У Григория Александровича Потемкина было все, что только можно пожелать, — власть, богатство, удача, но сейчас его мир съежился до старого плаща, который снял с себя один из солдат конвоя, да пронзительно-голубого молдавского неба над головой...
Жизнь заканчивалась, вытекала с каждой секундой, каждым вздохом — но он не жалел о том, что пренебрегал советами докторов, не принимал их лекарств и отказывался от диеты. Сейчас прошлое виделось со стороны, словно через хрустальное стекло, делающее прожитые годы ясными и отчетливыми, и он понимал, что зря суетился. Обращал ценности в наличность, продавал и покупал поместья, избавлялся от одних земель и приобретал другие, пытался выкроить для себя княжество в Молдавии.
Фортуна переменчива, на смену Матушке рано или поздно придет ненавидящий его наследник — и ему придется бежать, прятаться там, где до него не дотянутся длинные руки Императора Всероссийского. Польша — не лучшее убежище, и все же она даст ему хоть какую-то независимость. Да и ускользнуть от Павла Петровича, наследника-цесаревича, там проще… Но нынче все это казалось неважным: случилось что-то, из-за чего он расхотел жить, а в чем тут дело, светлейший князь до конца не понимал.
Но что важно? Чем он оправдается на Страшном суде, когда зазвучат небесные трубы и мертвых вместе с живыми призовут к последнему ответу? К горлу подступал комок, глаза застилала пелена, и он проваливался в яму бездонную... Судя по всему, та была наполнена молодильной водой.
Он выехал из Ясс 5 октября 1791 года, его кортеж остановился в степи.
Любимая племянница Потемкина, Александра Браницкая, плакала, уткнувшись лицом в лакированный борт кареты. У него было шесть племянниц, он покровительствовал всем, и четыре из них стали его любовницами, но Александра была ему дороже остальных. Браницкая спросила, давясь рыданиями: «Он умирает?» И адъютант Петров молча кивнул. Светлейший слышал вопрос, видел, как его адъютант снял треуголку и уткнулся в нее лицом. Его это позабавило.
Он умирает? Что за чушь — ему давно не было так хорошо… Секунду назад Потемкин не мог дышать, а теперь чувствовал удивительную легкость и свободу. Он с наслаждением вздохнул, улыбнулся — и из 1791-го попал в 1762- й, в душный июньский день, прямиком на Дворцовую площадь.
Ему снова было 23 года, он оказался в возбужденной толпе полупьяных гвардейцев. Это — переворот. Впереди поспешно строятся верные императору Петру III преображенцы, сейчас они дадут залп, и от их орды ничего не останется. Но один из офицеров заорал: «Виват, Екатерина!» — и строй рассыпался, а его не убили.
Вот и она: молодая, прекрасная, в обтягивающем точеную фигуру зеленом гвардейском мундире. Императрица гарцует на рослом коне, вокруг нее толпятся хмельные от вина и собственной дерзости гвардейцы, и Потемкин чувствует, как ее хотят несколько тысяч разгоряченных мятежом и удачей мужчин. Его переполняет то же чувство, но это еще не любовь — амазонка в мужском костюме кажется ему жар-птицей, которую надо поймать за хвост.
Все, кто рядом с ним, — молодые, жадные до славы, чинов и богатства, — хотят того же. После того как Петр III отречется и его насмерть забьют в Ропше, на участников переворота прольется золотой дождь. Кому 300, кому 600 или даже 800 крепостных душ; новые чины, придворные звания… Потемкин стал камер-юнкером и за 8 лет дослужился из вахмистров Конной гвардии до генерал-поручика: карьере помогло то, что он был близок к «малому кругу» заговорщиков. Григорий Александрович, выходец из пропитанной беспокойным польским духом смоленской шляхты, обладал не в меру живым нравом и хотел заполучить весь мир, но при этом не понимал, что именно ему надо.
В первый год учебы в Московском университете он получил золотую медаль, а на третий был отчислен за лень; умел расположить к себе любого, но только когда был в ударе; отличался вздорным характером и редкой незлобивостью — Григорий и Алексей Орловы в пьяной ссоре выбили ему глаз, а он простил…
Огромный, по-медвежьи могучий, он был большим мечтателем. Гарцующая на огромном боевом коне, окруженная толпой жаждущих ее гвардейцев женщина стала его мечтой — а любовь пришла позже.
