных разъездов, сердце жаждало любви, а она изображала то холодную неприступность, то богемную браваду. Порой она легко делила постель с вечно флиртующими с ней фотографами, а то вдруг упорно сопротивлялась сильному чувству, уже не отличая его от игры. Верушку отчаянно тянуло к Питеру Фонда, в которого влюбилась, приехав в Париж, с ним она впервые вела себя естественно: они целовались в ресторане, обнявшись, до рассвета бродили по Парижу... Наутро, вспомнив, что она — Верушка, ни слова не сказав Питеру, девушка уехала в Нью-Йорк. Он настиг ее и там, сказал, что согласен жить с ней где угодно, — того же хотела и она...
Верушка испытала непозволительное для ее образа чувство простого женского счастья, пожарив Питеру на завтрак яичницу, и, пока он уплетал ее кулинарный шедевр, грустно смотрела на него, подперев голову рукой, — Фонда никогда ее такой не видел. В отместку своей непрошеной сентиментальности через пару дней она велела Питеру «убираться восвояси» — Верушка испугалась собственных сильных чувств. Актер Уильям Ротлейн из нью-йоркской свиты Сальвадора Дали нравился ей гораздо меньше, но ему Верушка разрешила задержаться в своей жизни подольше. Как-то она согласилась участвовать в придуманном Дали перформансе: на берегу Гудзона под старым мостом Дали, к радости зевак, обмазывал обнаженную Верушку, которая позировала ему в качестве живой скульптуры, с ног до головы пеной для бритья — банка за банкой, старательно распределяя пену по телу.
Уильям Ротлейн следил за Дали полным ревности взглядом, но, к разочарованию Верушки, так и не посмел выбить банку из рук своего кумира и облить пеной его самого, чтобы не лапал чужую девушку. Внезапно это вызвало у нее неконтролируемый приступ бешенства.
— Убирайся вон, слюнтяй, лакей, трус! — орала она вечером и швыряла в Уильяма всем, что подворачивалось под руку.
До того как грянула окончательная катастрофа — а до нее оставалось совсем немного времени, — самая длительная связь продолжалась у Верушки с итальянским фотографом Франко Рубартелли, элегантным, обаятельным, по уши в нее влюбленным. Ради Франко она даже на время перебралась в Рим, где ей неожиданно понравилось жить в небольшой квартире и в выходные бродить по базару, выбирая зелень, беспечно кормить голубей на площади Испании и объедаться домашним мороженым.
Но Верушку позвал на съемки Антониони, и она, поломавшись для порядка пару дней, польщенная предложением маэстро, сорвалась сниматься в его картине Blow Up, послав к черту Рубартелли с его мнительностью и ревностью. На столе он обнаружил записку: «Ты хотел присвоить Верушку? А вот фиг!»
Но вдруг с ней стало что-то твориться. Верушка все чаще просыпалась по ночам в холодном поту, на нее накатывал непонятный страх; на улице ей мнилось, что за ней кто-то крадется и вот-вот накинется, температура ее тела то повышалась до лихорадки, то падала много ниже нормы. Мать посоветовала поехать к знакомому психотерапевту в Висбаден, но тот применял методику «погружения в прошлые жизни» и довел Верушку до состояния тяжелого психоза, который она пыталась скрыть от своего нового любовника — художника Хольгера Трюльцша.
Реальность в ее голове смешалась с фантазией, Вере вдруг показалось, что во всех ее бедах виновата поселившаяся в ней Верушка, эта удачливая, самодовольная, богатая и омерзительная сучка. Как же Вера ненавидела ее будто наклеенную загадочную улыбку, как презирала ее неестественность, продажность, погоню за деньгами, ее манеру говорить, отвратительно растягивая слова! Как эта тварь могла носить шкуры убитых животных? Ведь сама Вера животных с детства обожала... Да она просто садистка, эта Верушка, ведь она мучает Веру!
