Скандал случился 18 мая 2011 года на Каннском фестивале, во время пресс-конференции, посвященной триеровской «Меланхолии». Он попал в вечерние выпуски теленовостей, а на следующий день о нем написали все газеты: журналистка из Time спросила Ларса фон Триера, знаменитого датского кинорежиссера, создателя обновившего мировое кино движения «Догма-95» о том, почему его так интересует эстетика нацизма, — и тот ответил. Да так, что через несколько дней прокуратура французского города Грасса возбудила уголовное дело.
Долгое время я думал, что еврей, и был этим горд и счастлив. Но потом я встретил режиссера Сюзанну Бир, еврейку, и был этому совсем не рад.
А теперь обнаружилось, что моя семья родом из Германии, и это доставило мне удовольствие. Всем этим хочу сказать следующее: я понимаю Гитлера и даже отчасти симпатизирую ему. Нет, это не значит, что я одобряю Вторую мировую войну или имею что-либо против евреев или даже Сюзанны Бир, хотя Израиль — это та еще головная боль...
Повисла пауза, люди не верили своим ушам: Ларс — известный провокатор, но это уж слишком… Надо было продолжать конференцию, и его спросили, не собирается ли он снять высокобюджетный фильм: журналист хотел сгладить неловкость. Но фон Триер подлил масла в огонь:
— Мы, нацисты, любим масштабные проекты, и не исключено, что я сниму что-то вроде «Окончательного решения еврейского вопроса» применительно к журналистам…
После этого на него обрушилось Общество жертв холокоста, а Каннский фестиваль объявил его персоной нон грата.
Сыгравшая в «Меланхолии» главную роль Кирстен Данст получила приз за лучшую женскую роль, но это был крах.
Точнее, это было бы крахом для любого другого режиссера, но только не для Ларса фон Триера, когда-то заканчивавшего среднюю школу в психиатрической клинике.
Как хорошо, когда у тебя несколько внушительных диагнозов и о твоих разрушительных фобиях пишут все, кому не лень!
Он невротик и параноик, страдает тяжелыми депрессиями, психозом навязчивых состояний, боится замкнутых пространств, самолетов, кораблей и внезапной смерти, отказался от плаваний на каяке из-за того, что его могут утопить лебеди… Все знают, что работа над фильмами для него сродни психотерапии: он может неделями лежать, уткнувшись носом в стену, жить на антидепрессантах, изводить ближних очередной навязчивой идеей, шарахаться прочь от темных углов... И все это время перед его глазами мелькают кадры будущего фильма, слова, словно стеклышки из калейдоскопа, собираются в монологи. А потом он встает, за неделю пишет сценарий и снимает фильм, пробираясь вместе с оператором по горной тропе, сидя рядом с ним в кабине раскачивающегося на ветру подъемного крана — во время съемок он начисто забывает обо всех своих страхах.
Что можно ожидать от психа со справкой, не приехавшего получать Гран-при на Каннский фестиваль 1996 года только из-за того, что его страшило морское путешествие? Тогда он сбежал в глушь и пережидал фестиваль в маленькой, расположенной в горах гостинице. С ним была жена, она-то и вытащила его из этого эмоционального ступора…
На сей раз все обернулось куда хуже. Беда в том, что он не может дозвониться до двоюродного брата своей жены Кристиана Клемпа, окулиста из Копенгагена. Кристиан буквально спасает его последние годы: решив, что у него рак, Триер звонит шурину, описывает симптомы, и тот опровергает его предположения. Ларс верит Кристиану: ведь тот дипломированный врач и хороший человек, а вот профессиональные онкологи не вызывают у него никакого доверия.
Ларсу 55, и он приручил свои фобии, научился с ними жить, собственные страхи ему понятны.
