… В 15 лет у меня была мечта. Ужасно хотелось иметь светлый парик. Ну идиотка. Как все азиатки, представляла себя блондинкой. Такой Мальвиной с голубыми глазами. И мама мне его подарила.
Я поразгуливала по улицам. Оказалось, что ходить в парике дико неудобно, жарко.
Потом где-то это синтетическое чудо потеряла...
Позже я повторила эксперимент с превращением из одной масти в другую. Дело было в Америке, я на 8-м месяце беременности Машей.
Купила очередной блондинистый парик, надела шорты для беременных, огромную американскую майку и в таком прикиде поехала в аэропорт Ньюпорта встречать мужа, который летел ко мне из Нью-Йорка. Поставила машину на стоянке и иду. И тут ко мне крепко пристал афроамериканец. Он не понял, что я беременная, решил, что идет шикарная сексуальная блондинка с раскосыми глазами. Еле-еле отбилась.
Аэропорт маленький, полупустой. Вдали появляется муж. Волосы во все стороны. Разухабистый. Я встаю и иду ему навстречу.
А он презрительно на меня смотрит и проходит мимо. Я его окликаю:
— Володь…
— Это ты?!
— А что ты так на меня посмотрел?
— Да я решил, вот потаскуха какая-то наглая, так уставилась…
...Если вернуться в то время, когда мне было 15 лет, то светлый парик мне наглости не добавил. Я долго была скромной и очень закрытой…
Помню два своих серьезных увлечения: первым в меня влюбился очень-очень правильный мальчик, отличник и умница — он водил меня в Дом ученых на поэтические вечера, на которых я неизменно засыпала от скуки. Когда в очередной раз пригласил погулять, я спросила:
— Опять стихи слушать?
Мальчик вспылил и рявкнул:
— Я не собираюсь водить тебя по ресторанам!
Я пожала плечами, развернулась и ушла — вот так глупо закончились первые серьезные отношения.
А во второй раз в меня влюбился хулиган из хулиганов, предводитель уличной шайки, которую боялся весь двор.
Мне, конечно, очень льстило, что этот тип выбрал меня, такую пришибленную девицу. Кавалер свистом вызывал меня на улицу, мы гуляли по двору, а потом заходили в подъезд и бешено целовались. Мы целовались и на остановке, на Хорошевке, в пять утра, когда встретили вместе Новый год и возвращались домой…
Эти отношения продлились месяца два, поскольку говорить с мальчиком было абсолютно не о чем, а целоваться и наворачивать круги по двору мне надоело.
Отец мои увлечения никак не комментировал.
Меня лет до пятнадцати для него вообще не существовало — о чем можно говорить, если он даже русского языка толком не знал? Общаться со мной он предпочитал через маму — сидим за столом, он маме говорит: «Мне не нравится, что Ира так поздно возвращается домой», и она мне это передает.
Мама была очень хорошим педагогом. Она работала в школе учительницей английского языка. И однажды к ней обратился красавец-японец, который работал в Хабаровском отделении Гостелерадио, Муцуо Хакамада.
Он хотел освоить русский язык. Отец был старше мамы на десять лет, коммунист, в 1939 году эмигрировал из Японии и принял советское гражданство. Они познакомились, и очень скоро мама вышла за отца замуж.
В 1953 году его по линии Гостелерадио перевели из Хабаровска в Москву. А через два года родилась я.
Отец был ярым японским революционером, очень идейным и принципиальным — такой стальной, жесткий мужик, непьющий и некурящий.
А его безразличие ко мне имело даже свои положительные стороны — папа считал, что ребенка не нужно воспитывать, нельзя ему ничего запрещать и вообще следует предоставлять полную свободу действий.
Однажды моя тетя приготовила густой такой, наверное, вкусный и жирный борщ и настаивала на том, чтобы я его поела, а я категорически отказывалась, ну не хотела — и все.
Отец сказал, мол, не хочет — пусть не ест, но тетя твердо решила накормить ребенка, и мне пришлось съесть тарелку этого борща. Ровно через минуту меня вырвало, подтвердился факт, что принуждать меня к чему-то совершенно бесполезно.
