Подойдя к зеркалу, Фанни всмотрелась в свое отражение. Надо признать, траур всегда ей шел. Право, она еще может составить достойную партию. Особенно если принять во внимание ее теперешний достаток… В чем в чем, а в этом вопросе ее покойный муж проявил себя как джентльмен…
И все же на его похороны она не пойдет. Они с Горацио уже давно простились. И что с того, что сегодня весь Лондон сходит с ума? Тысячи людей, и простых, и знатных, рвутся занять место по маршруту колоссальной траурной процессии, которая вот-вот двинется от Адмиралтейства к собору Святого Павла.
В правительственной комиссии по организации похорон ей сказали, что саркофаг из черного мрамора, в котором повезут тело адмирала Нельсона, упокоенное в гробу из мачты поверженного им корабля, установят на особом катафалке, выполненном в форме линкора «Виктория», на котором он принял смерть…
Если судить по тому, сколько людей побывало в Гринвиче, где гроб с телом Горацио Нельсона был выставлен для прощания, хоронить его тоже придут десятки тысяч человек… Так что, может быть, во всей этой суматохе отсутствие жены адмирала и пройдет незамеченным. Но даже если о ней будут судачить, Фанни на это наплевать.
В конце концов ей проще пропустить мимо ушей очередные сплетни, чем целый день держать камень за пазухой, не смея высказать все, что наболело…
Горацио получил по заслугам! Это Господь покарал его за разбитое сердце Фанни! За неумеренную гордыню! За пожиравшее его всю жизнь отвратительное тщеславие, которое так остервенело разжигала в нем эта мерзкая леди Гамильтон!
Фанни почувствовала, как знакомый озноб ненависти, расползаясь по всему телу, начинает потряхивать ее… И, набросив на плечи индийскую кашемировую шаль, постаралась взять себя в руки. Нужно успокоиться. Все, что было между ней и Горацио, наконец-то закончилось. А значит, ей пора отбросить обиды и сожаления и начать жить заново… Вот только застарелая боль, поселившаяся в сердце, упрямо не желает уступать место покою и прощению.
Господи, ну кто мог знать, что все что было между ними вот так закончится?
С капитаном английского флота Горацио Нельсоном Френсис Нисбет познакомилась в 1785 году в доме своего дяди, губернатора острова Невис, небольшой английской колонии, затерявшейся в Карибском море. Они с Горацио были ровесниками, но Фанни чувствовала себя старше. В свои двадцать семь она уже успела потерять родителей, выйти замуж за скромного врача, родить сына и, похоронив супруга, умершего от какого-то таинственного нервного недуга, превратившего его в скелет с лихорадочно горящими глазами, во второй раз в жизни остаться безо всяких средств к существованию. Приглашение овдовевшего дяди- губернатора, которому необходима была хозяйка, достойно принимающая его многочисленных визитеров, стало для Фанни манной небесной.
Переполненная благодарностью, она быстро превратила губернаторский дом в изысканный светский салон, где рано или поздно появлялись все заметные люди, прибывавшие на Подветренные острова по долгу службы или торговой надобности. Но когда в их доме появился капитан фрегата «Борей», Фанни была несколько удивлена: репутация Горацио Нельсона не позволяла считать его желанным для губернатора гостем.
Сын небогатого сельского священника из графства Норфолк, Горацио в 9 лет лишился матери, а в 12 уже стал юнгой. В те годы на флотской службе были нередки даже десятилетние мальчики и на большом корабле могли одновременно плавать юнгами и мичманами десятки подростков.
Мальчишки выживали как могли: наушничали, дрались, вечно недоедая, ловили и жарили корабельных крыс… Правда, Горацио поначалу было полегче: его дядя, капитан Морис Саклинг, старался устроить племянника на корабль получше. Незадолго до своей смерти он успел исхлопотать семнадцатилетнему пареньку досрочное присвоение лейтенантского чина и назначение на отплывающий в Вест-Индию фрегат «Ловестов», но дальше Горацио Нельсон мог рассчитывать только на себя…
Несколько лет судьба бросала его по свету — из Северного моря в Карибское и обратно через всю Атлантику, пока снова не прибила к вест-индским берегам в качестве капитана фрегата, назначенного нести дозорную службу.
