Мы заняли позицию на углу гостиницы «Националь» и наблюдали выходящих оттуда женщин. «Говорю тебе — точно она!» — кивнула я в сторону длинноногой блондинки в короткой норковой шубе. «Быть не может! — не верил Петр. — Они все сиськастые, с большими попами!» Смекнув, что мы пытаемся вычислить «интердевочку», к нам притулилась какая-то бомжиха и выдала свое авторитетное мнение: «Да енто же известная ... !» Я потащила Петра на такую необычную «экскурсию», потому что он ни за что не хотел снимать кино по сценарию Кунина: «О валютных проститутках?
Я что, тут большой специалист?» И Лену Яковлеву в этой роли совершенно не видел: «У нее ноги, как веревочки! Таких среди них не бывает!» Но наш поход открыл Тодоровскому глаза на ночных бабочек. По сути я впервые выступала в фильме мужа в качестве негласного продюсера…
«Ты у меня деловая, даже слишком», — шутил Петр о моем характере. Но так распределились наши роли с первых дней совместной жизни: он — художник, творец, а я более приземленный член семьи, думающий о хлебе насущном.
Когда будущий муж впервые привел меня в свою одесскую квартиру, все столы и полы там были заставлены пустыми бутылками как следствие частых гулянок.
«На что же мы будем с тобой жить?» — растерянно спросила я. «А мы сдадим всю стеклотару!» — нашелся Петр.
И даже такая «радужная» перспектива меня не напугала — никто не мог противостоять обаянию Тодоровского. Половина Одессы была в него влюблена: серо-зеленые глаза, кудрявые черные волосы… К тому же Петр виртуозно играл на гитаре, пел… И был уже известен в городе как композитор и оператор местной киностудии. А сначала за мной ухаживал другой композитор, причем его приятель. Я тогда училась в Институте морского флота и танцевала в студенческом коллективе. На одной из репетиций в одесском Доме культуры Петр впервые обратил на меня внимание: заметил, как его друг помогает одной из танцовщиц ботики надеть…
И его вдруг уколола ревность. А потом я случайно узнала, что репетируем мы как раз под музыку Тодоровского, сама подошла к нему, похвалила. Петр не растерялся — тут же назначил свидание. Пришел на него в какой-то потертой операторской робе — не переодеваясь после работы. Я его пожурила: «Это что за вид?» К следующей встрече исправился: надел костюм, захватил гитару. А вообще для него эти атрибуты были не важны — Тодоровский всегда оставался по-мужски неряшлив, я и дальше по жизни следила за его внешним видом.
Наш роман развивался стремительно, даже на первый взгляд спонтанно. Или просто так складывались обстоятельства. Вскоре Петр должен был уехать на полтора месяца в Ленинград — он как раз снимал свою первую картину «Никогда» в качестве режиссера. Видимо, боясь меня потерять, для начала предложил: «Можешь пожить пока в моей квартире» (я приехала из Кишинева и обитала в студенческом общежитии).
Но у меня как раз начинались каникулы, так что на следующий день Петр уже сказал: «А поехали со мной в Ленинград?» Не успела я радостно согласиться, как еще через сутки его озарила новая идея: «Там мы могли бы пожениться». Вот так быстро он меня завоевал: в три дня — и на 50 лет вперед!
Наверное, современное поколение нас не поймет: сейчас принято планировать свадьбу заранее. А у нас даже не предвиделось средств, чтобы прилично отметить факт замужества: я продала золотые часики, которые мне достались от бабушки, но на ресторан все равно не хватало. Тогда наш друг поэт Григорий Поженян придумал, что делать: «Я договорюсь с приятелем в Ленинграде, и он пустит вас в свою квартиру».
