Своих детей у Татьяны Лиозновой не случилось, но была названая дочь Людмила Лисина. Она приоткрывает личную историю законспирированного режиссера «Семнадцати мгновений весны».
Несправедливо, когда о Татьяне Лиозновой говорят как о «железной леди». Конечно, на съемочной площадке ее слушались Штирлиц, Борман и Мюллер. И даже в жизни она продолжала режиссировать всех и вся. Но за этой броней скрывалась ранимая, чуткая суть. Именно такую Лиознову я знала и любила. Звала ее «мамулей»…
Она сама об этом попросила. А сначала так представляла меня знакомым: «Людуся, моя дочка».
Терпеть не могла, когда кто-то в ответ округлял глаза и уточнял: «Приемная?» — «Людусь, почему люди верят только бумажкам?» Речь шла не об официальном статусе, а о том, что «материнская любовь других сильней». И хотя ни своих, ни приемных детей у Татьяны Михайловны не было, это чувство водопадом изливалось на меня, ее студентов и актеров.
В моей ситуации это было совсем не просто. Мамы не стало, когда мне исполнилось 19 лет. Она лежала после операции приговоренная, а отец, Василий Петрович Колошенко, выполнял долг службы. Проводил в это время крайне опасные испытания самого большого в мире вертолета Ми-12. Вернулся на землю и, как в той песне, почувствовал, что она опустела...
Правда, у него остались трое детей. Сказать, что Лиознова заменила мне маму, нельзя… Никто никого не заменит. Но Татьяна Михайловна ярко появилась в жизни нашей семьи и заполнила образовавшуюся пустоту. Со мной у нее возник какой-то особый контакт: наверное, мамуля понимала весь груз ответственности, который лег на старшую из осиротевших детей, — и взяла под свое крылышко, пригрела…
С моим отцом ее познакомил общий друг Владимир Самойлович Марон, директор на нескольких картинах Лиозновой. А папа работал с ним в 1968 году над известным фильмом «Красная палатка» — управлял вертолетом, с которого снимали уникальные кадры Арктики. Тогда же встретились и они с Татьяной Михайловной. Двое из разных миров, но когда это мешало светлым чувствам?
Их объединяла общая страсть к авиации (о чем уже был снят фильм «Им покоряется небо»). Ну и еще одна только им ведомая ниточка — от души к душе, которая связала почти на 50 лет...
Две известные личности, для которых главное в жизни — их дело… Я каждый раз провожала папу на испытания с тревогой. Вернется ли? Без конца гибли его друзья. Иногда вертолеты, которые он испытывал, исчезали со всех радаров. Несколько раз отец пропадал во время испытаний: как-то вылетели два вертолета — один взорвался, другой исчез… Мы с семьей другого летчика всю ночь переживали: кто погиб? И за своего боялись, и друг другу горя не желали. В тот раз вернулся отец… Но его жизнь постоянно висела на волоске!
Когда появилась мамуля, то, конечно, стала разделять это мое вечное беспокойство.
И заражала в такие моменты своим оптимизмом: «Людусь, ну что? Есть вести с небес?» Если же сама уходила с головой в новый сценарий или в съемки — тоже на время пропадала «со всех радаров»... Они так и остались — каждый в своем космосе.
К тому же самым главным человеком в жизни Татьяны Михайловны была мама, которая ласково звала дочку Таточкой. Ее отец Моисей Александрович погиб на фронте в первые дни обороны Смоленска. В семье Лиозновых навсегда осталось ощущение хрупкости, ненадежности этого мира. С детства Таточке приходилось выживать: в трудные времена они с мамой шили халаты на продажу, а когда не было возможности купить одежду, вязали свитера.
Мама следила, чтобы Таточка умела вести хозяйство, хотя дочка не особенно этим увлекалась. Наш папа однажды спросил ее: «Борщ-то умеешь готовить?» И ее борщ удался на славу! Моего отца Ида Израилевна выделяла, всегда радушно принимала в своем доме: «Так, я считаю, Вася — один из лучших!»«Нет, он лучший, просто очень скромный», — так они с дочкой перешучивались, смущая гостя. А ведь мама очень строго подходила к отбору женихов Таточки!
После окончания ВГИКа Лиознова какое-то время работала в «Литературной газете», и за ней начал ухаживать главный редактор, известный писатель Константин Симонов.