Вступив на капитанскую должность, прямодушный Горацио был преисполнен готовности снискать себе славу честностью и верностью долгу…
Но увы: именно эти качества были последними среди тех, что могли пригодиться человеку, который жаждал сделать карьеру в Вест-Индии тех времен.
Только что окончившаяся Война за независимость США разрушила все налаженные десятилетиями связи, и преуспеть в этой неразберихе, строго стоя на букве старых законов, не поспевавших за реалиями жизни, было сложновато. И очень скоро худощавого, голубоглазого, светловолосого капитана, мнившего себя верным слугой короля и грозой контрабандистов, в домах богатых островитян стали считать выскочкой, сутягой, склочником и опасным вольнодумцем.
Однако Фанни выбирать не приходилось. Несмотря на безбедное существование, ее точил постоянный страх, что дядя может жениться вновь и она превратится из хозяйки в приживалку. Да и роль дамы без возраста, пекущейся лишь о сервировке стола и чистоте подсвечников, уже начинала Френсис надоедать… Снова почувствовать себя молодой женой, которую муж засыпает комплиментами и пылкими письмами, было так соблазнительно… И маленькому Джошуа нужен отец… Обдумав все эти резоны, она ответила на предложение Нельсона согласием.
Они поженились в марте 1878 года. А спустя два месяца фрегат «Борей» во главе со своим капитаном был отозван на родину.
Всю дорогу до Англии Фанни провела в тревоге, пришедшей на смену мечтам.
На что они будут жить? Кроме жалованья Горацио и мизерного содержания, которое выделил ей дядя, у них за душой не было ни гроша… Однако все оказалось даже хуже, чем она ожидала.
Молва о неуживчивом характере Нельсона докатилась до Адмиралтейства, а тех, кто подкармливался с американской контрабанды, там было гораздо больше, чем предполагал наивный Горацио… Сославшись на ветхость «Борея», скандального капитана поспешили спровадить на берег, где отправленным в запас неудачникам вроде него случалось годами ждать новых назначений, получая при этом лишь половину жалованья…
...Плотнее укутавшись в шаль, Фанни задернула на окнах толстые портьеры. Ох уж эти январские сквозняки! За двадцать лет, проведенных в Англии, ей, уроженке тропиков, так и не удалось к ним привыкнуть…
Слава богу, что теперь у нее нет нужды экономить на отоплении и огонь в ее каминах всегда уютно потрескивает… Но первые зимы в Англии… Это был кошмар!
От безденежья они переехали из Лондона на родину Горацио — в местечко Бернем-Торп, поселившись у старого пастора Нельсона. Cо свекром Фанни поладила отлично, но стужа, царившая в доме, буквально изводила ее, заставляя выходить к обеду, закутавшись в отрез толстого сукна… О роскошных шалях вроде той, что была на ней сейчас, жена капитана на половинном жалованье не могла и мечтать.
И все же… Чего она только не отдала бы нынче, чтобы вновь оказаться в том времени! Когда Джошуа приезжал на каникулы, они с отчимом становились неразлучны.
Будто наверстывая собственное, до срока оборванное детство, Горацио с упоением учил мальчика мастерить корабли, разыскивать в лесу птичьи гнезда, лазать по деревьям… Джошуа души не чаял в приемном отце. Да и Фанни, удивляясь самой себе, день ото дня все сильнее привязывалась к мужу, за которого вышла по расчету. Когда он, смущаясь, признался ей, что ничего не хотел бы так сильно, как появления у них общего малыша, ее сердце впервые за долгие годы дрогнуло в предчувствии настоящего счастья. Но с переменой климата что-то в ее организме разладилось, и желанная беременность никак не наступала… Но это было единственное, что по-настоящему тревожило ее в то время. Да еще, может быть, пристальный взгляд, которым Горацио все чаще провожал игрушечные парусники, уплывающие вдаль по весенним ручьям…
Между тем надежда Нельсона вернуться в море, а тем более на должность капитана крупного корабля, таяла с каждой новой весной.
К четвертому году в Бернем-Торпе он уже не скрывал своего отчаяния. Сельский быт, которым он поначалу так старался себя занять, все сильнее его тяготил, и Фанни начинала опасаться, как бы скоро в тягость Горацио не стала и семья.