Но они по-прежнему им владеют: приехав в Канн, он обнаружил странное уплотнение на левом боку, и ему показалось, что оно растет. Кристиан уехал отдыхать в Танзанию, и его мобильный не отвечал — успокоить Триера было некому. Страх рос с каждым днем, он был холодным, душным и липким, к началу пресс-конференции Ларс уже почти простился с жизнью. Но за тем, что происходило на фестивале, следить не перестал: «Меланхолию» приняли прохладно, и фон Триер был не только напуган, но и зол, ему хотелось обострить ситуацию.
Для начала он сказал, что собирается снять религиозное порно с Кирстен Данст в главной роли, и назвал монументальную и глубокую «Меланхолию» комедией. Это журналисты съели, а вот с нацизмом и симпатиями к Гитлеру он явно переборщил, тем более что его и раньше упрекали в чем-то подобном. В «Картинах освобождения», раннем фильме Триера, снятом в 1984 году, немецкий солдат казался жертвой — и его тетушка, участница Сопротивления, не раз ему на это пеняла.
Она часто его одергивала: «Держи язык на привязи. Мы знаем тебя, любим и все тебе простим, но от посторонних ты этого не дождешься…» Так и есть, борцы за политкорректность его не простят, на тот свет он отправится с клеймом поклонника Гитлера, на его могиле поставят памятник позора и намалюют свастику…
Фон Триер думал об этом за ужином, который заказал в номер. Когда тарелки опустели, он поймал себя на том, что за последний час моет руки в восьмой раз — это был очень плохой симптом.
К нему подобралась старая знакомая, мания чистоты, и ему кажется, что на его руках кишат микробы. Он будет мыть их до тех пор, пока они не покроются язвами, но его не остановит и это… И Ларс фон Триер последовал старому доброму рецепту, который никогда его не подводил: заказал две бутылки красного вина, выпил их, а потом расположился на диване — лицом к стенке, высунув из-под одеяла ноги в черных носках. Теперь надо заснуть. Есть шанс, что к утру ему станет легче… Но сон не шел, и он сел за стол и заказал еще две бутылки.
Это оказалось ошибкой: две бутылки были его нормой во время ремиссии, а когда наступало обострение, психиатры и вовсе запрещали пить. Четыре бутылки — явный перебор. Позже он думал, что если бы ему удалось выпить все, что гостиница поставила в счет, было бы лучше. Он уснул бы как мертвый, чтобы наутро проснуться с головной болью и в депрессии, — и его выручила бы лишь двойная доза прозака. Но он выпил только одну и сломался — уронив голову на руки, пару минут вздремнул. А когда пришел в себя, увидел, что напротив сидит покойница-матушка и рассматривает его, брезгливо поджав губы.
Ларс удивился: с его диагнозами случаются приступы беспричинной паники, боязнь моря, высоты и замкнутых пространств, гипертрофированные подозрительность и обидчивость, но видения его не посещали никогда — может, у него началась шизофрения?
Потом он подумал, что вот-вот грянет скандал. Мать была стойким леваком, во время войны сотрудничала с подпольем и чудом улизнула от гестапо. И сейчас он по полной программе получит за симпатягу Гитлера и нациста Ларса.
Но привидение начало с другого.
— Я ведь просила тебя этого не делать, сколько раз тебе об этом говорила! Почему ты велел выбить на моем памятнике фамилию Триер? Я Ингер Хест, феминистка, у меня была моя собственная фамилия! Я никогда – ты слышишь, ни-ког-да! — не шла на поводу у мужчин!
Ты решил меня за что-то наказать? Глупый мальчишка!
Ларс сидел, не зная, что сказать в ответ. Глупо препираться с призраком, которого на самом деле нет — всему виной его психопатия и три бутылки вина. Но Триер был пьян, к тому же матушка его обидела, вот он и ввязался в перебранку.
— Мало ли о чем мы друг друга просили! Я, к примеру, просил не таскать меня маленького на нудистский курорт, где одетым был только клерк на почте — штанов он не носил, зато на нем был свитер. У меня уже тогда была слабая психика, я стеснялся своего тела. И отдавать меня в общедоступную школу я тебя не просил. Ты говорила, что это полезно для социализации, а меня там лупили на каждой перемене… Мать завелась и сказала, что это должно было закалить его характер.