Дал нам бумажку с адресом, куда можно приглашать гостей. Поженян все устроил заранее: входим — стоят накрытые столы, хозяин нас приветливо за них усаживает, хотя видит впервые в жизни… В результате мы половины людей, которые гуляли у нас на свадьбе, вообще не знали: на огонек подтянулись киношники с «Ленфильма»… А раз пошла такая пьянка, кто-то упал под стол, кто-то подрался… Нашим радушным хозяином оказался драматург Александр Володин, и ему очень понравилось, как Петр играл на гитаре: уже на следующий день приехал Георгий Товстоногов, и они вместе записали музыку для его новой пьесы «Фабричная девчонка». С того самого момента мы подружились с Володиным на всю жизнь. Когда уже переехали в Москву, Петр Ефимович снял картину по его пьесе — «Фокусник». Правда, Володин не сразу принял этот фильм: все-таки у Тодоровского особый взгляд, и в первый момент Саша даже не узнал свое произведение…
Но потом смирился, на их дружбу это никак не повлияло.
А после свадьбы мы вернулись в Одессу, и уже через год на свет появился наш сын Валера. Петр хотел ребенка, ему было уже 36 лет.
— В некоторых интернет-биографиях сказано, якобы у Петра Тодоровского еще имелась дочка от первого брака…
— Это неправда: наверное, приписывают Петру одного из детей бывшей супруги Надежды Чередниченко. Муж не делился со мной подробностями неудавшегося семейного опыта, только с видимым облегчением замечал: «Как хорошо, что ты не актриса!» На момент их знакомства Чередниченко уже прославилась, снявшись в фильме «Первая перчатка».
Петр увидел ее на Одесской киностудии и влюбился — Надежда была видная крупная блондинка. Его друг Зиновий Гердт потом в шутку говорил об этом союзе: «Зачем бедному еврею такой дворец?» Сам Тодоровский называл их брак «экспромтом»… Он был нищий оператор Одесской киностудии, а она — не только известная московская актриса, но и очень обеспеченная… И это неравенство еще подчеркивалось тем, что Петя вырос в простой деревенской семье, закончил всего 9 классов средней школы, а недостатка образования он очень стеснялся. В общем, продержался этот «неравный брак» около двух лет. Петр потом еще 5 лет жил один до встречи со мной…
В нашем союзе чаша весов качнулась в другую сторону, ведь муж был старше меня на 14 лет. Кстати, в мою биографию вкралась любопытная опечатка: во время войны нашу семью эвакуировали, и по возвращении в Кишинев я восстанавливала метрику, в результате в новом свидетельстве о рождении перепутали цифры — вместо 1939 года написали 1933-й.
Родители смеялись: «Ну и хорошо, раньше выйдешь на пенсию!» В любом случае я только что закончила институт, а Петр уже был с приличным «багажом» за плечами…
От пап и мам мы оба были независимы: жили отдельно, в другом городе, даже на свадьбу их не пригласили. Семьями знакомились уже после. Петр очень хотел, чтобы я рожала рядом с его родителями, так что когда подошел срок, отвез меня к ним в Херсон. Помогать мне на первых порах с ребенком могла только свекровь — отец Тодоровского серьезно болел, лежал парализованный, даже не говорил… Петр отлучился на съемки, вернулся, только когда молодого отца вызвали «на пункт выдачи младенцев».
Пришел к дверям роддома не один, а обязательно с дружком — в этом плане он был немного хулиганистый. А какой Валера у нас вышел хорошенький — беленький, глазастый… Только потом всю жизнь донимал нас вопросом: «И почему вы назвали меня таким дурацким именем?» «Да просто нам не оставили выбора!» — оправдывались мы. Петя принес малыша в отчий дом, мы сели за стол: отмечали, перебрали множество имен, никак не могли определиться... И тут случилось чудо! Новоиспеченный дедушка, который до этого момента не мог говорить, на секунду вышел из паралича и натужно прохрипел: «Ва… ле… ра…» — после чего в жизни не произнес уже ни слова.
Однако вскоре мы поняли цену настоящему несчастью: Валере был месяц от роду, когда его поразила жуткая инфекция…
Врачи не могли поставить диагноз, а малыш угасал на глазах — он действительно чуть не умер! Я дни и ночи сидела у колыбельки, Петр летал в Москву за каким-то лекарством… Выходили Валеру только в Одессе, в больнице…
Рос потрясающе красивый мальчик, на киностудии у меня его постоянно просили для съемок. Только Петр не позволял: «Ни в коем случае! Пусть у сына будет нормальное детство!» И Валера был заводилой, беззаботно рассекал по одесским дворикам. Сейчас говорит: «Вы меня воспитывали ненавязчиво». Если честно, иногда даже слишком… Одно время я подрабатывала помощницей режиссера на киностудии: там были ночные смены, Петр уезжал на съемки — и пару раз я оставила сына с ночевкой в детсаде, который он терпеть не мог.