Помочь им могла только… война. С ее началом временно списанных капитанов, как правило, снова ставили в строй, и у них появлялась надежда на повышение и дополнительный заработок. Беда была только в том, что кроме штормов и коварных морских глубин военных моряков подстерегали еще пули, ядра, рушащиеся снасти и страшные пожары, охватывающие подбитые корабли…
Так что всякий раз, когда Горацио, прочтя очередные газеты с новостями из Европы, начинал прикидывать, сколько еще мирных дней осталось у Англии в запасе, Фанни не столько радовалась, сколько обмирала от страха.
И не только за мужа… Джошуа сравнялось тринадцать, когда Горацио твердо объявил ей, что, получив новое назначение, он возьмет пасынка мичманом…
...Полено, до поры до времени уютно потрескивавшее в камине, вдруг резко вспыхнуло, озарив всполохом света всю комнату, и вместе с ним вновь вспыхнула никак не унимавшаяся в сердце Фанни ненависть. Бог с ней, с любовью! Но почему Горацио отказал ей даже в простой справедливости? Сколько упреков она смиренно выслушала от него за неправильно уложенные вещи, за какие-то мелочи, которые она должна была предусмотреть, собирая мужа в плавание, но преступным образом забыла.
Неужели он был не способен понять, что перед каждым его походом у нее все валилось из рук от страха и тоски?
Зато уж его обожаемая леди Гамильтон, наверное, была в этом отношении безупречна. Только и знала, что начищать многочисленные ордена своего любовника… И вот теперь великий Нельсон лежит в черном мраморном саркофаге, а его награды сияют на черных бархатных подушечках… Фанни доподлинно известно, что снайпер, сидевший на рее французского корабля, вычислил английского командующего именно по горевшим на груди орденам. И то, что у Горацио была возможность уклониться от своего последнего рокового плавания: здоровье адмирала сильно пошатнулось, и скажи он хоть слово против, Адмиралтейство не стало бы настаивать…
Но Эмма Гамильтон заявила, что просто жаждет увидеть дорогого Нельсона, возвращающегося с очередной победой. Вот он и вернулся… С великой Трафальгарской победой и перебитым хребтом. Заспиртованный в бочке с ромом, который матросы и офицеры с «Виктории», доставив тело адмирала на родину, с превеликим почтением выпили за помин его души. И это все, что осталось от великого Нельсона: несколько бархатных подушечек с орденами и несколько глотков рома, смочившего матросские глотки…
Что ж, посмотрим, как-то теперь запоет «храбрая Эмма»… Король ни за что не даст ей пенсии. У христианина не может быть двух жен! А королевская ежегодная пенсия в две тысячи фунтов, полагающаяся законной супруге погибшего героя, назначена ей, Фанни.
И этой королевской милостью она ни с кем не собирается делиться.
На какую-то долю секунды мысль о маленькой осиротевшей девочке тенью мелькнула в ее голове. Но тут же утонула в потоке желчи, заливавшем Фанни с головы до пят. Горацио не посчитал нужным сообщить ей о рождении дочери, значит, для Фанни ее как будто и нет… Не удержавшись, она горько вздохнула. Кто знает, пошли господь в свое время дочку ей, а не Эмме Гамильтон, возможно, вся их жизнь с Горацио пошла бы по-другому… Хотя что теперь об этом говорить! Да и кто вообще сказал, что это ребенок Нельсона? Ведь эта лживая дрянь могла бы заставить его признать своим даже чертенка из преисподней. Нет! У Горацио Нельсона нет и никогда не было законных детей.
И единственным, кто с полным правом называл его отцом, пусть даже и приемным, навсегда останется сын Френсис Джошуа.
4 февраля 1793 года, через четыре дня после того как революционная Франция объявила о начале войны с Англией, Фанни проводила их обоих из Бернем-Торпа. Горацио был на седьмом небе от счастья: после пяти лет забвения ему было поручено командование 64-пушечным военным кораблем «Агамемнон». И Фанни, стараясь угодить мужу, изо всех сил сдерживала слезы, душившие ее при прощании…
Повинуясь неожиданному порыву, она вдруг достала из шкатулки, примостившейся на каминной полке, небольшой ключ. Дверь в чулан отворилась с легким скрипом. Старый плетеный сундук стоял, как обычно, в углу.