Зато ту еду, которую готовил папа, я обожала и могла поглощать в любом количестве — он варил рис в своем солдатском котелке и жарил селедку в соевом соусе. Все соседи в нашей коммуналке на Песчаной улице плотно закрывали двери и молча ненавидели его в тот момент.
Отец к столу меня никогда не звал. Но когда я чувствовала запах жареной рыбы и соевого соуса, как сомнамбула, выползала из комнаты, шла на кухню, садилась рядом с ним, и мы молча ели. Я могла съесть две порции подряд. Мама обычно грустно смотрела на эту картину и называла нас японским отродьем. Она ненавидела восточную кухню.
Папа с мамой ругались часто и громко — я регулярно слышала крики и разборки. Периодически папа налетал на маму с кулаками, и однажды я встала между ними и сказала : «Не смей». Как ни странно, отец послушался. Как-то в запале он двинул мне в ухо так, что я отлетела в другую часть комнаты, но это не помешало мне тут же разбежаться и изо всех сил ударить его головой в пах. Отец согнулся и крикнул маме: «Нин, иди сюда! Дерется!» Мама зашла в комнату, оценила ситуацию и сказала: «Это твой ребенок, и она делает то же, что и ты».
Мама много работала, отец тоже работал — переводчиком, но при этом был увлечен только собой.
Он не давал денег даже на то, чтобы заплатить за квартиру. При этом сам отдыхал в пансионатах, занимался подводной охотой и большим теннисом, ездил куда-то с друзьями на своей «Волге», ужинал в ресторанах. У мамы была совершенно другая жизнь, она не входила в компании отца, больше того, даже в ресторане ни разу не была. Отчего это — не знаю. Может, у родителей просто прошла любовь. А, может, папе стала безразлична семья, потому что он ждал наследника, а родилась я. Не знаю...
Мама меня очень любила, но у нее не хватало ни времени, ни сил уделять мне внимание, воспитывать.
Она была гениальным человеком, доверяла мне стопроцентно, и даже если я делала что-то нехорошее, мама, считая это единичным случаем, исключением из правил, всегда становилась на мою защиту.
В старших классах я часто прогуливала уроки, директор школы звонил нам домой, а я брала трубку и голосом соседки говорила, что Иры нет дома. Потом домой приходила мама, выслушивала мои истории и покорно шла в школу. Придумывала какие-то несуществующие болезни, поездки, походы в поликлинику — в общем, выгораживала меня перед своими же коллегами-учителями. А еще был случай, когда меня мама просто спасла от позора. Однажды в лагере мы общались с девочками, и каждая из них рассказывала о своей комнате с игрушками. У этих девочек действительно была своя личная комната, а я о такой в коммуналке только мечтать могла.
Поэтому, чтобы не отставать от других, пришлось выдумать несуществующую сказочную комнату — розовую в цветочек — с миллионом игрушек, кроватью с балдахином и всеми атрибутами счастливой детской жизни.
Через какое-то время эти девочки позвонили мне и сказали, что гуляют рядом с моим домом и хотят зайти и посмотреть мою фантастическую комнату. Я в холодном поту побежала к маме и рассказала ей обо всем, а мама спокойно ответила: «Ирочка, ну и пусть приходят, я их чаем напою, сейчас мы с тобой быстренько испечем что-то к столу. Им же пообщаться с тобой важнее, ну нет у тебя комнаты — и не надо. Не переживай ты так».
Девочки так и не зашли ко мне, видимо, ждали, что я начну юлить и выкручиваться, а я спутала все карты...
…Куда поступать после школы, я решала сама.
Я не представляла, кем хочу быть.
Но поскольку у меня было хорошо с алгеброй и литературой, то выбрала экономику. Поступила на экономический факультет Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
В институте я попала в мужской коллектив, чувствовала себя в нем одиноко и впала в депрессию. Выход из нее видела только в замужестве. В моем тогда понимании муж — это и друг, и посредник между мной и обществом, через него я смогу входить в компании, и учиться будет легче.
В это время за мной начал ухаживать молодой человек. Он сразу сообщил, что недавно сбежал из-под венца, так что жениться в ближайшее время не собирается и вообще считает брак формальностью.
Мне все условности тоже были до лампочки, главное, чтобы он помог наладить контакт между мной и коллективом. С этой задачей Валера — так его звали — замечательно справлялся. А через год он сам предложил мне пойти в загс.