Однажды угостил шампанским и подвез до дома. Поскольку Таточка задержалась, мама ждала ее на улице у подъезда. И вдруг видит, как дочка выходит из машины, за рулем которой сидит немолодой мужчина. Строго спрашивает: «Я тебе давала денег на такси?» — «Нет, мам, это же сам Симонов меня подвез!» — «Я тебе деньги на такси не давала!» — отрезала Ида Израилевна. И все. «Ну и я подумала — где я, а где Симонов?» — рассказывала потом Татьяна Михайловна. Маму она слушалась.
Таточка любила развлекать ее утренними вояжами на автомобиле: на рассвете они часто катались вдоль Яузы… Не потому, что рано встали, — еще не ложились! Татьяна Михайловна не понаслышке знала, как долго просыпается Москва, о чем так лирично рассказала нам в «Трех тополях на Плющихе» (звонить ей самой до обеда было моветоном).
Кстати, когда она утвердила на роль таксиста Ефремова, тот признался: «А водить-то я не умею!» Пришлось ей дать Олегу пару уроков, чтобы выглядел достоверно. Мало того, что мамуля была таким редким явлением, как женщина за рулем, — еще и лихачила! Машина срывалась с места, будто на пожар. Даже мой папа (летчик-испытатель!) всегда говорил ей вслед: «Ну разве можно так рисковать?» Правда, если эта гонщица вдруг звонила: «Машина заглохла!» — он бросал все дела и мчался: «Таточке надо помочь!» Со временем он тоже стал называть ее так.
Когда я приходила к Лиозновым в гости, Ида Израилевна относилась ко мне с нежностью.
Угощала, интересовалась моей жизнью, работой, аспирантурой… И если меня что-то тревожило, восклицала: «Таточка, нашу Людочку обижают!» А бывало, уже в ночи, после съемок, мне звонила Татьяна Михайловна и, попыхивая сигаретой, расспрашивала: «Людусь… пых… мама спрашивает… пых… как ты?» — «Все хорошо». Энергичное «пых» и… «Людусь, выкладывай!» Всегда меня раскалывала. Но выслушав очередную «маленькую трагедию», бросала пренебрежительное: «И поэтому у тебя такой голос? Пы-ых!» — как выплевывала. И мне вдруг становилось легче. Если же проблема и действительно казалась ей серьезной, давала совет: «Говна пирога! Гони от себя негодяев!»
Когда у меня выдался трудный период, мамуля подарила мне маленькую икону.
И вообще участвовала в самых важных событиях моей жизни. Так, она пришла вместе с отцом ко мне на защиту диссертации. Профессор узнал ее, подошел и попытался заключить в объятия: «Здравствуйте, Татьяна Михайловна, как я рад вас видеть!» «А я не очень, должна признаться!» — мгновенно среагировала она. — «Почему?» — «Потому что моя дочь сегодня защищается, а вы хоть знаете, сколько она в библиотеках сидела? Готовилась, ночи не спала! А вы тут разговоры ведете и не слушаете ее!» Опять всех построила, все срежиссировала.
И так всегда… Допустим, звонит моему мужу: «Где Людуся?» — «Я не знаю. Я болею». — «Слушай, Бронислав, если ты болеешь, то должен про все знать, а все должны тебя слушать и отчитываться!»
Это классика. К мужу моему Татьяна Михайловна хорошо относилась, но при знакомстве его, как и всех, ждал серьезный «экзамен».
Мою дочку Лену мамуля очень ждала. Обожала с ней возиться, когда она была маленькой. Полюбила, как внучку. Дарила подарки: самым любимым была огромная плюшевая собака Алька. Татьяна Михайловна придумала для Леночки такую игру: «Рассказывай Альке сказки, она все услышит». И дочка подолгу беседовала со своей новой «подругой»… Но однажды мы застали ее всю в слезах: «Вы обманули! Алька меня не слышит — у нее дырок в ушах нет!» Когда Лена выросла, мамуля при случае бросалась и на ее защиту. Например, в школе Лена шла на золотую медаль — и вдруг зарубили сочинение.
Лиознова взялась за телефон, позвонила знакомой даме в отдел образования: «Всеми богами, и русскими, и еврейскими, прошу: посмотри, что делают с моей девкой? Отличница, ее сочинения постоянно висели на доске почета в посольской школе». Комиссия перечитала Ленину работу, и она получила серебряную медаль.