Там, на самом дне, в потрепанном бюваре она хранила письма Горацио. За последние пять лет она ни разу их не перечитывала… Но выбросить так и не решилась. И вот теперь вдруг извлекла на свет божий.
Один за другим конверты высыпались на стол, и в ту же минуту Фанни поняла, что до сих пор, едва взглянув на любой из них, она может точно сказать, о чем было лежащее внутри письмо. Всякий раз, получая очередное послание мужа, она от страха подолгу не решалась его распечатать и потому теперь помнила каждую складку на потертых конвертах…
Горацио, считавший, что жена и мать моряка обязана быть мужественной, не щадил Фанни, подробно описывая в своих письмах все треволнения их с Джошуа боевой жизни… Смерти, выстрелы, артиллерийские и абордажные атаки…
Вот этот конверт пришел из-под Тулона, где английский морской десант был сброшен в море войсками Бонапарта.
А вот этот — с Корсики, тогда Горацио едва не лишился глаз — песок и каменные осколки, разлетевшиеся при взрыве неприятельского ядра, брызнули ему в лицо, поранив правое веко и бровь… Вот это письмо, все испещренное восклицательными знаками, было написано после сражения у мыса Сент-Винсент. К тому времени Горацио уже получил под командование новенький 74-пушечник и рвался доказать, что достоин этой чести. Его «Кэптен» расстроил боевые ряды испанцев, ввязавшись в драку сразу с семью кораблями противника, среди которых был и самый крупный линкор вражеской эскадры — 144-пушечный «Сантисима-Тринидад». А чуть позже, когда его собственный корабль, изрешеченный ядрами и лишившийся руля и мачт, вот-вот готовился пойти ко дну, Нельсон еще умудрился взять на абордаж два неприятельских линкора.
Протаранив «Сан-Николас», абордажная команда «Кэптена» во главе с самим Горацио воспользовалась палубой врага как мостом, приведшим ее на соседний «Сан-Хосе»… За бой у Сент-Винсента Нельсон получил орден Бани, дававший право на дворянство, одновременно подоспел чин контр-адмирала... Господи, как же ликовал, узнав об этом, старый пастор Нельсон! А Фанни, читая письмо, только кусала платок, стараясь не думать о том, как ее муж и сын с зажатыми в зубах кортиками, цепляясь за обрывки снастей, в дыму и огне по-кошачьи карабкаются на палубы яростно отстреливающихся испанских кораблей…
Взяв в руки очередной конверт, она вгляделась в корявый, как будто детский почерк…
Получив его весной 1797 года, Фрэнсис поначалу приняла письмо за весточку от кого-то из многочисленных племянников… Но капитанская сургучная печать говорила о том, что письмо все же от мужа… Сломав сургуч, она пробежала глазами несколько строк. И упала в обморок.
В феврале 1797-го Нельсон получил приказ захватить с моря крепость Санта-Крус на испанском острове Тенерифе. Задача явно невыполнимая, но признать это при характере Нельсона было немыслимо… Он сам возглавил ночной десант. И, едва ступив на берег, упал, обливаясь кровью. Если бы не Джош, несмотря на возражения отчима, все-таки увязавшийся за десантом…
Сорвав с шеи платок, он стянул жгутом раздробленную правую руку Горацио, прикрыл ее от песка и грязи его треуголкой и, не обращая внимания на рвущиеся вокруг ядра, поволок Нельсона к шлюпке…
Спустя полтора часа неудачная атака англичан была окончательно отбита, а их командир лишился руки, ампутированной выше локтя. Ее отрезали на столе адмиральского салона, где перед каждым боем заранее разворачивался нехитрый лазарет. Рядом с разложенными скальпелями, пилами и иглами ставили откупоренный бочонок с ромом, игравшим роль и анальгетика, и антисептика…
«Я уверен в твоей любви и знаю, что ты получишь одинаковое удовольствие от моего письма, будь оно написано правой или левой рукой. А еще больше удовольствия тебе принесет мысль о том, что своей жизнью я обязан Джошуа…» Фанни смахнула со щеки слезу.