Отцу мой жених не понравился, но поскольку по большому счету ему было все равно, да и я не сильно ориентировалась на родительское мнение, свадьба была сыграна. Устроили шикарный банкет в ресторане «Яр», я была в потрясающем платье а-ля Мария Стюарт — с высоким воротником и с венком на голове.
А дальше началась обычная жизнь.
Муж переехал ко мне. Моя повышенная стипендия в 57 рублей, его, 45 рублей — вот и весь бюджет.
А поводов, чтобы его потратить, конечно, было множество.
Как-то мы решили меня одеть, потому что в смысле одежды я была в очень плохом состоянии. Надо мной подтрунивали: вроде японки — одни из самых красивых женщин в мире, однако по Хакамаде этого точно не скажешь. Я ходила в ужасных болгарских брюках, лапше, туфлях из свиной кожи. Потом съездила в Японию, купила себе джинсы и майку и стала выглядеть поприличнее. Еще и похудела. До замужества я была полная, 70 килограммов весила. А как вышла замуж, резко перешла в 56.
Но изменить свой лук я решила еще тогда, когда весила 70.
И вот мы с мужем убили 100 рублей и купили мне болгарский черный короткий сарафан из кожзама.
Дополнила я его сиреневой полосатой водолазкой. Ансамбль получился убийственный! В университете все просто замерли при моем появлении…
В другой раз я освоила уже наш годовой бюджет.
Дело в том, что в комнате, где мы жили, мебели не было вообще. Только раскладушка стояла посередине. Ну я и решила приобрести обстановку.
Летом муж поехал зарабатывать деньги в стройотряд в Казахстан. А я отправилась на поиски.
Помню, зашла в магазин и увидела финскую мебель из коричневого велюра за совершенно дикие деньги — 1800 рублей! Но я на нее запала абсолютно. Она и до сих пор актуальна, если ее обновить немного, стоит у сына в старой квартире.
А тогда это было просто что-то невероятное! Ко мне подходит какой-то парниша и интересуется:
— Что, мебель нужна?
И я по инерции брякнула:
— Да…
За посредничество этому юноше пришлось отдать пару моднющих джинсов Levis, которые были припрятаны в шкафу у отца. Дело оставалось за малым — найти 1800 рублей. Отец помочь отказался. Что делать? Я одолжила деньги у подруги. Под проценты. Потом еще целый год приходилось отдавать всю стипендию. Но зато все получилось!
Данила родился у нас, когда быт был уже обустроен.
Я забеременела как раз перед защитой диплома.
Беременность проходила очень тяжело. Под Новый год меня отвезли в больницу с кровотечением. Срок был еще маленький — три месяца. Тогда многие беременные девчонки специально пили таблетки, чтобы спровоцировать кровотечение, и шли на аборт. Меня в больнице поначалу тоже в этом заподозрили. Но потом врач поняла, что я рыдаю не притворно и очень хочу сохранить ребенка, поэтому буквально завернула меня по дороге в хирургическое отделение.
Все девять месяцев была угроза выкидыша, и мне прописали строгий постельный режим. А меня как раз в это время позвали в аспирантуру, но с таким подтекстом, что, конечно, вряд ли дело выгорит, потому что я в своем состоянии и диплом-то написать не смогу.
У мужа еще до меня была пассия, которая работала в Ленинке.
И вот я говорю: «Звони своей бывшей. Мне нужны книги на дом. Буду писать диплом лежа».
Муж притащил все заказанные талмуды. И я написала шикарный диплом. Защитила его на шестом месяце.
В аспирантуру я поступала, когда до родов уже оставалось всего ничего. Народ, сидевший в аудитории, конечно, смотрел на меня косо — рожать пора, а я историю КПСС сдаю. Преподаватель, мужик старой партийной закалки, нет чтобы отпустить беременную женщину, у которой, кстати, красный диплом, давай меня гонять по датам: «Назовите года партийных съездов». Мама дорогая! Сколько человек сидело в аудитории, все замерли. Я покрылась потом: с датами у меня всегда был провал.
Я припомнила штук пять, и тут ребенок как начал бить ножками! А на мне кофта трикотажная, и было отчетливо видно, как живот ходуном ходит. Ну и преподаватель, увидев, как живот встал колом, а потом опал, смилостивился: «Ладно, все, иди отсюда...» Вот так я поступила в аспирантуру.