Он тут же помянул неприятное открытие, в которое она ткнула его носом на смертном одре, в больнице. Он дожил до зрелых лет, зная, что у него есть отец, хороший, добрый человек, которого он любил всем сердцем. Матушка не баловала его вниманием, зато отец обожал с ним возиться. Ульф Триер был евреем, он брал Ларса в синагогу, рассказывал ему об Освенциме, водил в гости к своей родне… И вдруг он узнает, что на самом деле его отцом был матушкин начальник в министерстве социального обеспечения, немец Фриц Михаэль Хартманн, и несчастный папа Ульф об этом знал.
— …Какого черта ты мне об этом рассказала? Ты что, хотела, чтобы мы с ним подружились?
Как ты вообще могла клюнуть на этого сморчка? Я ему позвонил, а он перепугался, назначил встречу в кафе, а когда пришел, сказал, что впредь мы будем общаться только в присутствии его адвоката. Этот Хартманн был похож на педика, папа Ульф в сто раз лучше!
Мать вздохнула и сказала, что она была права — сын решил ее наказать, и это доставляет ей боль. Ларс промолчал — а что тут ответишь?
Ну да, он решил наказать маму. Пусть полежит под фамилией, которая так ее раздражала, пускай и после смерти побудет женой того, кто так ее любил. Папа Ульф умер гораздо раньше матушки, за несколько минут, теперь он понимает, что свело его в могилу. К чему так волноваться, если впереди вечность?
Под памятником с фамилией «Триер» матушка пролежала всего 10 лет, потом он решил, что с нее достаточно. Теперь на нем красуется надпись «Ингер Хест». Он злопамятен, но отходчив — это противоречие свойственно тем, кто страдает психозом навязчивых состояний…
Мать помолчала, покачала головой, потом сказала, что с годами он не изменился, и начала растворяться в воздухе. Он протянул руку, чтобы ее удержать, но та ушла в пустоту: секунду назад Ингер Хест еще сидела за столом, а теперь ее нет. Он остался один, перед ним пустой бокал, напротив — непочатая бутылка, которую ни в коем случае не надо открывать: мало ли кто пожалует к нему после первого же глотка. Ларс фон Триер припомнил обожавшую лис покойницу тетушку: это она рассказала ему о говорящей лисе, позже появившейся в его «Антихристе».
Вот только в реальности рыжая тварь сказала другое: не «Хаос правит всем», а «Нельзя верить первому встречному лису». Тетя слышала это своими ушами…
Вино тут ни при чем, это чистая паранойя. Ларс убедил себя в том, что пить нельзя, потому что к нему тут же наведается новая тень, и это стало сверхидеей. А раз этого делать нельзя, то он обязательно выпьет, чтобы повидаться с Биргитте, французской кузиной друга юности, Торкильда Теннесена. В молодости фон Триер был очень застенчив, выбирал девушек, похожих на мать, — независимых и волевых, и пытался заворожить их дерзостью и парадоксальным юмором, а они смотрели на него как на сумасшедшего.
И это было понятно: в школе он так и не доучился — из-за постоянных школьных издевательств и странной домашней обстановки (мать все время куксилась и стремилась побыть одна, а отец делал вид, что счастлив, и то и дело смеялся) угодил в психиатрическую клинику. Там были свои школьные курсы, на них, в тишине и спокойствии, он и доучивался. Но что за фантастические типы сидели рядом с ним в столовой психушки!
Два Наполеона и изобретатель вечного двигателя, бог Саваоф, инквизитор Торквемада, ежик, просивший соседей по столу держаться от него подальше, чтобы он их не уколол, — компания собралась потрясающая. Позже это многое дало его фильмам, но к общению с девушками не подготовило — хорошо, что посвятившая его в таинства любви Биргитте относилась к проявлениям его застенчивости с милой простотой.
—…Тебе понравилось?