Бедный, бедный Джош. Расставшись с нею, Нельсон и его вычеркнул из своей жизни. Просто отшвырнул прочь, как собачонку, с хозяйкой которой он отныне в ссоре… Стоит ли удивляться, что несчастный парень пристрастился к бутылке?
Осторожно, двумя пальцами, как будто боясь запачкаться, Фанни выудила из рассыпанных на столе писем небольшой листок. Конверт от него где-то затерялся, и поэтому слова, следующие за написанной в верхнем правом углу датой «сентябрь 1798 года», сразу бросились в глаза: «Дорогая жена… Ты будешь рада узнать, как торжественно и пышно принимают меня в Неаполе. Приготовления леди Гамильтон к приему в мою честь заставляют меня просто раздуваться от гордости. Уверен, и ты будешь за меня горда…» Горда… Ну еще бы! Горацио всегда считал, что ничто не может сделать ее счастливее, чем гордость за него.
А если Фанни случалось обмолвиться, что покой под одним с ним кровом был бы ей куда дороже, он лишь раздражался.
Что ж, в таком случае осенью 1798 года она и вправду должна была быть счастливейшей из английских женщин. Вся страна только и говорила о храбрости, находчивости, решительности адмирала Нельсона, разгромившего в дельте Нила ненавистный всей Британии французский флот.
Робкая надежда Фанни на то, что лишившийся руки муж теперь вовеки пребудет с нею и они станут безбедно существовать на тысячефунтовую пенсию, назначенную ему после ранения, быстро развеялась. Горацио наотрез отказался оставить флот, несмотря на то что ампутация, сделанная при сильной качке, прошла крайне неудачно: рана гноилась и страшно болела.
«Король уверил, что ждет от меня новых побед», — попеременно то морщась от боли, то счастливо улыбаясь, сообщил муж Фанни, пока та с превеликой осторожностью стаскивала с его воспаленной культи рукав парадного мундира, надетого на королевский прием, устроенный по случаю вручения Нельсону очередной награды… И ей не осталось ничего другого, как отныне проводить дни на кухне, лично заваривая в десятке кастрюлек травы для лечебных компрессов, а ночи за чтением Горацио книг и газет. Спать он мог только после изрядной дозы опиума и то всего лишь несколько часов. Отвлечь себя от постоянной боли он старался упражнениями с левой рукой, которой ему отныне предстояло и писать, и фехтовать, и стрелять, и есть… Только через десять месяцев после ранения Нельсон впервые смог проспать всю ночь целиком.
А наутро принялся строчить в Адмиралтейство донесения о том, что полностью здоров и готов к службе…
Накануне отплытия он взял Фанни с собой к леди Спенсер, жене первого лорда Адмиралтейства, по традиции приглашавшей на свой прием всех уходивших в море капитанов боевых кораблей. Их жены на прием не допускались, но для Горацио леди Спенсер сделала исключение. «Я просто не знала, что возразить мужу, который так сильно любит свою жену», — призналась она в тот вечер разрумянившейся от смущения Фанни…
...Вошедший слуга доложил, что обед подан. Сложив потрепанные письма обратно в бювар, леди Нельсон вышла в столовую и придирчиво оглядела накрытый стол.
Тарелки веджвудского фарфора, серебряные приборы, крахмальная скатерть и салфетки тончайшего полотна. О, как мечтала она, сидя на том памятном обеде у леди Спенсер, когда-нибудь собрать за таким же изящным столом сослуживцев мужа, дать обед, достойный респектабельного английского дома. После назначения пенсии они с Горацио купили особняк в Саффолке… «Потерпи. Я разделаюсь с французами, вернусь к тебе пэром Англии, и все, о чем ты мечтаешь, сбудется непременно», — заявил ей муж, отправляясь вслед рвущемуся в Египет наполеоновскому флоту… Увы, все случилось совсем иначе.
Машинально орудуя ножом и вилкой, Фанни пережевывала кусочки ростбифа, не ощущая вкуса еды… Растревоженная память никак не хотела отпускать ее из своих объятий… Почему она не почувствовала угрозу сразу?