Валера обижался: «Все отцу расскажу!» До пяти лет мы частенько отправляли его к херсонским бабушке с дедушкой, в чем Валерий потом тоже нас упрекал: «Забросили ребенка — и свободны!»
Сейчас молодежь стремится вырастить минимум по двое детей, а нам такая роскошь даже в голову не приходила! Старались хоть одного прокормить. Я была замужем за режиссером и быстро поняла, как могу использовать свое военно-морское образование, — написала 25 документальных сценариев для «Киевнаучфильма», и все — о море. У Петра операторская ставка 500 рублей, по тем временам совсем немного. А ведь еще гостей каждый вечер надо кормить! Такая у нас шла развеселая тяжелая жизнь: кто только в той одесской квартире не побывал! Кончаловский, Тарковский, Окуджава, Высоцкий с Мариной Влади… Каждый приносил с собой что-нибудь на стол, доставал из-за пазухи бутылочку...
Спать мы маленькому Валере не давали: еженощно за стенкой орал Высоцкий, а папа ему подыгрывал на гитаре… Соседи тоже от наших посиделок не могли уснуть, однажды вызвали милиционера. Тот вошел с суровым видом, увидел Володю и... присел за стол: «Можно немножко послушаю?»
Тодоровский с Высоцким вместе делали записи на «Грюндике»… Муж мне иногда говорил: «Жаль, что я не поступил в консерваторию, а то был бы сейчас композитором». Но ведь он и так им стал — всю музыку к своим фильмам сочинял сам. А в последние годы выходил на сцену с Гариком Сукачевым: тот попросил Тодоровского написать музыку к своему фильму «Праздник», после чего они подружились и дали вместе несколько концертов. Лучшим подарком для мужа была новая гитара, я это знала.
Его необычайный музыкальный талант еще в армии заметили, дали направление в консерваторию. Но Петру помешала его природная скромность… Этот случай он вложил в уста героя своего фильма «По главной улице с оркестром»: солдат, прошедший войну, явился поступать в консерваторию, а в коридоре мальчики и девочки распеваются… И Тодоровский почувствовал себя среди них стариком, не решился даже сунуться на экзамен. А ведь его, наверное, с руками оторвали бы — человек-оркестр, в армии за пять минут сложнейший баян освоил, любой инструмент ему давался. Но разве плохо, что в результате его взяли на операторское отделение во ВГИК? Петр за свою жизнь побывал и оператором, и сценаристом, и композитором, и режиссером — целая киностудия в одном человеке.
— Почему вы переехали из Одессы в Москву?
В столице ваша жизнь стала более обеспеченной?
— После фильма «Верность» Петра Тодоровского пригласили работать на «Мосфильм», и мы поменяли одесскую квартиру на московскую. Над тем сценарием они корпели вместе с Булатом Окуджавой. Поэт со своей девушкой Олей дневал у нас в одесской квартире. Булата власть не принимала, в местном обкоме говорили: «Завелась в городе якась Окуджава». И Петр на киностудии отстаивал друга: «Либо мы пишем сценарий вместе, либо вообще ничего снимать не буду». Утверждение готового фильма проходило тяжело: режиссера заставили вставить патриотическую сцену воинской присяги… После чего картину даже отправили на Венецианский кинофестиваль 1965 года. На предпремьерном показе именно эта пафосная сцена вызвала критику итальянских журналистов.
И тогда Петр Ефимович «пошел на преступление»: постучался в кабинку киномехаников, за «пузырь» договорился вырезать идеологические кадры и заново смонтировал пленку. Поделился находчивостью с другом Марленом Хуциевым — и тот кинулся «чикать» свою «Заставу Ильича».