Какой ты милый…
— …Мое солнышко, не беда, в следующий раз у нас все получится…
Хорошо, если придет она, а вдруг к нему ввалится ломака Бьорк, которую он снимал в «Танцующей в темноте»? Такая же безумная, как и он, плохо воспитанная и буйная — он не знает, какой у нее диагноз, но поставил бы свой «Мерседес» против этой бутылки на то, что у голосистой исландки тяжелая форма шизофрении. Она не играла, а жила: по-настоящему убивала, в самом деле умирала в петле — разница между съемочной площадкой и жизнью была выше ее понимания, после сцены казни певицу трясло.
Все это сопровождалось постоянными нервными срывами, во время одного из них Бьорк Гюдмуондсдоуттир перемахнула через двухметровый железный забор и убежала со съемок, а на следующий день к нему пожаловали ее адвокаты.
Он считается великим манипулятором и может ввергнуть актера в любое состояние, но Бьорк фонтанировала эмоциями, словно гейзер, и ненавидела его, как злейшего врага. Старина Ларс терзал ее, заставляя жить жизнью своей героини, — а она не бросила их фильм только потому, что была мазохисткой… Оказавшись здесь, Бьорк начнет с того, чем кончилась одна из съемок. Она запустит ему в голову стулом и на этот раз, чего доброго, не промахнется…
Но ни Биргитте, ни Бьорк не придут: у видений свой шаблон, сегодня он общается с тенями покойных.
Стороннему наблюдателю его жизнь может показаться очень удачной.
В 12 лет Триер снимается в фильме «Тайное лето» и становится знаменит; заодно он учится ставить свет. У него берут интервью для крупной газеты, и корреспондент удивляется тому, что юный нахал называет себя гением.
«Ларс конечно же не гений. Он просто рано почувствовавший вкус успеха ребенок, у которого закружилась голова…» — интервью заканчивалось наскоро сочиненной благоглупостью. Мать, прочитавшая статью, посоветовала ему поучиться скромности.
Он не стал спорить: не скажешь же «я и в самом деле гений, а те, кто в это не верят, могут идти в зад». В то время он целыми днями возился с реквизированной у матери 8-миллиметровой кинокамерой: снимал и монтировал, экспериментировал с формой, подражая великим кинорежиссерам, и создал мультик «Путешествие в Сплющенную страну», длившийся целую минуту.
На лекциях в Национальной детской киношколе он сидел в наушниках и слушал только что появившуюся новинку, музыкальный плеер: в Дании снимают семейное кино, политкорректное и уютное, бескрылое и унылое. В киношколе учат создавать истории с последовательным развитием сюжета, фабулой, началом и концом, а ему интереснее кинопоэмы Тарковского, где важна не мысль, а растворенная в форме эмоция.
Он занимался самообразованием, вместе с друзьями, ребятами с параллельных факультетов, монтажером Томасом Гисласоном и оператором Томом Эллингом, придумывал будущие фильмы и ходил по Копенгагену в кожаном пальто, которое Томас нашел на заброшенной ферме. Это был его стиль: много бедности, выразительность рождается от отсутствия лишних деталей, рисунок остр и экспрессивен, а тот, кому это не нравится, может идти в зад. И кино он делал такое же: дипломный фильм «Картины освобождения» разозлил ветеранов Сопротивления и всех благонамеренных людей — как это возможно, солдат вермахта изображен жертвой! — и получил главный приз Мюнхенского кинофестиваля 1984 года.
Для датского кино, привыкшего к неприметной жизни в пыльном углу, это нечто необыкновенное.
Ларс наконец решается — наливает бокал, делает глоток… И получает то, чего ждал: перед ним материализуется Бенгт Ингфельдт, покойный проректор Национальной киношколы, плюхается на стул и начинает на него орать:
— …Прохвост! Хитрый манипулятор! Позор Киношколы!