Лиознова всегда была готова сделать добро, даже постороннему человеку. Никогда не афишировала, что помогала нуждающимся детям. Когда я была координатором всемирного проекта ЮНЕСКО «Дети в нужде» в России, Татьяна Михайловна постоянно сопереживала трагическим судьбам детей. Даже будучи тяжело больной, старалась им помочь. Вспоминаю, как министр культуры Александр Авдеев приехал к Лиозновой, чтобы вручить ей орден.
После официальной части Татьяна Михайловна подала мне знак — и я рассказала о бедах детей Русского Севера. Она разбиралась в людях и почувствовала, что Авдеев не останется безучастным. И уже провожая его, добавила: «Помогите, а то она у меня больна этими детишками!» Не ошиблась: вскоре ребята получили много дисков с развивающими программами от Министерства культуры. Посмотрите, как трогательно в фильмах Лиозновой показаны дети, и, конечно, она всегда хотела своих. Я знаю, почему их не было, но это слишком личное...
— Ида Израилевна переживала, что дочка увлечена кино, а ее личная жизнь не складывается? Говорят, что недостатка в мужском внимании у Лиозновой не было… — В первую очередь Ида Израилевна очень гордилась Таточкой, боготворила ее...
А в остальном — как все матери. Они друг друга поддерживали: сначала мама одна поднимала дочку, потом та старалась обеспечить ей надежный тыл. Эти отношения мы видим в фильме «Карнавал» — все списано с жизни: как мама ждала, встречала, переживала за героиню Муравьевой... Татьяна Михайловна не скрывала, что этот фильм и про нее: «Он о надеждах моей молодости, — и еще со вздохом добавляла: — Жаль, многие не поняли, что эта девочка все-таки состоялась как актриса. Она ведь поет на сцене в финале!»
И профессию Таточка во многом выбрала благодаря Иде Израилевне. «Вечерами мама подолгу замирала перед стареньким нашим телевизором и всегда с такими глазами, будто ждала чуда!
И я думала: «Это что же надо показывать, чтобы люди так смотрели?» Ощущение материнского взгляда на экран не покидало ее во время съемок. И с детства запечатлелось в Таточке мечтой оправдать ее ожидания. Ида Израилевна следила за творчеством дочери, вырезала рецензии из газет, с гордостью смотрела все фильмы. А как любила съемочная группа ее неожиданные визиты на площадку: все знали, что Татьяна Михайловна под маминым присмотром будет гораздо мягче обычного. Как правило, все затихали, стоило Лиозновой появиться в павильоне: она любила, чтобы ни шороха, пусть все внимают режиссеру. Не терпела, чтобы кто-то из актеров отвлекал внимание от съемок. А не выучить роль — это вообще смерти подобно! Тут Татьяна Михайловна становилась жесткой.
Она все продумывала до мелочей.
Жизнь учила Таточку добиваться намеченной цели: ее не сломило исключение из ВГИКа на первом курсе за профнепригодность. Мастер курса Сергей Герасимов счел, что она слишком молода и неопытна для режиссера. Тогда Лиознова собрала всех отчисленных и привела Герасимова на спектакль, который она с ними поставила. И победила — Герасимов взял ее обратно!
После распределения на Киностудию имени Горького Лиознову сразу уволили «по национальному признаку». Но Татьяна Михайловна не разочаровалась: напротив, когда в 90-е годы многие евреи уезжали из страны, она яростно их отговаривала. Когда пошли разговоры об антисемитизме, папа позвонил ей и сказал: «Таточка, ничего не бойся, меня, курносого, на нас обоих хватит».
Лиознова и в своих фильмах воспевала дружбу народов, с большой симпатией показывая людей разных национальностей: «Все мы советские граждане».
В период после первого увольнения Лиознова на той же Киностудии имени Горького перепробовала себя во всех ролях: «хлопушки», осветителя, монтажера… Имела право говорить: «Я знаю кино изнутри, поэтому меня невозможно обмануть». Тогда же она «доросла» до второго режиссера в дебютном фильме Станислава Ростоцкого «Земля и люди». Совместное творчество перетекло в продолжительный роман. Но потом жена Ростоцкого стала о чем-то догадываться.