Почему, презрев возражения Горацио, не бросилась в Неаполь? Ведь все было предельно ясно!
Впервые имя Эммы Гамильтон мелькнуло в письмах мужа еще в тот год, когда он отправился в Средиземное море на своем «Агамемноне». Эмма была женой английского посла в Неаполитанском королевстве сэра Уильяма Гамильтона, бывшего более чем вдвое старше своей супруги. Гамильтон женился на Эмме, зная, что она дочь кузнеца, бывшая горничная и что у нее до него было множество мужчин, в том числе и его собственный родной племянник. Однако Гамильтон пошел на этот неслыханный мезальянс не только из сластолюбия. В Эмме он увидел таланты, которые могли быть крайне полезны ему в тонкой дипломатической работе. Она была удивительно обаятельна и вдобавок умна, хитра и абсолютно беспринципна.
Ну чем не истинный дипломат?
В сердцах Фанни бросила на стол скомканную салфетку и отодвинула тарелку. Какой смысл набивать себя пищей, если это не доставляет ей ни малейшего удовольствия?
Интересно, спрашивал ли себя когда-нибудь Горацио, почему в их первую встречу, в 1793-м, он не произвел на Эмму того впечатления, которое произвел пятью годами позже, явившись к ней с выпавшими от цинги зубами, изуродованным глазом, отнятой выше локтя рукой и сединой, еще до сорока покрывшей его голову? Что особенного вдруг разглядела в нем эта самовлюбленная красотка, привыкшая к мужским восторгам, сопровождавшим ее всегда и везде? Или просто все дело было в том, что в первый свой приезд в Неаполь Нельсон был всего лишь рядовым капитаном линейного корабля, пусть и посланным к королю Фердинанду с важным поручением?
Тратить порох на столь мелкую птицу Эмма не пожелала… Или сэр Уильям ей не велел. Но во второй раз… О, во второй раз Нельсон явился в Неаполь героем. И теперь, когда престарелому послу так нужна была возможность отличиться, убедив всех, что это именно он смог сохранить для Англии на средиземноморском побережье, практически целиком занятом французами и их союзниками, некую дружественную территорию… Теперь, когда Неаполитанскому королевству как никогда раньше потребовалась защита от Бонапарта, поглощавшего одну страну за другой… О, теперь-то сэр Уильям решил, что самое время достать из рукава свой необычный козырь… Мужественный и талантливый адмирал, на счастье совершенно несведущий в придворных интригах, всем мог пригодиться.
Нужно было только грамотно разыграть нужную пьесу. Так, чтобы он поверил, что ему в этой пьесе и впрямь отведена главная роль…
Мечты Горацио в ту осень сбывались одна за другой. После победы на Ниле он получил европейскую славу, титул барона и огромное количество наград от монархов разных стран, в том числе от турецкого султана челенк и орден Полумесяца, специально утвержденный для «неверных». Отныне треуголку адмирала украшал огромный брильянт, помещенный в оправу в виде золотого пера. Вожделенное пэрство, поместье в Италии, пожалованное королем Фердинандом… И празднества, празднества без конца… Неистощимая на выдумки леди Гамильтон без устали устраивала их в честь «героя Нила» и преданно сопровождала на них адмирала, над которым хлопотала, как наседка над цыпленком…
Первым не выдержал всегда раньше преданный отчиму Джошуа: вдребезги напившись на устроенном в честь сорокалетия Нельсона торжественном приеме, он вдруг начал выкрикивать оскорбления в адрес леди Гамильтон...
Что ж, ничего удивительного не было в том, что неискушенный юноша первым заметил то, что даже престарелый дипломат предпочитал не видеть: его жена не на шутку увлеклась и своей новой ролью, и своим подопечным, которого муж ей так неосмотрительно вручил… Что же до Нельсона, то он в буквальном смысле слова потерял голову от молнией поразившей его любви.
Господи, да Фанни и в страшном сне не могла представить себе, что ее муж, всегда ставивший воинский долг выше любых мыслимых ценностей, вдруг откажется выполнить приказ командующего!