Ларс слушает, вытаращив глаза: что за черт, с какой стати его донимает это ничтожество? Проректор, сделавший карьеру на сценариях добрых народных комедий, не вызывал у него ничего, кроме презрения. Он и думать о нем забыл, на его похороны Ларс, разумеется, не пошел — а сейчас старик бушует, называет его «чертовым эгоистом» и «вампиром, высасывающим из своих друзей все соки».
— …Тебе обязательно надо быть главным, ты подчиняешь людей, заставляешь их на себя работать!
—…
Гисласон и Эллинг делали «Картины освобождения» наравне с тобой, а ты присвоил всю славу и красовался на пресс-конференции, как петух!
— …У тебя нет идеалов, тебе все равно, о чем снимать, была бы картинка красивой!
— …Ты и «Догму»-то придумал ради того, чтобы покрасоваться, возглавить ее и стать лидером движения, первым среди датских режиссеров. Думаешь, я не знаю, как тебя ломало, когда в Канне победили не твои «Идиоты», а «Торжество» Винтерберга?
Ты в грош не ставил парня, а Томас утер тебе нос — вот тебе и «Догма»…
Ларс сказал, что все это бред. Он сыт по горло ректорскими нотациями, в Киношколе тот только и думал, как бы его отчислить… Тут Бенгт Ингфельдт захохотал, как Мефистофель:
— Если бы я этого хотел, Ларс Триер вылетел бы после первого курса! Ведь ты не хотел учиться и всем хамил. Ты так и не понял, что мы носили тебя на руках? У тебя был профессорский фан-клуб: мне твердили, что Триер необыкновенный талант и его нельзя трогать, а я отвечал, что при этом ты большая скотина.
Ларс пытался было сказать, что он больной человек.
У него два психиатрических диагноза, и на это надо делать скидку, но тут покойный проректор Ингфельдт начал шипеть и плеваться: он-де еще не встречал такого хитрого и цепкого сумасшедшего.
Он кричал, что не видит ничего, кроме пиара, что Ларс делает бизнес на всем: ссорах с Николь Кидман, не поладившей с ним на съемках «Догвилля», на своих хворобах, разногласиях с журналистами...
— …Ты сам раздул историю с Кидман — рассказал газетчикам о том, что Бьорк советовала ей с тобой не работать, говорила, что ты сущий дьявол, вытаскивающий из актеров душу. А потом был целый спектакль: ссоры на съемочной площадке, примирение после разговора с глазу на глаз, а то, о чем вы говорили, так и осталось тайной…
Фигляр!
…И какого черта он называет себя фон Триером, не имея никаких прав на дворянский титул? Что за дешевка?
—…Ты и твой партнер Петер Ольбек Йенсен основали кинокомпанию «Центропа», чтобы финансировать и снимать артхаус, продвигать датское кино. Но «Центропа» продюсирует и порнофильмы — что ты на это скажешь?
Ларс фон Триер вздохнул, снял очки, протер и снова водрузил их на нос. Бенгт был идеалистом и остался им после смерти: такие, как он, ничего не прощают. Он создал новое датское кино. У него училась целая плеяда режиссеров, вот уже 20 лет он снимает фильмы, которые смотрят во всем мире, но стоит ему споткнуться, как его тут же упрекают черт знает в чем.
Его жизнь — игра, он придумывает ее, как сценарий фильма, а на титул у него есть освященное временем право. «Фон Триером» в немецких гостиницах по ошибке называли его дедушку Свена, подписывавшегося СвТриер. К тому же это хорошо звучит…
Он — визионер и рассказывает притчи, порой нежные, часто жестокие, а соотечественники по-прежнему ждут от него историй в духе старого доброго датского кино. Но когда он снял бытовую комедию «Самый главный босс», та им не понравилась и провалилась в кинотеатрах — критики талдычили, что это не Триер. Тогда он впал в тяжелую депрессию… И где была бы его зарплата, не берись «Центропа» за все, что может принести прибыль?
Бенгт Ингфельдт не стал ждать его объяснений и растаял в воздухе, а Ларс фон Триер выпил второй бокал и приготовился встречать новых гостей.
