Февраль — ужасный месяц, особенно для тех, кто любит Рождество и Новый год. Писательница и художница Туве Янссон, создательница Муми-дола, где процветало семейство Муми-троллей, нежно любила зимние праздники, февраль же вгонял ее в депрессию...
Серое небо, серые лица, тусклый Хельсинки — праздники прошли, вернулась рутина, людям не хочется улыбаться.
С моря задувает сырой ветер. В феврале наступает оттепель, под ногами хлюпает снежная жижа, и город кажется неуютным местом: клерки, отведавшие на рождественских каникулах свободы, вновь отправляются в офисы, ощущая себя приговоренными к пожизненной каторге. В офисе Туве Янссон не работала ни дня, но хорошо их понимала. В нынешнем 1959 году проекту, который принес ей славу, исполнялось пять лет, и она чувствовала себя одинокой и безмерно усталой. Спасибо Чарльзу Сэттону, члену совета директоров Associated Newspapers, его арт-директору, редактору Фиппсу, отделам продвижения, рекламы и всем, кто ей помогал, за то, что к 45 годам она стала богата, но дальше так продолжаться не может. Думая об этом, Туве садилась в трамвай, который отвезет ее на угол улицы Алексантеринкату, в маленькую булочную, хозяйку которой она знает с детства.
Каждую субботу Туве Янссон покупает у нее творожный торт: когда-то она жила рядом с заведением госпожи Алекси, позже добиралась до нее одним и тем же способом: пешком и на трамвае. Теперь у нее столько денег, что она могла бы купить «Роллс-Ройс» и завести личного шофера, но Туве нравилась ее жизнь, и она не собиралась ничего менять.
Скромная квартира в Хельсинки и любимая работа — что еще нужно для счастья? Но сейчас она чувствовала себя ужасно, и дело не только в вымотавшем ее проекте: много лет она работает на выходящую 12-миллионным тиражом Evening News, с кучей полос в неделю. Она рисует даже в гостях, на вечеринках, между салатом и жарким, «абсолютом» и «бурбоном». Карандаш и блокнот стали ее вечными спутниками, и в конце концов это ей надоело.
Выходя из трамвая, она услышала песенку уличного шарманщика и замерла на тротуаре, не обращая внимания на осторожно обходящих ее людей — словно памятник типичной жительнице финской столицы, немолодой, скромно одетой, неприметной даме.
Этого не может быть — прошло столько лет, а шарманщик совсем не изменился! Та же седая бородка, те же длинное пальто и старая шляпа с обвисшими полями, шарманка со сколотым лаком и одетая в красный шерстяной свитер обезьянка на плече — она вытаскивает из большой кожаной сумки билетики с предсказаниями. Что за чудеса, почему он ничуть не постарел? И откуда в нынешнем Хельсинки взялся шарманщик? В сороковые по городу еще ездили извозчичьи пролетки, на улицах встречались господа в цилиндрах — тогда такое было не в диковинку…
Туве стряхнула оцепенение и направилась к шарманщику, открыла рот и оробела. Чудеса случаются редко, от неловких прикосновений они гибнут. То, что происходит сейчас, — знак, к которому надо присмотреться… Туве Янссон поступила так же, как 12 лет тому назад: протянула шарманщику несколько монеток и взяла из морщинистой обезьяньей лапки билетик с предсказанием.
В феврале 1947 года она тоже направлялась в булочную семейства Алекси — тогда за прилавком стояла мать нынешней хозяйки. Туве хотела купить творожный торт, как делала это с двенадцати лет, когда ее посылала в булочную мама. Одновременно она обдумывала способ самоубийства.
Глупо выбирать между петлей и открытым краном газовой плиты, прыжком с моста и слоновьей дозой снотворного в 33 года, после изрядного количества удачных и неудачных романов, из-за того что тебя бросил человек, к которому ты всегда относилась с иронией.
Чего стоит одна зеленая шляпа, которую носит Атос Виртанен! А его неподражаемое, невыносимое занудство! Туве часто представляла, как Виртанен делает ей предложение, она его принимает и долгие годы, вплоть до того как оба простятся с миром, выслушивает нотации по поводу неправильно сваренных яиц всмятку, неглаженых брюк и своей неуместной аполитичности. Ее отца, известного в Финляндии скульптора Виктора Янссона, Атос приводил в ярость: папа участвовал в гражданской войне на стороне белых, в его мастерской на почетном месте лежали не использованные в 1918 году ручные гранаты, а Виртанен был завзятым леваком.