А может, кто донес… И обратилась на киностудию, чтобы разобрались. Лиознову пригласили на беседу, но она и тут всех построила. «Я с вами была?» — показала на одного из блюстителей нравственности. — «Нет». «А с вами?» — на другого. — «Нет». — «Так почему вы думаете, что я с Ростоцким была?» Вспоминала она этот случай со смехом… Я знаю, что на Киностудии им. Горького планируют повесить доску памяти Лиозновой — напротив доски Ростоцкого (на доме, где он жил по соседству)… Будут переглядываться с барельефов.
Об Арчиле Гомиашвили мне бы не хотелось говорить, потому что он ни разу не навестил Татьяну Михайловну в больнице… Никак не проявлялся. Будто и не любил вовсе, а более 30 лет таил на нее обиду. Не зря Иде Израилевне он никогда не нравился.
Познакомились они на одном из актерских вечеров, а закончилась любовь довольно прозаично. Татьяна Михайловна не раз сама рассказывала эту историю… Она собралась снимать «Семнадцать мгновений весны» и долго никого не утверждала на роль Штирлица. И вот однажды после отдыха в ресторане они с Арчилом и Юлианом Семеновым все вместе садятся в машину. Тут писатель со вздохом говорит: «Где же нам найти этого несчастного Штирлица? — и вдруг делает картинный жест рукой прямо в сторону грузинского носа Гомиашвили: — Да вот же он!» Лиознова буквально взорвалась от смеха: «Как представила этого Бендера в роли русского разведчика!» К тому же сцена, по ее мнению, была срежиссирована бездарно — уж тут ее было не обмануть!
Этого смеха гордый кавказский мужчина не забыл. И сам рассказывал в своих интервью, что однажды встретил Татьяну Михайловну в самолете по пути в Тбилиси — он с новой семьей летел домой, она же везла «Семнадцать мгновений весны» на фестиваль: «Тут моя дочка Ниночка пробежала между рядами и взобралась к Лиозновой на колени. Я подошел, чтобы забрать ребенка, и сказал Тане: «Видишь, как мудро распорядилась судьба — я везу домой родного маленького человечка, а ты — коробки с пленкой». Ядовитые слова. Наверное, Гомиашвили не смог простить Лиозновой, что она не помогла ему выбраться из амплуа «актера одной роли».
В Татьяне Михайловне уживались внешняя хрупкость с внутренней силой. Это привлекало к ней людей. Мужчин в том числе.
Причем, как правило, самых достойных и состоявшихся в своей профессии. Последним, с кем Татьяна Михайловна могла бы создать семью, был Владимир Кириллин, заместитель Алексея Косыгина, председателя Совета министров СССР. Умнейший, образованный человек — его научные труды в области термодинамики до сих пор занимают в библиотеке Лиозновой почетное место. У них были высокие отношения и уважение друг к другу. Однако Татьяна Михайловна не терпела, когда даже близкий человек вмешивается в ее работу. Когда она собиралась высмеять советскую бюрократию в фильме «Мы, нижеподписавшиеся», сначала пришла с Кириллиным на одноименный спектакль. После того как дали занавес, Владимир посоветовал: «Не лезь в это, тебя посадят». — «И тут я поняла: дорогой, да мне лучше с тобой расстаться!»
У нее шаг влево, шаг вправо — расстрел. Но, конечно, они из-за этого не разошлись, Лиознова воплотила свой замысел, а потом пригласила Кириллина на премьеру, посадила в первый ряд и наблюдала… А в соседнем с ним кресле оказался мужик в костюме пожарного. Тот от смеха пополам складывался — и каждый раз заваливался на Кириллина, чуть не рыдая у него на плече! Забавно было видеть реакцию простого работяги и высокопоставленного чина. И Владимир признал, что был не прав. А общее счастье им построить не удалось...
Я никогда не лезла в душу к мамуле: захочет — сама расскажет. И много было личного, что останется только нашим с ней секретом. Но выворачивать свои чувства наизнанку — это не про нее.
Намекнет, а ты догадывайся. Например, Татьяна Михайловна часто говорила про любимую свою Нонну Мордюкову: «Не родился еще мужик ее объема! Ее достойный!» Но разве могла она сказать нечто подобное про себя! Боже упаси! И лучше было не спрашивать, не гневить…
— Татьяна Михайловна случайно не рассказывала: сложно ей было на съемках «Семнадцати мгновений весны» управляться со всеми этими мужчинами, да еще такими разными?