…В ночь перед премьерой на берег одного из каналов Венеции прокрались две тени, тишину нарушали только всплески: бульк-бульк-бульк… «Коробки с пленкой мы с Хуциевым вынесли под полами пиджаков — и побросали эти снаряды в воду», — открыто рассказать о своем хулиганстве на родине Петр смог только после перестройки. Так что в первый день зрители ругали его картину, а на следующий восторгались, не понимая гневных рецензий в газетах: вторые не увидели никакой идеологии, только любовь...
И муж вернулся домой с призом «За лучший дебют».
С тех пор он много ездил на кинофестивали. Но сказать, что мы стали лучше жить, нельзя. Командировочных ведь почти не давали. Как-то Петр поехал в Польшу, звонит оттуда и просит к трубке Валеру: «Я тебе кое-что интересное купил». Привез ему вельветовый костюмчик, сынишка — в слезы: «Это что такое? Ты же обещал мне интересное! А суешь тряпку какую-то!»
Когда Тодоровского номинировали на «Оскар» за «Военно-полевой роман», в Лос-Анджелесе Петру не хватало даже на сигареты… На пресс-конференции режиссера спросили: «Почему вы приехали без жены?» Тот соврал: «Она очень занята».
Мы стали много путешествовать вместе, только когда нас уже начали свободно выпускать из страны.
В середине 90-х я с мужем и Валентином Гафтом полетела на фестиваль в Токио — представлять «Анкор, еще анкор» (я была продюсером этой картины). Японцы нам прислали деньги на бизнес-класс, а за бухгалтерию, как обычно, отвечала я, вот и предложила: «Давайте купим билеты в эконом, тогда у нас еще кое-что останется на еду и магазины». А в самолете Гафта тут же узнали, и нас всех бесплатно пересадили в «бизнес». На обратном пути Валентин рассуждал: «Благодаря мне сюда мы долетели удобно. Не волнуйтесь: сейчас меня снова узнают и дадут хорошие места». И вдруг стюардесса обращается не к нему, а к Тодоровскому: «Петр Ефимович, проходите в бизнес-класс! И друзей ваших берите…» Гафт, мягко говоря, был обескуражен. И если он воспринимал восхищение как должное, то Петр стеснялся, ему было немного не по себе.
Но отказываться не стал — полет предстоял долгий.
Было время, когда я тоже одна отлучалась из дома в далекие путешествия — зарабатывала невероятным способом. Ездила на юг Индии, в Мадрас, где была вторая после Болливуда местная киностудия. Индийцы в этой области очень черные, чернее африканцев, жили бедно… За сущие копейки я покупала у них индийские фильмы, на которые у нас тогда была мода, привозила и русифицировала. И это оказалось более выгодным, чем хорошее кино Тодоровского: мы даже купили первую машину — «Жигули», на которых я и возила огромные тяжелые яуфы с кольцами пленки. А потом взялась и за дубляж американского кино. Увидеть, что за фильм покупаю, конечно, не могла: читала описание, совершала денежный перевод — и мне присылали пленку по почте...
Как-то включила полученное кино: заявленный сюжет вроде присутствует, только через каждые пять минут герои предаются любовным утехам. Вроде бы для связки эпизодов, но секс все же занимает большую часть эфирного времени. А мне же надо в «Госкино» получать прокатное удостоверение… Сейчас это кажется смешным, но тогда я просто рыдала от безысходности! В «Госкино» меня успокаивали: «Подрежьте как-нибудь, смонтируйте только приличное». Получилась белиберда с явным эротическим подтекстом, но кто-то ее даже купил и, наверное, где-то показал... С тех пор в «Госкино» меня в шутку приветствовали: «Ну как поживаешь, порнодива Тодоровская?» Мы с Петром часто вспоминали, как нам приходилось крутиться...
Муж никогда не спрашивал, хватает ли нам на жизнь, уверена: он понятия не имел о размерах семейного бюджета.
Думать об этом изначально была моя забота. Хорошие гонорары мы получили только за «Интердевочку». А для меня это был первый опыт, после которого я стала продюсером всех дальнейших фильмов Тодоровского. Петр говорил: «Все режиссеры приходят со съемочной площадки домой к женам, а я — к своему продюсеру».