Туве относилась к этому с юмором, она не собиралась за него замуж… Но в феврале 1948 года Виртанен сказал, что у него появилась другая женщина — он собирается на ней жениться, и им надо расстаться. Туве почувствовала, что сходит с ума: Атос такой милый и трогательный, даже его нелепость очаровательна. Она не может отдать такого этой крашеной дылде, танцовщице Ирье Хагфорс!
В давно прошедшем феврале она думала об этом, трясясь в старом, помнившем еще русских городовых трамвайчике — таких теперь не осталось. Туве вспоминала их знакомство на вечеринке в редакции газеты Ny Tid — иногда она рисовала для нее карикатуры. На редакционный праздник ее затащила знакомая журналистка. Главный редактор Виртанен подсел за их столик основательно навеселе и сразу стал ее клеить: начал рассказывать о недавней поездке в Африку и успехах у чернокожих дам.
Потом включили магнитофон, начались танцы. Туве была отличным танцором, а ее новый кавалер двигался как медведь: пару раз Виртанен отдавил ей ногу, чуть было не протаранил своей партнершей соседнюю пару, а потом предложил еще выпить. Вечер закончился тем, что Туве пришлось везти его домой на такси за свой счет — собственный бумажник Виртанен где-то посеял. Слава богу, что не потерял ключи. Незадачливый донжуан долго топтался у входной двери, тыча ими в замочную скважину. В конце концов он победил дверь и улегся в прихожей на коврике для обуви. Туве сняла с него ботинки и отправилась восвояси. Любому другому такого начала знакомства хватило бы с лихвой, и он постарался бы забыть о своем позоре, как о страшном сне, но Атос оказался настойчив. Он раздобыл ее телефон, начал названивать, зазывать на свидания, соблазняя то спектаклем, на который нельзя достать билеты, то концертом для избранных.
Туве отказала ему три раза, на четвертый согласилась — и выяснила, что Виртанен умница, добряк и отличный собеседник.
Роман развивался неспешно, и к тому хмурому сентябрьскому утру, когда она наконец проснулась в его холостяцкой квартирке на улице Лиисанкату, Туве привыкла к своему другу, как к любимому домашнему креслу или старым теплым тапкам. Это был ее человек, предсказуемый и надежный, говоривший на одном с ней языке. Туве привыкла к его запаху, к тому, что он слегка шепелявит, а во время споров поправляет сползающие на нос роговые очки.
Атос разбрасывал свои вещи по всей квартире, в ванной он насвистывал, во сне сопел.
И все это было ее, обжитым, родным, привычным. Туве и не подозревала о том, что у него роман с танцовщицей Ирье. Атос сообщил об этом сам, известие обрушились на нее, словно свалившаяся с крыши глыба льда.
Недоумение, ярость, желание поквитаться — и нахлынувшее через несколько дней отчаяние: она и не подозревала, что так сильно любит этого нелепого человека. Атос Виртанен избегал встреч, сворачивал телефонные разговоры — это было непривычно, но она не чувствовала унижения. В те дни Туве поняла, что значат слова «разбитое сердце» и «умирать от любви». Неделю назад ей и в голову не пришло бы думать о самоубийстве — тем более из-за увальня Атоса. Она посмеялась бы над этой мыслью, а теперь почти всерьез выбирала между снотворным и прыжком в реку.
Позже Туве решит, что от неожиданности и сильного шока она на время сошла с ума, но в феврале 1948 года ее сжигал такой сильный и мучительный внутренний огонь, что было не до досужих рассуждений.
Она вышла из трамвая и застыла на тротуаре, ее чуть было не сшибла с ног плотная рыжеволосая тетка, тащившая сумку с продуктами. Тетка засмотрелась на витрину торгового центра — там красовались выставленные на распродажу платья с новыми ценниками — и врезалась на полном ходу в Туве. Обе отлетели в стороны, по тротуару покатились вылетевшие из кошелки яблоки. Сильный удар и посыпавшиеся на ее голову проклятия привели Туве в чувство: она пробормотала извинения, повернулась спиной к булочной госпожи Алекси, перешла улицу и, завернув за угол, подошла к дому, где жили ее родители.
Не безумие ли покупать творожный торт, когда ты не уверена в том, что доживешь до завтра?
А уж если соберешься утопиться, то перед этим стоит проведать родителей — тем более что ближе них у тебя никого нет… Туве Янссон открыла дверь парадного и начала подниматься по лестнице со сколотыми ступенями — это была ее работа. Когда ей было 8 лет, она нашла странный камень — казалось, что он пронизан серебряными прожилками. И потащила его домой, решив, что уж теперь-то Янссоны точно разбогатеют: камень оказался тяжелым и тащить его было непросто. Со ступенек он скатывался вниз, откалывая от них края, но Туве не сдавалась и тащила камень наверх. Заветная дверь была близка, казалось, дело в шляпе, но внизу послышался голос встревоженного шумом дворника, и она выволокла камень на примыкавший к лестничной клетке балкончик.