— Я надолго угодила в больницу, когда Лиознова начала съемки. Но, несмотря на это, она приезжала, звонила, передавала гостинцы… И, конечно, что-то рассказывала. А потом все эти истории я еще много раз слышала на ее творческих вечерах от непосредственных участников событий…
Как я уже говорила, утверждение на роль Штирлица проходило долго, и наконец Татьяна Михайловна нашла свой идеал.
Только когда начались съемки, у него вдруг обнаружился один изъян: на руке была татуировка «Слава», что могло с головой выдать советского разведчика. Пришлось ретушировать.
Лиознова говорила: «В этом фильме нет ни одной лишней паузы». Хотя актерам гораздо сложнее молчать в кадре, чем говорить… Порой Тихонов спрашивал: «О чем я буду так долго молчать с сосредоточенным лицом?» «А ты вспоминай таблицу умножения!» — парировала режиссер.
Знаменитая шестиминутная сцена встречи разведчика с женой вошла в историю. Но когда Татьяна Михайловна утвердила Элеонору Шашкову, она даже не предупредила, в чем будет заключаться ее роль. «Дайте хотя бы слова выучить!» — попросила молоденькая актриса. — «Иди спать, в твоей сцене нет слов». — «А что же мне играть?» Сначала сцену собирались снимать без Тихонова — дали ему выходной. Но Шашковой повезло: он пришел на площадку — ему хотелось увидеть ту женщину, по которой так тоскует Штирлиц. Кстати, эта сцена появилась в фильме благодаря Тихонову — в сценарии ее не было. Один разведчик в отставке рассказал ему, как через несколько лет работы за границей смог увидеть свою жену, когда ее подвели к витрине магазина, в котором он находился…
И Тихонова, и Лиознову эта история тронула… В жизни Татьяна Михайловна и сама умела красноречиво молчать: взгляд у нее был сканирующий, как глянет — оторопь берет. И столько оттенков было у этого взгляда: и гневный, и любящий, и с лукавинкой, и с ожиданием... Она часто смотрела на человека так, будто ждала от него тройного сальто… И каждый актер всем своим существом хотел оправдать эти надежды.
«Канцлер Бисмарк, дрессировщица, — шутил про нее Леонид Броневой. — Иногда думал: ну его, все брошу! — разворачивался, доходил до двери павильона… И вдруг слышал вслед: «Мотор! Вот таким ты мне и нужен, на грани эмоций!» Лиознова редко объясняла актеру задачу на пальцах — просто знала, на какие точки надавить, чтобы он попал в образ.
Например, Леонида Куравлева сначала пробовала на роль самого Гитлера. Тот удивлялся: всю жизнь играет простаков — и вдруг надо выдать тирана. Подошел со всей ответственностью, долго примерялся… А в последний момент Татьяна Михайловна сделала рокировку и утвердила его на роль Айсмана. Куравлев к тому времени уже «ожесточился», насколько мог… Но у него же доброе, открытое лицо — эти мягкие черты пришлось сглаживать черной повязкой на одном глазу. Леонид все понимал, но расстраивался: «Лишив глаза, вы наполовину урезали мои актерские возможности».
Когда записывала песни с Иосифом Кобзоном, режиссер не думала сообщать, для чего они ей нужны. Сразу предупредила: «Сможешь петь не как Кобзон?» «А как кто же я должен петь, интересно?»
— развел он руками. — «Только не как главный голос страны!» Если бы она рассказала, что это фильм о русском разведчике, наверное, патриотизма в интонациях певцу было бы не избежать… А ведь Лиознова замыслила показать разведчика через его судьбу… Только когда фильм стали крутить по телевизору, Иосиф Давыдович вдруг услышал знакомые аккорды… И никто не верил, что это он поет. Кобзон был одним из самых близких и преданных людей. Все годы болезни Татьяна Михайловна чувствовала его заботу и поддержку. А еще очень любила его жену Нелли.
Чтобы добиться чего-то от человека, Лиознова ставила его в ситуацию, в которой ему не осталось бы иного выхода. Например, как появилась песня «Позвони мне, позвони» для кинофильма «Карнавал»?
Все сопровождение писал Дунаевский, а чтобы получился хит, Татьяна Михайловна решила его подстегнуть: «А главную песню пусть напишет композитор Жора Мовсесян — нужно что-то легкое, в его стиле». И уже на следующий день Дунаевский принес ей свою композицию. Опять она все срежиссировала!