...Лежа на земле и глядя в небо, генерал-фельдмаршал вспоминал своих женщин, и они сливались во что-то неразделяемое, бело-розовое, теплое и сладкое. Их было много, слишком много: Потемкин всегда притягивал женщин, а потом их, словно магнит, стали притягивать его слава и власть... А он хотел их всех. Овладевая ими, он подчинял себе мир… Пытаясь вспомнить имена и лица, светлейший князь чувствовал опустошенность и легкое отвращение — но тут перед его глазами появилось она, и сердце забилось, словно пойманная в силки птица.
Все ушло, время размыло ее черты.
Кто теперь узнает в тяжеловесной, расплывшейся даме молодую женщину с яркими, как угли, глазами и зовущим к поцелуям ртом? С тех пор как он увидел ее на Дворцовой, прошло 30 лет: годы разрушили тело, но остался ум, острый, живой и беспокойный. Их любовь перегорела за каких-то два года — слишком сильной была страсть, потому и ссоры оказались бешеными. Но то, что осталось, соединяло их так же сильно.
…Вокруг распростертого на земле светлейшего толпилась свита, люди плакали, не стесняясь слез: каждому из них — и офицерам с длинной родословной, и казакам конвоя, и простым слугам — он сделал много добра.
И никто не догадывался, что на самом деле он не здесь, а в одном из узких коридоров Зимнего дворца, ведущих в личные покои императрицы.
Потемкин идет за камер-юнгфрау Перекусихиной, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Он воевал с турками, когда верные люди написали ему о том, что звезда фаворита императрицы Григория Орлова закатилась: его «случай» погубили постоянные измены и проваленные переговоры в Фокшанах — там его обыграли турки. Государыня ходила с заплаканными глазами, Орлова выселили из Зимнего дворца, и громоздкая, неустойчивая махина российской государственности скособочилась. Фаворит не только любит, но и защищает государыню — он всюду расставляет своих людей, укрощает придворных интриганов и отводит на себя ненависть, которая могла бы обрушиться на царицу.
Вместе с Григорием императрица отставила и четырех могучих, неистовых, любимых гвардейцами братьев Орловых, служивших ей верной опорой, и к власти стали подбираться все, кому не лень. Оживилась партия наследника, зашевелилась старая аристократия, недовольная правлением выскочки. Власть Екатерины была выстроена на хрупком фундаменте — у нее, немки из прусского захолустья, обладательницы ничего не значащего титула, не было прав на русский трон, она могла царствовать только как мать несовершеннолетнего наследника. Для того чтобы выжить, царице надо было очаровывать и интриговать, а после расставания с Орловым она целыми днями только рыдала.
Ухаживать за государыней — то же, что планировать военную операцию.
Царица знала Потемкина в лицо: его представили Екатерине, когда Орловы готовили заговор, но это было мимолетное знакомство. Он испросил право ей писать, но это мало что значило. Надо было пустить в ход все свои связи, умаслить подруг, которым она доверяла, — пусть те изо дня в день твердят ей, что на свете есть молодец, влюбленный в нее до безумия, готовый служить ей верой и правдой.
Потемкин был хорош собой, Перекусихина и старая приятельница государыни Анна Нарышкина настойчивы и убедительны — и дело сладилось, Потемкина вызвали в Петербург. Он идет по натертому воском дворцовому паркету, благоухающий лучшим кельнским одеколоном, пытается успокоиться, надеется на «авось», а вот любовного трепета не чувствует. Фортуна — женщина, она не любит, когда перед ней лебезят.
Нужно брать ее за волосы и вести, куда нужно тебе. Он не влюблен — это ловкий карьерный ход, умно задуманная боевая операция, от которой зависит вся его судьба. Главное — оказаться на высоте, быть любезным и остроумным, пылким и нежным, но в то же время неистовым, словно медведь… Ну да уж он-то в себе уверен.