Однако не смогла его удержать: проскользнув между прутьями балюстрады, камень полетел вниз и разлетелся, осыпав булыжный двор белой пылью. Серебра в нем не оказалось, никто не узнал, что, собственно, произошло, а она долго чувствовала себя преступницей. Вспомнив об этом, Туве улыбнулась, но тут же прогнала улыбку: если твое сердце разбито, веселиться нельзя. Она остановилась у обитой коричневой клеенкой двери и потянула шнурок дверного колокольчика: Виктор Янссон был консервативен и не любил электрических звонков. Дверь открылась, и Туве Янссон вернулась в свой собственный Муми-дол. В прихожей ее ждали материнские объятия, в отцовской мастерской стояла огромная рождественская елка, а обеденный стол тут же, как по волшебству, покрылся тарелками с разными вкусностями — тут были и запеченный в духовке гусь, и домашняя ветчина, и варенье из морошки, и картофельные оладьи.
Можно подумать, что на дворе не февраль, а самый разгар рождественских праздников — такое возможно только здесь, где елка стояла весь год, а на следующее Рождество ее торжественно выносили во двор и сжигали. А еще — в Муми-доле, идиллическом месте, где живут Муми-папа, Муми-мама, главный герой — и все остальные. Их прототипы обитают здесь, в обставленной старинной мебелью квартире с высокими потолками, где мерно стучат большие напольные часы, на стенах висят написанные мамой картины (Сигне Хаммарштен считают лучшим финским иллюстратором), по углам стоят гипсовые скульптуры, а расположившиеся на полках бюсты папиных заказчиков мирно уживаются с устрашающего вида патронами и гранатами.
Ее Муми-тролли обитают в высоком, как башня, узком доме с большими окнами — маленькой крепости, надежно защищающей от превратностей внешнего мира.
В детстве дома, где они жили, казались ей такими же. И городской, с толстыми стенами и покрытыми лаком полами, и тот, что они снимали на лето на острове — маленький, бревенчатый, потемневший от времени. Приключений на острове было хоть отбавляй — однажды во время большого шторма вода смыла пристань, на которой папа оборудовал свою мастерскую (пристанищем для скульптур служил старый лодочный навес). Буря неистовствовала, волны заливали остров, все прятались по домам. А папа поймал пристань за канат, прикрутил его к большому дереву — и скульптуры удалось спасти.
В их доме, где бы он ни находился, всегда жил дух доброй сказки — здесь никогда не кричали, если взрослые и ссорились, то вполголоса и втайне от детей, а вместе с людьми жило множество других существ, казавшихся ей одушевленными и мыслящими: хитрая ручная ворона, меланхоличный еж и нервная обезьянка Попполино.
Папа заметил, что она похудела и осунулась, наверное, из-за бурно проведенных рождественских праздников. Он в очередной раз посоветовал ей как можно скорее бросить дурака Виртанена, ничего не понимающего ни в женщинах, ни в журналистике, ни в хороших рисунках. Туве промолчала. Папа прав — в нынешнем феврале Атос доказал, что в женщинах он профан. А вот в хороших рисунках ее бывший жених разбирается отлично. Во всем виновата аудитория Ny Tid.
Туве всегда считала себя художницей — она этому училась в Швеции, Франции, Германии и Италии, ей нравилось видеть, как на бумаге возникает мир, который она придумывает. Текст в повестях о Муми-троллях возникал следом за рисунками: повесть «Маленькие тролли и большое наводнение» была написана в 1938-м, когда Туве было 24 года, а опубликована в 1945-м, через год напечатали «Муми-тролля и комету». Эта повесть принесла ей настоящую известность, и в 1947 году Атос предложил ей делать комиксы о Муми-троллях для Ny Tid. Она согласилась — почему бы и нет? Но папа был возмущен до глубины души.
Его Туве будет работать для левой, без пяти минут коммунистической газетенки, которая пудрит мозги верящим в социалистический рай идиотам и, возможно, существует на деньги Москвы!