А летом родила Данилу. Мама к этому времени уже вышла на пенсию и стала заниматься внуком. Можно сказать, что свою жизнь она посвятила ему. Сейчас Данила уже окончил экономический факультет МГУ, магистратуру МГИМО, женился, у него свои дети…
Но еще до того, как мама вышла на пенсию, был период, когда я занималась ребенком совершенно одна. Муж снова уехал на заработки, и помочь мне было некому.
А у меня начался мастит. Хирург предупредил, что если разрезать под наркозом, молоко пропадет. Ну, говорю, тогда, значит, без наркоза…
Разрезали, перевязали, так и кормила Даню с перевязками. Помню, пришла с обходом участковый врач, я открыла ей дверь, так у нее глаза были как блюдца: у меня грудь перевязанная, из-под бинтов вата кровавая торчит, живот пленкой замотан — это я еще пресс качала и худела одновременно. И кроме того, щека огромная, распухшая — у меня флюс приключился. Картина очень запоминающаяся, в общем…
Питания детского не было, а Даня уже подрос, и ему надо было давать прикорм. И вот идет страшный ливень. А мне надо идти мясо искать. Но я мать ответственная, поэтому рванула в магазин с ребенком, невзирая ни на какие обстоятельства.
Обошла несколько магазинов — ничего нет, пустые полки. И вот наконец в какой-то кулинарии увидела обглоданный вонючий кусок. «Антрекот» называется. 37 копеек. Что делать? Я его купила, приволокла домой, запах от него исходил смертельный. Ну, пришлось сначала в уксусе вымыть, потом проварить, потом пропустить через мясорубку и протереть через сито. И ничего. Съел Даня это пюре…
…Когда сыну было три года, мы с мужем разошлись. Расставались ужасно. Он рыдал, я рыдала. Мы были очень привязаны друг к другу, но одновременно я понимала, что наша история закончилась. Я тогда уже встретила своего будущего второго мужа и сильно влюбилась.
Я вообще очень влюбчивая. От второго мужа ушла, потому что влюбилась в третьего.
А от третьего, потому что влюбилась в четвертого. Правда, надеюсь, что четвертый муж окажется и последним…
Когда мы встретились с Володей, мне было сорок два года. Все случилось стремительно. Я забеременела, вот тогда и треснул мой третий брак.
Третий муж, кстати, мне только что квартиру построил, европейский ремонт сделал. Мы и новоселье отпраздновали. В апреле это было. А в августе я ушла…
Забрала серебряную ложечку свою, еще из детства, я ее везде с собой носила, — и все.
Володя тоже ушел от жены и оставил ей шикарную квартиру.
Первое время мы ютились в съемной комнатенке, метров шесть квадратных, у метро «Аэропорт».
Я беременная. При мне моя ложечка. Денег — ни хрена, Володю тогда еще обворовал партнер. Так начиналась наша новая жизнь…
А первая встреча с Володей произошла в Давосе. Потом мы начали общаться. У нас были проектные интересы. У него — свой, у меня — свой. Володя мечтал на базе Гарварда создать школу формирования политической элиты в России. Поэтому и в меня вцепился.
Так прошел год. Потом снова был Давос. Я в Москве Володе говорю:
— Я еду. А вы?
— И я. Только имейте в виду, я туда еду исключительно ради вас.
В Давосе вечером собралась большая компания, мы должны были ехать в ресторан, а я все тянула.
Говорю:
— Подождите.
— Ну кого ждать?
— Подождите, Сиротинский должен приехать…
А я, к слову, еще была тогда в компании третьего мужа. Но он, кажется, даже внимания не обратил, как я жду Володю.
И вот вдруг Володя врывается в отель. Я вижу его глаза — огромные, распахнутые, вижу, что он ищет кого-то взглядом, находит меня — и сразу облегченно выдыхает… Вот в тот момент я и поняла: у нас что-то начинает закручиваться.
Мы поехали ужинать. А дальше распорядилась судьба. Мой Дима уехал в Швейцарию, у него была там пассия, предварительно поговорив с Сиротинским, чтобы тот меня опекал.