Потемкин подходит к заветной двери, отделанной красным деревом, с узорчатыми медными ручками — и стучит условленным, загодя обговоренным стуком.
Раз, два — пауза — три. Затем осторожно приоткрывает одну из створок, слышит легкий женский смешок и входит в комнату. Дверь закрывается, генерал-поручик Потемкин в двух шагах от карьеры, о которой он и не мечтал.
Но женщина, ждавшая за высокой, без малого трехметровой дверью, совсем не похожа на ту, что он себе придумал. Это совсем другой человек, и скоро он поймет, что разговаривать с ней так же интересно, как и заниматься любовью. Ему захочется защищать ее от любых опасностей, какие только есть на свете.
После переворота прошло 12 лет, сейчас ей за сорок, ему 35. Стало видно, что Екатерина не красавица — у нее чересчур высокий лоб, длинные нос и подбородок. Это искупают большие, полные огня глаза, острый ум и сильный характер. Она живая, веселая, предприимчивая, не умеет держать зла, обожает верховую езду, заядлый книгочей… И очень несчастная.
Их роман был чем-то вроде свадьбы по сватовству, когда молодых, которые едва знают друг друга, сводят знакомые.
Потемкин оказался счастливым: умная и нежная, веселая и уступчивая, во всех отношениях разумная женщина подошла переменчивому и гневному, легко увлекающемуся и быстро остывающему Григорию. В ту ночь они ни о чем не разговаривали, им было не до того. Позже он узнал о ее бедной юности в Штеттине, где отец Екатерины, обедневший князек Анхальт-Цербстский, командовал прусским полком, о том, как в нее смертельно влюбился младший брат матери. Об интригах при русском дворе, из-за которых она, пятнадцатилетняя, стала невестой наследника, Петра Федоровича, поначалу безобидного и трогательного, игравшего вместе с ней в солдатики, страшно подурневшего после оспы и так и не повзрослевшего. Екатерина совсем ему не нравилась и осталась девушкой после 8 лет брака, пока ее на пари не соблазнил служивший при «молодом дворе» камергер Сергей Салтыков.
Императрица Елизавета Петровна знала о романе невестки, но велела фрейлинам Екатерины никак ему не мешать — трону нужен наследник, а цесаревич оказался не способен к деторождению. Сразу после родов ребенка отобрали, а Салтыкова отправили в Швецию — двор перестал нуждаться в его услугах, и ему придумали дипломатическое поручение. Теперь Петр относился к жене хуже, чем к своим собакам, и был бы рад развестись. Но она сохраняла свое положение: спасало то, что она мать наследника. К тому же Петр Федорович был набитым дураком, и о его чудачествах рассказывали анекдоты. Императрица Елизавета не любила невестку, но сочувствовала ей, как женщина женщине, и при случае могла приструнить цесаревича.
Забыть об унижениях помогало чтение, необходимость уворачиваться от опасностей развила умение привязывать к себе людей — даже те, кого приставляли к ней в шпионы, в конце концов становились ее друзьями. Екатерина тосковала по любви, и та пришла: молодой поляк Станислав Понятовский приехал в Россию с английским посольством. Такого в ее жизни еще не случалось: Понятовский был предупредителен и нежен, но когда об их связи узнала императрица, его выставили из страны.
Потом был артиллерийский капитан Григорий Орлов, свирепый и отчаянный великан. Елизавета умерла, императором стал ее сын, собиравшийся развестись и жениться на другой, — Екатерине надо было спасаться, и пятеро братьев Орловых начали готовить заговор. Власть Петра III рухнула, словно карточный домик, Алексей Орлов и князь Федор Барятинский со товарищи задушили его в Ропше — а потом любовник захотел стать ее мужем.
Начались ссоры, Григорий Орлов вспоминал, как покойная императрица Елизавета тайно обвенчалась с Кириллом Разумовским, бывшим придворным певчим.
О том, что ей, немке, дочке третьестепенного князька, не позволено то, на что могла пойти дочь Петра I, Григорий не хотел и слушать. Орловых пятеро, за Орловыми стоит гвардия, Орловы свернут любую шею… Потом Екатерине рассказали об его изменах, и она не испугалась пятерых Орловых — выставила Григория из дворца.