Хольгер понадеялся, что подруге поможет море, и повез ее на греческий остров Спецес.
Стоял апрель 1974 года, все вокруг цвело, сладко пахло жасмином. По вечерам Хольгер водил Веру ужинать в единственный ресторанчик, что располагался в маленькой рыбацкой деревушке. Он шутил с местными жителями, фотографировал или зарисовывал виды острова, а сидевшая рядом Вера молча боролась с очередным мучительным приступом паники. Однажды утром она проснулась с четким ощущением, что больше не может так жить.
Хольгер что-то читал на берегу, когда увидел, как Вера поднялась на утес, села наверху на краю выступа, помахала рукой сидевшему внизу Хольгеру, зажмурила глаза и бросилась вниз, ощущая, что у нее нет другого способа свести счеты с Верушкой. Вера ударилась головой об острый выступ, но, не почувствовав боли и теряя сознание, поплыла к берегу.
Пошатываясь, она шла по мелководью и, подойдя к Хольгеру, без сознания рухнула на горячий песок. Часа через три на рыбацкой лодчонке ее доставили на материк в больницу. Оказалось, что у Веры смещено бедро, сломаны лобковая кость и все ребра, повсюду зияют раны, в том числе и на лице. Три месяца она провела в афинской больнице. Здесь с ней работали лучшие психиатры, и Вера призналась, что хотела убить Верушку. Каким-то образом отчаянный прыжок с утеса, сохранив жизнь Вере Лендорф, в самом деле убил Верушку.
Когда Вера вышла из больницы, она понимала, что с модельным бизнесом покончено. Какое счастье, что она вырвалась из этого рабства, из этой тюрьмы, тем более что ей уже под сорок. Хватит быть вешалкой, куклой, теперь она будет делать только то, что хочется ей самой. А ей хочется мещанской жизни, обывательского тепла и уюта.
И она позволит себе все это. Вместе с Хольгером они перебрались в Париж, где Вера впервые в жизни разрешила себе быть просто женщиной рядом с мужчиной — долго спать, сытно есть, бродить по улицам, самой готовить, завести пять кошек и двух собак… Да, она располнела, на прежде худом лице появились круглые хомячьи щечки, но себе она такой нравилась. Вера снова стала самой собой: улыбчивой, легкой, всегда и всем готовой помочь. Бомжи и нищие, в каком бы городе мира Вера ни жила, всегда почему-то направлялись прямиком прямо к ней, словно заранее знали, что эта высоченная женщина сейчас же с готовностью вывернет карманы, чтобы бросить в грязные протянутые руки все наличные деньги. Конечно, она больше не носила мехов и говорила, что ей стыдно за фотографии, связанные со съемками животных.
Модные журналы трубили о том, что с «Верушкой покончено».
И как же она этому радовалась! Вера долгое время избегала знаменитостей и пафосных мест. Когда ей наскучила жизнь только жены, они с Хольгером занялись бодиартом: разрисовывали ее тело и делали фотографии; сняли несколько малобюджетных фильмов, создали коллекцию костюмов, но все это уже не имело никакого отношения ни к моде, ни к гламурной жизни. Замуж Вера так никогда и не вышла, после Хольгера у нее было еще несколько партнеров-художников, и со всеми она расставалась по-дружески, а потом принимала у себя их вместе с новыми женами и подругами.
В 2005 году Вера переехала в Берлин, где и живет до сих пор в обществе семи кошек, ежедневно общаясь со своими тремя сестрами и многочисленными племянниками.
— Еще раз, господа, поднимем бокалы за нашу неповторимую, прекрасную Верушку!
— раздался чей-то громкий возглас на манхэттенской террасе, где на огромном экране мелькали фотографии знаменитой модели.
— Верушка, за вас!
Но сколько гости ни оглядывались по сторонам, Верушки не было, она растворилась в темноте, словно призрак, каким она, в сущности, и являлась.
Подпишись на наш канал в Telegram