Выйди «Интердевочка» на пару лет позже — мы получили бы и права на фильм, и совсем другую прибыль. А так все досталось «Мосфильму». Ведь успех и в Союзе, и за границей был ошеломляющий: наши женщины ходили на сеансы по пять раз — посмотреть на красивую жизнь, иностранцы же желали узнать про секс в СССР…
Мы были дружны с Куниным, который написал книжку «Интердевочка».
Только я ее прочитала — сразу поняла, что это кино. В Москве как раз был международный кинофестиваль, и нас с мужем пригласили на прием в шведское посольство. Я говорю: «Петя, это судьба! Ведь героиня выходит замуж за шведа и эмигрирует в Стокгольм!» На приеме Тодоровского узнал сын писателя Джеймса Олдриджа, подошел, а я ему говорю: «Нам вас послали небеса!» — и изложила сюжет будущего фильма. Через неделю мне уже позвонили и сообщили: «Есть люди, которые готовы дать на съемки 200 тысяч долларов». С этим предложением я пришла к директору «Мосфильма» Владимиру Досталю. Он мне говорит: «Это все замечательно, а вы тут при чем?» А я впервые заявила: «Буду продюсером!» «Тогда езжайте в Голливуд!» — бросил он мне, забрал проект, но обещал, что режиссером станет Тодоровский. Правда, под конец съемок мне пришлось снова подключиться: наш инвестор — шведский продавец попал в тюрьму за неуплату налогов.
Картина повисла в воздухе... Тогда я через знакомых разыскала какого-то шведского продавца часов, который помог нам все доснять, после чего у него тоже оказались права на фильм. И заработал он на «Интердевочке» столько, что стал потом голливудским продюсером! Только у нас с Петром не оказалось никаких прав. Иностранцы даже не могли нам официально заплатить. Единственный бонус: часовщик вывез меня в Милан на кинорынок, где я помогала ему продавать нашу «Интердевочку».
На одной из пресс-конференций журналисты осадили тогдашнего министра культуры Армена Медведева: «Как вы допустили съемки фильма о проститутке?» «Не волнуйтесь, — ответил он, — кино снимает Тодоровский, а значит, оно в любом случае будет про любовь».
После нашей экскурсии на угол гостиницы «Националь» Петр признал, что и худенькая Лена Яковлева, и изящная Ингеборга Дапкунайте подходят на роли валютных проституток.
К ним все же добавилась чуть более полненькая Ирина Розанова… Съемки проходили весело. Помню, как Петр всю голову сломал: «Как же нам показать на экране половой акт?» И Яковлева, человек скромный, обнажаться в кадре не стремилась. В результате секс был снят следующим образом: крупным планом показали утомленное лицо интердевочки, при этом кровать, где лежала Лена с партнером, трясла вся съемочная группа. После перестройки Тодоровский уже стал показывать постельные сцены на уровне европейских режиссеров: в «Анкор, еще анкор» та же Яковлева решилась на более натуралистичную сцену страсти.
Но все равно это выглядело не пошло.
Многие шутили, что Тодоровский — «дамский режиссер»: отряд одних и тех же актрис кочевал из фильма в фильм, к вышеперечисленным добавились Инна Чурикова, Наталья Андрейченко… Все они были и моими подругами, после съемок собирались на посиделки у нас дома. Я к ним не ревновала, слишком хорошо знала Петра… Он мог и игриво пошутить, и пококетничать, и даже за мягкое место Лену Яковлеву ущипнуть — ну и что? Если у мужа за 50 лет нашей совместной жизни и случилась любовница, то она была очень законспирирована. И уверена: это не актриса. По молодости мне поступали звонки от его поклонниц — это они ко мне его ревновали. А я Петру все-таки верила. Чаще он мог заволноваться, если я по работе задержусь, иногда устраивал допрос: «Где ты была, почему поздно приехала?»
Но до скандалов не доходило, мы —люди уравновешенные.