Ну и Володя взялся за дело очень яростно…
Мы поехали в горы. Володя вел машину по горной дороге на огромной скорости, звучала музыка Вивальди, кругом — неописуемые красоты. Я поняла, что рядом сидит мужчина, с которым можно полностью расслабиться и забыть обо всех проблемах. Я и расслабилась.
А потом подумала: ну ладно, это такое приключение, мы же взрослые люди, получили удовольствие, сейчас разбежимся — и все.
Улетела в Москву. Сижу на заседании Думы. И тут раздается звонок, прямо во время заседания фракции. А потом второй, третий, четвертый. И так каждый час.
Начался такой натиск! Все закрытые мною двери просто силой выломали и разбили в щепки. В итоге я не выдержала и сама спросила:
— Ты мне что, руку и сердце предлагаешь?
И Володя просто ответил:
— Да.
Свадьба получилась оригинальной — я была в лаконичном черном платье, расписали нас рано утром, до открытия загса, а на следующий день мы улетели в путешествие.
Когда я была на четвертом месяце беременности Машей, мы решили уехать в Америку. В России в это время был полный беспредел, а там — спокойно. К тому же мы с Володей знали, что у нас должен родиться особый ребенок — таких детей называют «солнечными», — и хотели избежать сенсаций в желтой прессе.
Мы с мужем очень сильно хотели совместного ребенка, и поэтому вопрос о рождении Машеньки даже не стоял.
Это выстраданный, очень желанный плод нашей любви. Мы, конечно, залезли в Интернет и выяснили, что такие детки, как наша будущая малышка, очень умные, самостоятельные, они могут быть счастливы. Если приложить усилия, у них все может получиться. Тогда в чем проблема? Мы готовы были приложить усилия. Это в юности рожаешь ребенка, чтобы его отдать, а в том возрасте, в котором рожали мы, делаешь это для того, чтобы ребенок был рядом, чтобы тратить на него все время и делать это с огромным удовольствием.
В Америке врачи меня не мучили совершенно.
Приходила в больницу раз в неделю — и нормально. Вес прибавлялся сильно — ну, ничего. А мне тогда ужасно хотелось русской еды. Я раздобыла какие-то мясорубки невероятные и лепила котлеты, и пельмени, и вареники... Баклажанную икру покупала, на хлеб мазала. В результате я прибавила 20 килограммов и муж — столько же. А потом худели вместе…
Я на девятом месяце еще в гольф играла и в бассейне плавала брассом.
Потом, когда я уже родила, мы брали Машу, и все вместе шли плавать в океане. Однажды ко мне подошел двухметровый афроамериканец. Начал что-то говорить, но я ничего не разобрала, перепугалась и бросилась к американским родственникам, которые были с нами. Они смеялись: «Ира, он тебе говорил, что видел тебя беременную в бассейне, а теперь ты худая и с ребенком на пляже.
Он тебе комплимент сделал!»
Маше было три месяца, когда мне позвонили из Москвы и предложили стать министром социальной защиты. Я согласилась. И мы начали собирать вещи.
Вернулись мы в пустоту. Квартиры не было. Жили в пансионате. Когда я стала министром, мне дали дачу, и мы перебрались туда. А потом, когда меня отправили в отставку, пришлось опять переезжать в пансионат.
Ясно, что дальше жить так невозможно — надо было срочно купить жилье.
Когда мне сейчас говорят: «Какая у тебя шикарная квартира!», я отвечаю, что да, все так, но я получила ее, когда мне исполнилось 50 лет, и далась она тяжелым трудом...
Мы так радовались, что у нас наконец-то появился дом!
Делали там ремонт, с нетерпением ожидая новоселья. И тут заболела Маша. Ей было 5 лет.
Маша простудилась, температура скакнула до сорока. Потом вроде все прошло. Она пошла в детский сад. И снова рецидив. Плюс у нее стали ныть кости, и вообще все тело ломило.
Муж стал спать с ней в обнимку. Она засыпала, но вскоре снова просыпалась.
…Помню, с друзьями сидели в кафе и смотрели «Убить Билла». Говорили о фильме. Вдруг звонит телефон у мужа, он отходит в сторону, разговаривает, а потом, когда садится за стол, говорит мне нарочно при всех — чтобы я взяла себя в руки и не разрыдалась; «У Маши рак крови».