Музыкальность Лиозновой была уникальна, что чувствуется во всех ее фильмах. Это заметили еще родители и даже хотели отдать дочку учиться играть на скрипке, но денег на инструмент не было… Татьяна Михайловна всегда любила петь, делала это с душой… А если кто-то из дружеского хора выбивался, осаживала: «Тихо-тихо…» И Роберт Рождественский оставил ей в одной из своих книг шуточное послание: «Танечка, пой, пожалуйста, только тихо-тихо», — а рядом веселая рожица.
В последние свои дни Татьяна Лиознова переживала, что недостаточно поблагодарила всех, кто с ней работал… Особенно тех, кому уже не позвонишь. Рождественского, Катаева, Тихонова — их уход она переживала очень тяжело.
Я знаю, что они всей съемочной группой «Мгновений» были у Ванги. Лиозновой прорицательница сказала: «Я знаю, ты боишься за маму, пока не бойся». Иды Израилевны не стало именно так, как предсказала Ванга. А Тихонову она сказала: «Конец жизни ты проведешь в уединении». И тоже не ошиблась. Но отношения с Лиозновой продолжались всю жизнь. Он ее не забывал — звонил, поздравлял с праздниками.
Татьяна Михайловна ждала его на своем 85-летии, но у него не получилось по состоянию здоровья. А когда слег — она не смогла навестить его.
— Как Татьяна Михайловна восприняла то, что «Семнадцать мгновений весны» перевели в цвет, сократили под современный формат?
— В советские годы она пережила большой успех у зрителя: известен факт, что после выхода фильма ею было прочитано 12 мешков писем. Во время показа ей домой звонили особенно нетерпеливые работницы с заводов: «Расскажите, выживет ли радист Катька с детьми — нет сил ждать новую серию!» Лиознова просчитала каждую деталь, каждое мгновение своего фильма…
И вдруг его сокращают «для динамики»... Тихонов тогда сказал: «Это не то кино, в котором я снимался».
К тому времени Лиознова уже много лет боролась за жизнь, и это была для нее возможность вырваться из череды больниц. Работа над фильмом возвращала ее в профессию: «Я будто снова попала на съемочную площадку». И все же согласие на такое кардинальное изменение далось ей с большим трудом. Главным аргументом «за» стала реставрация пленок, истертых бесконечными показами, — фильм был спасен. И второе — цветное кино привлекало нового зрителя.
Реставраторы подошли к этой работе уважительно: Александр Любимов с группой приезжали к Лиозновой, показывали каждую серию, обсуждали каждый этап работы, прислушивались к ее советам.
Перед их визитом Татьяна Михайловна брала себя в руки даже в больничной палате: готовилась — вызывала парикмахера, одевалась, делала маникюр… Прятала свои болезни и невзгоды.
Лиознова ведь не случайно взялась снимать фильм о разведчиках — это была ее гражданская позиция, она всегда связывала себя с судьбой страны и относилась к своим работам ответственно. Месяцами сидела в архивах, до 4 утра изучала такие документы, как «Военные планы США». Как она рыдала в 90-е, когда наша армия получила всего один новый самолет за год! Отчизна в опасности! Снова вернулось ощущение зыбкости, несправедливости этого мира, которое жило в ее воспоминаниях о войне, о гибели отца.
Она плакала навзрыд из-за разрушения Советской армии… А ведь за 10 лет болезни Лиознова не проронила ни слезинки!
В перестройку мы с мужем работали в Берлине. Татьяна Михайловна была нашим гостем, когда приехала показывать свой последний фильм на зарубежную премьеру. В общей компании она увидела наших разодетых на распродажах эмигранток. «Как здесь хорошо, не то что у вас», — пытались они выпендриться. Но Татьяна Михайловна быстро поставила их на место: «Да кем бы вы были сейчас, если бы вас не выучила Россия?» В 88-м мы рвались домой, чтобы поработать на «социализм с человеческим лицом»… Но Лиознова сказала: «Не надо, не те люди пришли к власти, поверь мне».
Мы, конечно, не поверили — думали, она консерватор. Вернулись… И тоже узрели этот безумный развал.
«Настало время ряженых, я не знаю, чем дышит моя аудитория», — говорила Татьяна Михайловна. Ее мир рухнул, было непонятно, по каким законам теперь снимается кино. Очень переживала, что ее последний фильм «Конец света с последующим симпозиумом» не имел большого успеха — просто пришелся не ко времени. Он был антиамериканский — Лиознова уже тогда чувствовала ненадежность этих отношений, но настроения в обществе с ее мнением не совпали.