Единственной актрисой, не поладившей с Тодоровским, была Людмила Гурченко. Известно, что после съемок «Любимой женщины механика Гаврилова» они не разговаривали много лет… Сейчас обоих с нами нет и можно рассказать, в чем была суть конфликта. Гурченко согласилась сниматься у Тодоровского, но постоянно напоминала: у него на площадке выступает звезда… Принижала и изводила его так, что однажды Петр пришел домой и в сердцах выпалил: «Я завтра возьму доску, дам ей по голове и сяду за это в тюрьму!» Они помирились только на 80-летнем юбилейном вечере Тодоровского: Людмила Марковна подошла и без слов к нему прижалась.
А потом всюду говорила, что «Гаврилов» чуть ли не любимый ее фильм. Петр Ефимович после этого даже соглашался аккомпанировать ей на концертах, он был не злопамятный.
— Большинство сценариев Петра Тодоровского автобиографические. В особенности те, что про войну. Часто он вспоминал фронтовые годы?
— Война была связана для него в первую очередь с чувством голода. В 43-м году Петя был курсантом Саратовского военно-пехотного училища. Мать как-то привезла ему туда мешок сухарей, но в казарму отдать побоялась: понимала, что Петя все раздаст сослуживцам. Вместо этого договорилась с семьей местных жителей, что сын будет ежедневно заходить к ним в дом и получать по 2—3 сухарика. Уехала, а когда солдат на следующий день пришел за пайком, хозяева только пожали плечами: «Ничего не знаем».
И Петр их прекрасно понимал...
Когда Тодоровский попал на фронт, у него не было даже собственной шинели: командир предложил ему раздеть погибшего солдата, на которого они ночью наткнулись в окопе. Мальчишка окоченел стоя, с расширенными от ужаса глазами. «Я впервые оказался лицом к лицу с покойником, со смертью — ничего страшнее на войне после этого не было», — признавался муж. В своем последнем фильме «Риорита» он показал ту же ситуацию, те же эмоции… А на фронте была такая примета: если носишь шинель погибшего, повторишь его судьбу. Но Тодоровский выжил: когда все закончилось, он отдал эту шинель деревенской женщине за кружку парного молока.
Когда Петра спрашивали о войне, он отвечал: «Для начала расскажу вам, как я оглох…» В качестве командира минометного полка он в 44-м году дошел до Эльбы, где его и контузило. Так что слуховой аппарат Петр носил с молодых лет: «Понял, что без него не обойтись, когда заметил, что не всегда адекватно реагирую на слова собеседников».
Всю ночь 9 мая 45-го гремели орудия, а на рассвете вдруг воцарилась тишина… «Я думал, что оглох уже в тот момент. А оказалось, что наступил долгожданный мир. Мы с товарищем замерли, прислушиваясь… И вдруг ему на ногу села бабочка — это была лучшая награда. Мы поняли, что живы и жизнь прекрасна», — эту картинку он потом перенес в кино.
Его родной брат Илья пропал на войне без вести — Петр искал о нем сведения всю жизнь.
И вот буквально пару лет назад в Нижегородской области обнаружили общую могилу, на которой значилось имя его брата. Жаль, ни родители, ни сестра не дождались этих известий. А Петр сделал себе памятный уголок с фотографиями Ильи.
Уже в мирное время Петр шел по московской улице и вдруг увидел девушку, в которую был тайно влюблен на фронте, но тогда она встречалась с их командиром. Как и героиня Андрейченко, та теперь стояла у лотка и кричала в толпу: «Пирожки! Покупайте пирожки! Горяченькие!» После этого Петр вернулся домой и сел писать «Военно-полевой роман». Его последний сценарий тоже про войну, называется «Встреча на Эльбе». Мы никак не могли найти под него средства. Ведь Петр не собирался умирать… Никаких предчувствий ни у кого из нас не было.
Болел Петр давно, первый сердечный приступ перенес еще лет 30 назад, тогда же в Мюнхене мы сделали ему операцию. И в этот раз его положили в кардиоцентр, там он почувствовал себя лучше… За три часа до смерти прошелся по палате, а потом говорит: «Надо отдохнуть». Я помогла ему лечь, поцеловала в щеку, а он помотал головой и приложил палец к губам: мол, сюда целуй... Это и было наше прощание.
Теперь, чтобы не купаться в горе, я стараюсь побольше работать: вот сейчас ищу режиссера, который мог бы снять фильм по последнему сценарию Петра…
— Но в вашей семье ведь есть еще один известный режиссер…
— Я, конечно, считаю, что Валерий как сын мог бы закончить дело отца.