Володя часто оставался с Машей по ночам в больнице.
Я тогда как раз решила баллотироваться в президенты страны, у меня выборная кампания была в разгаре, и я не всегда могла приехать в больницу. Поэтому на дежурство заступал Володя.
…Машина болезнь — это история удивительного сплочения нашей семьи. Каждый учитывал другую личность и делал все, чтобы другому было хорошо. Володя ни разу не сказал мне: «Ребенок болен, забудь о выборах». Напротив, он буквально заставил меня продолжать, не дал сойти с дистанции…
Как только у Маши началась ремиссия, мы стали ее везде таскать с собой. Страшно было, но мы с Володей чувствовали, что так надо. Поехали в Юрмалу, в горы, потом в Европу.
Каждый раз, куда бы ни приезжали, мы тут же находили на месте клинику, потому что раз в неделю нам надо было сдавать анализ крови. Давали таблетки по часам. Но при этом были вместе. Плавали, катались на аттракционах: Маша очень любила аквапарки, американские горки. Я как-то покаталась с ней, меня потом тошнило неделю, а дочь была в восторге!.. Мы просто решили, что она должна получить в детстве массу впечатлений и запомнить это, а не больницу…
Маша, кстати, лечение выдержала стоически. Раз в месяц под наркозом у нее брали пункцию спинного мозга, и она все терпела. Мы потом дома только и играли в больницу. Она кровь переливала всем знакомым, уколы делала. В том, что касалось лечения, терпение у нее было железобетонное. В меня характер. Я тоже в детстве так себя вела: надо — значит, надо.
От гормонов она раздулась как шар, волосы все выпали. Мы говорили: у нас не ребенок, у нас Будда! Китайский Будда такой — толстый и лысый. Я ее спрашивала:
— Буддик, как дела?
— Нормально, — отвечала Маша низким голосом, тембр тоже тогда поменялся…
Однажды Маша приезжает из больницы, и я узнаю, что химию продлили еще на полгода. Я вымотанная была окончательно, простонала:
— Боже, ну когда это все закончится…
И тут ребенок мне говорит:
— Мама, не переживай, выздоровлю.
— И когда это произойдет?
— Скоро.
Это было сказано настолько категорично, как у гадалки, что я поверила. Так и произошло…
Вообще в те самые тяжелые дни, когда я спрашивала у Маши, как она себя чувствует, она неизменно отвечала: «Все хорошо. Не переживай». Самурайский характер.
А боли у нее были дикие. Когда мы ее только привезли в больницу, прогноз был очень тяжелый. Помню, Маша, бледная, сидит и переводит взгляд с одного доктора на другого. Слушает наш разговор, а потом произносит: «Мне пора на небо…»
Вот тогда у меня произошел срыв.
Я держалась все время, а тут у меня просто сорвало крышу. Началась истерика страшная, я рыдала при всех.
Единственный раз в жизни со мной такое было… Володя еле-еле привел меня в чувство. Говорит:
— Ну, ты с какого в мистику-то впала? Спроси, что она имела в виду?
Я говорю Маше:
— Ты о чем сейчас?
— Давайте полетим куда-нибудь…
Она, оказывается, всего лишь про самолет говорила…
…Главное, когда выпадают такие испытания, — продолжать работать. Не уходить из общественной жизни.
Если вам нравится что-то делать — не бросайте это. Лучше тратьте деньги на помощницу. Если у вас не будет положительной энергетики, то вы и своему ребенку не поможете.
…Сейчас Маша учится в художественной школе, пишет картины.
Кроме того, она великолепно плавает, получает медали на соревнованиях, занимается в театре-студии, учит английский.
Но Россия — страна жестокая, здесь нет никаких условий для того, чтобы такие дети, как Маша, могли учиться в колледже, работать. Общество дикое. Пока ребенок маленький, еще куда ни шло. Многие организации помогают родителям с маленькими детьми. А вот когда ребенок уже подрос… Начинаются большие испытания. Подросший ребенок никому не нужен.
Какой выход? Если не решу ничего здесь, то, получается, надо уезжать. Но надеюсь решить. Потому что я себя не мыслю вне своей страны. Выход должен найтись.
Ангел-хранитель есть, и он обязательно поможет, я в это твердо верю...
Подпишись на наш канал в Telegram