…Светлейший князь лежал на простой солдатской епанче, и конвойный казак Перфильев согнал опустившуюся на его лоб муху. Доктор Янгфельдт сказал, что князь погубил себя сам: он болен малярией, а при ней нельзя есть острую и жирную пищу, пить вино и отказываться от кровопусканий.
— …Малярия — причина беды, но вместе с ней князя губит сердечная меланхолия, вызывающая сгущение крови и брожение телесных гуморов.
Он не хочет жить, и моя наука тут бессильна…
Александра Браницкая зашлась коротким рыданием. На мгновение вернувшийся в 1791 год светлейший князь подумал, что бабы дуры и все принимают слишком близко к сердцу. А ведь Сашка еще из лучших! Трое других племянниц, Варвара и обе Екатерины, ревели бы, как коровы: он любил их и по-родственному, и по-мужски, но относился с легким презрением. Все они одинаковы: волос долог, ум короток… Все — кроме Нее. Он подумал об их планах: Стамбул станет русским городом, вновь получит имя Константинополь, и в нем воцарится надевший греческую корону младший внук Екатерины, Константин — потому его так и назвали…
Польский трон — для него самого, русским царем в обход бешеного салтыковского сынка Павла станет старший внук царицы, Александр. Это планы, а сколько уже сделано!
Присоединены Крым, молдавские земли и добрый кусок Польши, построен Черноморский флот, побеждены Турция и Швеция, изменились законы — Россия стала другой. Он воевал и строил, без счета брал, без счета и тратил… Светлейший князь впал в забытье, провалившись в неприятнейшую ссору с императрицей: он топал ногами и рвал на себе волосы, та рыдала, а из-за чего все это началось, Потемкин не помнил.
Ссорились они по разным поводам: из-за разногласий по польскому вопросу, из-за того, что Екатерина приревновала его к фрейлине Воронцовой, а он ее — к кавалергарду Бецкому, безмозглому и смазливому двухметровому юнцу… Бог весть, из-за чего они кричали друг на друга сейчас, да это и не важно. В хорошие минуты она называла его «Пугачевым с Яика», своим «белым медведем», «сибирским тигром», а в плохие шипела, как кошка, и плевалась. Потом они долго дулись друг на друга, он хандрил, целыми днями лежал, уткнувшись носом в стену, и говорил, что съедет из Зимнего дворца. Потом они обменивались письмами: «…Позволь, голубушка, сказать последнее, чем, я думаю, наш процесс и кончится. Не дивись, что я беспокоюсь в деле любви нашей. Сверх безчетных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце. Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним, для того, что никто так тебя не любил, а как я дело твоих рук, то и желаю, чтобы мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро; чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься, по своему высокому званию.
Аминь».
А ее ответ был таков:
«Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; они нежны, сами сыщут дорогу лучшую.
Конец ссоры. Аминь».
Потом они снова ссорились, томились и плакали, вновь обменивались письмами: «…Мой муж мне тогда сказал: «Куда мне идти? Куда деть себя?» Мой дорогой и любимый супруг, придите ко мне, вас примут с распростертыми объятиями…» Он и впрямь стал ее мужем: о венчании знали только самые близкие люди, другие воспитывали и их дочь, Елизавету Темкину.
Два года безумной, бросавшей их то в жар, то в холод любви пролетели, как один день, — но страсть оказалась чересчур сильной, в конце концов она перегорела. И все же они остались вместе, словно старые, понимающие друг друга с полуслова, прожившие неразлучно целый век супруги. Ее здравый смысл дополнялся его фантазией, у нее была власть, а у него — умение добиваться невозможного: страна строилась их руками, и с этим примирились даже его заклятые враги, все считали Потемкина некоронованным монархом. Годы шли, он менял любовниц, и Екатерина любила над ними подшучивать, он же мчался к ней на помощь, когда новые, молодые фавориты причиняли государыне душевную боль.