Но в творческом плане он всегда был от него обособлен. В свое время Валера натерпелся из-за ярлыка «сынок Тодоровского»: с первого раза его за это не взяли во ВГИК на режиссерское отделение, а во второй раз он поступил только на сценарное. По той же причине Ролан Быков не хотел его брать к себе на Высшие режиссерские курсы. «Лучше бы у меня были неизвестные родители!» — жаловался нам после этих неудач Валерий. Мы не обижались — его досада была вполне понятна.
А я даже не предполагала, что Валера хочет быть режиссером: он нас в свои планы не посвящал, настолько был силен в нем этот комплекс. Зато в результате из него получилась самостоятельная творческая единица. Конечно, сын приглашал нас на премьеры, но никогда не советовался с отцом, как и что ему лучше снимать.
Петр Ефимович тоже со своим мнением не лез: только радовался за сына и хвалил увиденные ленты. А мне очень понравились «Стиляги», считаю, что главная героиня вообще с меня списана: Акиньшина в одном эпизоде появляется в юбке из красного хлопка с кружевной белой оборкой… И я в юности носила такую же, можно сказать, была известной стилягой в Одессе. Возможно, как раз мой образ в те годы так врезался Валерию в память.
Недавно я тоже приобщилась к семейной профессии: написала сценарий и выступила режиссером картины «Жена Сталина» с Ольгой Будиной в главной роли. Петр меня поддерживал, хотя я понимаю, что не так талантлива, как он, но после выхода картины меня пригласили в Голливуд и даже наградили. А пока шли съемки, Валера очень боялся, что я опозорю нашу семью, он в меня не верил: «Чего ты лезешь в режиссеры?»
Только когда к нему подошел Олег Добродеев и сказал: «Твоя мама сняла замечательную картину», — сын вздохнул с облегчением. Честь семьи я не запятнала.
При всей своей обособленности Валера очень хотел быть похожим на отца, но все вокруг отмечали, что он — моя копия. И внешне, и по характеру. Наверное, поэтому между нами есть антагонизм: можем порой и повыяснять отношения. Когда Петя оказывался меж двух огней, он умело гасил наши споры своими шутками. Иногда я говорю Валере: «Ты мнительный, совсем как твой папа» — и он радуется, ему это приятно. Еще сыну передалась отцовская стеснительность — он тоже скромный, а я привыкла во всем действовать решительно.
Последние годы мы с мужем жили в поселке Красная Пахра. Причем в доме, который когда-то построили Высоцкий с Мариной Влади. Валера рядом с нашей антикварной постройкой возвел высокое сооружение серого цвета, которое мы с Петром в шутку прозвали «Брестской крепостью».
— У вас уже трое внуков, они вас навещают? Валерий советуется с вами в вопросах семейной жизни?
— У Валеры и у самого уже внук есть, назвали в честь пропавшго на войне брата отца — Ильей. Старшему сыну Пете — 28 лет, а дочке Кате — 18… Внуков мы с Петей всегда были рады видеть у себя — тем более что сейчас они уже взрослые, самостоятельные люди. Не меньше любим и младшую внучку Зоечку, которой передался уникальный музыкальный слух — сам Валерий считает, что это дед ей подарил.
А родительские советы — дело неблагодарное, дети все равно будут делать по-своему… Самое лучшее — правильный личный пример. Я надеюсь, что у нас с Петром это получилось… Чем становились старше, тем чаще я слышала в свой адрес комплименты, он не стеснялся признаваться в любви. Иногда мы ходили по дому и могли вовсе не разговаривать. Не потому, что поругались, — нам было хорошо рядом и без слов. Я почти каждый день уезжала на работу, а Петр писал свои воспоминания, песни… И ждал, когда вернется его Мира. Я по-прежнему старалась за ним ухаживать, покупала ему хорошую обувь, костюмы. В его шкафу все осталось как было, Валера просит: «Не трогай». И моя сегодняшняя жизнь, как этот шкаф, заполнена воспоминаниями о муже.
Подпишись на наш канал в Telegram