За что боролись он и его товарищи? В те годы чертов Виртанен не ушел бы дальше ближайшей стенки! Царившая в доме Янссонов идиллия дала трещину, но все разрешилось само собой. Подписчикам Ny Tid не понравились Муми-тролли. Газету читали серьезные, настроенные на классовую борьбу люди. Маленькие, добродушные, мирно живущие в своем мирке создания показались им буржуазными до кончиков хвостов. В газету потоком хлынули письма возмущенных читателей. Ny Tid прикрыла проект с Муми-троллями, отец был счастлив.
…Мама вручила ей свежевыглаженное полотенце и велела вымыть руки. Все готово, можно садиться за стол — и у них есть почти нетронутый сливовый торт! Туве отправилась в ванную и крутила оба крана до тех пор, пока в раковину не ударила сильная, громкая струя.
Она немного всплакнула (стены в доме толстые, вода шумит сильно, в гостиной ее не услышат), высморкалась, ополоснула лицо, навела красоту и отправилась к родителям.
Наверное, ей не стоило сюда приходить... В этом доме все дышит покоем и счастьем: в былые времена накануне Рождества они устанавливали давным-давно привезенный мамой из Парижа восковой вертеп с фигурками младенца Иисуса, святого Иосифа, девы Марии и царей-волхвов. Вот и он, сильно пострадавший от времени, папа вылепил недостающие фигурки из гипса. Когда она была маленькой, вертеп казался ей прекраснейшей вещью на свете.
А вот и бюст горного советника Этта — он стоит на полке, справа — туловище, слева — голова с отбитым носом.
Давным-давно, когда она болела краснухой, обезьянка Попполино не в меру разыгралась, а потом испугалась шума за окном и начала чудить — у нее началась истерика. Попполино жил в огромной клетке, но его выпускали погулять и попрыгать по дому. Тогда он был на свободе, и папиным скульптурам не поздоровилось. Попполино прыгал с полки на полку, висел на люстре и скидывал с полок гипсовые фигуры. Бюсту горного советника еще повезло: большая скульптура, которую отец вот-вот должен был закончить, превратилась в груду мелких осколков. В конце концов Попполино сам ужаснулся тому, что натворил, он прыгнул папе на плечо и зарыдал. В доме восстановился мир. Отец надел на Попполино пальто и маленькую капитанскую фуражку и повел его на прогулку — обычно они гуляли в соседнем парке, Попполино мирно шагал рядом с папой, держа его за руку.
А Туве забралась в его клетку и легла на подстилку, надеясь, что бациллы краснухи пропитают все вокруг, — обезьянка разрушила скульптуру и должна быть наказана! Когда отец и Попполино вернулись с прогулки, она уже лежала в своей постели. Вечером папа пришел пожелать ей спокойной ночи и сразу понял, что с дочкой творится неладное. Она стала бранить Попполино, но он сумел ее успокоить: скульптуры были неудачными, стоит ли о них горевать… Попполино так и не заболел, гипсовые осколки отправились на помойку, а безголовый бюст папа сохранил как курьез.
Запершись в ванной, Туве оплакивала не только бестолкового Атоса, променявшего ее бог знает на кого, но и бедолагу Попполино, двадцать два года назад скончавшегося от старости, и дрессированную папину ворону, и потемневший от времени восковой вертеп, и то, что у родителей прибавилось седины и морщин.
Туве горевала о своем потерянном рае, о детстве, в которое не было возврата, и о том будущем, которого у нее нет. Ей 33 года, и у нее нет детей. Она не вышла замуж, потому что ее привлекает не семья, а творчество, ее дети — книги и рисунки… Несуразный Атос казался ей олицетворением иной, возможной жизни. Сможет ли она с ее скептицизмом и тягой к одиночеству привязаться к кому-то еще? Туве думала об этом и за столом, меланхолично приканчивая второй кусок сливового торта, — и тут до нее дошло, что отец и мать глядят на нее во все глаза.
Повисла пауза, Туве покраснела. Ее о чем-то спросили. Может, и не один раз — но она пропустила это мимо ушей… Родители переглянулись, и отец повторил — мягко, выделяя каждое слово:
— Дорогая, ты собираешься выходить замуж?
Мы с мамой не понимаем, что происходит, и очень переживаем. Через несколько лет окажется поздно. Ты не сможешь ужиться с другим человеком… И как ты будешь рожать?
Она молчала, уткнувшись в тарелку с недоеденным тортом, с ужасом понимая, что папа сел на своего любимого конька, и это надолго. Обычно она отвечала, что еще не нашла своего принца, но на этот раз просто молча сидела, ковыряла вилкой кремовую розочку и старалась сдержать слезы. Папа примирительно сказал, что рано или поздно счастье к ней придет... Туве уныло кивнула, и тут вмешалась мама, заметив, что за окнами уже темнеет и пришла пора для их старого семейного рождественского ритуала.