Скоропостижно скончался искренне любивший стареющую императрицу молодой красавец Ланской: скарлатина унесла его за несколько дней. Екатерина была в отчаянии. Он тут же примчался в Петербург, сидел около нее целыми днями, вместе с ней плакал и говорил, что покойный Ланской смотрит на них с небес. А когда рафинированный Дмитриев-Мамонов изменил Екатерине с придворной дамой и ей, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, пришлось их обвенчать, он тоже сумел найти верные слова:
— …Матушка родная! Вы назвали меня своим задушевным другом. Это истина во всем смысле слова: будь уверена, что тебе предан нелицемерно. Я никогда не обманывался в нем: это смесь безразличия и эгоизма. Из-за этого последнего он сделался Нарциссом. Не думая ни о ком, кроме себя, он требовал всего, никому не платя взаимностью…
Шли годы, они старели, подрастал ненавидевший Потемкина наследник, Павел Петрович.
Григорий попытался было с ним подружиться, но цесаревич принял это в штыки, и бывший фаворит императрицы начал подумывать о бегстве: если Екатерина умрет первой, новый император съест его заживо. Но что ему подойдет лучше? То ли польский трон, то ли княжество в той же Польше, то ли молдавское господарство, то ли трон Курляндии… Он строил грандиозные планы, но все не мог остановиться на чем-то одном. Тем временем беда, которой он не ждал, подползла с неожиданной стороны. Подколодной змеей оказался молодой красавчик, гвардейский офицер Платон Зубов, необразованный и неумный наглец, — Екатерине он тем не менее пришелся по сердцу. Зубов нашел дорогу к задушевной подруге императрицы Анне Нарышкиной, подарил ей часы в две тысячи рублей, чтобы та напела о нем государыне.
И вот уже Екатерина называет его «чернушкой», играет с ним в карты по маленькой и пишет Потемкину о том, какая у юноши прекрасная душа и как она собирается его образовывать. Все бы ничего, но молодой нахал захотел управлять: начал прибирать к рукам не только царицу, но и державу! И доброжелатели принялись забрасывать Потемкина тревожными письмами.
В это время он воевал в Молдавии, держал в Яссах собственный двор, вел переговоры с султаном — петербургское ничтожество его не обеспокоило. Но вести становились все тревожнее, Потемкину советовали возвращаться. Он вернулся — но не ради Зубова, позвали дела.
Императрица встретила его тепло, однако в ответ на просьбы прогнать Зубова только пожимала плечами и улыбалась: к 60-летней женщине пришла последняя любовь, как можно от нее отказываться? Князь устроил для нее в Таврическом дворце, который она же ему и подарила, великолепный праздник: гремела музыка, танцевали балеты, залы украшали драгоценные гобелены... Императрица улыбалась, но ушла с праздника раньше времени.
Таврический дворец обошелся казне в 400 тысяч рублей, архитектор Старов отделал фасады с изысканной простотой, зато внутренние покои были роскошными. Светлейший получил его за присоединение Крыма, потому дворец и назвали Таврическим. Поначалу он его любил, но в свои последние петербургские дни чувствовал себя здесь как в могиле.
Петербург словно выталкивал Потемкина вон, и он понимал почему: только сейчас, через много лет после того, как ушла страсть, он перестал быть главным мужчиной ее жизни...
Легкая горечь, чуть-чуть сожаления о том, что рядом с ней появился другой, сомнения в том, уживутся ли они рядом… И странное, щемящее ощущение пустоты, понимание того, что жизнь, в сущности, прошла и за переполнявшим ее мишурным блеском и грохотом парадов он упустил что-то важное.
…Светлейший князь лежал на земле в сорока верстах от Ясс — он бежал оттуда из-за жары, ему казалось, что в построенном им Николаеве, в устье Буга, станет легче. Доктор пытался нащупать пульс, адъютант Попов махал над ним треуголкой — может, так ему станет легче… Но надежды больше не было, и они это понимали...
А молодой Григорий Потемкин выходил из покоев государыни: в дворцовые окна било утреннее солнце, часовая стрелка каминных часов подходила к цифре «5», во дворце спали все, кроме караульных. Он шел по пустым коридорам Зимнего, улыбался, корчил рожи зеркалам, насвистывал конногвардейский марш и чувствовал себя совершенно счастливым.
Подпишись на наш канал в Telegram