Каждый сценарий Татьяна Михайловна искала по нескольку лет. Ее не интересовал заработок: «Я могла по три года ходить в одной юбке, но снимать была готова только то, отчего сердце забьется».
Ее не интересовала роскошная жизнь — когда одна телепрограмма сделала в подарок ремонт к 85-летию, мамуля не могла привыкнуть к новым стенам: «Живу теперь как в антикварной лавке».
Над последним сценарием они сидели вместе с моим отцом: оба загорелись идеей рассказать об еще одном малоизвестном подвиге советских людей. Это должна была быть история советского ледокола, который во время войны оказался отрезан вражескими судами у Черноморского побережья. А он нужен был, чтобы прокладывать путь нашим кораблям в северных широтах. Матросы с помощью старых досок закамуфлировали корабль под видавшее виды торговое судно. Под покровом ночи ему удалось проскочить через Босфор, выйти в океан…
И только через год, преодолев множество испытаний, они достигли Мурманска. Папа с Таточкой увлеченно писали, готовились делать кино… «Сначала она приглашала меня в кругосветное путешествие, потом — я ее», — написал Василий Колошенко в своей книге. Речь шла о масштабных съемках с вертолета, съемочная группа должна была повторить путь легендарного ледокола. Но изменились время и ценности, для проекта не нашлось спонсора. Последний сценарий Татьяны Лиозновой пылится на полке. Но отец не оставляет надежды, что найдутся люди, которые помогут их с Таточкой идее осуществиться.
— Когда Татьяна Михайловна узнала свой диагноз, она с ним смирилась?
— Мамуля все понимала, но боролась за жизнь целых 10 лет. После третьей операции у нее отказали ноги. Врачи надежды не давали. И только Валентин Дикуль взялся ей помочь. На тренировках в его клиниках рыдали здоровенные мужики, а Татьяна Лиознова сказала: «Никто стона от меня не услышит». Ее всем ставили в пример. Я с ужасом вспоминаю те тренажеры, на которых она трудилась через боль… И ведь все преодолела, пошла… Но болезнь продолжала наступать. Мамуля жила от больницы до больницы.
Но и тут она оставалась режиссером, придумывала и вовлекала людей в разные ситуации. Например, на полгода притворилась глухой. И всем — врачам, сиделкам, даже близким — приходилось общаться с ней жестами.
Ей было так интереснее за нами наблюдать! При мне мамуля, правда, иногда забывалась — и я понимала: она меня слышит. Потом надоело играть — и слух к Лиозновой «вернулся»…
Когда мамуля куксилась, я показывала фотографию из молодости: «Смотри, какая ты красавица!» — и глаза ее улыбались. Лиознова не чувствовала своего возраста, часто спрашивала: «А сколько мне сейчас лет?» До последнего принимала своих верных студентов — с ними она возвращалась и в свою молодость (кстати, они тоже называли ее «мамой»). Правда, бывало, Таточка пересиживала с гостями, потом ей становилось плохо — и снова «скорая», больница…
Очень дружила с художником по костюмам Марочкой Быховской. И ушли они вместе — Татьяна Михайловна пережила подругу на 1 день.
У нас с Марочкой тоже была дружба, только тайная. Почему? Да просто мамуля меня ревновала ко всем, не хотела делиться. Говорила «Ты мой ангел-хранитель». И я благодарна судьбе, что она нас свела. Они с отцом все это время тоже держались вместе…
Татьяна Михайловна привыкла все контролировать… Даже какую надпись на могильной плите сделать, в завещании указала: «Народная артистка СССР, кинорежиссер Татьяна Лиознова». Но мастер после каждой буквы в аббревиатуре «творчески» поставил точку.
Как-то после очередной больницы пресса распустила слух о кончине Татьяны Лиозновой. Друзья набирали ее номер — чтобы выразить соболезнования близким…
Но натыкались на знакомый голос — и не знали, что говорить. Один от неожиданности воскликнул: «Татьяна Михайловна, так, получается, вы живы?» «А вы с какого света звоните?» — мгновенно парировала она в своем стиле.
Мне мамуля сказала: «Дочка, как быстротечна жизнь!» Не думай о секундах свысока… И в ту секунду откуда нам было знать, что этот разговор станет последним?
Подпишись на наш канал в Telegram