Его первая жена Сесилия жива и к нему не придет, а он с удовольствием с ней поболтал бы. После развода Сесилия свела общение к минимуму, и они говорят лишь о необходимом: их девочках да алиментах. А ведь он был по уши влюблен и долго добивался ее руки! Как ужасно то, что, бросая женщину, ты теряешь ее навсегда и лишаешься друга…
Еще полбокала — и он вспомнил о том, как в первый раз увидел Сесилию Хольбек, девушку с режиссерского факультета. Это было на вечеринке, которую устраивали первокурсники из Киношколы: за вход надо было заплатить 5 крон.
Их троица в институте считалась звездной, Томас и Том надеялись, что им удастся пройти бесплатно. Но на входе стоял на редкость принципиальный первокурсник: он потребовал плату, друзья взбеленились и решили уйти. А Ларсу хотелось выпить и потанцевать, и он уговорил их остаться. И не пожалел: парень с операторского факультета познакомил его с Сесилией.
Та часто вспоминала о том, как он за ней ухаживал — по ее словам, это было чистым безумием. Ларс Триер был законченным фриком, в компаниях он жался по углам, а когда наконец открывал рот, норовил кого-нибудь обидеть. Он не умел ухаживать, боялся дотронуться до девушки, неестественно смеялся и зло шутил. Но через пять минут после знакомства в прокуренной квартирке на Неерсведе он сообщил ей, что они станут мужем и женой и будут счастливы.
Сесилия расхохоталась, но Ларс Триер не оставил ее в покое.
Он выяснил, где она живет, и ждал ее на улице, посылал по почте нарисованные от руки смешные открытки, выяснил, когда у нее день рождения, и поставил под ее дверью огромную корзину цветов. Сесилия узнала, каким милым и обаятельным может быть Ларс Триер и как он умеет смешить. Фобии были его броней: он закрывался от людей едкой иронией, чудачествами, странными выходками… И был совсем другим с теми, кому доверял: Сесилия рассказывала общим знакомым, что он мягок, деликатен, раним, а ей никто не верил.
8 лет вместе. Две дочки. Уютный, обустроенный дом, где он все сделал своими руками. Раз и навсегда заведенный режим: если нет съемок, он должен прийти не позже шести вечера. Теплые войлочные тапочки — других Сесилия не признавала. Ощущение того, что жизнь кончилась: один день похож на другой, они складываются в месяцы, и через двадцать лет ты так же будешь ходить в магазины и подстригать газон.
Друзья говорили, что они отличная пара. Оба закончили один и тот же институт и хорошо понимали друг друга: Сесилия снимала детское кино и помогала ему со сценариями. Кому-то казалось, что у них идеальный брак, старый друг Торкильд Теннесен, подвыпив, сказал, что он превратился в домашнего раба.
Но дело было не в обязательных тапочках и не в том, что он вытирал пыль и стриг газон: ощущение чуда ушло, и он не мог вспомнить, кого увидел в Сесилии. Скептик и маловер, он искал человека, который перевернет его жизнь, ангела, принявшего женский облик,— нашел его, а потом решил, что это подделка… Идеал скукожился и потускнел, любовь ушла, затем умер их брак. Сесилия этого не заметила.
Жена так крепко взяла его в руки, что никто и подумать не мог об их разводе. То, что он бросит ее, красавицу, умницу и эстетку, казалось нонсенсом — скорее уж она от него уйдет… Когда Сесилия узнала, что Ларс подает на развод, она не поверила своим ушам, а потом запустила в него кофейником. С тех пор они почти не общаются, а ведь он так ценил ее советы! Но теперь можно было бы и поговорить.
Он слышал, что Сесилия сменила гнев на милость — у нее наконец появился постоянный мужчина и старая обида ушла. Она даже начала его хвалить: по ее словам, бывший муж с психозом навязчивых состояний — сущий подарок, его гиперответственность облегчает ей жизнь. Все материальные вопросы урегулированы раз и навсегда, отношения с дочками расписаны на годы вперед. Он сдувает с Агнес и Сельмы пылинки, перед встречами продумывает безопасные маршруты, покупает им экологически чистую одежду. Сесилия так и говорит: «Ларс — идеальный отец!»