Даже если смертельная опасность грозит всей его семье! Но ради леди Гамильтон…
Несколько раз Нельсон открыто нарушал приказ, повелевавший ему оставить Неаполь, заявляя, что не бросит город, пока не минует опасность наполеоновского вторжения. А когда такая опасность над Неаполем все же нависла, сам руководил эвакуацией королевской семьи и ее сторонников в Палермо. Стоит ли говорить, что на уплывших в Палермо кораблях была и чета Гамильтон… Все реже приходили Фанни письма из Италии, все резче муж отвечал отказом на ее предложения приехать к нему, чтобы наконец-то увидеться после долгой разлуки… Даже когда слухи, один гаже другого, стали достигать ее ушей, она, привыкнув сдерживать чувства, все никак не могла сбросить с себя странное оцепенение, страшилась обидеть мужа необоснованным подозрением…
В конце концов Эмма Гамильтон была не первой, кому Нельсон оказывал внимание во время своих долгих разлук с женой…
Один из молоденьких мичманов, приезжавших в гости к Джошу, как-то проговорился, например, о близкой дружбе капитана с оперной певицей из Ливорно Аделаидой Коррелья... Но Фанни тогда и виду не подала, что это ее задело: здравый смысл в отличие от мужества никогда ей не изменял… А ревновать моряка она считала делом неблагодарным. Так что даже осенью 1800 года, когда супруг наконец-то сообщил ей, что возвращается в Англию, она предпочла не обращать внимания на то, что едет он не морем, а сушей, через всю Европу. И что сопровождают его «добрые друзья» — сэр Уильям, вышедший в отставку, и его жена.
У Фанни даже хватило выдержки, чтобы любезно пригласить чету Гамильтон в гости и послать в подарок Эмме шляпку и платок, которые могли ей пригодиться с наступлением зимних холодов…
Между тем о романе адмирала и леди Гамильтон уже открыто судачили газеты, а Адмиралтейство недвусмысленно выразило свое отношение к нему, отказавшись прислать за Нельсоном и его спутниками, добравшимися наконец до Гамбурга, боевой фрегат. На родной берег адмирал, овеянный военной славой, ступил с борта обычного почтового пакетбота. А спустя три дня в лондонской гостинице «Неро» состоялась его встреча с женой, которую он не видел два с половиной года… Фанни уже было абсолютно ясно, что любовь Горацио и даже его нежность отныне принадлежат не ей.
И все-таки… Надеясь, что всеисцеляющее время постепенно вернет в их дом хоть малую толику царившего там когда-то тепла, она, собрав в кулак все силы, стоически терпела еще несколько недель. Они сняли особняк на Дувр-стрит, Фанни набирала прислугу… Как преданная собака, исполняющая любую прихоть хозяина, она брела в театр, где леди Гамильтон и сэр Уильям на правах ближайших друзей адмирала сидели с ними в одной ложе, приглашала Гамильтонов на обед, выслушивая перед их приездом упреки Горацио за неумение устроить по-настоящему блестящий праздник, подобный тем, на которые Эмма была такой мастерицей… На одном из обедов леди Гамильтон неожиданно стало плохо. Ее отнесли в спальню, где Фанни, по обязанности хозяйки вызвавшаяся помочь гостье, расшнуровала ее корсет…
И едва сама не потеряла сознание: Эмма была глубоко беременна.
И все же Фанни промолчала и в тот день.
Самообладание оставило ее неожиданно и в самый неподходящий момент. Это случилось морозным январским днем в чужой столовой, где они оказались с Горацио… Разговор зашел о средиземноморских победах Нельсона, и, услышав, как ее муж, по обыкновению, принялся рассыпаться в благодарностях «несравненной леди Гамильтон, так много сделавшей для него лично и упрочения британского влияния в Италии», Фанни вдруг вскочила из-за стола: «Мне наконец все это надоело! Или она, или я!» Натянутая тетивой тишина вдруг повисла в столовой. Тонко звякнула вилка, выпавшая из рук у кого-то из опешивших гостей.