Надо выключить свет, зажечь свечи и завести прадедушкину музыкальную шкатулку. Прадедушка был священником, ему случалось читать проповеди и перед шведским королем. Музыкальная шкатулка была сделана в XVIII веке. Папа открыл обитый медью ящичек, зазвучала нежная музыка, на веранде маленького, отлитого из меди домика закружились фарфоровая плясунья и двое детей… В детстве это приводило Туве в восторг, именно так она представляла дом Муми-троллей. Но сейчас шкатулка ее не радовала — у маленькой балерины есть дом и дети, а что будет с ней? Потом были кофе с коньяком и залежавшаяся в холодильнике дыня. Туве вышла из дома родителей, когда на улице уже стемнело, и понуро побрела по улице. Она попыталась вернуться в детство и решить, что делать с собой дальше, но все пошло как-то не так. Рыдания в ванной, папина нотация…
Что за бред! К тому же она объелась.
Возвращаться домой не хотелось, планов на вечер не было, мысль о самоубийстве начала казаться нелепой. Немолодая писательница покончила с собой из-за любви к потрепанному жизнью журналисту-леваку — что за вздор! Это просто смешно… Но душевная пустота была такой всеобъемлющей и жуткой, что у нее кружилась голова и подкашивались ноги. То, что она сейчас чувствовала, было неприятнее гриппа, хуже зубной боли. У нее и раньше случались неудачные романы, но нынешние ощущения были ни на что не похожи. Краснуху и корь лучше перенести в детстве, да и несчастной любовью, как видно, в первый раз сподручнее переболеть в юности.
Она часто вспоминала то, что случилось потом.
Полупустая улица, медленно загорающиеся фонари, стоящий за углом шарманщик. Туве собиралась пройти мимо, но ей показалось, что сидящая на плече старика обезьянка как две капли воды похожа на покойного Попполино. Остановилась, несколько раз моргнула, протянула руку — и поняла, что это совсем другой зверек — поменьше, худенький, с сединой на сморщенной мордочке. Но было поздно: обезьянка пожала ей руку маленькой холодной лапкой, а потом, сунув ее в висящую на плече шарманщика сумку, вложила в ладонь Туве билетик, и та прочла набранную готическим шрифтом фразу:
— Счастье призрачно, но всегда остается надежда…
Ей показалось, что на билетике напечатан ответ на слова отца. Туве протянула обезьянке монетку и пошла домой: счастье призрачно, но это ничего не значит.
Она не была счастлива, и все же ее жизнь удалась.
Комиксы о приключениях Муми-троллей завоевали весь мир. Работы Туве переиздавались во многих странах, они приносили ей большие деньги, а в родной Финляндии и Скандинавских странах она стала кем-то вроде национальной героини. На фюзеляжах самолетов скандинавских авиакомпаний были изображены ее персонажи, она получила множество почетных премий. Но ни семьи, ни детей у нее так и не появилось, и в феврале 1959-го она, усталая, опустошенная и разочарованная, стояла перед шарманщиком с обезьянкой на плече и щипала себя за руку, пытаясь прогнать видение.
Обезьянка протянула Туве билетик с предсказанием, она его развернула — и ахнула.
С розового листочка ей улыбались Муми-тролль и его подруга фрекен Снорк, под ними было напечатано предсказание.
— …Удачный год…
— …Вы все начнете сначала…
— …Рядом с вами будет тот, кому вы посвятили жизнь…
Туве присмотрелась — нет, это другой человек, в 1948 году шарманщик был постарше и пониже, да и глаза у него не такие… Но почему на листочке изображены Муми-тролль и фрекен Снорк, разве это не мистика? Конечно же нет, все объяснимо: ее герои растиражированы массовой культурой, бойко продаются муми-галстуки и муми-носовые платки, значки и ручки с изображением Муми-троллей, они красуются на школьных тетрадках, футболках, мотоциклах и ползунках.
И каждый логотип приносит ей копеечку, те складываются в миллионы — теперь она богата…
Туве Янссон оставила работу над комиксами, передав их брату Ларсу, и стала жить в свое удовольствие: писать, рисовать и путешествовать. Рядом с ней были те, кому она посвятила жизнь: ее герои, семейство Муми-троллей, Снифф, Малышка Мю. Уютный деревянный дом на принадлежащем ей маленьком, покрытом лесом и лугами острове Кловхарун, окна с видом на океан, огонь в камине, книги, друзья, живущая рядом близкая подруга — что это, если не счастье?
Подпишись на наш канал в Telegram