Дверь в комнату распахнулась. Ему сразу показалось это подозрительным: предыдущие гости материализовались прямо перед столом, дверью они не пользовались.
Эта мысль мелькнула и исчезла, вытесненная волной ледяного ужаса — к столу подошла его вторая жена, мать Людвига и Беньямина, Бенте. Красивая, большеглазая, улыбающаяся — это было самым страшным. Он оцепенел, язык прилип к гортани: сегодня вечер разговоров с покойниками, значит, Бенте тоже мертва? И Ларс фон Триер разрыдался и упал на колени. Он обнял ноги Бенте, прижался лбом к ее бедрам и начал каяться в том, что при ее жизни был эгоистичен и невнимателен. Ларс просил прощения за глупые шутки, за то, что часто говорил сыновьям об их долге в пятнадцать тысяч крон плюс проценты на проценты — эти деньги он потратил на операцию, излечившую маму от бесплодия. Он винился в том, что не мыл посуду, тратил безумные суммы на электронные гаджеты, часто напивался по ночам, донимал жену рассказами о своих навязчивых идеях и недавно забыл о дне рождения ее матери!
Счастье приходит неожиданно, оно находит тебя в таких местах, где ты не рассчитываешь его встретить: Сесилия хворала, и он ходил в детский сад за младшей дочкой, ее группу вела молоденькая воспитательница Бенте Фреге.
Она была хорошенькой и милой, вместе им было легко. Ларс часто с ней болтал и однажды сказал, что хочет на ней жениться и просит ее не отвечать ни «да», ни «нет». От неожиданности Бенте впала в ступор.
— Подумай до завтра и скажи, когда я приду забирать дочку. Мне кажется, у нас все получится и мы будем счастливы.
Бенте подумала: Ларс женат, мир, в котором он живет, ей чужд, к тому же он по-настоящему странен… Они ни разу не разговаривали о личном, между ними не было и намека на секс. Нелепое предложение, анекдот, который она будет рассказывать подругам… Но на следующий день, отдавая Ларсу дочку, Бенте сказала «да».
Она не хотела этого, слово выговорилось само — позже Бенте думала, что за нее сказала судьба. Тем же вечером Ларс ушел из дома: он и Бенте, к величайшему изумлению сотрудников «Центропы», перебрались в главный офис компании. Там они прожили неделю — секса у них еще не было, зато они все время разговаривали. Журналисты узнали, что Триер ушел из семьи, и ухватились за информационный повод — к этому времени после полюбившегося датчанам сериала «Королевство» он был знаменитостью.
Болезнь Сесилии была пустячной, но газеты выходили с огромными заголовками «Ларс фон Триер бросил больную жену ради воспитательницы младшей дочери». Читатели принимали публикации близко к сердцу: некоторые из них плевали ему под ноги.
Скандал быстро забылся, он купил прекрасный дом с видом на реку, и они были счастливы. А теперь все пошло прахом — Бенте мертва, и ее призрак явился к нему...
И тут он почувствовал, что его лоб упирается во что-то живое и теплое и Бенте гладит его по голове.
Жена примчалась в Канн, услышав о скандальной пресс-конференции, точно зная, что сейчас он провалится в депрессию. Двоюродному брату она дозвонилась за пять минут и сунула мужу трубку под ухо. Кристиан выслушал описание симптомов и сказал, что это не рак. До ремиссии было еще далеко, но жизнь начала налаживаться — сжимавший горло комок исчез, из груди вынули осколок льда. Фильмы — ничто, карьера и репутация — пустое место. Главное — чтобы были живы те, кого ты любишь, тогда не страшны живущие в душе демоны… Ларс фон Триер повалился на постель и уснул, а назавтра Бенте увезла его домой.
Подпишись на наш канал в Telegram