«Попридержи язык, Френсис! — впервые за все годы брака она вдруг услышала в голосе мужа угрозу. — Этой женщине я многим обязан и обязательствами своими не намерен пренебрегать!» Но Фанни уже не могла обуздать свой вырвавшийся наружу гнев. «К счастью, я ей ничем не обязана», — бросила она в сердцах, прежде чем выбежать вон…
И все же меньше всего в тот день она думала о том, что этот совместный обед станет последним в их жизни. Однако вышло именно так. Они увиделись еще лишь однажды, неделю спустя, накануне отъезда Нельсона в Плимут, где он должен был принять под свое командование младший флагман Балтийской эскадры. Горацио заехал на несколько минут — взять что-то из вещей… Он молча ходил мимо Фанни туда и обратно, а она, не поднимая головы, ничком лежала на супружеской кровати…
Нельсон не замедлил назначить ей содержание в размере 1600 фунтов в год — это ровно половина от того дохода, которым он сам на тот момент располагал.
Тронутая его щедростью, Фанни несколько раз писала мужу… Но властный адмирал никому не желал прощать неповиновения. Даже жене, перед которой был бесконечно виноват. Не желая встречаться с ней, он не приехал даже на похороны собственного отца, которого Фанни много лет заботливо опекала. После смерти старого пастора зятья и невестки стали постепенно отворачиваться от Фанни, боясь прогневать возвысившегося брата и его любовницу, все больше прибиравшую Горацио к рукам… Уже ни от кого не скрываясь, они с Эммой жили вместе в поместье Мертон, и даже сэр Гамильтон больше им не мешал. Он скончался в 1803 году.
Слава Нельсона крепла год от года, особенно упрочившись после сражения у Копенгагена в 1801 году…
Но это уже не имело к Фанни никакого отношения. Сидя в своем лондонском доме, о котором когда-то так страстно мечтала, она одиноко коротала вечера за пасьянсом. Джошуа, впавшего в пьянство, списали на берег, и он редко появлялся у матери…
Тем временем наступил 1805 год. Наполеон, не перестававший мечтать о захвате Великобритании, готовился к беспрецедентной операции, задумав перебросить на баржах через Ла-Манш 200-тысячную армию и кавалерию из 9 тысяч голов. Нужно было только отвлечь англичан, дав тем самым возможность баржам с десантом пересечь пролив… И Бонапарт рассчитывал, что эскадре адмирала Вильнева удастся справиться с этой задачей.
Единственной же надеждой Англии оставался флот, под предводительством Нельсона неустанно курсировавший вдоль европейского побережья. 21 октября 1805 года на траверсе испанского мыса Трафальгар Вильнев наконец угодил в расставленные Нельсоном сети…
Уже в виду неприятельской эскадры Горацио Нельсон в последний раз в жизни сел за письменный стол. Однако Фанни не получила из-под Трафальгара даже пары строк. Все мысли адмирала занимала Эмма Гамильтон и маленькая дочь, названная в честь отца Горацией. Им, а не Фанни, он писал в последний день своей жизни, о них же просил в последнем послании к королю, всей душой надеясь, что монарх и страна, которым он служил, возьмут на себя заботу о тех, кого он так любил. Однако сбыться этим надеждам было не суждено.
Как и предполагала здравомыслящая Фанни, ни монарх, ни кто-либо из его вельмож не пожелал иметь ничего общего с женщиной, поправшей приличия так грубо, как Эмма Гамильтон… А Нельсона, готового защищать свою Эмму от всего света, рядом больше не было…
Запутавшаяся в долгах, пристрастившаяся к алкоголю, Эмма Гамильтон сполна ответила за все свои истинные и мнимые грехи: в 1815 году она умерла в нищете и одиночестве во французском порту Кале. Горацию воспитали тетки по отцу. Лишь в конце своей жизни она получила запоздалое вспомоществование от королевы Виктории, разделив его между своими многочисленными детьми — внуками великого флотоводца…
Леди Нельсон же, как она и мечтала, выпала тихая и безмятежная старость.
Опомнившийся Джошуа бросил пить, занялся торговлей, в которой весьма преуспел, женился и окружил свою мать внуками. Одна из внучек вспоминала, как бабушка сажала ее на колени и показывала миниатюрный портрет Нельсона, хранившийся в медальоне, который Фанни не снимала никогда. «Надеюсь, радость моя, ты никогда не узнаешь, каково это — жить с разбитым сердцем», — приговаривала она, неизменно целуя медальон, прежде чем снова спрятать его на груди…
Подпишись на наш канал в Telegram